Текст книги "Кухонная энциклопедия поросенка Габ-Габа"

Автор книги: Хью Лофтинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

_{Рисунки автора}

_{Hugh Lofting}

_{Gab Gabs book}

_{An encyclopedia of food}

₁₉₃₂

Хью Лофтинг
КУХОННАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
ПОРОСЕНКА ГАБ-ГАБА
_{В ДВАДЦАТИ ТОМАХ*}

_{*Профессор Габ-Габ извещает, что в связи с удорожанием жизни издание остальных 19 томов этого грандиозного труда временно приостановлено.}

Томми Стаббинс, сын сапожника из городка Падлби-на-Болоте, объясняет читателю, что за книгу тот держит в руках

Никогда бы не подумал, что написать книгу про Габ-Габа окажется так трудно, куда труднее, чем про Доктора Дулитла. И, однако, это истинная правда.

Когда я работал у Доктора секретарем, мне частенько случалось засиживаться допоздна, разбирая его записи, в которых полно было всяких формул и графиков, – но все было проще и вот почему: добрый Доктор всегда приходил на помощь, если работа стопорилась.

Габ-Габу не нужны были формулы и графики, но зато когда попадалось трудное место, выпутываться приходилось без него. Доктор Дулитл сам написал уже много книг и был очень опытным писателем, а у Габ-Габа – хотя он хотел, чтобы все его считали величайшим сочинителем в мире, – опыта никакого не было. И все же в недостатках этой книги (если они есть) виноват не один Габ-Габ. Наверное, я просто не гожусь для такой работы. Из меня не вышло бы хорошего редактора (редактор – это такой человек, который умеет ловко расставить слова, понятно и красиво пересказать то, что произнесли или написали другие). Но во времена, когда была придумана эта книга, очень немногие люди, кроме нас с Доктором, понимали язык зверей. Когда-нибудь их, без сомнения, будет больше.

У Доктора, конечно, получилось бы гораздо лучше; я надеялся, что он и возьмется за эту работу. Габ-Габ просил меня уговорить его. Однако наш разговор слышала утка Даб-Даб. А она – хоть и была простой уткой – очень хорошо заботилась о Докторе Дулитле и его доме.

– Томми Стаббинс, – сказала она мне (очень строго), – если ты будешь приставать к Доктору с глупыми каракулями этого бестолкового поросенка, тебе не поздоровится. У бедняжки серьезных дел по горло, некогда ему возиться с поросячьей болтовней о еде.

– Но, Даб-Даб, – возразил я, – в конце концов без еды и люди жить не могут. А я прочел то, что написал Габ-Габ на поросячьем языке: там немало интересного – и очень забавного.

– Вот именно, Томми, – ответила она, топорща перья. – Он рассказывал мне кое-что из того, что хочет включить в книгу. Он все время старается придумать что-нибудь позабавнее. А питание – очень серьезное дело. С ним шутки плохи.

– Да будет тебе, Даб-Даб, – сказал я, – совсем это не так. Еда – это должно быть весело. Если кто-то умирает от голода, тогда, конечно, все довольно грустно. Но ты сама слишком серьезно относишься к жизни.

– Ну, – сказала Даб-Даб, разводя крыльями, – у меня для этого немало причин – при такой-то семейке. Но Доктор слишком занят. И значит, выход только один. Если книгу Габ-Габа так уж необходимо переводить на человеческий, почему бы, Томми, тебе самому не взяться за это?

Подумав хорошенько, я согласился с нашей домоправительницей. У бедного Доктора Дулитла, который с утра до вечера и даже ночью лечил больных зверюшек, что толпились у дверей, да еще писал книги по ветеринарии и биологии, в самом деле не было времени.

Вот как получилось, что я сам взялся за перевод.

Узнав, что труд, над которым он так долго корпел, наконец-то издадут, напечатают на настоящем печатном станке и будут продавать в книжных магазинах, Габ-Габ был на седьмом небе от счастья.

Он только немножко огорчился, когда я сказал ему, что, наверное, не смогу поместить в книге его собственные картинки. Я бы с удовольствием. Но… м-м… рисунки Габ-Габа были типично поросячьими рисунками, и ни один печатник не смог бы их воспроизвести. Ведь Габ-Габ был не такой художник, как все. Он редко рисовал карандашами или красками. Обычно он создавал свои полотна грязью на стенах хлева. А одно (портрет Короля пикников) он написал сиропом от малинового варенья и мятным желе. Я сказал ему, что мне очень жаль, но, возможно, печатникам будет немного легче работать, если я сам сделаю рисунки, и не мятным желе, а обыкновенными красками.

Мои иллюстрации, к сожалению, далеко не так своеобразны и выразительны, как те, что делал Габ-Габ. Но по крайней мере одного у них не отнимешь: я, как мог, старался выполнить все, о чем просил наш писатель. Поросенок стоял у меня за спиной и хрюкал, объясняя, что нужно изменить или поправить, пока не получалось так, как он хотел.

Но увы! Когда я приступил к тому, что он написал (конечно, не буквами, а значками Поросячьей азбуки Доктора Дулитла), оказалось, что задача куда сложней, чем я думал. Во-первых, было очень трудно читать. Переводить письменный поросячий на человеческий нелегко. Язык, на котором разговаривают, вернее хрюкают, довольно прост – если приноровиться. Но Габ-Габ, хотя Доктор Дулитл и занимался с ним чистописанием, был очень неаккуратным писателем. Страницы рукописи пестрели кляксами – большими жирными кляксами. А кляксы получались потому, что за работой Габ-Габ ел спелые помидоры – от помидоров, говорил он, у него появлялись мысли в голове. И, конечно, помидорный сок капал на бумагу и смешивался с чернилами.

А сколько же он написал! Вместо обычной писчей бумаги Габ-Габ использовал коричневую оберточную. К тому же он терпеть не мог мелкий аккуратный – кривлячий, как он говорил, – почерк. И вот целый чердак докторского дома был набит от пола до потолка огромными листами коричневой бумаги, исписанными размашистыми неряшливыми значками. Это и была его рукопись (хрюкопись, как звала ее Даб-Даб).

Некоторые читатели помнят, что когда наш поросенок впервые объявил звериному семейству Доктора Дулитла, что собирается написать книгу об Искусстве питания, он сказал, что назовет ее «Краткая кухонная энциклопедия в двадцати томах». Не забудем: Габ-Габ знал о еде так много, что двадцать томов для столь высокоученого мужа – сущий пустяк.

Поэтому мне пришлось огорчить его еще раз, объяснив, что я вынужден сократить его произведение до размеров обычной печатной книги.

А когда из горы его записей я отобрал то, что, как я думал, будет интереснее всего читателям-людям, мне показалось, что книге пойдет на пользу, если я добавлю рассказ о том, как Габ-Габ собирал эти сведения, и – ну, еще кое-какие мелочи.

Я вовсе не хочу сказать, что написал книгу вместо Габ-Габа. Просто мне пришлось в придачу к длине немножко изменить и ее форму. Я долго думал, как лучше ее построить. И вот что я в конце концов придумал.

Наш писатель имел обыкновение читать то, что написал, любому, кто согласится послушать. Как только он заканчивал новую главу, он немедленно пробовал ее на ком-нибудь из обитателей докторского дома. Обычно это происходило по вечерам, когда перед сном звери собирались вокруг очага. Постепенно у них: собаки Джипа, филина Гу-Гу, утки Даб-Даб, городского воробья Чипсайда, белой мышки – а иногда к ним присоединялся и я – вошло в обычай сходиться после ужина в уютной кухне, а Габ-Габ, восседая за столом, читал нам свою рукопись. А частенько он удивлял нас целыми лекциями, разъясняя непонятные места. Он называл это «авторские чтения».

Слушатели, конечно, высказывали свои мнения, говорили, что им понравилось, что нет – порой не слишком вежливо. Многие их замечания – и за, и против – показались мне достойными того, чтобы войти в книгу. Однако авторские чтения продолжались много недель, собственно говоря, даже несколько месяцев. Поэтому мне опять пришлось все сокращать. В конце концов, как увидят читатели, в рукописи, которую я отдал печатать, я оставил десять таких вечерних чтений, сделав из них десять глав. Каждая представляет собой точную запись всего, что происходило, не пропущено ни одно слово, произнесенное самим Габ-Габом или теми, кто его слушал.

Итак, мы начинаем…

ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ

– Ах-ты-Господи-ты-Боже-мой! – воскликнула Даб-Даб, влетая в комнату и с грохотом швыряя на стол поднос. – Этот негодный поросенок меня в могилу сведет!

– Что он еще натворил? – поинтересовался Джип.

– Что натворил? – возмутилась Даб-Даб. – Я думала, моему терпению пришел конец, когда он стал называть себя «Габ-Габ, Д. С. Н.», но…

– Что такое Д. С. Н.? – спросила белая мышка.

– Доктор Салатных Наук, представьте себе, – фыркнула Даб-Даб. – Это уже никуда не годилось. Но теперь он раздобыл пару очков Доктора Дулитла – без стекол, одну черепаховую оправу – и носит не снимая. Он думает, что так больше похож на писателя. Слоняется по всему дому, нацепив их на пятачок, и декламирует куски из своей дурацкой книги.

– Пи-пи-пи, – прыснула мышка. – Ну и зрелище! Хотя знаешь, Даб-Даб, это, наверное, очень интересная книга. «Кухонная энциклопедия». Не знаю, правда, что такое энциклопедия, наверное, что-нибудь ужасно вкусное – и очень большое, чтобы надолго хватило. Надеюсь, Габ-Габ не забыл про сыр.

– Тебя послушать, так книги надо прямо из сыра делать, – проворчал Джип. Он примостился у очага, положив морду между вытянутыми лапами и прикрыв глаза. Могло показаться, что он спит, но это просто была его любимая поза, и он слушал вечерние беседы, не пропуская ни слова. – Приходишь в книжную лавку и говоришь: «Ах, я так люблю швейцарские романы. Заверните парочку, пожалуйста». Или: «Мне половинку вон той голландской поэмы, будьте любезны».

– Ха-ха! Ты у нас тоже почитать любишь, – съязвила в ответ белая мышка, сморщив свой маленький розовый носик. – Хорошую книгу с мясом оторвешь.

Филин Гу-Гу, великий математик, сидел на спинке моего стула, такой же безмолвный и невозмутимый, как сам стул.

– Этот поросенок Габ-Габ, – задумчиво проговорил он наконец, – напоминает мне мальчика, с которым я когда-то был знаком. Маленький мальчик с большим аппетитом. Он жил на ферме, где у меня было гнездо в амбаре. Однажды один гость спросил его, каким спортом он любит заниматься больше всего. «Есть», – ответил мальчик. «А каким видом спорта ты любишь заниматься на свежем воздухе?» – спросил гость. «Есть на свежем воздухе», – ответил мальчик.

– Вылитый наш поросенок, – прочирикал Чипсайд. Он вспорхнул на стол и начал склевывать хлебные крошки, помогая Даб-Даб убирать после ужина.

– Скажи-ка, Томми, – спросил он, – академик-то наш много ошибок делает?

– Совсем не делает, Чипсайд, – ответил я. – Видишь ли, Поросячья азбука Джона Дулитла состоит из значков, а не из букв. Каждый значок заменяет целое слово, а иногда даже целое предложение.

– Хм, это вроде китайского что ли?

– Да, – ответил я. – Вроде китайского, но гораздо проще.

– Еще бы! – сказала Даб-Даб. – Для этого-то глупышки. Он вечно сует нос во все книги Доктора по садоводству и кулинарии. Да только он не читает – притворяется. Я думаю, этот поросенок без ошибок даже слово «лук» написать не сумеет – ни за какие коврижки.

– Все р-равно, – крикнула Полинезия с верхушки дедушкиных часов, – пр-росто здор-рово, что он собр-рал в этой книге столько инфор-рмации!

Обезьянка Чичи подбросила полено в огонь.

– Да, – согласилась она, – только он ее не в книгах нашел. Он вечно пристает ко мне, чтобы я ему рассказала про фрукты, которые растут в африканских джунглях, – и про овощи тоже: про ямс, и про всякие другие.

– Ну, скоро он сюда пожалует, – проворчала Даб-Даб. – Когда я мыла посуду, он прошел мимо и объявил, что устроит нам сегодня какое-то авторское чтение. Так что, кто хочет спать, пусть поторопится… Ой, вот он!

В дверь постучали. Габ-Габ всегда с трудом справлялся с дверными ручками. Ему приходилось крутить их обеими передними ножками, поэтому, когда кто-нибудь мог открыть, он всегда стучал.

– Да уж, это точно он, – хихикнула белая мышка.

Я поднялся и распахнул дверь. В проеме стояла странная фигура – писатель Габ-Габ. Под мышкой у него топорщилась большая растрепанная кипа бумаги, за ухом торчало гусиное перо, на носу красовались черепаховые очки без стекол, а на лице застыло утомленное выражение.

– Ох-ох-ох, – вздохнул он, – вы и представить себе не можете, как я переутомлен!

– Скорей уж перекормлен, – фыркнула Даб-Даб. – С чего бы это ты был переутомлен?

– Исследования, – простонал великий писатель. – Неустанные, бесконечные исследования.

– Что это ты исследуешь? – поинтересовался Джип. – Клубничную грядку?

– Что такое исследования? – спросила белая мышка.

Габ-Габ придвинул стул к столу рядом со мной и уселся. Затем тщательно протер очки (в которых не было стекол) скатертью и снова надел их.

– Исследования? – переспросил он. – Ну, э-э… исследования – это… э-э… библиография.

– А что такое библиография? – робко спросила белая мышка.

– Это когда ты идешь в библиотеку и читаешь там книги. И так узнаёшь, что написать в своей.

– А, понятно. Просто списывание, – хихикнула мышка.

– Ничего подобного, – раздраженно ответил Габ-Габ. – Никакое не списывание. Это очень трудно объяснить. В жизни великого писателя, мышка, есть вещи, которые выше твоего понимания. Видимо, исследования – одна из них. Весь день я пытался выяснить точное название места, где у короля Альфреда сгорели лепешки. У меня просто голова кругом. Я уже не знаю, был ли вообще король Альфред – и правда ли у него сгорели лепешки. Я только что из библиотеки. Мой кабинет – ну, вы знаете, на чердаке, – весь от пола до потолка забит книгами, которые я оттуда принес. И вскоре я буду вынужден вернуться к моим трудам – к моей… э-э… библиографии. Но прежде, я думаю, вам захочется выслушать Кухонную проповедь, которую я написал вчера вечером.

У Чи-Чи брови взлетели до самой макушки, а Полинезия шепотом разразилась ужасными ругательствами по-шведски.

– Кот меня подери! – воскликнул Джип. – Кухонная проповедь?

– Да, – бодро ответил Габ-Габ. – Она начинается так:

 
Возлюбленные братья,
Это грех большой —
Съев картофель печеный,
Выкинуть шкурку долой.
 

Это очень известные слова; впервые их произнес, если не ошибаюсь, Его светлость архиепископ Кренделийский. И…

– Эй-эй-эй! Минуточку! – перебил его Чипсайд. – Как-нибудь в другой раз, ваше преподобие. Но что это ты там плел про Альфреда Великого?

– Я хотел нанести это место на мою кухонную карту мира.

– Кухонная карта? Это зачем? – удивился воробей.

– О, это очень полезная вещь, – объяснил Габ-Габ. – Глава о кухонной географии – одна из величайших в моей книге. А кухонная карта – важная часть этой главы. Я уже сделал несколько карт и выкинул их, потому что был ими недоволен. Так трудно писать мелко, чтобы поместилось все, что мне нужно. Карта понадобится не только для изучения кухонной географии, но и кухонной истории. Я хотел бы отметить на ней все города, где происходили важные события в истории кулинарии, например, место, где, как полагают, у короля Альфреда подгорели лепешки, за которыми ему поручила присмотреть одна старая дама. А еще на карту будут нанесены все города и страны, прославившиеся какой-нибудь едой. Скажем, Россия – родина икры, английский городок Мелтон-Моубрей, откуда происходят сладкие пироги, английские же Ярмут, знаменитый своей селедкой, и Банбери, где пекут всем известные пирожки с яблоками, тот самый Банбери, куда, помните, нас приглашали в детстве поскакать на деревянных лошадках и поглядеть на прекрасную даму на белом коне, у которой

 
Кольца на пальцах, бубенцы на ногах
И тра-ля-ля и так далее.
 

Га-Габ помахал передними ножками в воздухе, как будто дирижировал.

– Ты хочешь сказать: бубенцы на ножках, кольца в носу, – сердито поправила Даб-Даб. – Вот несносный поросенок!

– Все равно я не понял, что ты делать-то с ней будешь, с картой этой, – сказал Чипсайд.

– Делать! Да ей цены нет, – ответил Габ-Габ. – На ней же показано, где что есть вкусненького. Положим, ты проснулся утром и почувствовал, что не прочь провести тихие банановые выходные. Отлично. Тебе нужно лишь взглянуть на карту и купить билет на пароход до Центральной Америки. Проще простого.

– Я понял, чего он хочет, Чипсайд, – вмешался Джип. – Он хочет, чтобы вместо расписаний поездов и пароходов были меню. Приходишь в кассу и говоришь: «Мне, пожалуйста, билет до самого вкусного пудинга. Первый класс, будьте добры». Да уж, проще некуда.

– Пи-пи-пи, – засмеялась белая мышка.

– Напрасно смеетесь, – сказал Габ-Габ и взглянул на часы. – Завтра вечером расскажу вам еще что-нибудь. А теперь мне пора заняться библиографией. Пойду пографлю.

И с большим достоинством он собрал свои бумаги и удалился.

ВЕЧЕР ВТОРОЙ
Великий писатель рассказывает о своих исследованиях по истории и современному состоянию искусства питания, а белая мышка дополняет его рассказ

– Принимаясь изучать историю изобретения пищи, – начал Габ-Габ, когда все звериное семейство собралось на следующий вечер вокруг очага, – мы сталкиваемся с огромной проблемой. Об этом писали многие, но не все серьезно. Некоторые порхали от одной темы к другой, как мотыльки. А многое из того, что привыкли считать верным, как показали мои… э-э… исследования, вовсе не верно. Возьмем, к примеру, картофель – исключительно важный продукт питания. Что бы мы без него делали?

– Ты бы немножко похудел, – проворчал Джип.

Габ-Габ пропустил его слова мимо ушей.

– Итак, возьмем картофель: его открыл, как считают очень и очень многие, сэр Уолтер Роли. Неверно, в корне неверно. Правда, что в 1586 году сэр Уолтер первым ввел в употребление картофель в Ирландии, где его и по сей день любят больше других овощей. Но открыл его не Роли. Роли только привез его с Каролинских островов и стал выращивать у себя в Корке, а потом он очень быстро распространился по всей Ирландии.

– Пи-пи-пи, – пропищала белая мышка. – Картофель в корке! Как чудесно! Наверное, из нее и варенье можно сварить. Варенье из апельсиновых корок, из арбузных, из картофельных…

– Ох, – вздохнул Габ-Габ. – Сколько же тебе еще нужно всего объяснять! Не корка, а Корк, это местность в Ирландии, где были имения сэра Уолтера Роли.

– Ну, а кто же открыл картофель на самом деле? – спросил я.

– Мореплаватель по имени сэр Джон Хокинс, – ответил Габ-Габ, – вот кто первым привез картофель в Англию в 1563 году. Он обнаружил его в Южной Америке, а именно в городке Кито, где люди издавна употребляли этот корнеплод в пищу. Это очень любопытно, потому что в Кито сварить картошку почти невозможно.

– Почему? – спросил филин Гу-Гу.

– Потому что город Кито расположен в горах Андах – очень, очень высоко. И вся вода успевает выкипеть, прежде чем картошка будет готова.

– Пр-равда, пр-равда, – пробормотала Полинезия, которая сама когда-то была заядлой путешественницей.

– А я терпеть не могу картошку, – пробурчал Джип, придвигаясь поближе к огню.

– Ой, Джип, – пропищала белая мышка, – а ты пробовал когда-нибудь картофельное пюре, посыпанное тертым сыром и запеченное в духовке?

– Это называется pommes de terre au gratin, – произнес Габ-Габ с важным видом. Теперь возьмем короля овощей, пастернак, известный в ботанике как pastinaka sativa. В диком виде встречается на обочинах дорог в Европе и Центральной Азии. Его выращивали еще древние римляне. Принадлежа к семейству зонтичных, он всегда был…

– Ты что, не можешь говорить нормально? – спросил Джип. – Что это за иностранные слова и откуда взялись зонтики?

– Не обращай внимания, – вмешалась Даб-Даб. – Он хочет, чтобы мы подумали, будто он знает разные языки – и природоведение в придачу! Хотя точнее сказать: огородоведение – при его-то фигуре!

– Прошу прощения, – вежливо произнес Габ-Габ, оборачиваясь к утке. – Но с чего это ты взяла, что можешь судить о фигурах – о свиных фигурах; о фигурах домашней птицы – возможно, но не о свиных. Положим, тебе бы довелось увидеть знаменитую красавицу Порцию Бекон. Не думаю, что ты оценила бы по достоинству ее фигуру.

– Что еще за Порция Бекон? – вмешалась Чичи.

– О, это была чрезвычайно изысканная дама, – объяснил Габ-Габ. – Из достойнейшего семейства. О, какая у нее была фигура! Сколько грации, что за формы! Ее называли Венерой Беркширской. Должен признаться (тут великий писатель слегка улыбнулся воспоминаниям ушедших дней), что я был в свое время к ней весьма неравнодушен. Ее дружба оказалась в высшей степени полезна – для книги, разумеется. Я никак не мог выбрать продукт, от которого бы у меня появилось писательское вдохновение. Некоторые говорили, что лучше всего – оливки. Но мне они не подошли. Они нарушали мой настрой.

– А что это значит? – спросила белая мышка.

– Точно не знаю, – ответил Габ-Габ. – Но он есть у всех писателей. Не перебивай. Итак, вернемся к Порции Бекон. Она чрезвычайно помогла мне в выборе подходящих для писателя продуктов. В свое время ее салон был знаменит: на вечера приглашались только самые утонченные свиньи. Прекраснейшее зрелище являла она, возлежащая на кушетке, окруженная достойнейшими из достойных свиньями, чьи имена были у всех на слуху, свиньями, которые вершили поистине великие дела. Ей посвящена целая глава в моей книге. Ибо и она вписала свое имя в кухонную историю. Будущие исследователи станут почитать ее как изобретательницу кухонных духов. Можно сказать, первооткрывательница! Каждый раз она была надушена новыми духами: то это был сок чернослива, то тминная эссенция, или мускат, или ячменное пиво; но один аромат был особенно очарователен – смесь ванили и редиса, весьма изысканно. Но, быть может, величайшее произведение парфюмерного искусства она создала, когда выходила замуж. Множество бессонных ночей провела Порция, подбирая новый запах для своей свадьбы. Она хотела придумать себе такое украшение…

– Ты хочешь сказать, угощение, – проворчал Джип.

– Украшение, – продолжал Габ-Габ, – какое не снилось ни одной невесте. И в конце концов остановила свой выбор на букетике итальянских незабудок.

– Никогда не слышал о таких цветах, – проговорил Гу-Гу.

– Ну, это не совсем цветы, – объяснил поросенок. – Это такой длинный зеленый лук, который появляется весной. Видите ли, в изысканном обществе, где вращалась Порция, не любили называть это растение луком. Поэтому и переименовали в итальянскую незабудку. С тех пор они вошли в моду, и почти не одно свинское бракосочетание теперь не обходится без итальянских незабудок. Свадьба Порции удалась на славу. Ее только немножко – чуть-чуть – испортили некоторые гости: вместо того чтобы, как полагается, посыпать счастливую пару рисом, они бросали рисовую кашу. Они правильно думали, что жениху и невесте вареный рис придется больше по вкусу, чем сырой. Но я должен признать, что получилось несколько неопрятно.

– Нет, вы только послушайте, что плетет этот поросенок, – воскликнула Даб-Даб. – Ну просто… – она всплеснула крыльями в досаде и не произнесла больше ни слова.

– Глава, посвященная истории кухонных изобретений, – рассказывал дальше Габ-Габ, – получилась гораздо длиннее, чем я предполагал, потому что пришлось писать в ней не только обо всех этих ученых и путешественниках, которые открыли какую-нибудь новую вкуснятину, но и о таких, как Порция Бекон – а их оказалось немало, – кто изобрел разные полезные вещи, связанные с едой.

Вот, например, человек, который придумал и первым использовал Суповой термометр. Он был вождем эскимосов. Однажды этого господина пригласили на юг, в гости к генерал-губернатору Канады. В его честь в Оттаве устраивали много приемов и обедов, и ему пришлось есть разные блюда, которых он никогда раньше не пробовал, – скажем, горячий суп. А он, конечно, привык там у себя за Северным Полярным кругом есть все охлажденное – сырое тюленье мясо и всякую такую всячину. Так вот, суп ему понравился, но он очень сильно обжег им рот. А угадать, достаточно ли суп остыл, ему никак не удавалось. Однажды он где-то увидел висящий термометр. Он спросил, для чего эта штука. А когда услышал, что она показывает, холодно или жарко на улице, то сказал себе: «Ага, а почему бы не завести такой для супа?» И купил себе термометр – это был как раз термометр для ванны. И повесил его на шнурок, и всегда надевал на шею, когда ходил на приемы. Он больше никогда не обжигался и стал жить-поживать, добра наживать.

Джип только застонал.

Габ-Габ полистал бумаги, которые лежали перед ним на, столе.

– Вот еще одно замечательное изобретение, – сказал он, заглянув в свои записи, – печенье-гигрометр.

– Что такое гигрометр? – спросила белая мышка.

– Гигрометр, – объяснил Габ-Габ, снимая очки, – это прибор, который показывает, сух или влажен воздух.

– В Англии он ни к чему, – сказала Полинезия. – Тут всегда сыро. Жуткий климат! А в милой старой Африке сейчас… Впрочем, это я так. Продолжайте, профессор.

– Так вот, жил однажды человек, который все время болел: то ангиной, то простудой… И доктор велел ему ни в коем случае не выходить на улицу в дождь и туман. Вы знаете, каким мягким и клёклым становится имбирное печенье в сырую погоду – не ломается с хрустом, а гнется. И этот человек стал держать такое печенье на подоконнике и каждое утро пробовал. Если оно гнулось, он оставался дома, если ломалось, отправлялся на прогулку.

– А что он делал с тем печеньем, которое ломалось? – спросила белая мышка.

– Съедал, – ответил Габ-Габ. – У него было очень много имбирного печенья. Он был кондитер. А теперь позвольте мне рассказать вам про суп из топора. Однажды в России много лет назад, когда Наполеон донимал весь мир своими войнами, один очень голодный солдат заглянул в крестьянскую избу, надеясь, что там его накормят. А у хозяйки, которая была дома одна, уже просило поесть так много солдат, что она сразу сказала ему: «В доме ничего нет». Крестьянка захлопнула дверь перед его носом, а солдат сел на крылечке на солнышке и стал думать. Он был уверен, что в доме есть продукты, надо было только сообразить, как заставить хозяйку расстаться с ними. И тут ему в голову пришла занятная мысль. Он снова постучал. Женщина открыла дверь и сказала, что если он сейчас же не уберется, она спустит собак.

«Извини, хозяйка, – успел произнести солдат, – ты любишь готовить?»

«Ну… м-м… да, – ответила она. – Когда есть, из чего готовить».

«Доводилось ли тебе слышать о супе из топора?» – спросил солдат.

«Нет, – удивилась она. – Никогда».

«Это очень вкусно, – сказал солдат. – Хочешь, я научу тебя его варить?»

«Да, пожалуй, – согласилась она. – Я люблю новенькое».

Понимаете, ей во что бы то ни стало захотелось узнать, что же это за суп получится из простого топора. И вот солдат снял свой мешок, взял во дворе топор, принес его в кухню и хорошенько вымыл. Потом попросил чугунок и, положив в него топор и наполнив до половины водой, поставил в печь. Время от времени он помешивал в чугунке ложкой, а когда вода начала закипать, попробовал и причмокнул.

«О, – сказал он, – пальчики оближешь!»

«Дай мне попробовать», – попросила женщина, думая, что он колдует у нее на глазах.

«Сейчас, сейчас, – ответил солдат, – нужно только соли добавить и перца».

И крестьянка принесла ему соли и перца. Солдат посолил, поперчил воду и опять попробовал.

«Так лучше. Но знаешь, в прошлый раз, когда я варил этот суп – как раз перед тем, как мы вошли в Москву, – оказалось, что если добавить немного лука, чуть-чуть для аромата, получается совсем другое дело. Жаль, что, как ты говоришь, у тебя дома пусто».

– Погоди-ка, – заторопилась хозяйка, – может, где-нибудь и завалялась луковичка.

Ей не терпелось попробовать, каким получится этот чудесный суп, и не хотелось, чтобы все испортилось оттого, что нет лука. Она принесла луковицу, солдат нарезал ее и бросил в горшок. Попробовав, он сказал:

«А как бы сюда подошла хорошая морковка… Жаль, что у нас ее нет!» – Хозяйка принесла морковку, и она отправилась в чугунок. И снова отхлебнул солдат.

«Нет, двух мнений быть не может, – произнес он, – у печи я делаюсь художником. Мне надо было бы стать не солдатом, а поваром. Когда кончится эта война, я, верно, сменю профессию. Кто знает? Все-таки лучше кормить людей, чем убивать! – он снова отхлебнул. – Довольно, – сказал он и отбросил ложку. – Получилось даже лучше, чем я думал. Без колебаний скажу, добрая женщина, что этот суп достоин попасть на обед королю. Но знаешь, что сделал бы сейчас самый лучший повар?»

«Нет», – ответила она.

«Он добавил бы самую малость – косточку. Суп и так почти совершенство. Но настоящий мастер положил бы еще косточку или две – любая подойдет: говяжья, телячья, баранья – просто для аромата, как говорится, для навара. Так обидно, что в доме нет ни единой косточки. Но ничего не поделаешь. Ставь тарелки на стол, я буду разливать».

«Тарелки вон там на полке, – ответила хозяйка. – Можешь накрывать к обеду. А я только что вспомнила, у меня в погребе сохранилась старая говяжья косточка. Схожу, принесу».

«Ну тогда пусть покипит еще немного, – решил солдат. – Топор еще недостаточно разварился».

И хозяйка пошла и принесла чудную говяжью косточку, и ее положили в горшок. А через некоторое время солдат разлил суп по тарелкам, осторожно зачерпывая сверху, и они уселись за стол попробовать. Крестьянке так понравился суп, что она принесла из кладовой целую буханку черного хлеба; словом, обед удался на славу. Лишь несколько часов спустя, когда она собралась вымыть чугунок, то увидела, что топор такой же твердый и непроваренный, как раньше. Но в это время солдат был уже далеко на пути в город, где полным полно всякой еды.

– Ну, – сказала Чичи, – эта крестьянка была не особо умная, верно?

– Верно, – согласился Габ-Габ. – Зато солдат – голова.

– Где ты взял эту историю? – спросил Гу-Гу.

– В библиотеке – занимаясь своими исследованиями, – объяснил Габ-Габ. – Но ее рассказывают в России и по сей день, насколько я знаю. И считается, что это истинная правда.

– Очень плохо, – сказала Даб-Даб, – что ты тратишь время на всякую ерунду вместо того, чтобы заняться чем-нибудь полезным.

Белая мышка погладила передними лапками свои длинные шелковистые усики. Ее розовые глазки глядели задумчиво.

– Не знаю, – проговорила она наконец, – должно быть, писать книгу очень интересно. Я бы и сама хотела написать книгу. Но я могла бы писать только рассказы про сыр, а это, наверное, быстро надоело бы всем читателям, кроме мышей. А ты не напишешь обо мне в своей книге, Габ-Габ?

– О тебе? С какой стати?

– Мне только что пришло в голову, – объяснила мышка, – что я сама участвовала в истории кухонных изобретений.

– Что же ты изобрела?

– Я была не совсем изобретателем. Скорее – изобретением, если можно так выразиться. Я была… э-э… принимающим игроком в гороховом крикете.

– Кем-кем? – нахмурился Джип.

– Принимающим игроком в гороховом крикете, – пропищала мышка. – Я ведь вам рассказывала, что до того, как поселилась у Доктора Дулитла, я была ручной мышкой. Моим хозяином был восьмилетний мальчик. Всякий раз, когда на обед подавали зеленый горошек, начинались неприятности. Этот мальчик очень любил горошек, но не умел его есть. Он пытался набрать его не ложкой, а ножом. И, конечно, горошинки падали и разбегались по всему полу. Родители очень сердились на мальчика, потому что им приходилось ползать по всему полу, чтобы навести порядок, а они этого терпеть не могли. Тогда мальчик стал брать меня с собой за стол. Я сидела у него в кармане, а когда горошинки рассыпались, должна была ловить их и съедать. И набегалась же я! Потому что вы даже не представляете себе, как ловко горошинки укатываются и прячутся – под пианино, в крысиных норах, за дедушкиными часами, где угодно. Мальчик называл это гороховым крикетом, так что изобретателем надо записать его, хотя бегала я. Если мне удавалось поймать все горошинки до одной, я получала на ужин лишний кусочек сыра. Но мальчик здорово умел ронять горошек. Так что, когда я подбирала и съедала все, у меня уже не оставалось никакого аппетита для сыра. А что стало с моей фигурой! Я была такая круглая, что могла кататься по полу не хуже горошины. Ты вставишь это в свою книгу, Габ-Габ?