Текст книги "Красная королева"
Автор книги: Хуан Гомес-Хурадо
Жанр:
Зарубежные детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Карла открывает дверь «порше». Мужчина бросается на нее, но не успевает. Дверь захлопывается за спиной, словно голодная пасть, но Карла уже снаружи, она падает ладонями на землю. Твердо стоять на ногах не получается, плоские подошвы туфель скользят по неровной поверхности.
Не падай, только не сейчас.
Если упадешь, он тебя поймает.
Карла спотыкается, мышцы ослабли после стольких часов сидения в машине, но ей удается собрать необходимые силы для бега. Шаг, еще шаг – это все, что нужно делать, бежать, как можно дальше отсюда. К ней тянется рука.
Внезапно слышится треск.
Тело Карлы словно парализует, воздух застревает в горле.
Пальцы мужчины вцепились в ее шарф (то, что она услышала, – был треск рвущейся ткани, а не хруст шеи, как она с ужасом подумала). Ее тянут назад.
Карла делает резкий поворот вокруг своей оси. По воле случая она поворачивается слева направо, по часовой стрелке, и ее тело оказывается на свободе, а шарф остается в руках человека с ножом. Тот бросает его на землю и бежит за ней вдогонку.
– Иди сюда, – слышится за спиной утробный голос.
Карла обегает фургон с Мэгги (услышав ее шаги, лошадь тут же начинает ржать) и бросается в обратном направлении, оставляя преследователя по ту сторону прицепа. С другой стороны только шоссе, идти некуда, да и далеко ей не убежать в этих туфлях на плоской подошве, можно сказать, сандалиях. Снять их – тоже не выход. На дороге полно песка и камней, пыльно и сухо. Без туфель она бы стерла ноги в кровь за считаные секунды, и ее преследователь – сильный, длинноногий, в устойчивой обуви – сразу бы ее догнал.
В Конном центре горит свет.
Посмотри туда, идиотка,
слышит она голос в своей голове, и это голос ее матери, хотя такого быть не может, потому что ее мать умерла одиннадцать месяцев назад.
Карла бежит, оставляет позади себя машину и вдруг видит впереди светящийся жезл, как раз на пути к Конному центру. Непонятно, как он смог оказаться здесь так быстро. Она вновь меняет направление, бросается с обочины дороги к деревьям, тут же чувствует, как ветки кустарника больно хлещут ее по икрам, и жалеет – не в последний раз, – что надела сегодня платье, а не джинсы.
Слишком поздно. Ткань цепляется за ветку, и Карла летит вперед, взмахивая руками. Падение останавливает ствол дерева, на который она налетает лицом. Слышится хруст. Она не может сдержаться и испускает стон.
Из носа идет кровь. Хлещет.
Я его сломала. Боже, как больно.
Она стискивает зубы.
Иди дальше.
За спиной раздаются шаги мужчины – тяжелые, неумолимые; он заходит в лес. Но теперь у Карлы есть преимущество: расстояние в несколько метров и темнота, благословенная темнота. Она прячется за деревом – каменным дубом, – чувствует спиной его морщинистую плотную кору. Руки перепачканы в смоле, в ноздри льется пряный древесный запах. Она пытается сообразить, что делать дальше.
Я позвоню в полицию.
Но телефон остался в машине, под сиденьем
Я возьму палку и неожиданно на него нападу, застану его врасплох.
Он гораздо выше тебя
Тогда я добегу до прицепа, сяду верхом на Мэгги, пришпорю ее и поскачу быстрее ветра.
Он отрежет тебе дорогу раньше.
И к тому же тебе нужно будет время,
чтобы открыть задвижку
и помочь Мэгги выйти. И даже если
тебе удастся забраться на нее без седла
с первого раза, не соскользнув,
даже если тебе удастся
удержать равновесие, он может
сесть за руль «порше» и догнать тебя
гораздо раньше, чем ты отыщешь в темноте
главную дорогу.
Голос, похожий на голос ее матери, не оставил ей выбора.
Ты должна идти к Конному центру
и просить помощи.
– Иди сюда, – повторяет мужчина. – Иди сюда.
Все ближе и ближе.
Луч фонарика, словно хищное щупальце, рыскает среди деревьев.
Карла наклоняется и вслепую ощупывает землю. Почва. Сухие ветви, раздирающие ей пальцы. Нечто густое, что она предпочитает оставить неопознанным. Шишка – нет, не годится. Наконец ее рука сжимает маленький пористый камень.
Человек с ножом уже совсем рядом с ней. Она даже слышит его хриплое прерывистое дыхание.
Карла бросает камень в противоположном направлении, как можно дальше. Получается не очень. Стук раздается на ничтожно малом расстоянии.
Это единственное преимущество, что у тебя есть, используй его.
Человек с ножом поворачивается, и луч фонарика теперь жадно исследует пространство ближе к прицепу. Карла решает снять туфли, она знает, что будет больно, очень больно, но так ей легче будет идти бесшумно, а сейчас это единственный шанс спастись. Пригнувшись, она начинает двигаться в сторону Конного центра. Каждый шаг становится душевной пыткой; ей кажется, что любое ее движение отдается эхом по всему лесу, так и зазывая преследователя: я здесь, лови меня!
К душевной муке присоединяется физическая боль, когда сосновые иголки, плотным ковром лежащие на земле, начинают впиваться в подошву и в нежную чувствительную кожу между пальцами. Парадоксальным образом всю – общую, накопившуюся боль вытерпеть оказывается легче, чем боль сиюсекундную, от каждого конкретного укола. И Карла позволяет адреналину взять над собой верх. Как порой случается в моменты сильнейшего стресса, ее сознание наполняется абсурдной ясностью и Карла мысленно переписывает фразу, выученную в университете.
Один укол – трагедия, тысяча уколов – статистика.
Через двадцать метров деревья заканчиваются, а там уже рядом стены Конного центра, совсем рукой подать, за склоном, заросшим сухими кустарниками и заваленным остатками строительных материалов.
Там нет прохода. Нет дверей.
Тебе нужно будет обойти с другой стороны.
Но мне негде будет прятаться. Он меня увидит.
Рядом с ближайшим к ней углом стены лежит несколько металлических балок и мешков песка. Если она до них добежит, то сможет использовать их как прикрытие, прежде чем свернуть за угол.
Метров восемьдесят. Может, меньше. В университете ты пробегала их за двенадцать секунд. Победный спринт, руки согнуты под прямым углом, пальцы вытянуты, ветер в лицо.
Карла ощупывает свои босые стертые, израненные ноги. Выдергивает несколько иголок, не все, некоторые слишком глубоко ушли под кожу и сломались, ей нужен будет пинцет, чтобы их вытащить, а еще горячая ванна, антисептик и куча пластырей.
Когда я буду дома. Когда я буду дома. Я буду сегодня дома. Я смогу сегодня обнять сына.
Она чуть приподнимается и оглядывается: человека с ножом и след простыл. А вдруг она упустила его из вида? А вдруг он устал и пошел домой? А «вдруг не станешь друг».
Медленно, осторожно ступая, она выходит на дорогу и тут же каждой клеточкой своего тела понимает, что коварный настил из сосновых иголок – это просто рай по сравнению с этой каменистой почвой, от которой подворачиваются лодыжки, а в мозг врываются сигналы резкой боли, едва ее кожа соприкасается с пористыми острыми камнями. Каждый шаг – это три этапа боли. Первый этап – предчувствие боли, когда она только заносит ногу. На втором этапе она чувствует боль от уже имеющихся ран, когда ее нога лишь слегка касается поверхности земли. И, наконец, третий. Настоящая, реальная боль, когда она опирается на ногу всем своим весом и когда ей приходится изо всех сил стискивать зубы, чтобы не закричать.
Еще пятьдесят метров.
Двадцать метров.
У меня получится.
И в этот момент до сих пор неподвижный, направленный на стену свет от фар «порше» начинает двигаться. Карла ускоряет шаги, черпая последние силы из глубины своего непоколебимого, почти физического желания быть сегодня снова дома рядом с сыном.
Машина трогается с места, и фары освещают Карлу в тот момент, когда она добирается до мешков с песком. Она прячется за ними, приседая на корточки.
Он меня не видел. Он не мог меня видеть.
Машина подъезжает ближе и останавливается.
Карла слышит, как открывается дверь.
– Иди сюда, – говорит человек с ножом. Он от нее максимум метрах в шести. – Иди сюда, а иначе я выведу твоего коня и отрежу ему голову.
Это кобыла. Кобыла. Ее зовут Мэгги.
Карла сворачивается в комок, прижимается головой к мешкам с песком, словно пытаясь слиться с ними и исчезнуть. Но нет, такого не произойдет.
– Иди сюда, – повторяет человек с ножом. – Прямо сейчас. Или я отрежу голову твоему коню.
Карла сжимает кулаки и кричит от страха и отчаяния.
Не делай этого. Это всего лишь лошадь,
говорит голос ее матери.
Я не могу позволить ему причинить ей боль. Она часть нашей семьи.
она встает на ноги, а человек с ножом уже совсем рядом, он склоняется к ней, хрипло дыша, протягивает свои сильные руки, и Карла чувствует, как к ее шее прикасается металл, и мир вокруг исчезает.
14
Фургон
– Ладно, – говорит Джон. – Начнем с того, что нам известно.
Джон и Антония сидят в МобЛабе, сверяя свои заметки, в то время как доктор Агуадо (уже без комбинезона, в обычных джинсах и свитере) работает на своем макбуке. Она слушает в наушниках музыку на очень высокой громкости, какой-то иностранный рок – Джон точно не может определить.
Внутри фургона достаточно места для того, чтобы четверо могли спокойно работать. Через открытую дверь Джон видит, как Ментор организует команду из трех человек в синих комбинезонах: те только что приехали в точно таком же черном фургоне без окон. Они вытаскивают металлические ящики и пластиковые пакеты, а затем складывают их кучей на белой плитке тераццо перед гаражом особняка. Хоть Джон и не прислушивается к тому, что Ментор им говорит, и так понятно, какое задание будет дано новоприбывшим: убрать все следы того, что произошло в доме.
– Мальчик исчез в школе до окончания уроков. Родители почти сразу же обратились за помощью, не привлекая к делу всеобщего внимания.
– Убийца говорил с ними, – добавляет Антония. – А после этого и до вчерашнего утра, когда труп мальчика как по волшебству оказался в родительской гостиной, – ничего. С чего бы ты начал, если бы это было одним из расследуемых тобой дел?
Джон горько улыбается. Дела, которые он расследует, – это поножовщины на почве наркотиков, пропавшие проститутки (хорошо, если просто ушли на другие пастбища, а не в мир иной); машины, угнанные тут и обнаруженные там (уже сгоревшими). Дерьмовые жизни – дерьмовые поступки.
– Я такие дела обычно не расследую.
– Хотя бы попробуй.
Инспектор Гутьеррес набрасывает список. Финансовые отчеты родителей; выписки по счетам и кредитным картам; родственники, друзья, окружение; телефон, компьютер парня; допрос потенциальных свидетелей. Вот с чего бы он начал.
– Все это бесполезно, – заявляет Антония. – Его родители – не обычные люди. Их финансовые отчеты поглотили бы нас на несколько месяцев. Свидетелей нет, кроме учителя, который говорит, что мальчик ушел с урока в туалет.
– Возможно, кто-то что-то видел, но не рассказал. Мало ли. Мы могли бы пойти в школу.
Антония показывает на улицу, туда, где Ментор, жестикулируя, дает распоряжения.
– Он тебе не позволит. Мы так не работаем. К тому же, если мы приедем в школу, то уже спустя шесть минут какой-нибудь ученик выставит нашу фотографию в «Инстаграм». А спустя пятнадцать минут появятся журналисты.
Джон с досадой хлопает себя по бедру.
– Секретность не поможет найти убийцу мальчика. Так дела не делаются.
– Это в полиции так дела не делаются. Но мы не полиция. Полиция медлительна, надежна и предсказуема. Она как слон, который наклоняет голову, намечает себе цель и идет к ней, все сметая на своем пути. Мы – другое дело.
А я вот полицейский, думает Джон. Медленный, надежный. Но я не слон, я же не толстый.
Он переводит взгляд в ту же сторону, что и Антония: та вновь показывает ему на дверь МобЛаба и на ждущего снаружи человека, который теперь говорит по телефону.
Разочарованный Джон не хочет с ней соглашаться. Ему словно привязали к ногам гири и кинули прямо в одежде в Нервьон.
– Не уверен, что хочу играть в вашу игру.
– А я тебя ни о чем не просила, – говорит Антония. – По мне, так можешь уйти в любой момент.
– Да я бы с радостью.
– Если ты сейчас здесь, то лишь потому, что совершил ошибку.
Возможно, даже мышь, над которой с гулким щелчком захлопнулась ловушка и которая лежит с проломленной спиной, так и не добравшись до сыра, могла бы лучше, чем Джон, понять ту злую шутку, что судьба решила с ней сыграть.
– Ладно. Значит, мы не слон. А кто мы тогда?
– Мы берем то, что у нас есть, и выкручиваемся.
– А что у нас есть?
Антония вновь прокручивает в голове все имеющиеся элементы один за другим. Труп, над которым ловко поработали, не оставив при этом следов. Нарочитая театральность преступления. Вещи из дома, которые убийца использовал для исполнения своего извращенного замысла.
Она представляет, как убийца усаживает тело на диван, как он движется, словно тень, действуя с невероятной точностью. Как он проникает в закрытый охраняемый район и затем незаметно уходит.
– Когда один человек убивает другого, это всегда чревато жутким беспорядком, – говорит Антония. – Повсюду кровь. Опрокинутые стулья, сломанная мебель.
А еще выбитые зубы, стекла и разбросанные бутылки, думает Джон. Он-то не раз видел, что бывает, когда человек человеку волк.
– Но сейчас у нас обратный случай. Ты сказала, что мальчика убили где-то в другом месте и поэтому нет никаких следов.
– Ни отпечатков, ни волос, ни текстильных волокон. Да и паспорта на кухонном столе он не оставил.
– Это было бы очень мило с его стороны.
– Но ты ошибаешься, кое-что у нас все-таки есть. Мы знаем, что он оставил некое послание, ну или хотя бы у нас есть веские причины так думать. Масло на волосах мальчика.
– Двадцать третий псалом. Религиозный мотив?
– Не знаю. Но очевидно, что он очень старался донести это послание и у него получилось не допустить при этом ошибок. И именно этот факт и позволяет нам сделать о нем некоторые выводы. Вот взгляни.
Антония открывает на своем айпаде фотографию и показывает ее Джону. Не слишком-то милый кадр.
– Какой-то старый случай? – спрашивает Джон, стараясь не отвести тут же взгляд.
– Из самых первых.
На фотографии запечатлена мертвая женщина в спальне. Постельное белье разворошено и запачкано темными пятнами. Лицо жертвы накрыто наволочкой.
– Серийный убийца. Это было в Севилье несколько лет назад. Когда мы его поймали, на счету у него были три жертвы. Эта третья, но все убийства были друг на друга похожи. Убийца был хозяином придорожной закусочной в Эсихе.
– Как же, Ножничный Убийца. Помню-помню. То есть это ты его поймала? – спрашивает Джон, внезапно проникаясь уважением.
В ответ Антония загадочно улыбается, будто Мона Лиза.
– Со времен института у него были судимости за сексуальное насилие и жестокое обращение. Ужасные истории, и тем не менее он оставался на свободе.
– До тех пор, пока этот ангелочек не решил поднять планку.
– Он был хитрым типом. Заметал следы насколько это было возможно и поэтому сумел перейти от первой жертвы к последующим. Если в Испании не так много серийных убийц, так это потому, что большинство из них допускают ошибки и их ловят, прежде чем они переходят к жертве номер два. Этот был умен. И тем не менее посмотри на этот снимок.
– Кошмар.
– Полный хаос. Когда он добивается объекта своих желаний и наслаждений, его охватывает неистовость. Порезы на ее теле сделаны неровно: он явно колеблется, прежде чем вонзить в нее ножницы. А когда дело сделано… его терзает чувство вины и угрызения совести.
– И поэтому он накрывает ей лицо, – говорит Джон, показывая на фотографию.
Антония дотрагивается до руки доктора Агуадо. Та снимает наушники и вопросительно смотрит.
– Будьте добры, покажите нам на экранах фотографии с места преступления.
Судмедэксперт кивает и щелкает мышкой. Секунду спустя на всех семи тридцатидюймовых мониторах, покрывающих одну из стен МобЛаба, начинается слайд-шоу из фотографий, сделанных Агуадо. Гостиная, комнаты и, разумеется, диван с сидящей на нем жертвой.
– Что ты видишь? – спрашивает Антония.
– Нет ни чувства вины, ни угрызений совести.
Антония замолкает. Ее взгляд застывает на фоторяде – только зрачки перескакивают с одной фотографии на другую. Джон терпеливо ждет, но при этом чувствует, что что-то не так. В глазах Антонии вновь появился тот самый дрожащий блеск, как тогда, когда она осматривала труп, сидя на корточках в гостиной.
– С тобой все в порядке?
Спустя целую вечность Антония, кажется, наконец слышит вопрос Джона. Но отвечает она на другой вопрос – тот, что задает себе сама.
– Это все сделано специально, – говорит она. – Это все не из-за…
Она говорит все медленнее и постепенно замолкает на середине фразы.
Как будто батарейки сели, думает Джон.
Доктор Агуадо тут же оказывается между ними и что-то протягивает Антонии. Та отстраняет ее руку.
– Нет. Мне надо подумать.
– Так будет легче.
– Я сказала нет. Уходите.
– Сеньора Скотт…
– Я сказала уходите, – говорит Антония твердым, царапающе-резким голосом. Словно алмазом по стеклу.
Доктор Агуадо встает и от явной неловкости принимается разглаживать складки на джинсах и вытягивать рукава свитера.
– Пойду узнаю, нужна ли Ментору помощь.
Джон дожидается, пока она выйдет из фургона, и только тогда придвигает свой стул вплотную к Антонии.
– Ты сказала, что все это сделано специально.
Антония смотрит на него, и по ее взгляду видно, как сложно ей облечь мысли в слова.
– Сам мальчик тут ни при чем. Это все затевалось ради другого. Ради власти.
– Власти? В каком смысле – власти?
– Убийца считает, что он все продумал. Но он ошибается. Он нам оставил два… два…
– Два чего?
Антония опускает голову. А когда вновь поднимает взгляд на Джона, по ее щекам катятся крупные слезы.
– Мне очень жаль. Я думала, что смогу. Но я не могу.
С этими словами она встает и выходит из фургона.
15
Самолет
Это всего лишь точка на утреннем небе.
Бомбардье «Глобал Экспресс 7000» вылетел из аэропорта Ла-Коруньи еще затемно, а снижение по направлению к Мадриду по плану должно начаться, как только рассветет. Впрочем, хозяин самолета – он же единственный пассажир на борту – увидит солнце в иллюминаторе раньше, чем жители испанской столицы.
– Сеньор, осталось две минуты, – сообщает ему по интеркому пилот.
Рамон Ортис не отрывает взгляд от бумаг, которые ассистент передал ему на трапе: там отчет о продажах за вчерашний день, проблемы с открытием нового магазина в Сингапуре и другие менее значительные вопросы. Он не может за всем следить, как ему хотелось бы, однако при этом он пустил слух – в который сам же затем поверил – будто ни одна, даже самая мелкая деталь не ускользает из-под его контроля. Ему нравится внезапно появляться в своих магазинах или неожиданно туда звонить, просить позвать менеджера (чье имя ему сообщают заранее) и затем болтать с ним обо всяких пустяках. Он знает, что тот расскажет потом об этом всем своим коллегам. Чтобы создать миф, много не надо.
К своим восьмидесяти трем годам Ортис преодолел длинный путь от сопливого мальчишки, который, чтобы добраться от школы до дома, проходил пять километров по заснеженной дороге, неся ботинки в руках, – лишь бы не испортить. Потому что других не было.
Путь от жесткой кожи тех ботинок до мягкой обивки из кордована, покрывающей сиденья его частного самолета, занял немало дней. Рамон оценивающе проводит ладонью по подлокотнику, впрочем, не без некоторой неловкости. Обивка превосходна, сомнений нет. И все же чрезмерная роскошь – даже после стольких лет – все еще остается ему чуждой. Как будто все это ему одолжили. Это его дочь Карла настояла на том, чтобы обить сиденья именно этой кожей, чтобы они были как диван «Честерфилд», который до сих пор стоит у него дома вот уже сорок лет – со времен открытия его первого магазина.
Рамон недовольно поморщился, когда узнал, что к счету за самолет в тридцать пять миллионов евро должны прибавиться еще сто тысяч. Но с Карлой спорить бесполезно. У нее на все один ответ:
– Ладно-ладно, ты станешь самым богатым человеком на кладбище.
И так, конечно, и будет. Вне зависимости от того, где его похоронят.
– Одна минута, сеньор, – говорит пилот.
Рамон дал ему указание всегда сообщать о восходе солнца. Он не хочет пропустить этот момент, будучи полностью поглощенным работой. Пилот, конечно, использует маленькую хитрость: самолет слегка набирает высоту, чтобы предсказание исполнилось с точностью до секунды. Таково еще одно преимущество самого богатого человека на земле (пока он еще на ней, а не под ней): возможность выбирать момент рассвета.
Он снимает очки для чтения, оставляя их висеть на шейной цепочке, и откидывается на спинку кресла, готовясь к зрелищу. Однако его тут же отвлекает вибрация на столике из красного дерева. Звонит его личный мобильный телефон, который подключен к вай-фаю благодаря бортовому устройству спутниковой связи. Дополнительные пятьдесят тысяч евро расходов и плюс к этому – пятьдесят евро за минуту разговора. Еще одна трата, на которую он согласился.
– Ты ведь не захочешь пропустить в полете важный звонок? – сказала ему тогда Карла.
Поскольку этот номер известен лишь очень узкому кругу людей, Рамон знает, что если на него звонят – значит, это что-то важное. Поэтому он с сожалением отводит взгляд от иллюминатора.
Звонят через ФейсТайм, без видео. С экрана его приветствует фотография Карлы. Странно, обычно она так рано не просыпается и уж тем более не звонит ему в такой час.
Он берет трубку.
– Что это ты не спишь в такую рань?
Голос, звучащий в ответ, – не Карлы.
– Доброе утро, сеньор Ортис.
– Кто это? Откуда у вас этот номер?
Низкий хриплый голос объясняет ему в мельчайших подробностях, откуда у него этот номер и почему он звонит через ФейсТайм его дочери.
– Послушайте, если вы хоть что-то ей сделаете…
– Уже сделал, сеньор Ортис. И сделаю еще. И вы не сможете мне помешать. А сейчас помолчите, – перебивает его незнакомец.
И Рамон Ортис слушает. И когда восходит солнце и озаряет его лицо, он этого не замечает, потому что внутри у него все погружается во тьму. И когда человек, похитивший его дочь, прерывает звонок, Рамон Ортис впервые в жизни не знает, что ему делать.
– Пять дней, – последнее, что он услышал.
Пять дней.
Несколько долгих минут Рамон Ортис ломает себе голову. Из-за нервного напряжения он даже не замечает, что они уже приземлились и что пилот приглашает его к выходу.
Рамон принимает решение. В своей записной книжке он ищет один номер. Номер, который так же, как и его собственный, очень мало у кого есть.
Он никогда не думал, что этот номер ему однажды придется набрать.
