Текст книги "Мальчик за последней партой"

Автор книги: Хуан Майорга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

ХУАНА. Чилиец, из Вальпараисо.

ХЕРМАН. Если честно, то я сомневаюсь, что это будет продаваться. Лично я бы не купил. Или, в крайнем случае, может, купил бы диск на улице, где подешевле.

ХУАНА. Ты не принимаешь меня всерьез. Но осталось всего двадцать дней. Через двадцать дней меня могут выставить на улицу.

ХЕРМАН. Если мне самому потребуется усесться в витрине, чтобы спасти твою галерею – я готов. Но не жди, что я перестану тебя поддразнивать!

Хуана сердится. Собирает каталог, наушники и другие вещи, которые собиралась ему показать, но передумала. Херман достает из портфеля сочинение.

ХЕРМАН. Хочешь прочесть?

Хуана не отвечает, но все же подходит ближе, чтобы взять сочинение.

РАФА. (К Клаудио, который что-то читает в своей тетради) «Допустим, что твоему отцу выписали штраф за нарушение правил движения. Он считает штраф несправедливым и не собирается платить. Что в этом случае посоветовал бы Сократ?»

ХЕРМАН. Это еще что за чертовщина?

КЛАУДИО. Препод по философии очень старается нас убедить, что философия – вещь полезная. Он всегда начинает урок с того, что ставит перед нами проблему – он называет их «моральными дилеммами», а потом решает ее с точки зрения какого-нибудь философа – Платона, Гегеля – того, кто следующий по программе. Все хотят убедить нас в полезности своих предметов. Все, кроме математика. Он нас в первый день же предупредил, что математика нам ни для чего не пригодится.

ХЕРМАН. Математика важна. И философия тоже. Хотя ни математика, ни философия не дают ответа на главный вопрос.

КЛАУДИО. Какой главный вопрос?

ХЕРМАН. Толстой или Достоевский? Вот вопрос, к которому сводятся все остальные.

РАФА. (Заглядывая в конспект) Сократа приговорили к смерти и велели выпить сок цикуты, хотя он был невиновен. Кто-то из друзей предложил ему бежать. Но Сократ ответил: «Афины дали мне пищу, защиту и образование. Я не могу подчиняться решениям Афин, когда мне это подходит, и не подчиняться, когда не подходит». И залпом выпил сок цикуты. Догоняешь?

КЛАУДИО. Мы всегда начинаем с философии. Четверть часа философии, а потом два часа математики. У меня проблемы с философией. А у математики проблемы с Рафой.

РАФА. Квадратный корень из минус единицы. Ну не врубаюсь я, и все тут!

КЛАУДИО. Это не вещественное число. Такие называются «мнимыми числами»: корень из минус пяти, корень из минус семи… Они существуют только в голове, усвоил? Но их можно складывать, умножать… записывать. С ними можно много чего делать, хотя их нету на самом деле.

РАФА. Я формулы не запоминаю. Только выучу, и они тут же испаряются.

КЛАУДИО. Их не нужно зубрить. Их нужно понимать. (Дает Рафе задания) Я даю Рафе три задания: одно простое, чтобы его немножко подбодрить, второе чуть потруднее и третье реально сложное, чтобы он в нем увяз надолго. Пока он воюет с мнимыми числами, я иду прогуляться по дому. В коридоре у них висят четыре репродукции акварелей Пауля Клее.

ЭСТЕР. Ты вчера поздно вернулся? Я тебя не слышала.

РАФА-ОТЕЦ. Мы заболтались. Этот Хуанг, или, как мы его зовем, Хуанито, оказался очень общительным парнем для китайца. А Риоха еще больше развязала ему язык. Говорил, что недоволен нами, что, дескать, мы его не уважаем. Поначалу держался довольно холодно – наверное, не понравилось, что Мариано сам не приехал его встречать. Не поверил, что у него грипп.

КЛАУДИО. Мне нужно найти укромное местечко, чтобы

подслушивать, оставаясь незамеченным. Если бы я только мог превратиться в муху на стене! Ладно, в муху я превратиться не могу, зато могу выходить в коридор и разглядывать акварели сколько душе угодно, навострив уши.

РАФА-ОТЕЦ. В общем, у нас возникла мысль начать работать вместе. Его не устраивает комиссия, которую ему платит фирма. Он хочет пятнадцать.

ЭСТЕР. Я не понимаю.

РАФА-ОТЕЦ. Я весь день прикидывал и так, и эдак. Почему бы не попробовать отделиться и начать работать на себя?

ЭСТЕР. Но тебе же совсем неплохо на фирме. Тебя там ценят.

РАФА-ОТЕЦ. Да, ценят, но я чувствую, что достиг потолка. Любая идея, которая приходит мне в голову, должна обязательно пройти через Мариано, а потом ему достаются все лавры.

ЭСТЕР. Ты же всегда говорил, что любишь работать в команде.

РАФА-ОТЕЦ. Ну, допустим, говорил. Но в команде, знаешь ли, одни пасуют мяч, а другие его забивают в корзину. Я слишком долго надрывался, чтобы другие клали мяч в корзину. Мы с Хуанито прикинули, какие у нас перспективы намечаются…

ЭСТЕР. Он, что, так прямо с тобой и говорил? Сам?

РАФА-ОТЕЦ. Китайцы никогда не говорят прямо. Но если я дам ему пятнадцать процентов, он будет моим человеком в Китае. Моим доверенным лицом. Доверенным – это, конечно, сильно сказано, китайцам доверять нельзя. Они же фальшивы, как никто другой. И я уверен, что он, в конце концов, выжмет из меня все двадцать. Но даже так картина выходит совсем неплохая. На сегодняшний день, на транспорт уходит не больше десяти процентов. А рабсила там обходится просто в гроши. Хуанито ткнул на улице в витрину с куклой Барби: «Два эуло». А здесь их можно продавать в десять раз дороже.

ЭСТЕР. Но… вот так уйти с фирмы… Не боишься?

РАФА-ОТЕЦ. Пока наш проект набирает силу, я могу оставаться на месте, им незачем знать. Конечно, я не собираюсь делать что-то им во вред, наши направления не должны пересекаться. Все идеально просто: мы шлем Хуанито мэйл с чертежами изделия, говорим, когда оно нужно, и он все точно выполняет. И все! Проще пареной репы. Это как будто управлять фабрикой без рабочих. Или даже еще проще: мы высылаем фотографию, а они копируют. Ну, конечно, с небольшими отличиями, иначе это противозаконно, сама понимаешь.

ЭСТЕР. Но ведь будут нужны какие-то начальные капиталовложения.

РАФА-ОТЕЦ. Мы с тобой уже немножко подкопили, плюс возьму небольшой кредит…

ЭСТЕР. А как же ремонт?

РАФА-ОТЕЦ. Но ты же сама говорила, что там даже на гостиную не хватит.

ЭСТЕР. Конча, вроде, знает каких-то румын, которые работают очень хорошо и очень дешево. Хочешь – платишь по-белому, хочешь – по-черному.

РАФА-ОТЕЦ. Ну да, я все понимаю, ты так давно об этом мечтала.

ЭСТЕР. И именно сейчас я решила остеклить террасу…

РАФА-ОТЕЦ. Знаю, знаю… Но просто… в моем возрасте нужна мотивация, какой-то стимул. А я чувствую, будто меня засасывает болото. Помню, как еще совсем недавно у меня было столько энергии, столько идей – мне все было по зубам! Но на фирме больше не нужно особо стараться, не к чему стремиться. Вот я смотрю на своего шефа и думаю: почему он, а не я? Теперь я хочу быть сам себе хозяином. И ты могла бы мне помогать. Выбирать ассортимент, налаживать связи… Нужно будет ходить по магазинам, общаться с маркетологами, изучать спрос. А довод будет самый что ни на есть сокрушительный: «Я предлагаю вам то же, что стоит у вас на полках, только в десять раз дешевле».

ЭСТЕР. Ты предлагаешь мне работать на тебя?

РАФА-ОТЕЦ. Я предлагаю, чтобы мы работали вместе.

ЭСТЕР. Но ты же знаешь, я все еще планирую закончить университет. Досдать те три предмета и начать работать по специальности. Ведь дети уже выросли.

РАФА-ОТЕЦ. Это было бы наше собственное дело. Наше! Если все сработает – и нет никаких причин, чтобы не сработало – у тебя будет намного больше, чем какой-то ремонт. У тебя будет новый дом!

Пауза.

ЭСТЕР. Оливки принести?

РАФА-ОТЕЦ. Давай.

КЛАУДИО. Она выходит из гостиной и застает меня за разглядыванием акварелей Пауля Клее. Все их названия заканчиваются по-немецки на "ung”: “Zerstörung”, “Unterbrechung”, “Hoffnung”, “Rettung”. Она возвращается в гостиную с тарелкой оливок и двумя Мартини.

ЭСТЕР. Этот мальчик… Тебя не смущает, что он каждый вечер у нас околачивается?

РАФА-ОТЕЦ. Да нет, он кажется довольно воспитанным. Даже, я бы сказал, стеснительным.

ЭСТЕР. А тебе не действует на нервы этот его унылый взгляд?

ХУАНА. Он все это слышит или только воображает? Они говорят о нем в его же присутствии?

ХЕРМАН. Нет, он же в коридоре. Стоит разглядывает картины.

ХУАНА. И оттуда все это слышит?

ХЕРМАН. Наверное, до него доносятся отдельные фразы. Плюс он видит их лица, жесты, общее настроение.

ЭСТЕР. На следующей неделе у них промежуточный экзамен. Если Рафа не напишет, надо будет думать о частном преподавателе.

РАФА-ОТЕЦ. А Клаудио?

ЭСТЕР. Я говорю о настоящем преподавателе. А не о таком, который знает ровно столько же, сколько и Рафа. По-моему, они вдвоем только еще больше друг друга запутывают, а не учатся чему-то.

РАФА-ОТЕЦ. Мне этот паренек кажется каким-то потерянным. Видно, что для него эти занятия очень важны. Он не из тех ребят, у кого много друзей.

ЭСТЕР. Но мы не можем жертвовать интересами Рафы ради постороннего человека.

РАФА-ОТЕЦ. Нет, конечно, нет. Послушай: я уже начал обдумывать название. Это должно быть что-то запоминающееся, и чтобы произносить было легко. Как «Адидас». Или какое-нибудь английское слово. А логотип должен сразу говорить о главной идее продукта. Как галочка у «Найк». Ммм, какие оливки вкусные!

ХУАНА. Он начинает напоминать моего двоюродного брата из Аликанте, с которым я вижусь раз в сто лет на чьей-нибудь свадьбе; он всегда тут же выкладывает последние семейные новости. Чего он хочет, в конце концов? Изучить изнутри отдельно взятую семью? Это любительская антропология или обычные сплетни? Уверена, что это многим понравится: сорвать крышу с конкретного дома и посмотреть, что там внутри; на телевидении такого полно. (Откладывает сочинение) Он становится скучным.

ХЕРМАН. (К Клаудио) Начал улетучиваться эффект неожиданности. Наблюдать, как кто-то проникает в чужой дом, и смотреть на все его глазами – уже неинтересно. Ты становишься похож на занудного родственника, который при каждой встрече выкладывает все семейные сплетни. Когда я ставлю себя на место человека, который читает эту книгу…

КЛАУДИО. А кто-то читает? Мне-то все равно, можете показывать кому хотите.

ХЕРМАН. Нет, я никому не стану показывать, потому что то, что ты делаешь –очень плохо. Не хочу, чтобы кто-то еще тратил на это свое время.

КЛАУДИО. Раз я так плохо пишу, тогда лучше никому не давайте.

ХЕРМАН. Нет, я никому не собираюсь давать твою писанину. Но! Если она попадет кому-то в руки, и он станет читать это, как роман… Тут чего-то не хватает… Не хватает неопределенности. Конфликтов.

ЭСТЕР. Твой приятель уже ушел?

РАФА. Да, он опаздывал на автобус.

ЭСТЕР. На, съешь оливку.

РАФА-ОТЕЦ. Мы с мамой ценим то, что ты делаешь для этого парнишки. Когда представляется возможность кому-то помочь, нельзя ее упускать.

РАФА. Он тоже мне помогает.

РАФА-ОТЕЦ. Понятно. Взаимовыручка. Он тебе – по математике, ты ему – по философии.

ЭСТЕР. Ты знаешь, что у него за семья?

РАФА. Я не много о нем знаю. Он не очень разговорчивый. И в классе тоже. В классе он вообще ни с кем не говорит.

РАФА-ОТЕЦ. Это неправильно. Скажи своим друзьям, чтобы они с ним больше общались.

РАФА. Но это он сам ни с кем не хочет говорить.

КЛАУДИО. Конфликтов?

ХЕРМАН. Персонаж чего-то хочет и вырабатывает стратегии, чтобы добиться желаемого. Но у него на пути возникают трудности: соперники, враги. Противники в целом. Одиссей хочет вернуться домой, но циклоп пытается его убить, нимфа влюбляется в него и похищает, сирены гипнотизируют своим пением… А порой конфликты героя направлены не на кого-то другого, а на самого себя. Я не имею в виду дилеммы вроде «Ремонт гостиной или грошовый бизнес с Китаем». Я говорю о настоящей борьбе, разворачивающейся в сердце героя. Возьмем конфликт Ахилла: стоит ли ему идти на Трою, как того требует воинская честь, или лучше остаться с возлюбленной Деидамией? И читатель задается вопросом: сможет ли герой повествования преодолеть трудности и добиться цели? Вот вопрос на миллион долларов, который должен постоянно терзать читателей: «А что дальше»? Читателю нельзя давать передышки, его нужно все время держать в напряжении. Читатель – это тот же султан из «Тысячи и одной ночи»: если ему станет скучно, он велит отрубить Шехерезаде голову. Кому-то, возможно, ни к чему ни конфликты, ни подвешенное состояние, неизвестность… Но мне нужно, чтобы что-то происходило. Как и всем остальным, за исключением считанных интеллектуалов. Людям нравится, чтобы им рассказывали истории.

Пауза.

КЛАУДИО. Спасибо, господин учитель.

ХЕРМАН. Не называй меня «господин учитель». И вот еще что: тебе нужно быть активнее на уроках. Когда я вызываю добровольцев к доске или задаю вопросы, ты должен хоть иногда открывать рот. Иначе я буду вынужден не допустить тебя к экзамену.

Клаудио собирается уходить. На полпути оборачивается.

КЛАУДИО. В среду у нас промежуточный экзамен по математике. Рафа не сдаст. А если он не сдаст, то ему наймут частного преподавателя, а меня выставят. Нужно достать вопросы любым способом.

ХЕРМАН. Ты просишь, чтобы я украл вопросы по математике?

КЛАУДИО. Не вижу другого выхода. Он никак не может усвоить мнимые числа.

Пауза.

ХЕРМАН. Тебе уже необязательно там находиться, чтобы писать. Включи воображение.

КЛАУДИО. Я пробовал, ничего не получается. Мне нужно их видеть. В общем, вы сами знаете, где нужно искать: в учительской, или в кабинете математики, или в копировальной. Если не хотите, чтобы меня выставили за дверь.

РАФА-ОТЕЦ. Пятерка! Видишь, как можно всего добиться, если по-настоящему захотеть?

Рафа и Рафа-отец хлопают друг друга по рукам, как баскетболисты при попадании в корзину.

РАФА-ОТЕЦ. Просто невероятно! А что у тебя, Клаудио?

КЛАУДИО. Четверка.

РАФА-ОТЕЦ. Тоже неплохо. Но пятерка! Это нужно отметить. Мама уже знает? Эстер! Он принес пятерку по математике!

Рафа и Рафа-отец хлопают друг друга по рукам.

КЛАУДИО. Моя четверка кажется им тоже приемлемой, и на меня начинают смотреть как на еще одного члена команды. Мне даже предлагают сыграть с ними в баскетбол.

РАФА. Мы с ребятами играем по субботам, с шести до восьми.

РАФА-ОТЕЦ. Давай, решайся. Мы не очень жестко играем.

КЛАУДИО. Я отвечаю, что у меня другие планы. По мере того, как я удаляюсь от их дома, я пытаюсь представить себе, что это я перебрасываюсь мячом с моим отцом и пытаюсь попасть в корзину. Нет, у меня не получается даже на минуту вообразить, что я играю в мяч с отцом. Тем не менее, именно этим они занимаются каждую субботу. Рафа-сын и Рафа-отец. Они радуются, когда мяч залетает в корзину, и делают горестные лица, когда не попадают. А она? Чем в это время занимается она? В половине шестого в субботу я сижу в парке на скамейке, откуда я подглядывал за ними все лето. Без четверти шесть мне видно, как баскетболисты выходят из дома. Ровно в шесть я нажимаю кнопку звонка, и ужасающая банальность его мелодии меня уже не удивляет. Дверь открывается, и на пороге стоит она – женщина, которой очень скучно жить на свете.

ЭСТЕР. Ты все-таки передумал? Они только что ушли. Давай я позвоню, чтобы они за тобой вернулись.

КЛАУДИО. Нет, не нужно звонить. Просто я вчера забыл учебник. По математике.

ЭСТЕР. Я не видела. Но ты проходи и сам поищи.

КЛАУДИО. Она провожает меня в комнату Рафы. Учебник, естественно, нигде не отыскивается.

ЭСТЕР. В понедельник спрошу у Элианы, может, она видела.

КЛАУДИО. У моей мамы были похожие, говорю я, указывая на ее серьги. Она нас бросила, когда мне было девять лет. Она терпеть не могла моего отца. Наверное, она и меня терпеть не могла. Мои слова производят сильное впечатление. Этот трюк никогда меня не подводит: стоит рассказать о матери, и люди тут же чувствуют ко мне расположение. Как будто ниточка протягивается. Каждый хочет как-то компенсировать мою утрату. Каждый хочет стать моей матерью.

ЭСТЕР. Хочешь колу?

КЛАУДИО. Я пью колу в гостиной. Она пьет Мартини. Мы разговариваем о Рафе, о математике, о том, с каким трудом она ему дается. Сама она изучала право.

ЭСТЕР. Я бросила учебу, когда появились дети. Но теперь они выросли, и я хочу досдать три предмета, которых мне не хватает для диплома.

КЛАУДИО. В восемь я решаю, что на сегодня хватит. Мы продолжим в следующую субботу. В коридоре я останавливаюсь полюбоваться акварелями Пауля Клее: “Zerstörung”, “Unterbrechung”, “Hoffnung”, “Rettung”.

ЭСТЕР. Красивые, правда?

КЛАУДИО. Никто из них не говорит по-немецки. Они сами не знают, что висит у них в доме. Картины были куплены, потому что подходили под цвет стены. Когда стены перекрасят, они купят новые. А эти ангелы ужасны.

ЭСТЕР. Правда? Мне даже в голову не приходило. Значит, тебе они напоминают ангелов?

КЛАУДИО. Они похожи на ангелов, нарисованных ребенком. Крылья, будто когти. Они не летят, их просто несет ветер. “Zerstörung” значит разрушение. “Unterbrechung” – прекращение. “Hoffnung” – надежда. “Rettung” – спасение. Я выхожу из дома в восемь десять и остаюсь в парке, пока в половине девятого не возвращаются оба Рафы. Они выглядят очень довольными, так, будто они выиграли матч. (Продолжение следует).

ХУАНА. Это плохо кончится. Вот увидишь.

ХЕРМАН. (К Клаудио) Ты соображаешь, что делаешь?

КЛАУДИО. Вы сказали, что действие должно развиваться. Персонаж чего-то очень хочет, но у него на пути возникают препятствия. Конфликты. Чтобы читатель задавал себе вопрос на миллион долларов: а что дальше?

ХЕРМАН. И на чем ты намерен остановиться? Какой будет следующий шаг? Назначить ей свидание в придорожном мотеле?

КЛАУДИО. Нет. Только в доме. Все должно происходить только в этом доме.

ХУАНА. Ты должен остановить этого ненормального, пока бомба не взорвалась. Только представь себе, что по какой угодно причине – не знаю, может, у них матч отменят или еще что-то – отец и сын вернутся домой и застанут их на диване. Мать и приятеля.

ХЕРМАН. Тут про диван ничего нет. Диван ты сама выдумала.

ХУАНА. Неважно. В гостиной, с Кока-колой и Мартини. Рафа его убьет.

ХЕРМАН. Который? Отец или сын?

ХУАНА. Оба. Они его просто убьют.

ХЕРМАН. То есть, ты хочешь сказать, что принимаешь это всерьез. Но ведь и младенцу понятно, что половина здесь – вымысел. Он это придумал.

ХУАНА. Придумал?

ХЕРМАН. Это же его собственный ремейк фильмов вроде «Выпускника» с Дастином Хоффманом – или «Бунтаря без идеала» с Джеймсом Дином…

ХУАНА. Если он все придумал, то у него очень хорошо получилось. Очень правдоподобно.

ХЕРМАН. У него настоящий талант. У меня никогда не было такого ученика. Я, конечно, не хочу, чтобы он что-то о себе возомнил, но уверяю тебя, у хорошего наставника из этого мальчика может получиться… Когда я говорю на уроках, мне часто кажется, что только он один слушает. Только он меня понимает.

ХУАНА. Только он?

ХЕРМАН. Из всех учеников.

ХУАНА. Рафа тоже твой ученик. Разве за него ты не чувствуешь никакой ответственности?

ХЕРМАН. Чувствую, конечно.

ХУАНА. Я понимаю, тебя пьянит мысль о том, что ты открыл нового Франца Кафку и что именно ты его учишь его ремеслу. Не знаю, Кафка ли он. Единственное, в чем я уверена – добром это не закончится. В таких случаях обычно все оказываются в проигрыше.

ХЕРМАН. (Обращается к Клаудио) На мой взгляд, ты сам не знаешь, во что ввязываешься. Что это, черт побери? Сатира на средний класс? Сентиментальная хроника? «Бильдунгсроман»?[1]

КЛАУДИО. Что?

ХЕРМАН. Разве ты не знаешь немецкого? А все эти твои “Zerstörung”, “Rettung”…?

КЛАУДИО. Я у отца спрошу. В молодости он жил в Берлине. Это он мне рассказал, кто такой Пауль Клее.

ХЕРМАН. Пусть отец объяснит тебе, что «Бильдунгсроман» – это роман, в котором описывается нравственное формирование молодого человека. Мне казалось, у тебя речь именно об этом – о переходе от детства к зрелости. Но теперь я вовсе не уверен, что это так. Ты-то сам знаешь, что делаешь?

КЛАУДИО. То, что вы мне говорите, господин учитель.

ХЕРМАН. Я тебе не говорил, чтобы ты флиртовал с женщиной, которая тебе в матери годится. И не называй меня «господин учитель». (Пауза) У тебя четверка по математике. Отец, наверное, гордится тобой. Но по остальным предметам дела у тебя не так хороши. Ты уже несколько дней носа не кажешь на уроки истории. И с английским то же самое. Почему ты прогуливаешь английский?

КЛАУДИО. Не вижу никакого смысла.

ХЕРМАН. А историю?

КЛАУДИО. Еще меньше.

ХЕРМАН. Куда ты ходишь, когда прогуливаешь занятия?

КЛАУДИО. В библиотеку. Писать.

ХЕРМАН. А твой отец знает?

КЛАУДИО. Отец все знает.

ХЕРМАН. И что он об этом говорит?

КЛАУДИО. Ничего не говорит.

ХЕРМАН. Я хотел бы с ним познакомиться. Попроси его зайти ко мне.

КЛАУДИО. Мой отец не персонаж этой истории. И вообще он не выходит из дома.

Клаудио дает пачку исписанных листов Херману, а тот дает ему книгу. Клаудио уходит ее читать. Херман убирает листы в портфель и идет домой. Целует Хуану. Как только Херман выходит из комнаты, Хуана открывает его портфель, роется в нем, достает сочинение Клаудио и начинает читать. То, что она читает, ей явно не нравится. Херман застает ее за чтением.

ХУАНА. Что больше всего меня возмущает…

ХЕРМАН. Вот как? Возмущает?

ХУАНА. …это то, как он обращается с бедным Рафой.

ХЕРМАН. Ну почему же? Он занимается с ним математикой, тот даже пятерку получил. Больше всех достается матери. Целый час она висит на телефоне со своей подругой Кончей, обсуждая цену квадратного метра чего-то – может, занавесок? Прекрасная тема: сколько стоит один квадратный метр! Господи, ниспошли нам хоть немного метафизики!

Достает с полки книгу.

ХУАНА. Ты даешь ему «Волшебную гору»? Не рановато? Ему же всего семнадцать.

ХЕРМАН. Я прочел ее в четырнадцать.

ХУАНА. Я бы дала ему «Трех мушкетеров». Авось дело сдвинулось бы с мертвой точки. А то у него столько бессмысленного диалога, столько болтовни, и при этом ничего не происходит. История начинает напоминать немного … театр абсурда, что ли… Мать висит на телефоне, а отец настраивает новый плазменный телевизор, пока сын читает ему инструкции… по-французски! Потому что они не смогли найти никаких других, хотя французского никто не знает… То есть, он хочет показать читателю, что их жизни абсурдны? Они же «нормальная семья»!

ХЕРМАН. А где ты видела «нормальные семьи»? По-моему, сама концепция семьи ненормальна, даже чудовищна.

ХУАНА. Его почерк меняется. Уже не такой детский. Видно, потому что он много пишет.

ХЕРМАН. У нас уже где-то страниц пятьдесят.

ХУАНА. Надеюсь, у тебя хватит ума ничего не публиковать. Или посылать на какой-нибудь конкурс, или еще куда-то. Нельзя этого делать.

ХЕРМАН. Однако это лучше всего того, что сегодня публикуется. (Обращается к Клаудио, держа в руке сочинение) Живые диалоги, нестандартные ситуации… Все, как в тысячах телесериалов. Ты об этом мечтаешь? Сочинять сериалы для телевидения? Тебе было лень писать, это сразу чувствуется. Я обвел красным избитые фразы: двенадцать клише на три страницы. Рекорд! «Гримаса нетерпения исказила его лицо». До тебя этим выражением пользовались миллионы писателей. Слово «жалкий» используется трижды. А по-моему, жалок тот, у кого такой скудный словарный запас. И вот еще что: ты стремишься рассказывать абсолютно все. Нужно верить в читателя, пусть он сам додумает. Избегай описаний душевного состояния персонажей; сделай так, чтобы о нем можно было догадаться по их поступкам. Дальше. Меня по-прежнему беспокоит Рафа – Рафа-сын. Каждый персонаж должен быть незаменимым, чтобы без него нельзя было обойтись. А Рафа существует лишь как фон для Клаудио. И не только он: Эстер и Рафа-отец тоже подавляются голосом рассказчика. Но ты не очень интересен. Отойди в сторону и позволь нам разглядеть остальных. Эта сцена должна начинаться, когда отец входит с огромной коробкой, на которой написано “Made in China”, и заканчиваться словами Клаудио, когда он остается наедине с Эстер: «В день, когда ушла моя мать, отец вышвырнул телевизор в окно». В этом секрет удачной сцены: ты ведешь спокойное повествование, а потом неожиданно наносишь удар. Вот эта фраза очень хороша, это лучшее из всего, что ты написал, но она здесь не к месту. А последний абзац – сплошная болтовня. Ты пытаешься подражать Эдгару По, но все это не стоит ни одной его запятой.

Зачеркивает абзац в сочинении и возвращает Клаудио листы, испещренные красными пометками.

КЛАУДИО. Если вы знаете, как это нужно делать, то почему не пишете сами?

ХЕРМАН. Я пробовал. Давно. Пока не понял, что недостаточно хорош. Ты тоже пока недостаточно хорош, но из тебя может выйти толк. У тебя есть талант. Если ты будешь уважать свой талант, то в один прекрасный день станешь настоящим писателем.

Пауза.

ХЕРМАН. Есть нечто, о чем мы еще не говорили. До сих пор мы избегали этого вопроса, но больше откладывать нельзя. Это заглавие. Потому что заглавие обязывает. Заглавие – это своего рода договоренность с читателем, оно сразу дает ему представление о том, что ему предстоит оценить, на что обратить внимание: «Война и мир», «Братья Карамазовы»… Как насчет «Мальчик с последней парты»?

Пауза.

КЛАУДИО. Я думал, может, «Мнимые числа»?

Пауза.

ХЕРМАН. В заглавии не должно быть особой литературы, оно не должно восполнять отсутствие литературы в самом произведении. «Преступление и наказание», «Дядя Ваня»…

КЛАУДИО. Мне нравится «Мнимые числа».

ХЕРМАН. Давай на сегодня закончим, я вижу, ты устал. Сегодня утром ты заснул на уроке. Было так скучно?

КЛАУДИО. Я всю ночь писал.

Дает новые листы Херману. Херман дает ему «Волшебную гору».

КЛАУДИО. Может, нам стоит встречаться еще где-нибудь. А то ребята из класса начинают болтать. Зачем, мол, этот задерживается каждый день после урока? У них слишком богатое воображение.

Уходит. Херман читает новое сочинение.

КЛАУДИО. Они так счастливы из-за пятерки, что оставляют меня ужинать. Первое готовит отец: суп, которому он научился в Китае.

РАФА-ОТЕЦ. У них все идет в ход. В одном ресторанчике у Великой стены нам дали что-то вроде отбивной, маленькой такой, только было непонятно, мясо это или рыба. Очень вкусно! И знаете, что это было? Перепонка утиной лапы!

РАФА. У нас в классе две китаянки.

КЛАУДИО. А у Кафки есть рассказ, который называется «Как строилась китайская стена». Мне Херман давал почитать, наш литератор.

ЭСТЕР. Рафа говорит, он какой-то странный. Мрачный.

КЛАУДИО. Элиана вносит второе. Эстер сердито смотрит на нее. Элиана уходит с грудой грязных тарелок.

РАФА-ОТЕЦ. В чем дело?

ЭСТЕР. Она знает, в чем дело.

РАФА-ОТЕЦ. И…?

ЭСТЕР. Помнишь мой замшевый пиджак? Я положила его в пакет вместе с другими вещами для церкви, чтобы отдать бедным. А в воскресенье мы с Кончей были в центре и столкнулись там с Элианой, и тут я вижу, что Элиана…

Входит Хуана. Херман отрывается от сочинения и смотрит на нее.

ХУАНА. Я думала, ты за мной зайдешь, и мы вместе пообедаем.

ХЕРМАН. У нас полдня ушло на обсуждение имен персонажей. Мне лично имена Эстер или Рафа ни о чем не говорят. К тому же идет постоянная путаница, где сын, а где отец. Но ты бы видела, как он уперся: «Их зовут именно так!»… Что-то случилось?

ХУАНА. Утром подхожу к галерее, а там вывеска: «Сдается в наем». Я, естественно, им звоню и напоминаю, что они мне обещали месяц. Не знаю, кто из них подошел, Росарио или Эухения, никогда их не различаю, – в общем, она сказала, что все правильно, и что у меня есть время до 30-го. Но ведь они уже объявление повесили!

ХЕРМАН. Это чтобы оказать на тебя давление. Но ты не обращай внимания, просто занимайся своим делом. У них с тобой договоренность.

ХУАНА. Может, проблема не в том, что я выставляю. Сколько раз я говорила Бруно, что нужно поменять название. «Лабиринт Минотавра»! Люди не знают, что это: художественная галерея или еще бог знает что – и просто проходят мимо. Вот, смотри: что скажешь?

Достает что-то из коробки.

ХЕРМАН. Похоже на сумку.

ХУАНА. Это и есть сумка. Африканские народные промыслы. Еще есть рюкзаки, портмоне, кошельки…

ХЕРМАН. Красиво.

ХУАНА. Серьезно? Ушам своим не верю!

ХЕРМАН. Почему? Это действительно красиво.

ХУАНА. Только я не хочу превращаться в продавщицу.

ХЕРМАН. А что в этом плохого? Продавцы хотя бы точно знают, что продают: триста грамм чечевицы, два метра шерсти, кожаный рюкзак… Знают, что по чем.

ХУАНА. Нет, ушам своим не верю.

Откладывает сумку и садится читать сочинение вместе с Херманом.

ЭСТЕР. Так вот, в воскресенье мы с Кончей были в центре и там столкнулись с Элианой, и на ней был тот пиджак. Конча сразу его узнала: «Разве это не твой пиджак?»

РАФА-ОТЕЦ. Ну и что такого? Ведь у нее был выходной.

ЭСТЕР. Рафа, ты меня вообще слушаешь? Это был мой пиджак. На ней.

РАФА-ОТЕЦ. Наверное, она решила, что он тебе больше не нужен. Раз ты и так собиралась его отдать…

ЭСТЕР. Ты что, совсем ничего не понимаешь?

РАФА-ОТЕЦ. Не понимаю, почему ты придаешь этому такое значение. Он же все равно тебе не нужен.

ЭСТЕР. Важны нюансы.

РАФА-ОТЕЦ. Так поговори с ней. Скажи, что тебе это не понравилось.

ЭСТЕР. Я бы предпочла, чтобы ты с ней поговорил.

РАФА-ОТЕЦ. Ладно. Только после ужина.

КЛАУДИО. За ужином ему не по себе: он нервничает, явно не получает никакого удовольствия от еды и, наконец, идет на кухню поговорить с Элианой. Когда он возвращается, его мясо уж остыло. В девять он включает телевизор, чтобы посмотреть новости.

ЭСТЕР. Старый лучше показывал.

КЛАУДИО. Первое, что мы видим – это как во Франции молодые ребята поджигают автомобиль.

РАФА-ОТЕЦ. У этих парней нет перспектив. Перед ними закрыли все двери. И таким образом они выражают свой гнев против системы, которая вычеркнула их из жизни.

КЛАУДИО. Рафа – член «Амнисти Интернэшнл», Эстер – «Врачей без границ» и еще какого-то движения против опытов над животными, куда ее записала подруга Конча. После новостей спорта Рафа-отец выходит на террасу покурить. Я иду вместе с ним. До сих пор мне не доводилось смотреть на парк отсюда. Летом я много раз видел, как они втроем ужинали на террасе, а теперь я сам стою здесь и могу наблюдать за парком из дома. В свете фонарей я узнаю пьяницу, который пытается напоить уток, наркоманов, африканцев. Рафа-отец пробегает в этом парке каждый вечер пять километров, но сегодня его мысли где-то очень далеко. Может быть, в Китае.

РАФА-ОТЕЦ. Люди боятся Китая. Но у нас там огромные возможности. Ведь Китай – это…

КЛАУДИО. Слышно, как хлопнула входная дверь. Через некоторое время на террасе появляется Эстер.

ЭСТЕР. Нет, ты это видел? Элиана ушла. Просто собрала чемодан и ушла.

РАФА-ОТЕЦ. Как ушла?

ЭСТЕР. Даже не попрощалась.

РАФА-ОТЕЦ. Но я ей ничего такого обидного не говорил про пиджак. Она не могла из-за этого уйти.

ЭСТЕР. Она его оставила на кухне. Могла, по крайней мере, попрощаться с Рафой.

КЛАУДИО. С террасы мне видно, как Элиана идет по улице с чемоданом. (Продолжение следует).

Пауза.

ХЕРМАН. Вся эта суета вокруг пиджака… Что нового она добавляет к нашей интриге? Если эту сцену убрать совсем, разве мы что-нибудь теряем? Разве что… Может, Клаудио пытается сблизиться с Рафой-отцом? Да, именно так. Он пытается сойтись с ним поближе.