Текст книги "Красная королева"
Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо
Жанр:
Зарубежные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)
16
Больничная койка
Бабушка Скотт разочарована.
А Антонии все равно.
– Я разочарована, девочка, – говорит бабушка Скотт.
– А мне все равно, – отвечает Антония, не отрываясь от подпиливания ногтей.
Она находится в 134-й палате клиники «Монклоа». Айпад лежит на столе, а Антония пытается привести в порядок ногти, насколько это возможно. С освещением в 134-й палате дело обстоит не очень: либо тебе полумрак, словно из девятнадцатого века, либо выжженные глаза. К счастью, Антония привыкла рассчитывать на собственные средства: из дома она привезла настольную лампу. На самом деле она привезла и много всего другого. Для начала почти всю свою одежду. А также комод, утюг, кофеварку Nespresso и неопределенное количество косметики и предметов гигиены – ими теперь почти полностью заставлен пол в ванной. Пройтись по нему – все равно что сыграть в сапера, разве что с антицеллюлитными кремами.
Но ведь Маркос туда в ближайшее время не зайдет.
– Тебе нужно развеяться.
– Мы говорили про один вечер.
– Не помню я, что мы там говорили, – врет бабушка Скотт. – Но если ты так и будешь замыкаться в себе, ничего хорошего из этого не выйдет.
Когда ведешь с кем-то видеобеседу и при этом подпиливаешь ногти, преимущество в том, что ты можешь спокойно отвести взгляд и собеседнику ничего с этим не поделать.
– Я в порядке.
Это ее мантра с детства. Будучи из тех, кто все вокруг замечает (неверность отца, болезнь матери, которую та скрывала до тех пор, пока только и оставалось, что ее оплакивать; неловкость, что испытывал каждый, кто оказывался рядом с ней, маленькой странной девочкой), она всегда на удивление легко держала все в себе.
Правда, сейчас она говорит с бабушкой Скотт. А от бабушки мало что можно скрыть. Она настолько проницательна, что способна прийти к следующему заключению: проводить почти все время в больничной палате своего коматозного мужа, не иметь при этом источников средств к существованию и ни с кем не общаться – плохо для ее внучки. И ведь она сама это поняла, без чьих-либо подсказок.
Вот она, мудрость старейшин.
– Смотри мне в глаза, когда я говорю с тобой, девочка.
– У меня тут с ногтями беда, – отвечает Антония, которая допилила уже почти до костей.
В какой-то короткий, но сладостный миг Антония думает, что бабушка сейчас сменит тему. Но нет. Она замолчала лишь для того, чтобы отхлебнуть чая дарджилинг (с тремя кусочками сахара) и проглотить масляное печенье. У нее диабет, но она живет по своим правилам.
– Уже прошло немало времени. Я терпела твои отговорки, твое самобичевание, твои слезы. Все, хватит. У тебя есть работа, в которой ты сильна. И благодаря которой ты можешь что-то изменить. Интересная работа.
Если бы все было так просто, думает Антония.
В одном бабушка права. Антония когда-то и представить не могла, что будет делать то, что делает (то есть делала раньше). Еще в школе не одно сложное задание не могло ее надолго увлечь. Любая отрасль знания, за которую она бралась, уже через пару недель становилась жутко скучной. В отличие от большинства сверходаренных учеников, тяготеющих к точным наукам вроде физики или математики, где ярче всего проявляются их интеллектуальные способности, Антония числа никогда не любила. Не потому, что они ей не давались. Она могла вычислить в уме за пару секунд квадратный корень из девятизначного числа.
В этом сложном возрасте, когда тело меняется, а мир вокруг становится огромным, многие люди думают, что никогда не смогут быть любимы. Антония, конечно, была в их числе. Но помимо этого она также переживала, что никогда не сможет найти занятие, которое ее действительно поглотит, которое заставит ее направить все свои умственные и душевные силы на выполнение определенной задачи.
Первое ее опасение не оправдалось: она встретила Маркоса.
Второе тоже: она встретила Ментора.
В обоих случаях это была история любви – хоть и разной. Маркос дал ей саму любовь, а Ментор – нечто, что она смогла полюбить. И разумеется, где любовь, там и огромные, нескончаемые страдания.
Те, что причиняешь ты, и те, что причиняют тебе.
– Бабушка, – говорит Антония, отложив наконец в сторону пилку и жидкость для снятия лака. – Я честно попыталась. Но это слишком тяжело. Прямо изнутри разрывает.
– Раньше ты могла.
– Раньше – это раньше, а сейчас – это сейчас.
– Когда это случилось с Маркосом…
– Это не само по себе случилось, бабушка.
– Перестань, – говорит бабушка Скотт, приподнимаясь с места и тряся перед экраном указательным пальцем. Решительно и грозно. Правда, при этом она не вполне понимает, где находится камера, и обвиняющий палец направлен не в ту сторону, так что эффект немного теряется. – Это не ты стреляла.
– Но все равно я виновата.
– Нет, неправда. Я понимаю, что то, что произошло с Маркосом, полностью выбило тебя из колеи. Но ведь нужно жить дальше. Не хочешь возвращаться на прежнюю работу? Прекрасно. Найди себе другую.
Антония не представляет себя ни в качестве официантки, разносящей кофе в каком-нибудь баре, ни в качестве преподавательницы языкознания – в соответствии со своей блестящей ученой степенью филолога, которую она получила исключительно для того, чтобы обрести свободу от отца.
Вот и остается теперь делать невозможный выбор.
Противопоставление, конфликт, альтернатива, сомнение, дилемма, тупик. Для этого-то и нужно филологическое образование. Благодаря ему ты можешь назвать кучу всяких синонимов для определения дерьмовой ситуации.
– Бабушка… – начинает было Антония.
И тут же замолкает, потому что возразить-то ей на самом деле нечего. Потому что каким бы пустым ей ни казалось ее существование, нужно продолжать жить. Знать бы только как.
– Уже прошло немало времени. Хватит прятаться ото всех, – договаривает бабушка.
И прерывает связь. Ее изображение исчезает с экрана айпада, и перед Антонией остается лишь собственное смущенное и растерянное лицо. Как раз то, что ей хотелось бы сейчас видеть в последнюю очередь.
Она выключает планшет. В последние три года ей как-то не очень нравится собственное лицо. С наступлением вечера она старается по возможности не смотреться в зеркало.
Уже прошло немало времени.
Антония разглядывает лежащего на кровати мужчину. Лицо, которое отличалось когда-то столь заостренными чертами, что от одного взгляда на него можно было порезаться, превратилось теперь в безжизненно-бледную восковую маску. Волосы – когда-то черные, длинные, густые – теперь блеклые и такие жидкие, что разлетаются от малейшего дуновения. Губы, те самые губы, которые, едва прикоснувшись к ней, вызывали kilig (слово, означающее на тагальском языке «ощущение порхающих в животе бабочек в момент счастья») теперь сухие и потрескавшиеся. А от его некогда твердых и жилистых мышц осталось лишь жалкое подобие, на которое больно смотреть.
Антония берет его руку и успокаивается.
Руки остались прежними. Они уже не орудуют резцом, не откидывают с ее лица непослушную прядь волос, не сжимают ее груди, не укутывают ее, когда она скидывает во сне одеяло – но это те же самые руки. Узловатые пальцы, квадратные ладони. Руки мужчины, руки скульптора.
От него, от ее любимого Маркоса, по которому она так тоскует, остались лишь эти руки и сильное сердце. Сердце, продолжающее выбивать 76 ударов в минуту. Иногда она подолгу смотрит на электрокардиограф, слушает это бесконечное удручающее бип-бип-бип до полного изнеможения, пока ее не одолевает сон и она не засыпает на кушетке, ставшей ее единственной постелью за последние тысяча сто шестнадцать ночей. Затем, с наступлением дня, Антония возвращается в свою квартиру, из которой она вынесла абсолютно все, что напоминает ей о муже. Чтобы побыть одной и выполнить свой ритуал. Ритуал, позволяющий ей оставаться в здравом уме. Три минуты в день, только три минуты, в течение которых она позволяет себе подумать об освобождении – от страданий, от вины и от оков своего неординарного склада ума.
Антония Скотт позволяет себе думать о суициде только три минуты в день. После предыдущей бессонной ночи у нее нет ни сил, ни желания идти домой, чтобы потом снова возвращаться к Маркосу, так что она решает выполнить свой скудный норматив по самоуспокоению прямо в палате.
Она снимает туфли.
Садится на пол в позу лотоса.
Закрывает глаза.
Выдыхает.
В дверь стучат.
17
Сэндвич микст
– Как-то ты плохо выглядишь.
Инспектор Гутьеррес стоит, улыбаясь, на пороге палаты. В руке у него пластиковый стакан с кофе из автомата. Элегантный итальянский костюмчик из тонкой шерсти настолько помят, что кажется, будто шерсть так и не состригли с овцы. Волосы на макушке стоят торчком. Выглядит Джон как человек, который спал в машине, потому что он и правда спал в машине.
– Как ты меня нашел? – спрашивает Антония.
– Я, может, и не самый умный человек на свете, но все же я как-никак полицейский.
– Я просто хочу побыть одна.
– А я просто хочу с тобой поговорить.
– Тебе нельзя сюда заходить.
– А я и не собирался. Ненавижу больницы.
– Никто не любит больницы.
Антония захлопывает дверь у него перед носом.
Джона так и подмывает постучать снова, но все же ему хватает ума сесть и подождать ее на скамье рядом с кулером. Он решает скоротать время за чтением плаката, напечатанного изящным шрифтом Comic Sans. Плакат сообщает о том, что внутрибольничные инфекции являются третьей по частоте причиной смерти в Испании, и призывает пользоваться настенным диспенсером с антисептическим гелем. Джон нажимает на рычаг диспенсера, который – ну разумеется – оказывается пуст.
Антония выходит через несколько минут. Она надела туфли и перекинула через плечо свою сумку-почтальонку.
– Пошли в кафетерий.
Джон молча следует за ней вниз по лестнице. У полицейских есть свои уловки. Например, когда последние три ночи ты спал в среднем по три часа пятнадцать минут, можно предоставить возможность говорить другим.
Антония садится за стойку. Официант встречает ее дежурной улыбкой, как, видимо, всех завсегдатаев, и молча приносит ей банку диетической кока-колы и стакан с одним-единственным кубиком льда.
– Что для вас? – спрашивает он Джона.
– То же самое, только с чистым стаканом, пожалуйста.
Официант бросает на него убийственный взгляд и тщательнейшим образом осматривает вынутые из посудомоечной машины стаканы, чтобы выбрать самый мутный.
– Принеси нам два микста с яйцом, Фидель.
– Ты всегда здесь ешь? – спрашивает ее Джон.
– Ужинаю всегда. Обедаю обычно дома.
Инспектор вспоминает валявшиеся у входа в ее квартиру контейнеры с засохшими остатками пищи и брезгливо морщится. Когда приносят сэндвич микст, Джон убеждается в том, что эта больница верна своим традициям. Сервировочную доску, судя по всему, не мыли с церемонии открытия.
– Немного овощей тебе бы не повредило.
В ответ Антония лишь саркастически обводит взглядом все его сто девятнадцать килограммов, под которыми потрескивает табуретка. На это требуется время.
– Я не толстый, а просто крепкий. Хотя я кое в чем тебе признаюсь, – говорит Джон, понижая голос, словно собираясь открыть ей великую тайну. – Я люблю поесть.
– А я вот к еде равнодушна. У меня аносмия.
Джон вопросительно поднимает брови.
– Это значит, что у меня отсутствует обоняние.
– То есть как, вообще, что ли? Это как при насморке?
– У меня это врожденное. Я чувствую только очень ярко выраженные вкусы, наприме, сладкого или соленого. А все остальное для меня на вкус как картон.
– А когда ты режешь лук? Ты не плачешь?
– Плачу, как и все. Тут дело не в запахе, просто при нарезании лука выделяется сера и ее молекулы вступают в реакцию со слизистой глаз, образуя при этом серную кислоту.
– Ни хрена себе! – говорит инспектор. На полном серьезе. И будучи добродушным простаком, не особо-то размышляющим в моменты умиления, он берет и, сам того не замечая, сжимает руку Антонии своей огромной лапищей.
Джон не то чтобы большой фанат видео с котиками, но некоторые ролики его забавляют: а именно, те, в которых придурочные хозяева незаметно кладут позади кота огурец, а кот, обернувшись, в ужасе подпрыгивает на полметра. Он инстинктивно путает огурец со змеей.
Реакция Антонии на прикосновение Джона примерно такая же. Табуретка с грохотом валится на пол. Полдюжины посетителей кафетерия поворачиваются в их сторону.
– Прошу прощения, – пытается извиниться Джон. Он наклоняется поднять опрокинутую табуретку одновременно с Антонией, и они сталкиваются лбами.
Идиот, идиот, идиот. Тебе же сказали никогда до нее не дотрагиваться.
– Никогда до меня не дотрагивайся, – говорит Антония, хватаясь за ушибленное место. – Господи, какой же у тебя крепкий лоб, я как будто об стенку ударилась.
– Каждый использует голову по-своему. Я вот своей вышибаю двери.
– Да я уж поняла.
Фидель приносит несколько кубиков льда, завернутых в салфетку. Только для нее, разумеется. Джону тоже больно, но из гордости он решает для себя не просить.
Кажется, случившийся инцидент не отбил у нее аппетита. Прикладывая одной рукой ко лбу лед, она продолжает уминать свой сэндвич. А заодно и картошку фри, которую принесли в пакетике в качестве гарнира. И заказывает себе еще кока-колы.
Тактика промедления. Она ждет, что я начну говорить, думает Джон. Но в соревновании по упрямству выиграть у баска не так-то просто.
И он тоже молчит, интеллигентно откусывая от своего жирного сэндвича по маленькому кусочку.
– Ладно, что ты хочешь? – спрашивает Антония, устав ждать.
– Эх, детка, если честно, я хочу вернуться домой к матери, которая меня уже достала сообщениями в «Ватсапе» про то, что мне нужно приехать и помочь ей передвинуть комод. Каждый раз, когда я вижу ее статус Печатает… я уже заранее знаю, что примерно через полчаса получу нагоняй.
– Она болеет?
– Разве что чрезмерной привязанностью ко мне. Хочет, чтобы я отвел ее в «Бинго Аризона»[13]13
Развлекательный центр, где проводятся азартные игры (в частности «Бинго»).
[Закрыть]. А то одной ей там стыдно выкрикивать номера.
– Ну, поскольку я не собираюсь продолжать расследование, твоей маме недолго осталось по тебе скучать.
Джон кивает, устало улыбаясь.
– Твой друг конспиратор меня отпустил, – говорит он.
И это правда. Ментор сказал ему, что он больше не обязан оставаться. Правда, кое-что к этому добавил. И это кое-что полностью меняет дело.
Антония смотрит на него с подозрением.
– Тогда зачем ты пришел? Попрощаться?
– Нет. Я пришел узнать, что хочешь ты.
– Я тебе уже говорила. Остаться здесь с мужем. И прежде чем ты хоть что-то скажешь, – добавляет она, заметив в его глазах вопрос, – хочу тебя предупредить, что у меня нет желания говорить на эту тему.
– Понимаю. А как же Альваро Труэба?
Она думает очень долго – по ощущениям так недели полторы. Затем подносит ко рту стакан, словно собираясь залить свою неспокойную совесть. Только вот в стакане у нее кока-кола лайт, так что как в кино вряд ли получится.
– Это не моя проблема. Мальчик мертв, и этого не изменить.
– А тот, кто его убил, гуляет на свободе.
– Возможно, мы больше никогда не услышим об этом преступнике.
Джон громко шмыгает носом и отводит взгляд в сторону.
– Что ж, ладно, раз ты так думаешь…
Он достает из кармана пиджака фотографию. Кладет на стойку. На снимке крашеная блондинка с большими карими глазами и выдающимися скулами. Лет тридцати с небольшим. Обычная внешность выпускницы университета, которая находится в начале своего карьерного пути и уже добилась определенного успеха. В камеру она не смотрит, и при этом в ее улыбке сквозит некая сдержанная робость. Чувствуется также и душевная теплота, правда, еще более сдержанная.
Антония сразу понимает, что где-то уже ее видела. И тут же вспоминает, где именно. В глянцевом журнале, на который она как-то наткнулась, гуляя по больнице. Женщина верхом на лошади, светлые брюки, сосредоточенное лицо.
– Это та, о ком я думаю?
– Карла Ортис, – тихо подтверждает Джон, убедившись, что официант отошел к другому концу барной стойки и уставился в телевизор, по которому идет футбольный матч. – Наследница самого богатого человека на свете.
Антония несколько раз моргает, переваривая информацию. А затем издает тяжелый вздох, словно пытаясь выдохнуть из себя все свое чувство обреченности.
– Ее… ее нашли?
– Нет. Нам известно, что она пропала вместе со своим водителем и любимой лошадью. Вчера днем она выехала на машине из Ла-Коруньи по направлению к Мадриду и так и не доехала.
– Может, она попала в аварию.
– Ее отец получил звонок от похитителя сегодня рано утром.
В глазах Антонии начинают двигаться крупнотоннажные грузовики. Джону уже знаком этот взгляд. И он терпеливо ждет.
– Возможно, это наш индивид.
Она не сказала «тот же самый», думает Джон. Она сказала «наш». Тот, которого подкинула нам чертова судьба. Вот ехал бы я сейчас обратно в Бильбао, и по хрен на все.
Ему уже не нужно задавать ей вопрос, но он все равно его задает.
А Антония Скотт дает ему единственно возможный ответ.
Часть вторая
Карла
Ложь завоевывает пространство,
и городским мелким рыбешкам
становится сложно увидеть хоть что-то
сквозь замутненные стекла аквариумов.
Хоакин Сабина / Панчо Варона
1
Затруднение
– Нам нужно обдумать, как лучше приступить к делу, – говорит Ментор.
Он назначил им встречу на площади Парижа, в скверах около здания Верховного Суда. От скверов тут осталось одно название: кроме четырех кое-как высаженных живых изгородей, здесь торчат исключительно камни. Ментор ждал их на скамейке у фонаря. Уже давно стемнело, и на площади кроме них только один мужчина с собакой, беспрестанно обнюхивающей землю.
– А что тут обдумывать? – удивляется Джон. – Мы поднимемся, поговорим с ним и приступим к работе.
– Боюсь, что тут могут возникнуть некоторые затруднения.
– Там будет кто-то еще, – говорит Антония.
И это не вопрос.
Ментор удрученно разводит руками.
– Сеньор Ортис позвонил одному нашему человеку, а этот человек позвонил нам. Но его адвокат занервничал и заразил его своей нервозностью. Так что люди из ОБПВ сейчас там, а нервничаю теперь я.
Отдел по борьбе с похищениями и вымогательствами национальной полиции, думает Джон, чувствуя при этом укол зависти. Элитное подразделение. Крутые парни, профессионалы.
– И что теперь? Пусть сами во всем разбираются, а мы пойдем домой?
– Мы будем работать так же, как работали раньше, еще до вас, инспектор Гутьеррес. Вы будете стоять в сторонке и не мешать. И держать рот на замке.
– В каком смысле? – с недовольством в голосе спрашивает Джон.
– В том смысле, что про другой, предыдущий, случай мы ничего не знаем, – поясняет ему Антония.
То есть типа убийства мальчика в Ла-Финке просто-напросто не было. Ну а что, почему бы подразделению, созданному для борьбы с конкуренцией и утаиванием информации между разными отделами полиции, не пойти старым путем.
– Нет никакого другого случая. Этот случай – единственный, – подтверждает Ментор, делая ударение на слове единственный. – Понятно?
Антония кивает, и Джон нехотя следует ее примеру. Если их подозрения подтвердятся и за исчезновением Карлы Ортис и убийством мальчика действительно стоит один и тот же человек, им придется играть по установленным правилам.
– Вы не пойдете с нами? – спрашивает он Ментора.
– Мне нужно сделать пару звонков. Будьте осторожны и не болтайте лишнего. А да, кстати, Скотт…
Антония смотрит на него.
– …я рад, что ты вернулась.
Антония отворачивается, не ответив ни слова. Когда она отходит, Ментор протягивает Джону крошечную металлическую коробочку.
– Что это? – спрашивает Джон, потряхивая ею в воздухе. – Звучит как маракас.
– Возьмите с собой. Это для нее.
– Таблетки? И когда я должен их ей выдавать?
Ментор подмигивает ему.
– Когда она попросит.
Квартира находится в паре минут ходьбы, на улице Генерала Кастаньоса. Верхний этаж, тысяча квадратных метров, отделанных по высшему стандарту архитекторами студии Энрике Баррера[14]14
Современный испанский архитектор и дизайнер.
[Закрыть]. Роскошная и уютная гостиная. И Джону даже не нужно подниматься, чтобы все это увидеть, достаточно щелкнуть пару раз в поисковике на телефоне, пока они стоят внизу у домофона и ждут, что им откроют. Некоторые фотографии размещены на сайте известного гламурного журнала. А остальные – в «Инстаграме» Карлы Ортис.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
