Текст книги "Добрые услуги"

Автор книги: Хулио Кортасар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Ах, мсье Розэ! Мои искренние соболезнования.

– Благодарю вас, – кивнул мсье Розэ, и тут его как-то странно перекосило: будто он сейчас закричит от ярости или расплачется. Просто безумный какой-то оскал – я даже перепугалась. К счастью, дверь была полуоткрыта, а рядом со мной мастерская Фреснэ.

– Этот господин... речь идет об очень известном модельере... жил один, то есть вдали от родных, понимаете? У него не было никого, кроме друзей, потому что клиенты, знаете ли, в подобных случаях не в счет. И вот, по целому ряду причин, которые долго объяснять, мы, его друзья, подумали, что во время погребальной церемонии...

Как красно он говорил! Взвешивал каждое слово, мерно постукивая по полу своей палкой, и ни разу не взглянул на меня. Будто слушаешь новости по радио, только мсье Розэ говорил медленнее, да и видно было, что он не по бумажке читает. Значит, и умения у него больше. Я пришла в такой восторг, что осмелела и придвинула поближе стул. Будто бы тепло разлилось у меня внутри от одной мысли о том, что такой важный господин пришел просить меня об услуге, в чем бы она ни заключалась. И я помирала от страха и терла себе руки, не зная, куда их девать.

– Нам показалось, – продолжал мсье Розэ, – что погребальная церемония, которую почтят своим присутствием только его друзья, к тому же малочисленные... скажем, не будет достаточно представительной для такого лица... и не выразит в достаточной мере той скорби (именно скорби), какую вызвала его кончина... Вы меня понимаете? Нам показалось, что если бы вы смогли присутствовать на поминках и, естественно, на похоронах... скажем, в качестве близкой родственницы покойного... понимаете, о чем я? Очень близкой родственницы... скажем, тети... я бы даже осмелился предложить...

– Да, мсье Розэ? – вставила я, изумленная до предела.

– Ну ладно, все зависит от вас, разумеется... Но если за соответствующее вознаграждение... естественно, речь не идет о том, чтобы вы утруждали себя даром... В таком случае, не правда ли, мадам Франсинэ, если возмещение устроит вас, о чем мы прямо сейчас и условимся... мы подумали, что вы могли бы присутствовать в качестве... вы понимаете меня... скажем, в качестве матери усопшего... Позвольте, я все вам как следует объясню... Матери, которая только что прибыла из Нормандии, узнав о смерти сына, и провожает его до могилы... Нет, нет, не отвечайте пока ничего... Моя жена подумала, что вы, возможно, согласитесь помочь нам из дружбы... со своей стороны, я и мои друзья, мы решили предложить вам десять тысяч... – этого будет довольно, мадам Франсинэ? – десять тысяч франков за вашу помощь... Три тысячи незамедлительно, остальное – после погребения, если...

Я открыла рот только потому, что он сам по себе у меня открылся, но мсье Розэ не дал мне произнести ни слова. Он был весь красный и говорил быстро-быстро, словно хотел как можно скорее закончить.

– Если вы согласитесь, мадам Франсинэ... на что мы имеем все причины надеяться, ибо уверены в вашем добром расположении и не просим у вас ничего... противозаконного, так сказать... в этом случае через полчаса сюда прибудут моя жена и ее горничная с приличествующей случаю одеждой... на автомобиле, разумеется, чтобы отвезти вас в дом... Разумеется, вам необходимо... как это сказать... привыкнуть к мысли, что вы мать покойного... Моя жена вам предоставит все необходимые сведения, а вы, прибыв в дом, должны, разумеется, произвести определенное впечатление... Вы понимаете... Скорбь, отчаяние... В первую очередь ради клиентов, – добавил он. – В нашем присутствии вы можете просто хранить молчание, этого будет достаточно.

Уж не знаю, откуда у него в руке появилась пачка новеньких банкнот, и пропасть мне на этом месте, если я знаю, каким образом банкноты оказались у меня в кулаке, а мсье Розэ встал и вышел, бормоча что-то себе под нос, и забыл закрыть за собой дверь, как и все, кто выходит из моего дома.

Бог простит мне это, как и многое другое, я знаю. Неладное было дело, но мсье Розэ меня уверил, будто нет тут ничего противозаконного, а я таким образом окажу неоценимую помощь (думаю, он выразился точно такими словами). Неладно было то, что мне предстояло выдать себя за мать того покойного господина, который к тому же был модельер: такие вещи не делаются, нельзя обманывать людей. Но следует подумать о клиентах: если на похоронах не будет матери или хотя бы тети либо сестры, церемония не получится такой торжественной, никто по-настоящему не ощутит скорби от понесенной утраты. Такими именно словами втолковал мне это мсье Розэ, а он человек ученый. Нехорошо, что я взялась за такое, но Богу ведомо, что я едва зарабатываю три тысячи франков в месяц, ломая спину в доме мадам Бошамп и в других домах, а тут мне заплатят десять тысяч всего лишь за то, что я поплачу немного, погорюю о смерти этого господина, который станет моим сыном до тех пор, пока его не зароют в землю.

Дом стоял неподалеку от Сен-Клу, и меня отвезли туда на машине – такие я видела раньше только издалека. Мадам Розэ с горничной одели меня, и я теперь знала, что покойный – мсье Динар, имя его – Октав, он – единственный сын у своей матушки, которая живет в Нормандии и только что приехала в столицу на пятичасовом поезде. Старая матушка была я, но я совсем растерялась и переполошилась, так что слышала очень мало из того, что втолковывала мне мадам Розэ. Помню только, что в машине она не уставала меня упрашивать (да, упрашивать, я нисколечки не вру: она очень изменилась с того праздника), чтобы я не слишком-то убивалась: пусть лучше все подумают, будто я смертельно устала и вот-вот свалюсь.

– К несчастью, я не смогу быть рядом с вами, – сказала она, когда мы приехали. – Но делайте то, что я указала вам, – остальным займется мой муж. И пожалуйста, пожалуйста, мадам Франсинэ, прежде всего, когда вы увидите журналистов и дам... особенно журналистов...

– Разве вас там не будет, мадам Розэ? – ужасно удивилась я.

– Нет. Вам этого не понять, а объяснять долго. Будет мой супруг, его связывали с мсье Линаром коммерческие интересы... Разумеется, он будет там из чувства приличия... вопрос деловых и человеческих отношений... Но я туда не войду, мне не следует... Пусть вас это не смущает.

В дверях я увидела мсье Розэ и еще каких-то господ. Они подошли, мадам Розэ дала мне последние наставления и откинулась на сиденье машины назад, чтобы ее не заметили. Я подождала, пока мсье Розэ откроет дверцу, а потом, рыдая в голос, вышла из машины на улицу; мсье Розэ обнял меня и повел в дом, а за ним потянулись все прочие. Дом я не очень-то разглядела: вуаль мне почти что закрывала глаза, к тому же я так плакала, что слезы слепили меня, но всюду царила роскошь, судя по запаху, а еще по таким мягким, толстым коврам. Мсье Розэ шепотом утешал меня, и голос у него был такой, будто он и сам плакал. Огромную залу освещали люстры с подвесками, и там стояли какие-то господа, которые смотрели на меня с таким состраданием, с такой симпатией, – уверена, они бросились бы меня утешать, если бы мсье Розэ не увлек меня за собой, поддерживая за плечи. На диване я разглядела очень молодого господина с закрытыми глазами и с бокалом в руке. Он даже не пошевелился, когда я вошла, – а я ведь так громко рыдала. Открылась дверь, и два господина вышли из комнаты, сжимая платки. Мсье Розэ подтолкнул меня, я переступила порог и неверными шагами пошла туда, куда меня вели, – к усопшему, и увидела усопшего, который был моим сыном: увидела профиль мсье Бебе, и такой бедняжка был беленький, бледный, особенно теперь, когда умер.

Кажется, я схватилась за спинку кровати, потому что мсье Розэ даже вздрогнул, а другие господа окружили меня, стали поддерживать, а я все смотрела на лицо мертвого мсье Бебе, такое красивое, на его длинные черные ресницы и восковой нос, и не могла поверить, что это и есть мсье Линар, тот господин, который был модельером и только что скончался, не могла убедиться до конца, что этот покойник – мсье Бебе. И, клянусь, я сама не заметила, как заплакала взаправду, держась за спинку роскошной кровати из цельного дуба, а все потому, что вспомнила, как мсье Бебе погладил меня по голове в вечер праздника, и налил мне виски в бокал, и говорил со мной, и составлял мне компанию, пока другие веселились. Когда мсье Розэ шепнул мне на ухо что-то вроде: «Скажите «сынок, сынок...», мне было нетрудно солгать, и так легко было плакать по нем, что весь страх, которого я натерпелась до сей поры, куда-то ушел. Мне ничего уже не казалось странным, и когда я подняла глаза и увидела подле постели мсье Лулу, у которого губы дрожали и глаза покраснели от слез, я, глядя ему прямо в лицо, зарыдала в голос, и он тоже заплакал, хотя и удивился; он плакал потому, что плакала я, а удивился, поняв, что я плачу так же, как он, то есть взаправду, ведь оба мы любили мсье Бебе и почти что соревновались, кто кого переплачет, – а мсье Бебе не мог уже хохотать и насмешничать, как тогда, когда был живой, и сидел за столом на кухне, и смеялся над нами всеми.

Меня подвели к дивану в большом салоне с люстрами, и какая-то дама вынула из сумочки флакончик солей, а лакей поставил передо мной сервировочный столик с подносом, где был горячий кофе и стакан воды. Мсье Розэ вел себя гораздо спокойнее теперь, когда увидел, что я способна исполнить все, что от меня требуется. Я заметила, что он отошел, чтобы о чем-то переговорить с другими господами, и долгое время никто не входил в салон и не выходил оттуда. На диване напротив все еще сидел тот юноша, которого я разглядела, когда вошла: он плакал, закрыв руками лицо. Время от времени доставал платок и сморкался. В дверях показался мсье Лулу, кинул на него взгляд, подошел и сел рядом. Мне было так жаль их обоих, видно было, что они очень дружили с мсье Бебе, такие были молоденькие и так убивались. Мсье Розэ тоже смотрел на них из угла, где вполголоса разговаривал с двумя дамами, которые собирались уходить. Минуты шли, и тут мсье Лулу как-то вдруг чуть ли не завизжал и отпрянул от своего соседа, который в ярости глядел на него, и я услышала, как мсье Лулу говорит что-то вроде: «Тебе никогда не было до него дела, Нина», и тут я вспомнила, что был кто-то, кого звали Нина, вспомнила тетушку из Пуату, которая присылала цыплят и овощи. Мсье Лулу пожимал плечами, потом все твердил, будто Нина прикидывается, и наконец встал с перекошенным лицом, размахивая руками от ярости. Тогда мсье Нина тоже встал, и оба чуть не бегом побежали в комнату, где лежал мсье Бебе, и я слышала, как они ругаются, но тут же к ним вошел мсье Розэ и утихомирил их, и больше не слышно было ни звука, пока мсье Лулу не вернулся на диван, сжимая в руке намокший платок. Как раз за диваном было окошко, что выходило во внутренний двор. Думаю, из всего, что было в том салоне, я лучше помню то окошко (да еще люстры, такие роскошные), потому что к концу ночи я следила, как оно мало-помалу меняет цвет, делается с каждым разом все более серым, а потом – розовым, перед самой зарею. И все это время я думала о мсье Бебе и плакала, когда не могла удержать слез, хотя рядом находились только мсье Розэ и мсье Лулу, потому что мсье Нина ушел совсем или был где-то в другой комнате. Так вот и прошла ночь, и иногда я не могла сдержаться и плакала, думая о мсье Бебе, какой он был молодой; хотя, конечно, отчасти и от усталости – тогда мсье Розэ садился рядом с каким-то странным лицом и говорил, что не стоит притворяться сейчас, нужно поберечь силы для похорон, когда придут журналисты и прочие. Но порой трудно распознать, взаправду ты плачешь или нет, и я попросила мсье Розэ, чтобы он мне позволил провести ночь у изголовья покойного. Он очень удивился, что я не хочу пойти поспать, несколько раз предлагал отвести меня в спальню, но в конце концов отступился и оставил в покое. Улучив минуту, когда он исчез куда-то, возможно, в туалет, я опять вошла в комнату, где лежал мсье Бебе.

Я думала, он там один, но мсье Нина стоял у изножия кровати и смотрел на него. Поскольку мы не были знакомы (то есть я хочу сказать, он знал, что я – та женщина, которая выдает себя за мать мсье Бебе, но раньше-то мы не встречались), то глядели друг на дружку настороженно, однако он ничего не сказал, когда я подошла и встала у изголовья мсье Бебе. Так мы стояли довольно долго, и я видела, что слезы текут у него по щекам и уже проложили бороздку у самого носа.

– Вы ведь тоже там были в тот праздник, – сказала я, чтобы как-то его развлечь. – Мсье Бебе... мсье Линар сказал, будто вам взгрустнулось, и попросил мсье Лулу вам составить компанию.

Мсье Нина смотрел на меня, не понимая. Он помотал головой, а я улыбнулась, чтобы его развлечь.

– Праздник в доме мсье Розэ, – напомнила я. – Мсье Линар пришел на кухню и предложил мне виски.

– Виски?

– Да. Он – единственный, кто в тот вечер предложил мне выпить... А мсье Лулу открыл бутылку шампанского, и тогда мсье Линар направил струю ему в лицо, и...

– Ах, молчите, молчите, – пробормотал мсье Нина. – Не произносите имя этого... Бебе сошел с ума, в самом деле сошел с ума...

– Поэтому-то вам и взгрустнулось? – спросила я просто так, чтобы продолжить разговор, но он уже меня не слышал, а смотрел на мсье Бебе, словно хотел что-то у него узнать, и шевелил губами, будто повторял какое-то слово, и в конце концов мне неловко стало смотреть на него, и я отвела взгляд. Мсье Нина не был таким красавцем, как мсье Бебе или мсье Лулу, и показался мне маленького роста, хотя люди в черном всегда кажутся меньше ростом, как утверждает Гюстав. Мне хотелось утешить мсье Нина, уж так он убивался, но тут вошел мсье Розэ и сделал мне знак, чтобы я возвращалась в салон.

– Уже светает, мадам Франсинэ, – сказал он, совсем зеленый, бедняжка. – Вам следует немного отдохнуть. Усталость одолеет вас, а скоро начнут прибывать люди. Похороны назначены на половину десятого.

Я и в самом деле падала с ног от усталости, и мне не повредило бы часик вздремнуть. Невероятно, как от одного-единственного часа сна тебя покидает истома. Поэтому я не возражала, когда мсье Розэ взял меня под руку, а когда мы вышли в салон с люстрами, окошко было ярко-розовым, и меня прохватила дрожь, несмотря на пылающий камин. И в эту минуту мсье Розэ вдруг отпустил меня и застыл, как вкопанный, глядя на входную дверь. Там стоял мужчина в длинном шарфе, и я на миг даже переполошилась, подумав, а вдруг нас раскрыли (хотя ничего противозаконного мы и не делаем), и этот мужчина в длинном шарфе – брат или другой какой родственник мсье Бебе. Но этого быть не могло, уж слишком он выглядел просто – будто бы Пьер или Гюстав могли приходиться братьями такому утонченному господину, как мсье Бебе. За мужчиной в шарфе я вдруг заметила мсье Лулу: он будто бы боялся, но в то же время, кажется, радовался тому, что вот-вот должно было произойти. Тогда мсье Розэ сделал мне знак оставаться на месте, а сам не спеша направился к человеку в шарфе, хотя, как мне показалось, без особого желания.

– Вы явились... – начал он тем же тоном, каким говорил со мной, то есть на самом-то деле вовсе не любезным.

– Где Бебе? – перебил его мужчина, голос у него звучал так хрипло, словно он пил всю ночь или громко кричал. Мсье Розэ пошевелил рукой, словно желая преградить ему путь, но мужчина шагнул вперед и одним только взглядом заставил его отойти. Очень странной мне показалась подобная грубость в столь печальный момент, но мсье Лулу, который так и стоял в дверях (думаю, он-то и впустил этого человека), вдруг громко расхохотался, и тогда мсье Розэ подошел и надавал ему пощечин, словно мальчишке, точь-в-точь словно мальчишке. Я не так хорошо расслышала, что они там говорили, но мсье Лулу, казалось, был очень рад, несмотря на оплеухи, и все твердил что-то вроде: «Теперь получит... теперь эта шлюха получит...» – хоть и негоже мне повторять такие слова, – а он все твердил и твердил это, пока вдруг не разрыдался, закрыв руками лицо; тут мсье Розэ стал толкать его и тянуть к дивану, куда он и рухнул, плача навзрыд, про меня же все они забыли, будто бы навсегда.

Мсье Розэ, казалось, очень нервничал и не решался войти в комнату, где лежал покойник, но через миг оттуда донесся протестующий голос мсье Нина, и мсье Розэ решился-таки и подбежал к двери, как раз когда мсье Нина вылетел оттуда, протестуя, и я готова голову дать на отсечение, что тот человек в шарфе вытолкал его взашей. Мсье Розэ отступил, глядя на мсье Нина, и оба принялись гомонить вполголоса, хотя все равно визгливо, и мсье Нина расплакался от досады и замахал руками, так что жалко было на него смотреть. Наконец он немного унялся, и мсье Розэ подвел его к дивану, где сидел мсье Лулу, который опять хохотал (так оно и было: они то хохотали, то плакали), но мсье Нина презрительно скривился и сел на другой диван, рядом с камином. А я осталась в своем углу, дожидаясь, пока придут дамы и журналисты, как наставляла меня мадам Розэ, и наконец солнце заглянуло в окошко, и ливрейный лакей ввел двух очень хорошо одетых господ, а с ними даму, которая вначале взглянула на мсье Нина, возможно приняв его за родственника, а потом посмотрела на меня, и я хотя и закрыла лицо руками, но очень хорошо могла видеть ее сквозь пальцы. Эти господа и другие, которые вошли затем, уходили взглянуть на мсье Бебе, а потом собирались в салоне, и некоторых мсье Розэ подводил к тому месту, где я сидела, и они выражали мне соболезнования и жали руку с большим чувством. Дамы были тоже очень любезными, особенно одна, такая молодая и красивая: она даже присела рядом со мной на минутку и сказала, что мсье Линар был великим художником и смерть его – невозвратимая утрата. И я всем отвечала «да, да» и плакала взаправду, хотя все это время играла роль: на меня накатывало всякий раз, как только я думала о том, что мсье Бебе лежит там, в той комнате, такой красивый, такой добрый, такой великий художник. Молодая дама крепко сжала мне руки и сказала, что никто никогда не забудет мсье Линара и она уверена, что мсье Розэ будет продолжать вести дом моделей так, как того всегда хотел мсье Линар, и сохранит его стиль; говорила она что-то еще, я всего не помню, но очень, очень хватила мсье Бебе. И тогда мсье Розэ пришел за мной, оглядел всех, кто толпился вокруг, чтобы те поняли, что сейчас произойдет, и сказал мне, понизив голос, – настал, мол, миг прощаться с сыном, потому что скоро закроют гроб. Я ужасно перепугалась, ведь теперь мне предстояло самое трудное, но он меня поддержал и помог встать, и мы вместе вошли в комнату, где оставался только человек в шарфе, он стоял в ногах кровати и смотрел на мсье Бебе, и мсье Розэ стиснул руки умоляющим жестом, дабы тот понял, что следует оставить меня наедине с сыном, но человек лишь скривил лицо и пожал плечами, но не двинулся с места. Мсье Розэ не знал, что и делать, снова взглянул на того мужчину, словно умоляя его выйти, потому что другие господа, должно быть журналисты, уже ввалились следом за нами, и этот человек как-то выбивался из общей картины со своим шарфом, к тому же глядел на мсье Розэ так, будто вот-вот его оскорбит. Больше я ждать не могла, меня охватил страх перед всеми этими людьми, я была уверена, что сейчас случится что-то ужасное, и, хотя мсье Розэ не занимался мною, а все делал знаки тому мужчине, чтобы он удалился, я подошла к мсье Бебе и зарыдала в голос, и тогда мсье Розэ схватил меня, потому что я и в самом деле хотела поцеловать в лоб мсье Бебе, который был ко мне добр, как никто; но мсье Розэ не пускал меня и просил успокоиться, и наконец силой увел в салон, говоря слова утешения, но до боли сжимая мне руку, хотя этого-то никто не мог чувствовать, кроме меня, и это было не важно. Когда я очутилась на диване, и лакей принес воды, и две дамы стали обмахивать меня платками, в той комнате началась суматоха; новые люди вошли и обступили меня, так что я уже не могла видеть, что происходит. Среди тех, кто только что вошел, оказался священник, и я так обрадовалась, что он будет сопровождать мсье Бебе. Скоро пора будет ехать на кладбище, и как хорошо, что священник поедет с нами, с матерью и друзьями мсье Бебе. Конечно, всем будет приятно, если он поедет, особенно мсье Розэ, который так расстроился из-за того человека в шарфе и так беспокоился, чтобы все прошло как следует, чтобы люди знали, какие прекрасные получились похороны и как все любили мсье Бебе.