355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хулио Кортасар » Другой берег » Текст книги (страница 1)
Другой берег
  • Текст добавлен: 5 мая 2017, 21:00

Текст книги "Другой берег"


Автор книги: Хулио Кортасар



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Хулио Кортасар
Другой берег

And we are here as on a darking plain

Swept with confused alarms of struggle and flights,

Where ignorant armies clash by night.

Mattew Arnold[1]1
И мы здесь на темнеющей равнине,Средь грохота бессвязного войны,Слепыми ратями во мраке сметены.Мэтью Арнольд

[Закрыть]

Завершая данный период писательства – 1937/1945, – я собрал сегодня эти истории, в частности из желания посмотреть: смогут ли они, слабые по своему строению, стать иллюстрацией к басне о пучке прутьев. Всякий раз, когда я отыскивал их в тетрадях по отдельности, я думал, что они нуждаются друг в друге, что в одиночку они погибают. Возможно, они достойны быть вместе и потому, что разочарование от одного рассказа рождало замысел другого.

Я собрал их в книгу, потому что закончил один цикл работы и повернулся лицом к другому, с меньшими просчетами. Одной книгой больше – это значит: одной книгой меньше; приближение к вершине, где ждет последнее – уже совершенное – творение.

Мендоса, 1945

Подражания и переложения

СЫН ВАМПИРА

Пожалуй, все призраки знали, что Дуггу Ван – вампир. Его не боялись – но уступали ему дорогу, когда ровно в полночь он выходил из могилы и направлялся к старинному замку за своей излюбленной пищей.

Облик Дуггу Вана не был приятен глазу. Изрядное количество крови, выпитое им после смерти, – случившейся в 1060 году от рук ребенка, нового Давида, вооруженного меткой пращей, – придало его смуглой коже оттенок, присущий долго пролежавшему под водой куску дерева. Единственной живой частью лица оставались глаза. Глаза, устремленные в этот миг на леди Ванду, что спала младенческим сном в постели, знакомой только с ее легким телом.

Дуггу Ван передвигался бесшумно. Неопределенное состояние жизни-смерти породило в нем качества, не свойственные людям. Одетый в темно-синее, окруженный неизменным облаком каких-то затхлых испарений, вампир бродил по замку в поисках живых резервуаров крови. Появление замораживающих установок вызвало в нем искреннее возмущение. Леди Ванда, охваченная сном, с прикрытыми ладонью – как бы в предчувствии опасности – веками, походила на фарфоровую безделушку – только теплую. А еще на английский газон и на кариатиду.

У Дуггу Вана имелся похвальный обычай – сначала действовать, а затем уже думать. В замке, перед кроватью, когда его рука легчайшим касанием обнажала тело ритмично дышащей статуи, жажда крови начала в нем ослабевать.

Может ли влюбиться вампир? Предания на этот счет безмолвствуют. Дай Дуггу Ван себе труд поразмышлять, он остановился бы, удовольствуясь сосанием жизнетворной крови, на той границе, где начиналась любовь. Но леди Ванда была для него не просто жертвой, не просто желанным угощением. Весь её облик источал красоту, которая боролась – на полпути между двумя телами – с жаждой Дуггу Вана.

Дуггу Ван без промедления, с невероятной горячностью, отдался во власть любви. Ужасное пробуждение леди Ванды мгновенно лишило ее способности сопротивляться. А обморочное состояние – лживое подобие сна – вручило ее, белое сияние в ночи, любовнику.

Конечно, на рассвете, перед уходом, вампир не совладал с собой и слегка укусил в плечо лишившуюся чувств владелицу замка. Позже Дуггу Ван решил для себя, что кровопускание весьма полезно при обмороке. Как и у любого существа, это суждение было продиктовано не возвышенными мотивами, а желанием оправдаться.

В замке собрался целый консилиум из врачей и разных малоприятных умников, день и ночь напролет звучали заклинания и анафемы, и к тому же объявилась сиделка – англичанка по имени мисс Уилкинсон, которая употребляла джин с обезоруживающей простотой. Леди Ванда долгое время находилась между жизнью и смертью (sic). Очень правдоподобное предположение насчет ночного кошмара восторжествовало еще до тщательного осмотра больной. Сверх того, по прошествии некоторого времени женщина уверилась в своей беременности.

Поставленные везде американские замки преградили Дуггу Вану доступ в замок. Вампиру пришлось довольствоваться детишками, овечками и даже – о ужас! – поросятами. Но любая кровь казалась водой по сравнению с той, что текла в жилах леди Ванды. Простая аналогия, – проведению которой не мешала его сущность вампира, – побуждала Дуггу Вана вновь и вновь вспоминать о вкусе той крови, где язык его плавал с наслаждением, как рыба в воде.

Принужденный возвращаться в могилу до рассвета, он спешил к ней с пением первых петухов, шатаясь от неутоленной жажды. Он не видел больше леди Ванду, но все мерил и мерил шагами галерею, в конце которой издевательски желтел американский замок. Дуггу Ван стал чахнуть прямо на глазах.

Иногда, покрытый влагой, распростертый в каменной нише, он размышлял о том, что леди Ванда могла бы родить от него ребенка. Любовь причиняла ему больше страданий, чем жажда. Он подумывал о взломе дверей, о похищении, о постройке новой, вместительной супружеской могилы. И тогда к нему возвращались приступы лихорадки.

Ребенок же спокойно зрел во чреве леди Ванды. Однажды вечером мисс Уилкинсон услышала стоны своей госпожи – и обнаружила ее бледной, в совершенном отчаянии. Дотронувшись до живота, покрытого атласной тканью, леди Ванда твердила:

– Он совсем как отец, совсем как отец.

Дуггу Ван, ожидавший смерти, смерти вампира (что, по объяснимым причинам, сильно его расстраивало), все же питал слабенькую надежду на то, что его сын – такой же ловкий и сметливый, как и он сам, – поможет ему встретиться однажды со своей матерью.

Леди Ванда день ото дня становилась все бледнее и воздушнее. Медики изрыгали проклятия, укрепляющие средства не помогали. А она все твердила:

– Он совсем как отец, совсем как отец.

Мисс Уилкинсон пришла к выводу, что крошечный вампирчик мучает свою мать изощреннейшей из пыток.

Когда медики собрались в очередной раз, мисс Уилкинсон заговорила было об аборте – более чем оправданном при таких обстоятельствах. Но леди Ванда в знак отрицания повертела головой, будто плюшевый медвежонок, лаская правой рукой свой живот, покрытый атласной тканью.

– Он совсем как отец, – произнесла она. – Совсем как отец.

Сын Дуггу Вана рос не по дням, а по часам. Он не только заполнил собой всю отведенную ему природой полость, но и проникал дальше, еще дальше в тело леди Ванды. Леди Ванда уже едва могла говорить, крови в ней почти не осталось – если не считать той, что струилась в теле ее сына.

И когда настал день родов, то медики сошлись на том, что роды эти будут необычными. Вчетвером окружили они постель роженицы, ожидая наступления полночи тридцатого дня девятого месяца с момента злодейского поступка Дуггу Вана.

Мисс Уилкинсон, стоя на галерее, заметила приближение какой-то тени. Но не издала крика, чувствуя всю бесполезность сего занятия. По правде говоря, облик Дуггу Вана ни у кого не вызвал бы приятной улыбки. Землистый цвет его лица превратился в однообразно-лиловый. Вместо глаз – два огромных слезливых вопросительных знака под всклокоченными волосами.

– Он мой, и только мой, – заявил вампир причудливым вампирским голосом, – и никто не встанет между ним и моей любовью.

Речь шла о сыне. Мисс Уилкинсон успокоилась.

Врачи, столпившись у кровати, старались изобразить друг перед другом отсутствие всяческого страха. Между тем в теле леди Ванды что-то начало меняться. Кожа быстро темнела, на ногах проступали мускулы, живот сделался плоским и, наконец, с почти естественной легкостью женское естество превратилось в мужское. Лицо больше не было лицом леди Ванды. Руки больше не были руками леди Ванды. Врачей обуял смертельный страх.

И вот пробило двенадцать, и тело – когда-то леди Ванды, а теперь ее сына, – приподнялось на кровати и протянуло руки к открытой двери.

Дуггу Ван вошел в комнату, прошел мимо врачей, не заметив их, и сжал руки сына.

Оба они, глядя друг на друга так, словно были знакомы всегда, исчезли через окно. Смятая постель, бормотание врачей, разглядывающих медицинские инструменты, весы для взвешивания младенца, – и мисс Уилкинсон в дверях заламывает руки, обращаясь ко всем с бесконечным вопросом, вопросом, вопросом.

1937

Перевод В.Петрова

РАСТУЩИЕ РУКИ

Он и не думал задираться. Когда Кэри говорил: «Ты трус, сволочь и к тому же никудышный поэт», то всего лишь констатировал непреложный факт.

Плэк сделал два шага навстречу Кэри и стал осыпать его ударами. Он знал, что ответ Кэри будет сокрушительным, – однако не почувствовал ничего. Только его кулаки с поразительной быстротой, продолжая движение предплечий и локтей, вдавливались в нос, глаза, рот, уши, шею, грудь и плечи Кэри.

Стоя напротив Кэри, лицом к лицу, изгибая торс то в одну, то в другую сторону с невероятной ловкостью, не отступая, Плэк продолжал избиение. Да, не отступая, Плэк продолжал избиение. Попутно он мерил взглядом фигуру противника. Но намного лучше глаз работали его руки. Он видел их: мужественные, в безостановочной работе, как автомобильные поршни, как нечто, совершающее сверхбыстрые ритмичные движения. Он избивал Кэри, и опять избивал, и каждый раз, когда кулаки погружались в горячую липкую массу, – без сомнения, лицо Кэри, – сердце его пело.

Наконец, опустив руки, он сказал:

– Хватит с тебя, мерзавец. Пока.

И пошел из здания мэрии через длинный коридор, который вел прямо на улицу.

Плэк был доволен. Его руки хорошо потрудились. Он вытянул их перед собой, чтобы полюбоваться: долгое избиение вроде бы оставило на них следы. Его руки хорошо потрудились, черт возьми; никто не станет спорить, что в кулачном бою он стоит любого другого.

Коридор оказался довольно протяженным и совсем безлюдным. Сколько же времени нужно, чтобы пройти его до конца? Что это – усталость? Нет, он ощущал в своем теле бодрость и как бы поддержку невидимых рук физического удовлетворения. Невидимых рук физического удовлетворения. Рук? В целом мире не было таких рук, как у него; пожалуй, он даже почти и не повредил их в драке. Плэк снова принялся разглядывать их. Они покачивались, как шатуны или же дети на качелях. Плэк чувствовал, до чего же прочно эти руки принадлежат ему, прикрепленные к его телу более надежными, более таинственными силами, чем простое сцепление сухожилий. Его прекрасные, совершившие месть руки, руки-победительницы.

Плэк насвистывал что-то и продвигался в такт свисту по бесконечному коридору. Но до выхода еще оставалось немалое расстояние. Неважно: в доме Эмилио всегда обедали поздно, хотя на самом деле Плэка больше привлекала столовая в конторе Марджи. Да, он пообедает вместе с Марджи, просто из удовольствия говорить ей ласковые слова, – и это будет хорошим завершением дня. Все-таки сколько работы в этой мэрии. Просто руки до всего не доходят. Руки... Но его руки много чего сделали сегодня. Они били и снова били в мстительном порыве и, может, от этого сейчас кажутся такими тяжелыми. Выход был далеко, и уже наступил полдень.

Образ светлого дверного прямоугольника начал преследовать Плэка. Он бросил свистеть, повторяя: «Блиблаг, блиблаг, блиблаг». Он твердил – красавец мужчина – слова, лишенные смысла. Потом сообразил: что-то тянет его к полу. И не просто что-то: что-то, неотделимое от него самого.

Он посмотрел вниз и увидел, что это – пальцы его собственных рук.

Пальцы рук притягивали его к полу. Тысяча мыслей пронеслась в мозгу Плэка после этого неожиданного открытия. Он не верил, не хотел верить, – но это было так. Его руки походили на уши африканского слона. Гигантские выросты плоти, прикованные к полу.

Несмотря на переживаемый ужас, Плэка разобрал истерический смех. Он ощущал щекотку в подушечках пальцев: стыки между плитками пола касались кожи, как наждак. Он попробовал поднять одну руку, но не смог. Каждая из них, наверное, весила теперь больше центнера. Не мог и сжать их в кулак. При мысли о том, какие получились бы кулаки, он весь затрясся от хохота. А какие понадобились бы перчатки! Вернуться туда, где остался Кэри, незаметно, с кулаками размером с цистерну, чтобы тот увидел фаланги и ногти, посадить Кэри на ладонь левой руки, накрыть ладонью правой – а затем слегка потереть руки, заставить Кэри вертеться между ними, как скатанный комок теста. Пусть он вертится, а Плэк будет насвистывать веселые мотивчики, а от Кэри тем временем останутся одни крошки.

Наконец Плэк добрался до выхода. Он едва мог передвигаться, потому что руки тянули его вниз. Каждая неровность пола немедленно отдавалась в его нервах. Плэк начал вполголоса ругаться, к глазам прилила кровь, – но впереди была заветная стеклянная дверь.

Главной трудностью теперь было открыть запертую дверь. Плэк разрешил ее путем сильного толчка всем телом – и вот одна створка отворилась. Но руки не пролезали через образовавшийся проход. Он попробовал выйти боком, просунув сначала правую руку, затем левую. Ничего не вышло. Пришла мысль – на полном серьезе: «Не оставить ли их здесь?»

– Какая глупость, – пробормотал он, но слова эти были безнадежно пусты.

Плэк попытался успокоиться и рухнул, будто пьяный, перед дверью; огромные руки словно заснули рядом с маленькими, скрещенными ногами. Плэк внимательно оглядел их; кроме размеров, все осталось прежним. Бородавка на большом пальце правой руки, хотя и достигла величины будильника, нисколько не изменила своего прекрасного цвета адриатической лазури. Ногти представляли все то же излишество в длине, по выражению Марджи. Плэк издал глубокий вздох, чтобы успокоиться: дело принимало серьезный оборот. Очень серьезный. Такое сведет с ума кого хочешь. Но Плэк продолжал прислушиваться к голосу разума. Да, дело серьезное, необычайно серьезное; Плэк улыбнулся этой мысли как бы сквозь сон. И тут он сообразил, что у двери было две створки. Выпрямившись, толкнул вторую створку и высунул левую руку. Осторожно, чтобы не застрять, он понемногу переправил обе руки наружу. После чего ощутил свободу, почти блаженство. Следующая задача: дойти до угла и сесть в автобус.

На площади люди взирали на него с удивлением и ужасом. Плэк не расстроился; странно было бы, если бы они вели себя иначе. Он сделал резкое движение головой – знак кондуктору автобуса остановиться. Плэк попытался войти, но мешала тяжесть в руках; он сразу же выдохся. Пришлось отступить под шквалом пронзительных криков, доносившихся из автобуса, в то время как несколько старушек, сидевших рядом с дверью, упали в обморок.

Плэк остался на улице, рассматривая свои руки: согнутые ладони уже заполнились мусором и камешками, что валялись на тротуаре. С автобусом не повезло. Может быть, трамвай?

Трамвай притормозил, пассажиры начали издавать крики ужаса при виде рук, пригвожденных к земле, и Плэка, небольшого и бледного, между ними. На кондуктора посыпались истерические просьбы не останавливаться. Плэку опять не удалось войти.

– Значит, такси, – подумал он, уже начиная впадать в отчаяние.

Такси имелись во множестве. Плэк подозвал одно из них, желтого цвета. Такси остановилось словно бы нехотя. За рулем сидел негр.

– Мать моя женщина! – выдавил из себя негр. – Что за руки!

– Открой дверь, выйди, возьми левую руку, погрузи внутрь, возьми правую и тоже погрузи, толкни меня, чтобы я мог сесть в машину, вот так, помедленнее, вот теперь хорошо. Вези меня на улицу Досе, номер четыре тысячи семьдесят пять, а потом убирайся ко всем чертям, проклятый черномазый.

– Мать моя женщина! – только и смог выговорить водитель, становясь из черного пепельно-серым. – Эти руки, сеньор, они и правда ваши?

Со своего сиденья Плэк испускал глубокие вздохи. Для него самого осталось совсем немного места: остальное – и на сиденье, и на полу, – занимали руки. Становилось свежо, на Плэка напал чих. Привычным движением он хотел поднести свою руку к носу, но чуть не вывихнул ее в локте. Так он и остался сидеть, поверженный, безвольный, почти в истоме. На бородавке после удара об уличный фонарь выступило несколько крупных капель крови.

– Нужно зайти к врачу, – сказал себе Плэк. – Не могу же я в таком виде появиться у Марджи. Бог ты мой, конечно, не могу; я же займу собой всю контору. Да, пожалуй, к врачу; он порекомендует ампутацию, ну и пускай, это единственное средство. Я хочу есть и спать.

Он постучал головой о стекло.

– Высади меня на улице Синкуэнта, четыре тысячи восемьсот пятьдесят шесть, приемная доктора Септембера.

Плэк был настолько доволен этой идеей, что захотел слегка почесать руки; но они были так неповоротливы, что Плэк отступился.

Негр помог ему дотащить руки до приемной доктора. Больные в очереди обратились в дикое и беспорядочное бегство, когда Плэк, охая и обливаясь потом, ввалился вслед за своими руками: негр тащил их за большие пальцы.

– Донеси их до вон того кресла, хорошо, хорошо. Опусти руку в карман куртки. Да нет, твою руку, идиот, говорю тебе, в карман куртки, да не в этот, а в другой. Глубже, дурень, глубже. Достань доллар, сдачу оставь себе на чай и проваливай.

Плэк отвел душу на услужливом негре, сам не зная почему. Расовые мотивы, наверное, ведь они совершенно необъяснимы.

И вот уже возле Плэка появились две медсестры, прятавшие панику под вежливыми улыбками, – с тем чтобы поднять его руки. С их помощью он дошел до кабинета доктора.

Доктор Септембер был субъектом с круглым лицом, больше всего напоминавшим лицо ограбленной шлюхи; он пожал руку Плэка, убедился в том, что данный случай потребует радикального вмешательства, затем изобразил на лице улыбку.

– Что привело вас сюда, дружище Плэк?

Плэк посмотрел на него с сожалением.

– Нет, ничего особенного, – холодно ответил он. – Кое-какие неприятности с генеалогическим древом. Вы что, не видите моих рук, черт бы вас побрал?

– О-о! – воскликнул Септембер. – О-о-о!

Он опустился на колени и стал ощупывать левую руку Плэка, при этом старательно имитируя крайнюю озабоченность. Потом начал задавать вопросы, самые обычные, звучавшие донельзя странно, – если учесть исключительность случившегося.

– Редкий случай, – подвел он итог непреклонно. – Все это крайне странно, Плэк.

– Вы так считаете?

– Да, это самый редкий случай за всю мою практику. Вы, конечно же, позволите мне сделать несколько снимков для музея редкостей в Пенсильвании, правда? Кроме того, один мой родственник работает в «Шаут», очень достойном и солидном издании. Несчастный Коринкус совсем разорен; я буду рад сделать кое-что для него. Репортаж о человеке с руками... скажем так, сверхнормальных размеров станет для Коринкуса подлинным триумфом. Мы дадим ему этот шанс, не так ли? Он может прийти сюда сегодня же вечером.

Плэк в бешенстве плюнул. Все его тело сотрясалось от дрожи.

– Нет, я вам не цирковой чудо-ребенок, – глухо произнес он. – Я пришел сюда только для того, чтобы вы мне их отрезали. Сию же минуту, слышите? Я заплачу сколько следует, будьте уверены. В конце концов, у меня еще остались друзья, они не дадут мне пропасть; когда они узнают, что со мной случилось, то все как один... Да, они мне помогут.

– Как вам угодно, мой друг. – Доктор Септембер сверился с часами. – Сейчас три часа дня (Плэк подскочил на месте: он и не думал, что прошло столько времени.) Если я сделаю операцию сейчас, вас ждет не очень-то приятная ночь. Может быть, завтра с утра? Тем временем Коринкус...

– Мне тяжело именно сейчас, – отрезал Плэк и мысленно сжал голову руками. – Отрежьте их, доктор, бога ради. Отрежьте... Я говорю вам: отрежьте! Отрежьте, не будьте жестоки!! Поймите, как я мучаюсь!! У вас никогда не вырастали руки, нет??!! А у меня – да!!! Вот!!! Смотрите!!!

Он залился слезами, которые стекали по лицу, скатывались вниз и терялись где-то в непомерных морщинах ладоней его рук, которые свисали до самого пола, упираясь тыльной стороной в холодные плитки.

Септембера уже окружила стайка медсестер – одна прелестней другой. Они усадили Плэка на табурет и положили его руки на мраморный стол. Зажглись спиртовки для прокаливания инструментов, в воздухе смешивались терпкие запахи. Блеск нержавеющей стали. Отрывистые команды. Доктор Септембер, завернутый в семь метров белой материи, – казалось, в нем жили только глаза. Плэк подумал о жутких секундах возвращения к жизни после анестезии.

Его бережно уложили, так, что руки остались на мраморном столе, где должна была начаться рискованная операция. Доктор Септембер приблизился, посмеиваясь под тканевой маской.

– Коринкус придет, чтобы сделать снимки, – сообщил он. – Послушайте, Плэк, это так просто. Подумайте о чем-нибудь хорошем, и на сердце станет легко. А когда проснетесь... их уже не будет с вами.

Плэк слабо дернул головой. Он перевел взгляд на свои руки, на одну и на другую. «Прощайте, ребята, – промелькнула мысль. – Когда вас опустят в формалиновый раствор, вспоминайте иногда обо мне. И о Марджи, которая вас целовала. И о Митт, чьи кудри вы ласкали. Я прощаю вам все за то, что вы сотворили с Кэри, с этим наглецом Кэри...»

К его лицу поднесли ватные тампоны. Плэк почувствовал едкий, малоприятный запах. Он попробовал запротестовать, но Септембер отрицательно покачал головой. Наконец Плэк затих. Пусть его усыпят, он будет думать о чем-нибудь хорошем. Например, о том, как он отделал Кэри. Тот и не думал задираться. Когда Кэри говорил: «Ты трус, сволочь и к тому же никудышный поэт», то всего лишь констатировал непреложный факт. Плэк сделал два шага навстречу Кэри и стал осыпать его ударами. Он знал, что ответ Кэри будет сокрушительным, – однако не почувствовал ничего. Только его кулаки с поразительной быстротой, продолжая движение предплечий и локтей, вдавливались в нос, глаза, рот, уши, шею, грудь и плечи Кэри.

И вот он снова пришел в себя. Первое, что возникло перед глазами, – Кэри. Бледный, встревоженный, склонившийся над Плэком и что-то бормочущий.

– Бог ты мой!.. Плэк, старина... Я никогда не думал, что такое может случиться...

Плэк ничего не понял. Кэри, прямо здесь? Наверное, доктор Септембер, предвидя послеоперационные осложнения, предупредил друзей Плэка. Потому что, кроме Кэри, Плэк увидел лица и других служащих мэрии, столпившихся возле его вытянутого тела.

– Ну как ты, Плэк? – спросил Кэри сдавленным голосом. – Тебе... тебе уже лучше?

И вдруг, молниеносно, Плэк осознал все. Это был сон! Это был только сон! «Кэри двинул меня в челюсть, я отключился, и мне привиделся весь этот кошмар с руками...»

У Плэка вырвался облегченный смешок. Два, три, много облегченных смешков. Друзья смотрели на него озабоченно и испуганно.

– Ах ты, кретин! – закричал Плэк на Кэри, поблескивая глазами. – Ты взял верх, но скоро я отвечу тебе так, что ты год проваляешься в постели.

В подтверждение своих слов Плэк поднял кверху обе руки. И увидел два обрубка.

1937

Перевод В.Петрова


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю