Текст книги "Мальчик за последней партой"

Автор книги: Хуан Майорга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Хуан Майорга

МАЛЬЧИК С ПОСЛЕДНЕЙ ПАРТЫ

(El chico de la ultima fila, Juan Mayorga, 2006)

Перевод с испанского Ольги Буховой

+44 7855962654

+7 916 8880682

Действующие лица:

Херман, около 55 лет

Хуана, около 55 лет

Клаудио, 17 лет

Рафа, 17 лет

Рафа-отец, около 45 лет

Эстер, мать Рафы, около 40 лет

Херм а н читает школьное сочинение и делает в нем пометки красной ручкой. Сначала прочитанное вызывает у него смех, затем возмущение. Он ставит в конце сочинения единицу, кладет его в пачку справа и берет следующее из пачки слева. Читает начало, ставит огромную единицу и кладет в пачку справа. Берет следующее сочинение. Начинает снова сердиться, когда входит Хуана.

ХЕРМАН. Ну что? Как все прошло?

ХУАНА. Мог бы сходить со мной.

ХЕРМАН. Я с четырнадцати лет не хожу к мессе.

ХУАНА. Это была не месса, а похороны.

ХЕРМАН. Не думал, что для тебя это так важно. Он же был ни родственник, ни близкий друг. Ведь Бруно не был твоим другом?

ХУАНА. Ты мог пойти просто за компанию, чтобы мне не быть одной.

Пауза.

ХУАНА. Я познакомилась с близняшками. Они именно такие, как их описывал Бруно. Сейчас переоденусь. И тогда давай сходим в кино, ладно? На что-нибудь веселое.

ХЕРМАН. Не переодевайся, ты и так очень красивая. Только дай мне закончить

с сочинениями. Вот, взгляни: по-моему, это даже забавно.

Продолжает читать сочинение. Хуана просматривает то, что он уже проверил.

ХУАНА. Единица. Тройка. Единица. Не может быть: четверка! Двойка. Опять кол… Неужели все действительно так ужасно?

ХЕРМАН. (Не переставая читать) Хуже не бывает. Это худший класс в моей жизни.

ХУАНА. То же самое ты говорил в прошлом году. И в позапрошлом.

Херман ставит единицу и передает сочинение Хуане, а сам берет следующее.

ХЕРМАН. (Читает вслух) «В субботу я смотрел телик. В воскресенье я чувствовал себя очень усталым и ничего не делал». Конец. У них было полчаса. А он выдал мне два предложения. И это рассказ о сорока восьми часах из жизни семнадцатилетнего парня! В субботу – телик, в воскресенье – ничего. (Ставит единицу и передает сочинение Хуане, берет следующее.) Мне не нужно, чтобы они сочиняли оды одиннадцатисложным стихом. Я только попросил, чтобы они описали свои выходные. Для того чтобы понять, могут они связать два слова или нет. Нет, не могут. (Читает) «Я не люблю воскресенья. А субботы люблю, но в эту субботу отец не пустил меня гулять и отобрал мобильник». (Ставит жирную единицу и кладет листок в пачку справа). Я пытался им объяснить, что такое «точка зрения». Но это все равно, что учить шимпанзе квантовой механике. Прочел этим варварам начало «Моби Дика», рассчитывая, что все видели фильм. Напомнил, что эта история рассказана от имени одного из моряков. И спросил: «А если бы ее рассказал другой персонаж, например, капитан Ахав?» А они все испуганно смотрят на меня, будто я попросил разгадать загадку Сфинкса. «Ну ладно, говорю, тогда напишите мне сочинение: опишите, как вы провели прошедшие выходные. У вас есть полчаса». И они сдают мне вот это. Господи, какой злой рок привел меня в учителя?! Нет ничего хуже, чем преподавать литературу в средней школе. Я выбрал эту специальность, полагая, что проведу свою жизнь среди великих литературных произведений. А в результате очутился в ночном кошмаре. И хуже всего не то, что я каждый день сталкиваюсь с вопиющим невежеством. А то, что будет завтра. Потому что эти ребята – наше будущее. Как тут не отчаяться? Футурологи предсказывают новое нашествие варваров. А я говорю: варвары уже здесь, они сидят в наших классах.

Берет следующее сочинение.

ХУАНА. Я не была уверена, подходить ли к ним с соболезнованиями. Уже собиралась уходить, когда одна из них подошла ко мне, не знаю, которая именно, я их не различаю. Сказала, что завтра они зайдут в галерею поговорить о будущем. Так и сказала: «Поговорить о будущем»! Ты меня слушаешь?

Херман поглощен чтением.

ХУАНА. Эй! В чем дело?

Пауза.

ХЕРМАН. (Читает) «Мои выходные. Ученик Клаудио Гарсия. В субботу я ходил заниматься домой к Рафаэлю Артола. Это была моя идея, потому что я уже давно мечтал туда попасть. Летом я каждый вечер ходил в парк и оттуда смотрел на их дом. Однажды отец Рафы чуть меня не застукал, когда я разглядывал его с тротуара напротив. В пятницу я воспользовался тем, что Рафа завалил математику, и предложил ему сделку: «Ты мне помогаешь с философией, а я тебе – с математикой». Конечно, это был всего лишь предлог. Я знал, что если он согласится, то мы будем заниматься у него дома, потому что я живу в таком районе, куда Рафу силком не затащишь. В одиннадцать я нажал на кнопку звонка, и двери дома распахнулись передо мной. Комната Рафы оказалась именно такой, какой я себе ее представлял. Я занял его задачей по тригонометрии, а сам пошел осмотреться под предлогом, что иду на кухню за колой. Наконец-то я попал в дом, который столько раз рисовал в своем воображении. Он больше, чем я ожидал, раза в четыре больше моего собственного. Везде очень чисто, все прибрано. «На сегодня хватит», сказал я себе и уже собирался вернуться к Рафе, когда почувствовал запах – ни с чем не сравнимый запах женщины среднего класса. Я пошел на него и очутился в гостиной. Там оказалась хозяйка дома: она сидела на диване и листала журнал по дизайну интерьеров. Я стоял и смотрел на нее, пока она не подняла свои голубые глаза. «Здравствуй. Ты, наверное, Карлос?» Ее голос я тоже представлял себе именно таким. Где только этих женщин учат так говорить? «Клаудио», поправил я, не отводя взгляда. «Ты туалет ищешь?» «Нет, кухню». Она проводила меня на кухню. «Лед нужен?» Я обратил внимание на ее руки, пока она доставала прозрачные кубики: обручальное кольцо на правой и кольцо с камнем на левой. Она налила себе Мартини. «Бери все, что захочешь», сказала она. «Чувствуй себя как дома». И вернулась в гостиную на диван, а я в комнату к Рафе, где с ходу решил ему задачу по тригонометрии. В этом году Рафе потребуется серьезная помощь, чтобы сдать математику. (Продолжение следует)».

Пауза.

ХУАНА. Он так и написал – «Продолжение следует»?

ХЕРМАН. Да, в скобках.

Ставит за сочинение пятерку и берется за следующее.

ХУАНА. Пятерка?

ХЕРМАН. Ошибок нет, и словарный запас неплохой. Конечно, не Сервантес, но по сравнению с остальными… А что бы ты поставила?

ХУАНА. Я бы отнесла это сочинение директору.

ХЕРМАН. Почему? Потому что у матери его приятеля Рафы голубые глаза?

ХУАНА. Кто этот парень?

ХЕРМАН. По-моему, он всегда сидит за последней партой, но я не уверен. Я их еще плохо знаю, ведь учебный год только начался.

ХУАНА. Ты ставишь ему пятерку, и все? «Продолжение следует»?

ХЕРМАН. А если я поставлю ему четверку, ты будешь довольна? Потому что ниже четверки я поставить не могу.

ХУАНА. Он смеется над тобой, а ты ставишь пятерку.

ХЕРМАН. Смеется надо мной? Я не заметил.

ХУАНА. Он над всеми смеется. Над тобой, над своим товарищем, над его матерью… (Читает) «Клаудио», ответил я, не отводя взгляда». Да кем он себя возомнил? Почему бы тебе не предложить ему прочесть это на уроке, при всех? Чтобы тот, другой, Рафа, дал ему как следует при всем классе. Разве только этот Рафа… (Сверяется) «Рафаэль Артола»… Он вообще существует в действительности? Не знаю, по-моему, все это больше похоже на мальчишескую браваду.

} }

Херман перебирает оставшиеся сочинения. Находит то, что искал.

ХЕРМАН. (Читает) «В субботу утром я занимался математикой с моим другом Клаудио. После обеда мы с отцом ходили играть в баскетбол. Игра была очень острой, но мы выиграли и всей командой пошли праздновать победу. В воскресенье…»

Дальше читает про себя. Ставит четверку и кладет в пачку сочинений справа.

ХУАНА. Почему четверка? Он кажется мне славным парнем. Тому ты ставишь пятерку, а этому четверку?

ХЕРМАН. Я не преподаю этику или религию. Мой предмет – язык и литература.

Берет следующее сочинение.

ХУАНА. Тебя это действительно не беспокоит? На твоем месте я бы поговорила с этим Клаудио. Поговоришь?

КЛАУДИО. Вы меня вызывали?

ХЕРМАН. Да, проходи, садись.

Клаудио садится.

ХЕРМАН. Речь пойдет о твоем сочинении про то, как ты провел выходные. Оно меня обеспокоило.

КЛАУДИО. Наверное, пунктуация. Всегда путаю, где ставить точку с запятой.

ХЕРМАН. Нет, пунктуация совсем неплохая.

КЛАУДИО. Мне лучше даются точные науки, но в этом году я собираюсь подтянуться по языку.

ХЕРМАН. Речь о содержании твоего сочинения. Ты пишешь о своем однокласснике и его семье. Кому-то это может показаться неправильным.

КЛАУДИО. Это вам так показалось? Или кому-то другому? Кто-нибудь еще читал мое сочинение?

ХЕРМАН. Пока нет. Но я подумываю о том, чтобы показать его директору школы, узнать его мнение.

КЛАУДИО. Я писал не для директора. Я писал для вас.

Пауза.

ХЕРМАН. Как, по-твоему, почувствовал бы себя твой друг Рафа, если бы прочел то, что ты написал? (Читает) «…Я воспользовался тем, что Рафа завалил математику …Я почувствовал запах – ни с чем не сравнимый запах женщины среднего класса…» И я говорю не только о том, что именно ты пишешь. Хуже всего то, что остается между строк. Твой тон. А если я попрошу тебя прочесть это сочинение на уроке? Каково будет Рафе, когда он такое услышит?

КЛАУДИО. Не знаю, каково ему будет. Опять-таки я писал не для него. Это же вы попросили написать про выходные. Так что идея ваша.

Пауза.

ХЕРМАН. Ладно, пусть так. Не знаю, чего ты добивался, когда писал. Но как бы то ни было, лучше поставить в этой истории точку и забыть.

Клаудио собирается уходить.

КЛАУДИО. Можно сейчас сдать упражнение с прилагательными?

ХЕРМАН. Это задание на понедельник.

КЛАУДИО. А я еще вчера сделал. Если, конечно, я все правильно понял. Там нужно было написать сочинение, используя прилагательные из вашего списка, да?

Достает сочинение.

ХЕРМАН. Это своего рода игра, чтобы заставить вас побольше писать.

КЛАУДИО. Только я не понял: прилагательные могут идти в любом порядке или точно по списку? Я сделал по списку.

ХЕРМАН. Неважно, в каком порядке. Я же говорил на уроке.

КЛАУДИО. Еще я не знал, можно ли использовать другие прилагательные, помимо списка. И можно ли их повторять. Я использовал слово «смуглый» два раза.

ХЕРМАН. Необязательно сдавать сейчас. Не хочешь еще раз проверить?

КЛАУДИО. Лучше я сейчас сдам. В выходные я буду заниматься математикой.

Оставляет свое упражнение и уходит. Пауза. Херман берет его и читает.

Хуана демонтирует инсталляцию в художественной галерее и упаковывает ее составные части. Приходит Херман, ставит свой портфель на пол и начинает ей помогать.

ХУАНА. Тебе это кажется искусством для извращенцев?

ХЕРМАН. Для извращенцев?

ХУАНА. По мнению этих двух, все только к тому и сводится. Естественно, они так сказали уже после того, как просмотрели счета. Сначала они попросили у меня всю бухгалтерию, а уже потом выступили с критикой. Если бы такие работы продавались, они бы не сочли их «искусством для извращенцев». Я еще со слов Бруно предполагала, что они окажутся консервативными. Провинциалки, которым все равно, что наследовать: художественную галерею или колбасную лавку. Ну как можно называть это искусством для извращенцев?

ХЕРМАН. Ты прекрасно знаешь, что я думаю о такого рода инсталляциях. Мне необходимо видеть лица. Людей. Мне становится ужасно одиноко среди подобных…

ХУАНА. Херман, это не самый подходящий момент! Я в любую минуту могу потерять работу. Сейчас не время формулировать твои аргументы против современного искусства. Мне нужно, чтобы ты только сказал, что эти две – просто косные мужички.

ХЕРМАН. Они что, решили закрываться? Они закрывают галерею?

ХУАНА. Мне дали месяц. Один месяц, чтобы доказать им, что это «жизнеспособный бизнес». Я должна найти что-то, что будет продаваться. Но это должно быть нечто, хоть отдаленно напоминающее экспонаты художественной галереи, а не фермерской ярмарки. А если не найду, помещение продадут, и дело с концом. (Продолжает работать молча) Они даже потрогали некоторые части инсталляции. Ты бы видел их лица! «Искусство для извращенцев»… Ну а ты как? Как день прошел?

ХЕРМАН. Ничего особенного. Кстати, я поговорил с тем мальчиком.

ХУАНА. И что?

ХЕРМАН. Так, побеседовали немного. А потом он мне сдал упражнение с использованием набора прилагательных, которое я даю каждый год.

ХУАНА. Это где «используйте в рассказе следующие прилагательные»?

ХЕРМАН. Именно.

ХУАНА. Ну и?

ХЕРМАН. Он опять это сделал. Скажем так: он написал вторую главу. Помнишь, он ведь предупреждал? «Продолжение следует».

Пауза.

ХУАНА. Оно у тебя с собой?

ХЕРМАН. Да.

ХУАНА. Но ты не хочешь, чтобы я прочла.

ХЕРМАН. Не уверен, что это правильно.

ХУАНА. Я читаю сочинения твоих учеников тридцать лет!

ХЕРМАН. Но эта история немного другая, правда?

Хуана продолжает демонтаж. Херман открывает портфель, достает работу Клаудио и дает Хуане, которая начинает читать.

КЛАУДИО. Напишите сочинение, в котором будут использованы следующие прилагательные и причастия: довольный, противоположный, нормальный, смуглый, равный, сосредоточенный, маленький, старший, прекрасный. (Пауза) «В понедельник я подошел к Рафаэлю Артола и предложил опять позаниматься вместе. Как раз в тот день математик похвалил его за упражнения по тригонометрии, и он был очень доволен – будто ему дали Нобелевскую премию, – поэтому захотел начать в тот же день. По дороге мы болтали о том, о чем обычно болтают ребята нашего возраста: о девчонках, о школе и так далее. Так мы дошли до его дома. Почему я выбрал Рафаэля? Потому что он – «нормальный». Мы с ним принадлежим к противоположным полюсам. В классе есть и другие ребята, которые относятся к этой же категории. Но в нем есть что-то такое, от чего мне еще в прошлом году захотелось приглядеться к нему повнимательнее. После уроков я часто видел родителей Рафы, поджидавших его, держась за руки. Другие ребята стесняются, когда за ними приходят родители. Стесняются то ли самой ситуации, то ли своих родителей. А Рафа нет, не стеснялся. И я спрашивал себя: а что у них дома? Как живет «нормальная» семья?

Дверь открыла смуглая женщина неопределенного возраста, ей могло быть как пятнадцать, так и пятьдесят пять лет, хотя это все равно. Хозяйка дома была в гостиной. В одной руке у нее был журнал «Дом и сад», в другой – рулетка. Она была так сосредоточена на измерении стены, что не сразу заметила наш приход.

– Ой, Рафа! – сказала она и поцеловала его. – И твой друг… Кажется, Карлос?

– Клаудио.

На телевизоре, рядом с китайским дракончиком – фотография «святого семейства» на пляже, когда Рафа был еще маленьким: мама, папа, малыш и еще девочка чуть постарше. Дракон смотрел на них так, будто собирался всех разом проглотить.

– У меня по математике четверка с плюсом, – объявил Рафа.

– Правда? Какой ты молодец. Хотите что-нибудь перекусить?

Обед нам приготовила смуглая женщина. Хозяйка осталась в гостиной, с журналом в одной руке и рулеткой в другой, порхая по комнате, как привидение.

(Продолжение следует)».

ХУАНА. Это отвратительно.

ХЕРМАН. Что именно показалось тебе отвратительным?

ХУАНА. А тебе самому так не кажется?

ХЕРМАН. С каких это пор ты стала такой моралисткой? Разве не ты выставляла здесь, в галерее, «экспонаты», от которых глазам больно? Или устраивала выставку надувных кукол? А теперь ты вдруг приходишь в ужас от того, что семнадцатилетний мальчишка думает все, что ему заблагорассудится?

ХУАНА. Не от того, что он думает, а от того, что пишет. Тоже мне – «выставка надувных кукол»! Можно подумать, я тут устроила секс-шоп. Это были просто управляемые куклы. У одной, кстати, было лицо Сталина, у другой – Франко… В этом был смысл. Конечно, для тех, кто хотел его увидеть. Ты должен поговорить с директором…

ХЕРМАН. Допустим, я поговорю с директором. Парня накажут: на неделю отстранят от занятий. Или исключат из школы. Или посадят в тюрьму. Или расстреляют. И что с того?

ХУАНА. …Или посоветуйся с другими учителями этого класса. И вне всяких сомнений – надо поговорить с родителями. Однозначно.

ХЕРМАН. Чтобы они его больше на порог не пустили?

ХУАНА. Нет, с родителями Клаудио, писателя. Ему же психиатр нужен! Он может быть опасен, может причинить вред этой семье. Ты должен все это прекратить, пока не случилось ничего серьезного.

ХЕРМАН. Он просто обозленный мальчишка, больше ничего. Он зол на весь мир. И на то немало причин. Но уж лучше выплескивать свой гнев таким образом, чем поджигать машины. Меня больше пугают другие – вот те действительно опасны. Они ничего не уважают: ни орфографию, ни синтаксис, ни здравый смысл. После Клаудио меньше всего ошибок у двух китаяночек, которые приехали в Испанию всего полгода назад. Последний раз, когда я водил их класс в театр, я не знал, куда глаза девать от стыда. Но не дай бог начать их критиковать – тут же накинется свора пресловутых школьных психологов.

ХУАНА. Ты говоришь о них, как о безликой массе. Познакомься с ними поближе, без предубеждений и заведомых обвинений.

ХЕРМАН. С психологами?

ХУАНА. Да нет, с твоими учениками. (Смотрит на сочинение Клаудио) Или у него какая-то проблема, или он пытается привлечь твое внимание. Какой он?

ХЕРМАН. Всегда сидит за последней партой. Руку не поднимает. Ни в чем не принимает участия. Не создает проблем. По другим предметам особо не выделяется, кроме математики.

ХУАНА. Значит, ты им уже интересовался?

ХЕРМАН. Кажется, ему особенно хорошо дается математика. Ну что, мы идем?

ХУАНА. Люди распахивают перед ним двери своего дома, а он… он просто бессовестный.

ХЕРМАН. Да, странный парень. То есть, по сути, совершенно нормальный парень.

ХУАНА. Ты тоже обычно сидел за последней партой?

ХЕРМАН. Это же лучшее место. Тебя никто не видит, а ты видишь всех.

ХУАНА. Только представь, что эти его сочинения попадут в руки еще кому-то. В некотором смысле, они и тебя компрометируют.

ХЕРМАН. То есть?

ХУАНА. В том смысле, что ты превращается в его сообщника.

ХЕРМАН. Сообщника в чем?

ХУАНА. Ладно, предпочитаешь ничего не замечать – не надо. (Демонтирует другой экспонат. Рассматривает его.) «Искусство для извращенцев»!

ХЕРМАН. (К Клаудио) Я хочу поговорить с твоими родителями. Мне самому им позвонить, или ты передашь, что я их вызываю?

КЛАУДИО. Хотите – звоните. Матери нет, а он к телефону не подходит.

Пауза. Херман выкладывает на стол сочинение с прилагательными.

ХЕРМАН. В этом месте ты употребляешь словосочетание «все равно» – здесь это не прилагательное, а предикатив. (Читает) «Дверь нам открыла смуглая женщина неопределенного возраста, ей могло быть как пятнадцать, так и пятьдесят пять лет, хотя это все равно». И еще в нескольких случаях ты употребил краткие прилагательные, а в одном случае – сравнительную форму: «постарше». Что касается твоего стиля, то у тебя получилась сборная солянка из Германа Гессе и Жюль Верна. Что вполне логично в твоем возрасте, вы же читаете все, что под руку попадется. (Достает из своего портфеля книгу) Держи. Это моя, не библиотечная. Страницы не загибай, переплет не ломай, ничего не подчеркивай.

КЛАУДИО. Мне ее целиком читать? А покороче у вас ничего нет?

ХЕРМАН. Прочти первую страницу. Если будет неинтересно – вернешь.

Клаудио достает несколько исписанных страниц. Кладет их перед Херманом.

КЛАУДИО. Если вам будет неинтересно – вернете.

Клаудио садится за письменный стол с Рафой, они делают упражнения по математике. Херман читает написанное Клаудио.

РАФА. Не понимаю: почему здесь надо менять знак?

КЛАУДИО. Потому что ты уже по другую сторону от знака равенства.

РАФА. А раньше что было?

КЛАУДИО. Раньше «икс» нужно было умножать.

РАФА. Как умножать?

КЛАУДИО. На три.

Рафа непонимающе смотрит на задачу.

Появляется Рафа-отец, одетый в спортивный костюм. Ему трудно говорить, он еще не отдышался после пробежки. Протягивает руку Клаудио.

РАФА-ОТЕЦ. Ты, наверное, Карлос?

КЛАУДИО. Клаудио.

РАФА-ОТЕЦ. Молодцы, парни! Так держать! Работать в команде. Делиться информацией. Распределять ответственность. Делегировать. Я пасую тебе, когда ты под кольцом, ты пасуешь мне, когда меня никто не опекает. Кстати, в восемь будут показывать матч «Гризли» против «Клипперс», в записи. Рафа, может, пиццу закажем? Не хочешь остаться посмотреть… Клаудио?

ХЕРМАН. (Перестает читает читать) Ты что, пародию пишешь?

КЛАУДИО. Почему пародию?

ХЕРМАН. То, как ты описываешь его появление в комнате, его манеру говорить… Ты преувеличиваешь отдельные характеристики персонажа, чтобы вызвать у читателя смех.

КЛАУДИО. Я не преувеличиваю. Он именно такой.

ХЕРМАН. Он не может быть таким.

КЛАУДИО. Могу поклясться.

ХЕРМАН. Это реализм?

КЛАУДИО. Реализм?

ХЕРМАН. Представь, что ты тайком записал бы все на камеру. Было бы то же самое? Как будто ты подглядываешь через дырку в стене? Или же тут есть некая стилизация, абстрагирование?

КЛАУДИО. Абстрагирование?

ХЕРМАН. Ты показываешь то, что видел, или то, что тебе кажется значительным? Самым главным.

КЛАУДИО. Я же не все описываю. Тут нет цвета его спортивного костюма. Потому что мне все равно, синий он или зеленый.

Пауза.

ХЕРМАН. А почему в настоящем времени? Почему ты поменял время?

КЛАУДИО. Потому что это как будто снова там очутиться.

Пауза.

ХЕРМАН. Хорошо, идем дальше.

Продолжает чтение.

РАФА-ОТЕЦ. Не хочешь остаться посмотреть… Клаудио?

КЛАУДИО. Я принимаю приглашение человека в спортивном костюме. Через час мы встречаемся в гостиной, и я с трудом его узнаю: без спортивного костюма он кажется совершенно другим. Но по его манере обращаться с пультом от телевизора я вынужден признать, что да, это он, глава семейства. Он очень хочет, чтобы «Гризли» выиграли. В команде «Клипперс» играет кореец. Это дает ему повод завести разговор о Китае. Во время второй половины к нам присоединяется мать; я не уверен, пришла ли она посмотреть матч или узнать что-то новое о Китае. Вскоре происходит два непредвиденных события: за пять персональных замечаний удаляют Пау Гасоля, а отцу звонят по телефону: ему нужно ехать в аэропорт кого-то встречать.

РАФА-ОТЕЦ. Делу время, потехе час.

КЛАУДИО. Без него «Гризли» проигрывают матч. Как сказал комментатор, «Гризли» владели мячом 52 процента времени, а «Клипперс» – 48. А ключевым моментом, по его мнению, стало удаление Гасоля. (Продолжение следует)».

Пауза.

ХЕРМАН. Неплохо. Даже очень неплохо. Если, конечно, твоя единственная цель – заставить людей смеяться над твоими персонажами. Но этой цели грош цена. Первый вопрос, который должен задать себе писатель – для кого я пишу? Вот ты для кого пишешь? Совсем не сложно вытащить на свет божий все худшее, что есть в любом из людей – чтобы потом всякие посредственности смеялись, чувствуя свое превосходство. Несложно вцепиться персонажу в глотку и преподнести его в самом комичном свете. Но рассмотреть его вблизи, без предвзятости, без заведомых обвинений – вот это трудно. Увидеть, почему он такой, что его ранит, о чем он тайком мечтает, что приводит его в отчаяние. Лишь настоящим художникам удается показать красоту людской боли.

Дает мальчику еще одну книгу. Клаудио уходит, чтобы приняться за чтение и писать дальше.

ХУАНА. Не понимаю, чего ты добиваешься.

ХЕРМАН. Хочу научить его.

ХУАНА. Чему научить?

ХЕРМАН. Литературе. А через литературу многому другому.

ХУАНА. Литература ничему не учит.

ХЕРМАН. Вот как?

ХУАНА. Вот тебе пример: «Писец Бартлби» Германа Мелвилла. Эта книга была в кармане у фаната, который убил Джона Леннона. Интересно, чему литература научила этого психа?

ХЕРМАН. У убийцы Джона Леннона была «Над пропастью во ржи».

ХУАНА. Какая разница! Главное – что литература ничему не учит. Она не делает нас лучше.

ХЕРМАН. Конечно, твои выставки воспитывают куда больше! Люди выходят с них высокообразованными – если, конечно, им удается найти выход.

ХУАНА. Нет, от моих выставок тоже мало пользы. Искусство в целом ничему не учит.

Клаудио сдает свою работу Херману. Тот читает их вместе с Хуаной.

РАФА. Не понимаю: почему здесь надо менять знак?

КЛАУДИО. Потому что ты перенес его на другую сторону от знака равенства.

РАФА. А раньше что было?

КЛАУДИО. Раньше ты не складывал. Раньше «икс» нужно было умножать.

РАФА. Как умножать?

КЛАУДИО. На три.

Рафа безнадежно смотрит на задачу. Неожиданно в комнату стремительно входит мужчина в броском спортивном костюме.

РАФА-ОТЕЦ. Ты, наверное, Карлос?

КЛАУДИО. Клаудио.

РАФА-ОТЕЦ. Молодцы, парни! Так держать! Работать в команде. Я пасую тебе, когда ты под кольцом, ты пасуешь мне, когда меня никто не опекает. Кстати, сегодня будут показывать матч «Гризли» против «Клипперс», в записи. Рафа, может, пиццу закажем? Не хочешь остаться посмотреть… Клаудио?

КЛАУДИО. Хорошо.

РАФА-ОТЕЦ. Но дело прежде всего – поняли? Делу время, потехе час. Пойду душ приму.

КЛАУДИО. И Рафа-отец уходит принимать душ, в то время как Рафа-сын возобновляет свою битву с «иксами». Их обоих зовут Рафа. Через час мы втроем – Рафа, Рафа и я – сидим на диване и едим пиццу «Четыре сезона», а «Гризли» тем временем громят «Клипперс», к вящей радости обоих Рафа. В команде «Клипперс» играет кореец, и это дает Рафе-отцу повод начать рассуждать о Китае.

РАФА-ОТЕЦ. Есть два типа китайцев…

КЛАУДИО. Он ездил в Китай в командировку на неделю, десять лет назад. С тех пор туда не возвращался, но говорит о китайцах так, будто они для него – открытая книга.

РАФА-ОТЕЦ. Худшее, что ты можешь сказать китайцу…

КЛАУДИО. На второй минуте второго периода Гасоль зарабатывает три очка, и оба Рафы теряют голову от радости. На четвертой минуте Эстер тоже садится смотреть с нами игру, но ей так и не удается заинтересовать себя происходящим на экране: на седьмой минуте она открывает двести пятнадцатый выпуск журнала «Дом и сад», и ее глаза скользят по роскошно обставленному особняку в викторианском стиле, по голландской мельнице, переделанной под жилье, по дому Кэтрин Зета-Джонс на Майорке и по многим другим домам, которых у нее самой никогда не будет. Она берет бумагу и карандаш и начинает делать набросок будущей перепланировки дома. У нее целая папка с такими эскизами, она целыми днями сидит дома, но дом ей не нравится, и она решительно настроена его переделать, хотя знает, как раздражает, когда вокруг тебя целыми днями снуют рабочие. На десятой минуте она начинает кусать карандаш, уставившись в пространство, и размышлять над вопросом всей своей жизни: куда втиснуть еще один туалет? На двенадцатой минуте Рафа-отец предлагает купить плазменный телевизор. На пятнадцатой Гасоля удаляют за пять персональных замечаний, что крайне возмущает обоих Раф: они стоя аплодируют ему, когда он покидает площадку. Он этого вполне заслуживает, его вклад в игру устрашает: тридцать очков, семь пасов и четыре овладения мячом после отскока. На шестнадцатой минуте звонит мобильник Рафы-отца. Он смотрит на часы и с большой неохотой отвечает.

РАФА-ОТЕЦ. (В телефон) Алло… Да уж слышу… А у врача был?... Кто – Хуанито?... Во сколько он прилетает?... (Берет у Эстер карандаш, чтобы записать) БА0423, десять пятнадцать, второй терминал… Табличку с его именем… Окей… Хуанг Ли, через «Х»… Но он же говорит по-английски?... Так… Отель Конвенсьон… Как думаешь, ему понравится испанская кухня?... Нет, ты не беспокойся, отдыхай… Не за что, старик, не за что… (Убирает телефон, обращается к Эстер) Мне нужно съездить в аэропорт кое-кого встретить.

ЭСТЕР. Как – сейчас? Вот досада…

РАФА-ОТЕЦ. Делу время, потехе час! А потом надо будет отвезти его поужинать. Хотя, может, и нет, тогда вернусь через пару часов.

ЭСТЕР. Какой-то китаец?

РАФА-ОТЕЦ. Да, он прилетает продлить с нами контракт. Мариано должен был сам встречать, но у него грипп.

ЭСТЕР. Во сколько самолет?

РАФА-ОТЕЦ. В четверть одиннадцатого.

ЭСТЕР. Времени достаточно.

КЛАУДИО. Он садится смотреть конец игры, но явно нервничает и не получает никакого удовольствия. Через какое-то время он уходит переодеваться.

РАФА-ОТЕЦ. Не знаю, в чем ехать. В офисном или в чем-то попроще?

КЛАУДИО. Он уезжает встречать китайца. Как только он выходит за дверь, команда «Клипперс» начинает набирать обороты и на последней секунде выходит вперед благодаря судейской ошибке.

ЭСТЕР. А кто выиграл?

КЛАУДИО. Продолжение следует».

ХУАНА. Он дразнит тебя. Вторая версия получилась еще более жестокой. Ты пытаешься его научить, а он решил тебя проучить.

ХЕРМАН. (Обращается к Клаудио) И что дальше? Будем смотреть, как они сплетничают о соседях? Мы уже установили, что средний класс погряз в обывательщине. Всем известно, что средний класс уродлив, банален и глуп. Русская аристократия отличалась теми же чертами, но, тем не менее, Толстому удалось написать «Анну Каренину». А Достоевский? Знаешь, в чем секрет Достоевского? В том, что он умел превратить самых вульгарных людишек в незабываемых персонажей! Но, конечно, если ты хочешь стать карикатуристом… Ты ведь этого хочешь, да?

КЛАУДИО. Вы сказали, чтобы я к ним присмотрелся поближе. Но чем ближе, тем хуже! Я просто описываю то, что вижу.

ХЕРМАН. Если это все, что ты видишь, значит, ты для этого дела не годишься. (Дает Клаудио одну за другой три книги) Вот. Чехов... Достоевский..! Сервантес!!

ХУАНА. Как тебе это?

Показывает Херману каталог. Он не знает, что сказать.

ХЕРМАН. Ну… занятно.

ХУАНА. Поставь себя на место посетителей. Думаешь, они станут покупать?

ХЕРМАН. Что ж, здесь собраны самые обычные вещи: кухонные часы, вентилятор…

ХУАНА. Это обычные предметы, но их задача – вызвать отчуждение от обыденности. Видишь? На часах тринадцать делений. Художник вмешивается в домашнее пространство и выводит на первый план детали, которые у нас так часто перед глазами, что мы перестаем их воспринимать. Глаз замылился. Поэтому художник старается подчеркнуть механистичность нашей жизни и сместить границы между внутренним и внешним, между частным и общественным.

Херман смотрит на каталог, не зная, что сказать.

ХУАНА. Или вот еще. Послушай.

Передает ему наушники. Херман надевает их. Пауза. Херман с удивлением снимает наушники.

ХЕРМАН. Что это?

ХУАНА. Терпение, мой дорогой!

Надевает наушники на Хермана.

ХУАНА. Это вербальная живопись. Ты слышишь голос художника, который описывает свою картину. Зритель, а точнее слушатель, видит ее мысленно. Зритель становится соавтором: он направляет свое воображение на пустую стену. Художник предлагает, чтобы наушники висели прямо на стене или в раме. Он высмеивает индустрию культуры, зацикленную на производстве осязаемых предметов, и предлагает взамен бестелесные, эфемерные образы. Эти картины существуют в реальности, вернее, существовали, потому что художник уничтожил их после того, как сделал эти записи. Тут тринадцать акварелей.

Херман снимает наушники.

ХЕРМАН. Я ничего не увидел. Хотя сама знаешь, мой английский так себе. Теперь, значит, чтобы наслаждаться искусством, обязательно знать иностранные языки? У этого парня странный акцент. Откуда он?