Текст книги "Чары Шанхая"

Автор книги: Хуан Марсе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

2

С некоторых пор Форкат частенько гулял по городу, навещая порт и Барселонету, иногда в обществе сеньоры Аниты, но по большей части один. Не знаю, с кем он там виделся и чем занимался, но домой он неизменно возвращался с увесистым пакетом муки или риса и бутылкой душистого оливкового масла.

В первых числах июля, почти через три месяца после появления в особняке необычного жильца, сеньора Анита бросила пить и курить. Сначала она была раздражительна, спорила с Сусаной по пустякам и даже, как я заметил, избегала немного косящих, но проницательных и спокойных глаз Форката; однако чуть позже характер ее улучшился, она ласково разговаривала с дочерью, стала внимательной и предупредительной с Форкатом и даже шутила и смеялась с братьями Чакон, чьи проделки на рынке, где они добывали пропитание, очень ее забавляли. Мы быстро сообразили, что все эти благотворные перемены произошли под влиянием Форката; некоторое время назад она пристрастилась к дешевому белому вину, которое продавалось в розлив, – такой гнусной отраве, что Форкат даже не стал добавлять его в блюда, которые время от времени готовил для Сусаны; но в один прекрасный день графин, неизменно украшавший стол в гостиной, – тот самый, который мы с братьями Чакон по просьбе сеньоры Аниты то и дело наполняли в таверне на улице Кардонер, – исчез, и больше мы его не видели. Форкат помогал ей и по дому: менял простыни Сусаны, выгребал золу из плиты, мыл посуду, белил стену в саду, заставлял сеньору Аниту поливать растения и ухаживать за ними как следует, а также научил ее готовить простые и дешевые блюда. Она выглядела более жизнерадостной и в то же время более уравновешенной, стала похожа на настоящую даму, начала по-другому одеваться, и даже походка у нее изменилась. Однако злые языки продолжали перемывать ей кости; соседям было наплевать, пьяная она или трезвая, и вскоре весь квартал повторял едкое замечание, принадлежавшее, как говорили, доктору Бархау и пришедшееся по душе капитану Блаю, – вероятно, потому, что бесило донью Кончу: «Как была шлюхой, так и осталась, хоть и пить бросила».

Как-то после обеда я пришел к Сусане немного раньше обычного. Она спала, а сеньора Анита бродила по дому в халате. Войдя на террасу, она посмотрела в окно и убедилась, что Финито и Хуан еще не заняли свое обычное место напротив ограды.

– Даниэль, малыш, сделаешь доброе дело? – Она нервничала, и я решил, что по секрету от Форката, который еще не выходил из своей комнаты, она отправит меня в таверну. – У меня кончился аспирин… Аптека сейчас закрыта. Попроси в таверне таблеточку, вдруг у них есть… а заодно принесешь мне немножко коньяку… Ладно, ладно, только аспирин.

Когда я вернулся, Форкат уже сидел на террасе, а сеньора Анита успела одеться на работу. Выглядела она по-прежнему несколько вызывающе: фиолетовые туфли на высоком каблуке, тонкие черные чулки, светлая плиссированная юбка из тех, что она любила, белая блузка с глубоким вырезом и широкий клеенчатый пояс бирюзового цвета. Короткие светлые кудряшки ее молодили, придавая облику озорную выразительность; к щеке у самого рта прилипла пушинка сигаретного пепла, – я подумал, что она украдкой курила и Форкат будет ее ругать, но тот не сказал ни слова. Она чмокнула Сусану в лоб, взяла сумку и, перед тем как уйти, положила в рот две таблетки аспирина, запив их стаканом газировки.

– С тех пор как я бросила пить, у меня частенько болит голова, – сказала она. – Коленка прошла, зато голова раскалывается. Что за жизнь! Может, это от газировки?

Сидевший в ногах у проснувшейся Сусаны Форкат с улыбкой наблюдал, как Анита допивает воду. Он сидел нога на ногу, кисти его длинных покрытых пятнами рук свисали с колена, словно у каторжника, закованного в кандалы. Тем не менее они не походили на усталые руки смирившегося со своей участью неудачника: казалось, в них дремала какая-то неведомая сила.

– Ничего у тебя не болит, – сказал он строго. – Просто тебе кажется. Вот и все.

Сусана засмеялась и закашлялась, а сеньора Анита поставила стакан и сумку на стол и пробормотала:

– Мошенник.

В следующий миг она сбросила туфли, подтолкнула Сусану, чтобы та передвинулась чуть дальше, и улеглась на кровать головой к Форкату, уперев ноги в изголовье, а затылком прижавшись к его коленям, после чего обеими руками взяла его правую руку и положила себе на лоб, затем слегка отстранила ее и снова прижала ко лбу – и проделала так несколько раз, словно прикладывая горячий компресс, после чего закрыла глаза и вздохнула с облегчением. Мы с Сусаной переглянулись.

– По-моему, ты выбрала неудачное время, Анита, – заметил Форкат.

– Если мне не станет лучше, я не смогу работать, – ответила она. – Ты даже не представляешь, как мне плохо.

– Ничего у тебя не болит.

Он приподнял руку и держал ее теперь в нескольких сантиметрах ото лба. Сеньора Анита опять попыталась ее опустить, но Форкат не давал этого сделать. Множество раз возвращаясь мысленно к этому эпизоду, я приходил к одному и тому же выводу: целительный эффект процедуры состоял не просто в непосредственной близости его рук, но прежде всего в тепле, которое они излучали, в особенных волнах, исходивших от покрытой пятнами кожи и облегчавших боль. Прошло минут десять, сеньора Анита казалась спящей. Я открыл папку и достал карандаши, делая вид, что занят рисунком, на самом же деле зорко наблюдая за происходящим. Прежде всего меня интересовал крошечный зазор между ладонью Форката и лбом сеньоры Аниты, я ждал, не появится ли там какое-нибудь свечение, искра или нечто похожее, потому что именно там, в этом зазоре, рождалось что-то необъяснимое. Сусана не хотела смотреть на неподвижно лежавшую мать и притворялась, что ей все равно, но в глубине души не одобряла происходящего.

И представьте себе, сеньора Анита встала как новенькая, что саму ее нисколько не удивило; несомненно, Форкат помогал ей уже не в первый раз.

– Вот видишь, – сказала она, – теперь я чувствую себя намного лучше.

Она тряхнула кудрями, надела туфли и потрепала Форката по волосам. Затем еще раз поцеловала Сусану, вздохнула, повесила на плечо сумку и, уже на полпути к двери, вдруг тихо заплакала, улыбаясь сквозь слезы. Тогда я не понимал, что творится в ее душе, но сейчас знаю: должно быть, она испытала то особенное состояние полноты жизни, которое ей довелось пережить лишь несколько раз.

– Мама, почему ты плачешь? – жалобно спросила Сусана, привстав на коленях в кровати. – Пожалуйста, не надо! Ну пожалуйста!

Сеньора Анита сразу же успокоилась, торопливо простилась и вышла, однако, не дойдя до двери, вернулась, взяла Форката за руку и потянула за собой. Они быстро пересекли гостиную, затем прошли по коридору к входной двери, где – мне всегда хотелось так думать – она на прощанье его поцеловала. Я не был свидетелем этой сцены, однако она запечатлелась в памяти так отчетливо, что со временем я забыл, что ничего этого на самом деле не видел, – как встретились их губы, как они крепко обнялись в полумраке прихожей.

Несколько часов спустя, когда Сусана заканчивала полдник – неизменный стакан молока и бутерброд, – ее зашли проведать братья Чакон, как всегда с сумкой, набитой эвкалиптовыми листьями и стопкой книжек и комиксов, перевязанных бечевкой. А потом, завороженные косящими зрачками Форката и его властным голосом, мы покинули таинственную тихую террасу, залитую багровым вечерним солнцем, и оказались на другой освещенной солнцем террасе в квартире Чень Цзинфан, откуда открывался вид на пристань и реку Хуанпу.

3

Ким находится в Шанхае уже третий день, когда раздается телефонный звонок из парижской клиники «Вотрен»: Мишель Леви о чем-то долго беседует с женой, после чего просит позвать своего друга. Она выносит телефон на террасу, где тот сидит под тентом, листая журнал: Ким ждет, когда Чень Цзин скроется в гостиной.

– Бонжур, дружище, – говорит он в трубку, – как ты там?

– Великолепно, – отвечает Леви, – а ты?

– Все в порядке.

– У меня отличные новости: первая операция прошла замечательно, и я полон надежд; скоро предстоит вторая, более сложная, но удача мне улыбается, и я знаю, что все будет хорошо и скоро я вернусь домой. А сейчас скажи, как наши дела? Ты выполнил то, о чем я тебя просил?

– Отчасти, – отвечает Ким. – Книгу я достал, но Крюгера пока видел лишь мельком. Я не могу им заняться, не приняв меры предосторожности.

– Ты должен поторопиться, – говорит Леви. – Крюгер очень хитер и может что-то почуять.

– Это рискованное дело, – отвечает Ким и добавляет: – Видишь ли, капитан, теперь я, как никогда, должен действовать безупречно, не оставляя следов, потому что, когда проклятый палач будет ликвидирован, я, как тебе известно, хотел бы остаться здесь, работать на тебя и забрать к себе жену и дочку… Мы ведь договорились, помнишь? Конечно, было бы проще, если бы я, расправившись с Крюгером, сел на самолет, и поминай как звали. Но я не хочу рисковать своим будущим и счастьем семьи. Мне надо тщательно все продумать и выбрать подходящий момент, чтобы потом остаться вне подозрений, понимаешь?

– Конечно, ты должен быть осмотрителен, но медлить нельзя, – говорит Леви. – Дело не ждет. И не теряй из поля зрения Чень Цзин, этот сукин сын способен на все… Я еще позвоню. Желаю удачи.

– И тебе тоже, капитан.

Едва он вешает трубку, Чень Цзин появляется на террасе в сопровождении верной служанки, которая несет поднос с напитками.

– Не угодно ли жасминового чаю, мсье Франк? – спрашивает госпожа, улыбаясь. – Или вы предпочитаете сухой мартини? Я его превосходно готовлю. Муж говорит, что мой мартини – лучший во всем Шанхае… разумеется, не считая его собственного, который умеет делать только он один.

– Ну уж Мишель наверняка отдает предпочтение вашему, – отвечает Ким. – Кстати, какие у вас планы на сегодняшний вечер? Вы куда-нибудь идете?

– Боюсь, мне вновь придется кое-куда отправиться, мсье. Очень сожалею.

– Не говорите так Я всегда рад составить вам компанию.

Золотистые глаза Чень Цзин мягко поблескивают, она часто моргает, ритмично и немного деланно, но трепет ее нежных шелковых век очаровывает Кима.

Прогулки с Чень Цзин отнимают гораздо больше времени, чем предполагалось, и за две недели он неплохо узнает светскую жизнь Шанхая, знакомится со многими представителями городской элиты, азиатской и европейской. Разделы светской хроники газет «Норт чайна дейли» и «Шанхай меркьюри» неизменно фиксируют присутствие мадам Чень Цзинфан и мсье Франка на очередной вечеринке или приеме. Кроме того, она любит бывать в модных клубах и назначает встречи с друзьями то в «Казанове», то в «Дель Монте», «Литл Клубе» или «Сиросе». Иногда какая-нибудь знакомая супружеская пара приглашает ее поужинать, пойти в кино или на танцы, однако больше всего ей нравится ходить одной, точнее, в сопровождении Кима, которому она в шутку признается, что, если бы ее муж услышал, что поговаривают об их странной паре в Шанхае, ему бы это вряд ли пришлось по вкусу.

Как-то раз вечером, на одном из многолюдных приемов в Ханчжоу, на берегу Западного озера, Ким, поглощенный веселой беседой с Чарли Вонгом и его женой, теряет из виду Чень Цзин. Неожиданно метрах в пятидесяти, среди моря людских голов, он видит лицо Крюгера, который, как ни в чем не бывало, разговаривает с ней возле сверкающей огнями елки. Ким несется к ним, бесцеремонно расталкивая гостей, и когда до Чень Цзин остается уже совсем немного, понимает, что Крюгер тоже его заметил: он неторопливо, но решительно прощается с прекрасной китаянкой, наклоняется, чтобы поцеловать ей руку, поворачивается и в следующий миг исчезает в толпе.

– Вы знаете этого человека? – Ким предлагает Чень Цзин сигарету, прикидываясь безразличным. – Он производит приятное впечатление.

– Кто в Шанхае не знает Омара? – отвечает она. – Но я общалась с ним всего пару раз. Он подходил справиться о здоровье мужа… А почему вы спрашиваете? Быть может, мне угрожает серьезная опасность, а я и не подозреваю? – добавляет она, и в ее глазах вспыхивает лукавый огонек.

Ким не собирается ничего объяснять и начинает оправдываться:

– Видите ли, когда вы одна, любой, кто к вам приближается, кажется мне подозрительным…

– Вы, мсье Франк, боитесь за меня, даже когда вокруг столько людей? – улыбается молодая китаянка. – Не стоит так беспокоиться, ведь это друзья… А сейчас не будете ли вы так любезны сходить в бар и принести мне бокал шампанского?

Ким улыбается в ответ и слегка касается ее локтя.

– Я был бы рад отправиться туда вместе с вами, и пусть мне завидуют все мужчины… Взгляните, там Вонг и Со Линь с супругами Дюпре.

– Очень занятно. – Чень Цзин покорно вздыхает. – Как вам будет угодно. Неосмотрительная китаянка торжественно клянется ни на шаг не отходить от своего стража… Разве что мадам Дюпре в сотый раз захочет рассказать по секрету о той безумной ночи в Париже с Жаном Габеном и собачкой Лулу.

– Да, вы роковая женщина, – улыбается Ким.

– Вы правда так думаете? Это комплимент.

– Вот как? А почему?

– Потому что я всегда мечтала быть роковой женщиной.

Посещая ночные клубы, Чень Цзин ни разу не заглянула в «Желтое небо», принадлежащее Омару, и это радует Кима; ему не терпится увидеть гнездо бывшего нациста, но он отправится туда один, как только появится свободный вечер.

И вот такой вечер настает. Воскресенье, стоит удушливый зной, Ким сидит на террасе, глядя на Банд, как вдруг Дэн сообщает ему, что мадам просит прощения: к сожалению, она не сможет пойти с ним на ужин, у нее сильная мигрень, она легла и сегодня уже никуда не выйдет, поэтому мсье придется провести вечер в одиночестве.

После ужина, за которым ему церемонно прислуживает старый китаец, Ким выходит на улицу, подзывает рикшу и просит отвезти его в «Желтое небо», на Шаньдун-роуд. Это большой роскошный клуб, его залы окрашены в красные и желтые тона. Сияющая танцплощадка, просторный игорный зал, множество посетителей. Подойдя к стойке бара, Ким заказывает виски и рассматривает посетителей. Оркестр исполняет «Сибоней», несколько пар увлеченно танцуют. Вокруг площадки столики, на каждом маленькая красная лампа и желтая роза на длинном стебле в нарядной хрустальной вазе. Внимание Кима привлекает красивая молоденькая китаянка с подведенными глазами и стройными ножками; она сидит за столиком у самой танцплощадки, одетая в красное облегающее чипао с высоким воротничком и разрезами на юбке вдоль боковых швов, и недовольно рассматривает свои ярко-красные ногти. Она курит длинную красную сигарету, перед ней высокий стакан с красным вином. В глубине зала вокруг рулетки слышатся радостные и удивленные возгласы.

В следующий миг Ким видит улыбающегося Омара, который стоит на краю площадки, приветствуя посетителей. Сейчас Ким может рассмотреть его лучше, чем в «Катае» или Сучжоу. Человеку, называющему себя Омаром, около сорока, он очень высок, у него тонкий орлиный нос и дерзкий взгляд. Несмотря на ослепительную улыбку, горькая гримаса искажает его крупный, четко очерченный рот. Манеры его подчеркнуто безукоризненны. Проходя мимо китаянки в красном, Омар берет желтую розу, подносит ее к лицу, улыбается девушке, целует ее в щеку и галантно прощается. Затем смотрит на часы, по-прежнему держа розу в руках, и направляется к маленькой синей двери за стойкой, покрытой лаком и инкрустированной слоновой костью. Он открывает эту дверь, за которой виднеются ведущие вверх ступени ярко освещенной лестницы, и тут же за собой захлопывает.

Ким думает, что Омар его не заметил или не пожелал замечать. В любом случае, Крюгеру отлично известно, кто он такой: после того как Ким побывал с Чень Цзин на всех приемах и едва ли не во всех известных местах Шанхая, несложно догадаться, что он ее телохранитель.

Проходит полчаса, Крюгер не появляется, и Ким спрашивает бармена, когда вернется хозяин, поскольку ему необходимо поговорить с ним об одном чрезвычайно важном деле. Бармен, печальный луноликий китаец с вислыми усами, отвечает, что хозяин ушел в свои покои, приказав его не беспокоить.

– В свои покои? – удивляется Ким. – Неужели господин Омар живет здесь, в клубе?

– Да, мсье, его квартира расположена наверху…

– Очень удобно, – кивает Ким, – хотя наверняка туда можно попасть и с улицы, не так ли?

– Разумеется, мсье: она выходит на Кинг-Лонг, маленькую улочку позади клуба. Ваш стакан пуст, не желаете ли еще виски?

Ким не успевает ответить, так как внезапно у него за спиной раздается наигранно приветливый голос:

– Возможно, мсье предпочитает провести время в приятном обществе?

Ким оборачивается и видит толстенького улыбающегося китайца в светло-голубом костюме, черной рубашке и белом галстуке.

– Предпочту виски, – сухо отвечает Ким.

Бармен берет его стакан, но незнакомец не сдается:

– Простите, что помешал. Вы достопочтенный господин Франк, не так ли?

– Он самый.

– Ду Юэшэн, мой шеф, желает побеседовать с вами. Для него будет большой честью, если вы согласитесь выпить рюмочку за его столиком.

– О чем нам беседовать? – спрашивает Ким. – Мы не знакомы.

– Неужто вы не слышали про Ду Большие Уши?

– Что-то, кажется, слышал. – Ким теряет терпение. – Что ему нужно?

Не переставая улыбаться, китаец делает вежливый жест рукой.

– Следуйте за мной, будьте любезны.

Он огибает танцплощадку и пересекает игорный зал. Ким идет за ним. Ду Большие Уши сидит за столиком в крошечном закутке между залом и стойкой бара. На нем роскошный белый костюм, такого же цвета шляпа и розовый галстук Тяжелая выступающая вперед нижняя челюсть удивительно не сочетается с насмешливо-спокойным выражением глаз под тяжелыми веками и ртом с тонкими губами. Перед ним запотевший бокал шампанского. Его ручищи напоминают грелки с водой. Рядом с ним, медленно обрывая лепестки желтой розы, сидит телохранитель-филиппинец с мрачной курносой физиономией, наполовину скрытой полями шляпы. Киму очевидно, что перед ним профессиональный туфеи, наемный бандит. Толстенький китаец усаживается по другую руку от шефа, Ким продолжает стоять со стаканом виски в руке.

– Рад познакомиться, мсье Франк, – говорит Ду Юэшэн. – Не хотите ли присесть за столик вашего покорного слуги? Похоже, вы устали. Последнее время вам, должно быть, скверно спалось…

– Возможно, – отвечает Ким.

– Насколько мне известно, вы прибыли в Шанхай по просьбе мсье Леви на одном из его кораблей. – Ду Большие Уши задумчиво улыбается и продолжает: – Странный выбор. Вы могли бы сесть на самолет и добраться со всеми удобствами…

– В самолете меня укачивает, – отвечает Ким.

– Неужели, мсье?

– Могу поклясться.

– А знаете ли вы, что некоторые грузовые суда, принадлежащие нашему уважаемому другу мсье Леви, перевозят оружие, которым снабжают коммунистов, мечтающих завладеть Шанхаем?

– Не понимаю, куда вы клоните.

– О, мне очень жаль. Наверное, я выражаюсь непонятно, мой французский оставляет желать лучшего, – говорит гангстер, опуская глаза. Ким понимает, что, несмотря на бравый вид, костюм по последней моде и гладкую розовую кожу, ему намного больше лет, чем кажется с первого взгляда. – Но и ваш французский, мсье, также далек от совершенства. Потому что вы не француз, – так мне сказали.

– Вы правы. Я каталонец и испанец, и, поверьте, меня несколько утомило быть тем и другим одновременно. Так что терпение мое не беспредельно, особенно когда приходится терять время с головорезом, переодетым старой черепахой. Что вам от меня надо?

Не теряя фарфоровой улыбки, Ду Юэшэн отпивает глоток шампанского и отвечает:

– Не горячитесь, любезный друг. Вы позволите задать вам один вопрос? Зачем вы пожаловали в Шанхай?

– Предположим, я прибыл сюда, чтобы купить шляпу, такую как в «Шанхай Лили».

– У вас оригинальное чувство юмора, – улыбается Ду Большие Уши. – Думаю, мы поймем друг друга… Почему бы вам, мсье, не присесть за наш столик и не выпить бокал шампанского?

– Я люблю пить в одиночестве.

– Вам явно недостает вежливости, однако я не стану обращать на это внимание. Как бы то ни было, я собираюсь сделать вам одолжение.

– Извольте.

– Должен вас предупредить, что вам лучше поскорее уехать из Шанхая.

– Об этом и не мечтайте.

– Вы, мой бесценный друг, слишком категоричны. – Ду любезно улыбается. – Мечтать – дело хорошее. Попробуйте на досуге.

– Я давно утратил эту привычку.

– Не верю. Если бы вы говорили правду, вас бы сейчас в Шанхае не было. Ну да ладно. Может, вы хотя бы поужинаете со мной? Есть змеиный суп, лотосовые корни, ю-лай. Вы знаете, что это такое?

– Свиной язык Нет уж, спасибо.

– Вижу, вы делаете успехи в моем языке… Короче говоря, хотите добрый совет, мсье? – Его тон становится более жестким.

– Можете себя не утруждать.

– Предупреждаю, мсье: вы лезете на рожон.

– Не имею привычки лезть на рожон, – холодно отвечает Ким. – Но уж если придется, знайте: я пойду до конца.

Оркестр заиграл «Амаполу», и внезапно из потаенного уголка памяти перед глазами Кима возникает твоя мама, которая словно в полусне медленно танцует в его объятиях, склонив голову ему на плечо: она любила эту песню и частенько напевала ее, словно песня спасала ее от жестокого и равнодушного мира. Ду Большие Уши пристально рассматривает лицо Кима и добавляет более мягко:

– А теперь слушайте, что вам следует делать, мсье Франк. Завтра утром вы сядете на самолет и через Японию вернетесь во Францию.

– Я же сказал, что в самолетах меня укачивает.

– Тогда плывите на корабле. Существует множество способов уехать из Шанхая, мсье, важно одно – чтобы человек сделал это добровольно и его не пришлось… выставить вон. – Он снова улыбается, опустив тяжелые веки. – Вам все ясно?

– Почему вы настаиваете, чтобы я уехал, Ду?

– В Шанхае и без вас довольно коммунистов.

– Омар тоже так думает?

– Не знаю, что на уме у этого достопочтенного господина, – говорит Ду, и его улыбка исчезает. – Он мне не друг.

– Правда?

– Спросите его об этом сами, если вам угодно.

– Значит, у меня ложные сведения.

– Несомненно, – отвечает Ду. – Рад, мсье, что мы с вами поговорили. Вы учтете мой совет?

– У меня другие планы, и мне некогда терять время с такими субъектами, как вы, – говорит Ким. И добавляет: – Цзяси-чжэнь-цзу.

Это выражение китайцы используют, когда кто-то пытается тебя надуть и начинает ломать комедию.

– Чаншоу, – отвечает ему Ду. – Долгих вам дней, мсье.

Ким бросает последний взгляд на двух молодчиков, охраняющих Ду Юэшэн, поворачивается к ним спиной и возвращается обратно к стойке. Он вновь пересекает игорный зал, огибает танцплощадку под заключительные аккорды «Амаполы», и до него доносится неповторимый аромат светлых волос твоей мамы. Он расплачивается и покидает «Желтое небо».

Домой Ким возвращается пешком, и когда открывает дверь, на часах уже половина третьего. У него свой ключ, поэтому нет нужды будить Дэна, который, как обычно, оставил включенным свет в гостиной и на террасе. Раздеваясь в своей комнате, Ким думает о Ду Большие Уши. Почему он ему угрожал? Чьи интересы защищал?

В квартире жарко, и, прежде чем улечься спать, он принимает душ, потом, накинув халат, пересекает гостиную и выходит на террасу выкурить сигарету. За спиной раздаются шаги, он поворачивается и видит Дэна, который, не произнося ни слова, растерянно смотрит на него.

– Мсье чего-нибудь нужно…? – выдавливает наконец верный слуга.

Ким внимательно смотрит ему в глаза. На вопрос о здоровье госпожи Дэн, потупившись, отвечает, что та легла спать, как только Ким ушел.

– Она ужинала?

– Нет, мсье, у нее не было аппетита.

Дэн смущенно смотрит в пол, словно хочет что-то добавить, но в конце концов молча уходит.

Ким плохо спит и просыпается на рассвете. В окно видно, как из-за моря поднимается ослепительно красное солнце. На кухне, выпив чай, он вспоминает, что оставил сигареты на террасе, и направляется туда, но там их нет и в его комнате тоже. В поисках сигарет он четырежды пересекает просторную гостиную и каждый раз на несколько секунд замирает и осматривается: мягкие диваны и шелковые подушки, рояль, высокая витрина с коллекцией вееров и фигурок из стекла и нефрита, растения с блестящими зелеными листьями, длинные гардины; он не может избавиться от ощущения чужого присутствия, словно кто-то невидимый внимательно следит за ним; в нем крепнет твердая уверенность, что в гостиной появилось нечто, чего не было раньше. Крышка рояля откинута, клавиши немы, но ему кажется, будто они что-то ему говорят…

Сердце откликается раньше, чем разум. Он еще не понял, что его тревожит, но вот-вот поймет, потому что на этот раз это не просто предчувствие: в гостиной явно что-то не так. Еще миг – и он догадывается, в чем дело: на рояле в высоком бокале стоит желтая роза на длинном стебле, которой вчера, когда он вернулся, там не было. Она слегка увяла и потускнела – та самая желтая роза, что совсем недавно украшала один из столиков в «Желтом небе», а теперь она никнет, печально глядя на свое отражение в блестящей поверхности рояля, теряя загадочное очарование и сладкий аромат.