Текст книги "Мальчик за последней партой"
Автор книги: Хуан Майорга
Жанр:
Драма
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
КЛАУДИО. Я? С этим типом?
ХЕРМАН. И это может спровоцировать реакцию со стороны Рафы-сына. До сих пор это был самый бесконфликтный персонаж. Ты сам посмотри: весь вечер он помалкивает, будто воды в рот набрал. Сразу видно, что ты не знаешь, куда его пристроить. Так что, Клаудио, у тебя с ним серьезная проблема.
Пауза. Клаудио поворачивается к Рафе, внимательно на него смотрит. Наконец, достает бумагу и ручку и начинает писать. Рафа и Клаудио садятся за стол, за которым обычно занимаются.
РАФА. Он меня будто голышом выставил. Меня в жизни так не унижали!
КЛАУДИО. Хватит уже. Забей на этого козла и соберись. Семь икс в квадрате плюс шестнадцать игрек в квадрате равняется сто двенадцать. Даже без чертежа тебе должно быть ясно, что это эллипс. Ты видишь, что это эллипс?
РАФА. Кажется, да, по-моему.
КЛАУДИО. То есть как это «по-твоему»? Это эллипс, потому что здесь стоит такой знак. Если знак поменять, то что получится?
Пауза.
КЛАУДИО. Гипербола! Но раз здесь этот знак, у нас эллипс. Давай теперь найдем его фокусы. Что нужно для этого сделать в первую очередь?
РАФА. Он меня будто голышом выставил перед всем классом.
ХЕРМАН. Что-то он уж слишком переживает.
КЛАУДИО. Вы зря так с ним. Не надо было продолжать, когда все начали ржать. Надо было остановиться, когда ребята стали смеяться, а вы как будто еще больше завелись.
ХУАНА. Ты сказал Рафе что-то обидное? Ты можешь быть таким язвительным!
ХЕРМАН. Я только исправил его синтаксические и концептуальные ошибки.
РАФА. Хотел бы я видеть, что бы он сам сделал на моем месте. Наверняка вышиб бы такому учителю мозги. Вышиб мозги и сжег машину.
КЛАУДИО. У него нет машины.
РАФА. Значит, вышиб бы мозги.
КЛАУДИО. А ты можешь сделать кое-что покруче. Напиши в школьный «Факел». Расскажи, как все было и что ты об этом думаешь.
ХЕРМАН. Ты подбиваешь его написать статью против меня?
ХУАНА. Но ведь ты главный редактор! И сам же собираешься публиковать его выпады против тебя?
ХЕРМАН. Зависит от того, как это будет написано.
ХУАНА. Но выступать против преподавателя…
ХЕРМАН. Каждый имеет право написать в «Факел».
ХУАНА. Да, но не что попало. Надеюсь, нельзя писать ничего расистского, или оскорбительного для женщин, или нападать на кого-то. В любом случае это не место для обсуждения методов кого-то из преподавателей.
ХЕРМАН. Я не собираюсь подрывать авторитет «Факела». Никто не сможет обвинить меня в цензуре. Мы печатаем все: и школьные новости, и фотографии из поездок в конце учебного года, и заметки об учителях, вышедших на пенсию, и юмор, и подборки пошлых стишков и глупых рассказов. Нет, никакой цензуры!
ХУАНА. Почему бы тебе не поговорить с Рафой? Чтобы как-то разрядить обстановку. Даже ради его блага, пока он не ввязался в какую-нибудь историю.
ХЕРМАН. Но ведь мне якобы ничего не известно ни о какой статье. Ведь предполагается, что я и понятия не имею о том, что описывает Клаудио.
КЛАУДИО. Знаешь, как надо назвать статью? «Чистая доска».
РАФА. «Чистая доска». Супер.
КЛАУДИО. Но сначала давай добьем математику. Надо рассчитать фокусы вот этих эллипсов. (Пишет уравнения, а Рафа пытается их решить) Я отправляюсь на очередной обход дома. В гостиной на книжных полках у них есть неплохие книги, они расставлены по размеру. На одной полке стоят фотоальбомы с этикетками по годам: 2004, 2003… Я открываю 1989 – год, когда родился Рафа. На первой фотографии Марта, любимая сестричка, держит младенца на руках. Мне пора взглянуть, как дела у Рафы, и я возвращаюсь в его комнату. Даю подсказку ко второму эллипсу и возобновляю свой обход. Захожу в кабинет Рафы-отца. На столе компьютер. Нет, я не собираюсь его включать. В первом ящике стола степлер, тюбик клея и папки: «Игрушки. Проект Бьянджан», «Бижутерия. Проект Хунхин»… Во втором – документы на дом, квитанции штрафов, разложенные по датам, рентгеновский снимок, пачка открыток от Марты, последняя из которых трехлетней давности.
Я разглядываю рентгеновский снимок на свет: похоже на позвоночник. За моей спиной слышится шум. Я оглядываюсь: это Люба. После ухода Элианы дом стал похож на зону стихийного бедствия, пока не появилась Люба. Она выросла при коммунизме, так что теперь делает вид, что не видит меня, и продолжает подметать коридор. Позвоночник, похоже, женский. Да, точно, женский. Я выхожу из кабинета. Следующая дверь – спальня родителей. Кровать. На ночных столиках лежат книги, которые они действительно читают. У нее – «Формула счастья. Стань своей лучшей подругой». У него – «Кто забрал мой сыр? Как приспособиться к постоянным переменам в окружающем мире». Дальше шкаф. Семь пар женских туфель. Дверь в ванную комнату. Там висит шкафчик с бритвенными принадлежностями, кремом от порезов, таблетками от гриппа, Эффералганом УПСА, Фенозепамом… Я душусь одеколоном Рафы-отца и возвращаюсь к сыну. Третье уравнение у него не получается. Потому что это не эллипс. Это гипербола.
РАФА. А-а.
КЛАУДИО. Ты хоть понимаешь почему?
Пауза.
КЛАУДИО. Слышно, как в замке поворачивается ключ. Слышно, как Эстер спрашивает Любу про ужин. «Сеньора, белое вино закончилось». «Сбегай на угол к китайцам». Слышно, как приближаются ее шаги. Она целует Рафу, а меня приветствует материнской улыбкой. Потом слышно, как ее шаги удаляются в гостиную.
РАФА. А это точно не окружность?
КЛАУДИО. Вскоре приходит отец. Он тоже заходит поцеловать Рафу. У него озабоченный вид.
ЭСТЕР. Меня оштрафовали за парковку на углу. Но я была не в состоянии дотащить сумки. У тебя все в порядке?
РАФА-ОТЕЦ. Помнишь того китайца, Хуанито? Я только сегодня узнал: оказывается, он уехал, так ничего и не подписав. Тянул до последнего и не подписал. Не смогли договориться о комиссионных. Так вот. После обеда меня вызвал Мариано и предъявил счет из ресторана. Типа «А места еще дороже я не мог найти?» Но он же сам настаивал, чтобы китаец остался доволен. И там было вовсе не так уж дорого. Правда, он выбрал самое дорогое вино, но я-то что мог сделать?
ЭСТЕР. А сколько там?
РАФА-ОТЕЦ. И это при том, что он позвонил мне вечером домой, сказал, что лежит с температурой…
ЭСТЕР. Так сколько?
РАФА-ОТЕЦ. Двести семьдесят евро.
ЭСТЕР. Ну так заплати из своего кармана, и дело с концом.
РАФА-ОТЕЦ. Дело не в деньгах. Они страшно разозлились, что китаец не подписал. Если бы он подписал, то о счете вообще речи бы не зашло.
КЛАУДИО. Они видят меня и понижают голос. Но я упорно смотрю на акварель под названием «Zerstörung», что значит «Разрушение».
ЭСТЕР. И что ты собираешься делать?
РАФА-ОТЕЦ. Подожду, пока страсти улягутся. Когда они забудут про китайца, то забудут и про ужин, и про триста евро.
ЭСТЕР. Как триста?
РАФА-ОТЕЦ. Вместе с чаевыми.
Пауза. Эстер смотрит на Рафу-отца.
ЭСТЕР. Рафа…
РАФА-ОТЕЦ. Что?
ЭСТЕР. Тебе не кажется, что мы слишком мало читаем?
РАФА-ОТЕЦ. Что мы мало читаем? Это ты к чему?
ЭСТЕР. Я просто так…
Пауза.
ЭСТЕР. Завтра день рождения Марты. Может, все-таки позвоним ей?
РАФА-ОТЕЦ. В прошлый раз, когда я звонил, она бросила трубку. А сама вообще не звонит. Только Рафе. Родители для нее будто не существуют.
ХУАНА. Эстер нездорова.
ХЕРМАН. С чего ты взяла?
ХУАНА. Фенозепам – это антидепрессант.
ХЕРМАН. Ну и что? Я сам его принимаю. Половина моих коллег принимает антидепрессанты. А с чего ты взяла, что это таблетки Эстер, а не отца?
ХУАНА. Он более уравновешенный. Однако я не понимаю, почему Клаудио не включил компьютер. Какая разница: компьютер, ящик письменного стола или закрытая дверь?
ХЕРМАН. Почему Клаудио не включил компьютер?
КЛАУДИО. Потому что то, что ищет Клаудио, не может быть в компьютере. Теперь Клаудио интересует только Эстер. Ее секрет. Когда он впервые попал в этот дом, ему казалось, что он видит ее насквозь. Но потом понял, что совсем ее не знает.
Пауза.
ХЕРМАН. В таком случае здесь не хватает одной сцены. (Листает папку с сочинениями) Вот. Между эпизодом на террасе и этим нужна сцена, которая бы оправдала перемены в Клаудио.
Пауза.
КЛАУДИО. На террасе, днем. (Пауза) То, о чем вы говорите, на самом деле произошло, только мне показалось, что это будет лишним.
Достает бумагу и ручку.
ХЕРМАН. Ты, случайно, не о рентгене? Надеюсь, ты не приплетешь здесь какое-нибудь раковое заболевание? Среди массы вещей, которые я ненавижу, больше всего я ненавижу, когда автор манипулирует сентиментальностью читателя. Вызывать у читателя слезы – это самый презренный прием.
Клаудио начинает писать.
КЛАУДИО. Дверь на террасу открыта… Эстер там одна, ест яблоко… «Холодно», говорю я…
ХЕРМАН. Рафаэль, ты не мог бы задержаться?
Рафа подходит ближе.
ХЕРМАН. В тот день, когда я тебя вызвал к доске… В общем, мне показалось, что ты не понял, что я всего лишь хотел… (Пауза) Тебе ведь нравится баскетбол?
РАФА. Ну да.
ХЕРМАН. Вот представь, что тренер поправляет тебя, когда ты делаешь бросок, или то, как именно ты бросаешь мяч… Не знаю, я совсем не разбираюсь в баскетболе.
Протягивает книгу. Рафа смотрит на нее и передает Клаудио.
РАФА. Мне показалось, что он хотел со мной поговорить, но ему типа было нечего сказать. И тогда он дал мне это. (Подражая Херману) «Ничего не подчеркивай, страницы не загибай, переплет не ломай».
КЛАУДИО. Вы дали ему «Письмо из Дублина»? Ничего себе!
ХЕРМАН. Это ты о чем? Что я дал Рафе «Письмо из Дублина», или что я вообще дал ему книгу? Он ведь тоже мой ученик. «Письмо из Дублина» – это история неправильного толкования поступков. Главная героиня воспринимает как оскорбление то, что на самом деле оказалось недоразумением…
ХУАНА. Кажется, я наконец-то нашла! Прямо в точку! (Показывает Херману каталог) Она наделала много шума в Голландии. А у нас пока не выставлялась.
ХЕРМАН. Китаянка?
ХУАНА. Да, но родилась в Лос-Анджелесе. Она пытается по-новому взглянуть на традиции каллиграфии с позиций жанра.
ХЕРМАН. «С позиций жанра»… Ты знаешь, что я думаю про эти позиции. С позиций мужчины или женщины, гомосексуала или гетеросексуала, белого или черного, позвоночного или беспозвоночного… Когда я вижу Веласкеса, слушаю Моцарта или читаю Гете, я предпочитаю не думать ни с чьих позиций.
ХУАНА. Нет, скажи, как тебе? Мне кажется, она может быть вполне доступна среднему зрителю.
ХЕРМАН. А какая разница между «Небом над Шанхаем 6» и «Небом над Шанхаем 7»?
ХУАНА. В этой серии нет ни одной повторяющейся картины. Есть микроскопические вариации, которые стихийно генерируются компьютером.
ХЕРМАН. И они что-нибудь выражают? Имеют какой-то смысл?
ХУАНА. Нет, смысла никакого, это лишь то, что ты видишь – всего лишь «образ». Но ты согласен, что они действуют на зрителя совершенно завораживающе? Подавляют своей несокрушимой материалистичностью?
ХЕРМАН. Да, честно говоря, немного пугают... (Листает каталог) Можно я возьму?
ХУАНА. Конечно, все спокойно посмотри, а потом скажешь, что ты думаешь.
Херман убирает каталог в портфель. Клаудио заканчивает написание недостающей сцены и отдает текст Херману. Херман читает.
КЛАУДИО. Дверь на террасу открыта… Она там одна, ест яблоко… (Обращается к Эстер) Холодно.
ЭСТЕР. Мне нравится такая погода.
Откусывает яблоко.
КЛАУДИО. Днем парк совсем другой, не то, что вечером. Я вижу детей на качелях, пенсионеров из группы тай-чи, африканцев, которые там околачиваются в любое время дня и ночи.
ЭСТЕР. В этом парке Рафа научился ходить. И Марта тоже. Мы втроем проводили там целые дни. Только качели были другие, железные.
КЛАУДИО. Она указывает на качели. Полуденный свет скользит по ее руке.
ЭСТЕР. Видишь ту скамейку? Летом я много раз видела тебя на ней.
Пауза. Эстер морщится от боли, ее плохо держат ноги. Клаудио помогает ей устоять на ногах.
ЭСТЕР. Это позвоночник. Меня прооперировали, но все без толку. Такое не лечится. Я пробовала иглоукалывание – тоже не помогает. Когда я устаю, через меня как будто электрический разряд проходит. Не могу долго стоять на ногах. Не могу бегать – а ведь раньше я выходила с Рафой на пробежки. И танцевать тоже не могу.
КЛАУДИО. Я вспоминаю семь пар обуви у нее в шкафу. Интересно, в каких она танцевала, пока могла? Я пытаюсь представить, как она танцует в красных туфлях. Как танцует в парке босиком, на желтых осенних листьях.
Клаудио поднимает с пола яблоко, откусывает и отдает Эстер.
ХЕРМАН. «Я пытаюсь представить, как она танцует в красных туфлях. Как танцует в парке босиком, на желтых осенних листьях». Такое впечатление, что перед тем, как это написать, ты объелся персиков в сиропе. Яблоко – это что, символ? Дурацкий символ? Или просто яблоко? Босые ноги, желтые листья… Ты, наверное, метишь в редакторы художественных каталогов. (Достает каталог, что ему дала Хуана, читает) «Что бросается в глаза в работах Фенг Танг? В первую очередь – тишина. Рожденные в несуществующем уголке между Востоком и Западом, эти безмолвные образы противостоят шуму целого Земного шара, оглушающим крикам…» и так далее, и так далее. Как жаль, что на это приходится тратить слова! Худшая литература создается для каталогов современного искусства. Безвкусные стихи, словечки из жаргона торговцев произведениями искусства, откровенные небылицы… И все ради того, чтобы кому-то продавать подобный бред: вот, взгляни на фотографию. Это считается искусством только потому, что кто-то так написал. В противном случае это чистой воды профанация. Есть ли более печальная участь для литератора? Состряпать статейку от имени министра образования: «Набери-ка мне слов двести, чтобы как-то оправдать это убожество». А моя жена продает такие вещи. Она управляет художественной галереей под названием «Лабиринт Минотавра», иными словами – там можно легко заблудиться. Она перешла по наследству двум дамам, которым хватает здравого смысла называть вещи своими именами, и они ей сказали, что хватит продавать «искусство для извращенцев», иначе они прикроют эту лавочку. А здесь (указывает на каталог) надувательство начинается с названия: «Небо над Шанхаем». С таким же успехом можно было написать «Кинг-Конг» или «Унесенные ветром». Короче говоря, нет ничего хуже союза бесталанных художников с продажными писателями. «Я представляю себе, как она танцует в парке босиком, на желтых осенних листьях». Нет, Клаудио, так не пойдет, и ты сам это знаешь.
Пауза.
КЛАУДИО. Что-нибудь еще?
ХЕРМАН. Кстати, по поводу туфель. Помимо того, что это пошлость, тут еще и нестыковка. Если это происходит до сцены в спальне, то ты еще не находил семи пар туфель. Вот если бы ты писал в прошедшем времени, было бы нормально: рассказчик перемежает воспоминания, путается в глагольных временах… Но в настоящем времени никак не складывается…
Пауза.
КЛАУДИО. А еще что?
ХЕРМАН. Еще твоя маниакальная любовь к спискам. Список лекарств, список людей в парке, список еще бог знает чего…
КЛАУДИО. Этому я научился у Скотта Фитцджеральда. «Ночь нежна».
Пауза.
ХЕРМАН. Я не читал.
КЛАУДИО. «Николь окинула взглядом пляж: какой-то мужчина загорал, двое мексиканцев играли в мяч, мальчик готовился с разбега броситься в воду». Он старается смотреть на все глазами своего персонажа. С его точки зрения. А вы уже прочли статью Рафы? Мы с ним заключили пари. Он говорит, что вы не станете публиковать.
Пауза. Херман дает Хуане статью Рафы.
ХУАНА. «Чистая доска».
Читает.
Ты его заставил переписать сочинение на доске и потом стирал предложения с ошибками, одно за другим, пока доска не осталась совсем чистой. Это правда?
ХЕРМАН. Да.
ХУАНА. Тогда он имеет полное право злиться на тебя.
ХЕРМАН. Ты так считаешь?
ХУАНА. Это же все равно, что заставить его раздеться на публике. Сначала рубашку, потом брюки…
ХЕРМАН. Ты прекрасно знаешь, что я думаю о символизме. Я не понимаю этих ваших «символов». Для меня яблоко – это яблоко, а проверка сочинения на доске – это проверка сочинения на доске.
ХУАНА. И ты заставил его делать это под смех одноклассников.
ХЕРМАН. Хорошо, возможно, мне надо было остановиться, когда ребята начали смеяться.
ХУАНА. А статья, кстати, написана неплохо. И хорошо аргументирована. Парень с мозгами.
РАФА. «Некоторые родители забирают своих детей из школы, чтобы они получали образование через Интернет. Что сказал бы по этому поводу Аристотель?» (Пауза) Аристотель считает образование слишком важным делом, чтобы отдавать его в руки семьи. То есть, по мнению Аристотеля, таких родителей нужно арестовывать. По мнению Аристотеля…
КЛАУДИО. Философия нагоняет на меня сон. Я закрываю глаза. Аристотель. Семья... Разрушение... Zerstörung… Германия… Греция… Китай…
ХЕРМАН. Что это за белиберда?
КЛАУДИО. Это подсознание Клаудио. Его внутренний монолог.
Пауза.
ХЕРМАН. Значит, ты все-таки открыл для себя Джеймса Джойса. Ни один писатель не причинил столько вреда, сколько он. Кучи мусора, сложенные из слов – это и есть подсознание? Искусство должно освещать мир, а не запутывать еще больше. Что было в двадцатом веке? Две мировые войны и Джеймс Джойс. Но не все в двадцатом веке было так ужасно, были Кафка и Томас Манн. Но ни Кафка, ни Томас Манн вместе взятые не стоят даже одного абзаца Достоевского… В моей библиотеке ты не найдешь Джеймса Джойса.
КЛАУДИО. После наших обычных пятнадцати минут философии я даю Рафе три задачи. Последняя задача такая: дан треугольник BDE, в котором сторона BD равна трем метрам, DE – четырем, а BE – пяти. Найти расстояние AD, если указанные на рисунке углы прямые. Он понятия не имеет, как к ней подступиться, но гордость не дает ему сдаться. За окном почти ночь.
РАФА-ОТЕЦ. Вам известно, который час?
РАФА. У меня задача не выходит.
Рафа-отец читает условия задачи.
РАФА-ОТЕЦ. (Обращаясь к Клаудио) Можешь остаться у нас, если вам обязательно нужно закончить. (Рафе) Он может переночевать в комнате Марты. (Клаудио) Хочешь позвонить предупредить родителей?
КЛАУДИО. Нет, спасибо, не надо. Мы разобрались с задачами к двенадцати. В гостиной все еще горит свет, и слышно, как работает телевизор. Рафа отводит меня в комнату Марты, где теперь комната для глажки.
РАФА. Она в Ирландии, учит английский.
КЛАУДИО. Это комната четырнадцатилетней девочки, хотя теперь Марте, наверное, лет двадцать. Стеллаж забит куклами Барби. Но они все какие-то растерзанные. У одной нет руки, у другой глаза… Рафа дает мне свою пижаму, которая мне велика. Он покатывается со смеху, глядя, как она на мне висит.
РАФА. Может, придешь в субботу покидать с нами мяч? Если ты не очень хорошо играешь, это неважно, главное – кайф словить. Поржем, с арбитром пособачимся, где-нибудь посидим после игры…
Пауза.
РАФА. Спасибо, что помог со статьей. Ты вообще очень мне помогаешь. Ты настоящий друг.
Пауза.
РАФА. Знаешь, чего мне иногда хочется? Часто по ночам мне охота выйти из дома и выкинуть что-нибудь такое… Например, как те французские парни, пойти жечь машины или еще что-нибудь… Ну, знаешь, когда всё достанет дальше некуда…
КЛАУДИО. Наконец, он уходит в свою комнату. Я ложусь на кровать и смотрю в потолок. В коридоре слышны голоса.
РАФА-ОТЕЦ. Надо было взять ему нормального репетитора. Еще не поздно.
ЭСТЕР. Но сейчас математика дается ему лучше, чем все остальное.
РАФА-ОТЕЦ. Если бы он тратил на нее меньше сил, у него оставалось время на другие предметы.
КЛАУДИО. Дом погружается в тишину. Я выжидаю еще какое-то время, прежде чем выйти из комнаты. Иду на ощупь по коридору, пока глаза не привыкают к темноте. Вот они, четыре ангела, висят на стене, как летучие мыши. Дальше комната Рафы.
Подходит к спящему Рафе.
КЛАУДИО. Он спит нервно, со странным выражением на лице.
Укрывает Рафу.
ХЕРМАН. Нет, это не пойдет. Жаль, конечно, потому что получается довольно сильный образ: Клаудио пробирается ночью по дому, будто ангел или вампир, пока остальные спят. Сильно, но неправдоподобно.
КЛАУДИО. Может, и неправдоподобно, только именно так все и было. Это чистая правда.
ХЕРМАН. Если неправдоподобно, то уже неважно, правда или нет.
Пауза. Клаудио рвет написанное. Молчание. Херман берет порванные листы и читает дальше.
КЛАУДИО. Захожу в спальню родителей. У него на ночном столике книги «Баскетбол в менеджменте» и «Мудрость Конфуция в менеджменте». У нее – «Строительство Великой китайской стены».
Подходит к спящим Эстер и Рафе-отцу.
КЛАУДИО. Он спит, обняв ее за талию. Дышит тяжело. Она улыбается во сне. У нее очень белая кожа, а ноги маленькие, как у девочки.
Гладит ноги Эстер.
ХУАНА. Вы оба совсем стыд потеряли?! Он же семнадцатилетний мальчишка! Если он тебе действительно так дорог, ты должен немедленно вытащить его из этого дома, пока он ничего не натворил на свою голову. Я с самого начала говорила: сам он не остановится, пока кто-нибудь не задаст ему хорошую трепку!
ХЕРМАН. (Обращается к Клаудио) Ты зашел слишком далеко. Пора остановиться.
КЛАУДИО. Вы хотите, чтобы я все бросил?
ХЕРМАН. Да. Больше ни строчки.
КЛАУДИО. Вы сами меня в это втянули. В то утро я был готов выкинуть все учебники и бежать отсюда подальше. Уроки все обрыдли, один хуже другого. Но тут вы нам задали написать то сочинение. Вы велели писать, и теперь я уже не могу остановиться.
ХЕРМАН. Не можешь не писать? Пиши! Например, о своей семье.
КЛАУДИО. А мне нравятся эти персонажи. Я должен дальше о них писать.
ХЕРМАН. В таком случае, я больше не желаю ничего читать.
Пауза. Клаудио достает исписанные листы, кладет их перед Херманом и уходит. Через какое-то время Херман берет их и начинает читать.
ЭСТЕР. Ты чем-то расстроен? Тебя опять достают с тем китайцем?
РАФА-ОТЕЦ. Выходит, это я виноват, что он не подписал.
ЭСТЕР. Ты виноват?
Пауза.
РАФА-ОТЕЦ. В тот вечер после ужина мы зашли еще в одно местечко. Хуанито уже здорово набрался и затеял там скандал. Разозлился на какую-то девку и чуть не вмазал ей прямо на танцполе. Я, как мог, вытащил его оттуда, чтобы ему морду не набили, а заодно с ним и мне. А теперь выясняется, что я плохо его принимал, и поэтому он не подписал.
ЭСТЕР. Вы зашли в «местечко»?
РАФА-ОТЕЦ. Ну да, ему захотелось еще выпить.
ЭСТЕР. И откуда, интересно, ты знал про это «местечко»? Ты там раньше бывал?
РАФА-ОТЕЦ. Да в жизни не бывал!
ЭСТЕР. Так откуда же ты знал?
РАФА-ОТЕЦ. Про такие места все знают.
Пауза.
РАФА-ОТЕЦ. Послушай, дела ведутся именно так. Нужно, чтобы партнер остался доволен. Некоторые хотят в Музей Прадо, некоторые мечтают посмотреть футбол на стадионе Сантьяго Бернабеу, а некоторые – просто свиньи.
ЭСТЕР. Но тащить его в бордель, каким бы распрекрасным партнером он ни был? Извини, у меня это в голове не укладывается.
РАФА-ОТЕЦ. Это не бордель, а просто бар с девочками.
ЭСТЕР. Бар с девочками. Великолепно!
РАФА-ОТЕЦ. Да я там никогда раньше не бывал. Я в такие места не хожу. Мариано обычно кого-то туда водит. Просто ему это все нравится, а мне нет. Я не сумел отказаться, чтобы товарища не подвести, а теперь на меня все шишки сыпятся.
ЭСТЕР. Значит, тебе там не понравилось. И ты, конечно, ни пил, ни танцевал… Или танцевал?
РАФА-ОТЕЦ. Ну, выпил что-то за компанию.
КЛАУДИО. Она включает телевизор на полную громкость. Он выходит на улицу покурить. Сейчас самый подходящий момент. Я это понимаю, лучшего, возможно, не представится, но впервые за все это время мне становится страшно.
Клаудио и Эстер молча смотрят друг на друга. Клаудио дает Эстер листок бумаги и уходит. Эстер читает. Хуана открывает коробку с английскими наклейками на крышке.
ХУАНА. Не знаю, сколько денег предложить этой художнице. Например, за эту работу. Шестьсот?
Херман подходит ближе, чтобы посмотреть, что в коробке.
ХЕРМАН. Шестьсот? Да кто за это заплатит шестьсот?
ХУАНА. Вот в этом-то весь вопрос! А если бы она стоила шестьдесят?
ХЕРМАН. Шестьдесят… Все равно дорого. Вот если бы шесть… Кстати, ты о китайцах не думала? Настоящих, из Китая.
ХУАНА. О китайцах из Китая?
ХЕРМАН. В Китае тебе сделают что угодно в сто раз дешевле. И такие вещи у тебя с руками оторвут. «Авангард на любой кошелек!», «Авангард за шесть евро!» Этот Хуанито – ну, помнишь, приятель Рафы-папаши, может скопировать что угодно. То есть, не скопировать – это противозаконно, а внести какие-то небольшие изменения. И все! Ну и, конечно, изменить название. Название – это принципиально.
КЛАУДИО. «Зеленый лист испаряет в час 2 миллиграмма воды на квадратный сантиметр. Площадь листа определяется кривыми, которые можно представить в виде уравнений «у = 5х1/2» и «у = 1/5х2», где «х» и «у» выражены в сантиметрах. Рассчитать количество воды, испаряемое листом за день». Пока Рафа рассчитывает испарения, я иду на кухню попить холодной воды. Пока я накладываю в стакан лед, она входит на кухню. Не глядя на меня, наливает себе Мартини. Кубики льда выскальзывают у меня из рук на пол.
ЭСТЕР. «Даже босоногий дождь не умеет так танцевать…» Что это значит?
КЛАУДИО. Это ничего не значит. Это просто ощущение. Чувство. Того, кто это читает.
ЭСТЕР. Я всю ночь не могла уснуть. (Достает лист бумаги, который давал ей Клаудио.) «Даже босоногий дождь не умеет так танцевать».
КЛАУДИО. Если хотите, я больше сюда не приду. Вы меня никогда больше не увидите.
ЭСТЕР. Мой сын многое для тебя сделал. И Рафаэль тоже принял тебя как родного. А если бы они это прочли?
КЛАУДИО. Я писал не для них.
ЭСТЕР. Они бы тебя просто убили! Все остальное я, кажется, поняла, но вот слова о дожде… О чем они? «Даже босоногий дождь не умеет так танцевать».
По ее щеке скатывается слеза. Клаудио вытирает ее.
ХЕРМАН. Ну ты и негодяй. Так вот что ты ей передал – свои стихи! И это женщине, которой никто в жизни стихов не посвящал! Ты переходишь все границы. Ведь эти люди едва умеют читать. В их доме нет ни грамма поэзии. Покажи им стихотворение, и для них будто бомба взорвется. Они же не имеют ни малейшего представления о символике – чего ты пытаешься добиться? «Даже босоногий дождь не умеет так танцевать». Ты это о ней? Не может быть, чтобы речь шла об Эстер.
КЛАУДИО. Теперь я вижу ее в ином свете.
ХЕРМАН. А-а, понятно. Нашему юному иконоборцу полюбился средний класс.
КЛАУДИО. Вы мне сказали приглядеться к ним поближе, без предрассудков, не осуждать априори.
ХЕРМАН. Значит, теперь ни ее запах, ни манера говорить не кажутся тебе смешными? Ты собираешься с ней бежать? Найдешь работу, возьмешь кредит, купишь ей дом с гостиной подобающего размера?
Клаудио встает.
ХЕРМАН. Не давай твоим собственным словам тебя обманывать. А что касается стихотворения, то а) оно плохое, и б) это плагиат.
Пауза. Клаудио возвращается к Эстер.
ЭСТЕР. Все остальное я, кажется, поняла, но вот слова о дожде… «Даже босоногий дождь не умеет так танцевать».
По ее щеке скатывается слеза. Клаудио вытирает ее. Они целуются.
ХУАНА. Как поживает Клаудио?
ХЕРМАН. Надеюсь, хорошо.
ХУАНА. Ты давно ничего мне не показывал.
ХЕРМАН. Пять дней. Он с четверга ничего не приносил.
Пауза.
ХУАНА. Я их видела. Обоих Рафаэлей и Эстер.
ХЕРМАН. Где?
ХУАНА. Сидела в машине перед их домом. Сначала увидела мальчика, а потом родителей. Я думала, она красивее.
ХЕРМАН. Проходите, пожалуйста.
Херман приветствует Рафу-отца и Эстер и предлагает им сесть.
ХЕРМАН. Чем могу быть полезен?
РАФА-ОТЕЦ. Мы хотели поговорить о статье, которую Рафаэль написал для журнала. (Достает экземпляр «Факела»).
ХЕРМАН. А-а, вы об этом… Не придавайте большого значения. В этом возрасте они все такие.
ЭСТЕР. Мы только вчера прочли. Он нам ничего не рассказывал.
РАФА-ОТЕЦ. Но нам показалось, что он вел себя как-то странно.
ЭСТЕР. Было видно, что он очень переживает.
РАФА-ОТЕЦ. Это же символ, понимаете? Он стоит там у всего класса на виду, а доска постепенно пустеет. Это символ.
Пауза.
ЭСТЕР. Мы бы хотели… На наш взгляд, Рафа этого заслуживает… Вы же его публично оскорбили.
РАФА-ОТЕЦ. Он заслуживает, чтобы вы перед ним извинились при всем классе.
РАФА. «Во время матча игрок противника бьет твоего товарища по команде и наносит ему травму. Что бы тебе посоветовал Эммануил Кант?» А? Что бы он тебе сказал?
КЛАУДИО. Понятия не имею.
РАФА. Кант наверняка сказал бы, что не надо отвечать злом на зло. То же самое сказали бы и Гераклит, и Святой Августин… По ходу месть непопулярна. Но только если кто тронет ребят из моей команды, то я дам сдачи, будь уверен. Или, там, моего отца. Мы с отцом – одна команда.
Пауза.
РАФА. Вчера, когда ты ушел, я следил за тобой. Теперь я знаю, где ты живешь. Видел тебя в окно с твоим стариком.
КЛАУДИО. Прикалываешься?
РАФА. Нет, правда. Он худой такой, в очках. У него что-то с кожей, да? Что у него?
Пауза.
РАФА. Лично мне на Канта насрать. Как и на Сенеку, и Святого Фому Аквинского. И если какой-нибудь умник что-то сделает моему отцу, то мне за это заплатит и умник, и его папаша. У меня такая философия. Философия Рафаэля Артолы.
Пауза.
РАФА. Ладно, хватит рассуждать. Давай лучше добьем мнимые числа. Это ведь последняя тема? Мнимые числа. И если ты вздумаешь оторвать задницу от этого стула, я заставлю тебя сожрать все конспекты. Ты меня понял, поэт? По-моему, я, наконец, их просёк, эти долбанные мнимые числа. Это все равно, что играть без мяча. (Движется по комнате, как баскетболист без мяча) В баскетболе самое важное – это уметь играть без мяча. (Движется вокруг Клаудио, при этом энергично работая локтями).
ХЕРМАН. Что у тебя с глазом?
КЛАУДИО. Вы меня вызывали?
ХЕРМАН. Ты уже десять дней ничего не приносишь. Все еще сердишься?
КЛАУДИО. Я бросил.
ХЕРМАН. И в дом больше не ходишь?
КЛАУДИО. Я больше не пишу. Решил сосредоточиться на математике. Математика никогда не подводит.
ХЕРМАН. Но ты не можешь просто взять и все бросить. Нужно дописать финал.
КЛАУДИО. Пожалуйста. Вот вам на выбор: вариант А: Клаудио убегает с Эстер. Вариант В: Клаудио убивает обоих Раф, и ему достается и Эстер, и дом. Вариант С: оба Рафы вместе убивают Клаудио. Вариант Д: Эстер поджигает дом со всеми тремя внутри. Выбирайте и сами допишите конец.
ХЕРМАН. Конечно, допишу, если ты этого не сделаешь. А знаешь, какие две отличительные черты хорошего финала? Он должен быть таким, чтобы читатель сказал себе: вот это да, не ожидал! И в то же время должно быть ясно, что книга не могла закончиться никак иначе. Вот это хороший финал. Неизбежный, но непредвиденный. Неотвратимый, но ошеломляющий. Ты должен найти такой финал, чтобы читатель или воодушевился, или испытал душевную боль. Кишка тонка? Хочешь, чтобы я дописал?
Клаудио уходит. Оставшись один, Херман начинает репетировать.
ХЕРМАН. Несколько дней назад, когда я пытался продемонстрировать Рафаэлю Артола его синтаксические и концептуальные ошибки, я, возможно, избрал ошибочный…
Пауза.
ХЕРМАН. Когда я недавно вызвал к доске вашего товарища Рафаэля Артолу, я не рассчитал…
Пауза.
ХУАНА. Тебе помочь?
Пауза. Херман согласно кивает.
ХУАНА. Я задумался над тем, как мог себя чувствовать Рафа, стоя у пустой доски.
ХЕРМАН. Я задумался над тем, как мог себя чувствовать Рафа, стоя у пустой доски.
