Текст книги "Афинские убийства, или Пещера идей"

Автор книги: Хосе Карлос Сомоса

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 15 страниц)

Он снова по очереди обвел глазами окружавшие его каменные взгляды. Остановившись на темных глазах Этис, он прибавил:

– В конце концов, как ты сказала, мы сами отвечаем за свои поступки, так ведь?

Помолчав, она произнесла:

– Думаешь, смерть или пытки нас пугают? Ты ничего не понял, Гераклес. Мы открыли счастье, недоступное разуму… Что нам до твоих угроз? Если это необходимо, мы умрем с улыбкой на губах… и ты никогда не поймешь ее причины.

Гераклес стоял спиной ко входу в трапезную. Внезапно оттуда на всю комнату разнесся новый, густой и мощный голос с оттенком издевки, будто не принимавший всерьез самого себя:

– Нас раскрыли! В руки архонта попал папирус, где говорится о нас и упоминается твое имя, Этис. Наш добрый друг принял меры предосторожности перед тем, как отправиться к тебе…

Гераклес обернулся и увидел морду уродливого пса. Пес сидел на руках огромного мужчины.

– Ты только что спрашивал о нашем главаре, не так ли, Гераклес? – сказала Этис.

И в эту минуту Гераклес почувствовал сильный удар по голове. [129]129
  Я пишу это примечание прямо перед ним. Честно говоря, мне все равно, ибо я почти свыкся с его присутствием.
  Он, как всегда, специально вошел, когда я только закончил перевод финала этой предпоследней главы и собирался немного отдохнуть. Услышав скрип двери, я подумал: интересно, какую маску он сегодня надел. Но он был без маски. Конечно, я сразу его узнал, ибо его лицо известно в нашем обществе: белые, ниспадающие до плеч волосы, открытый лоб, четкие линии лет на лице, редкая борода…
  – Видишь, я хочу быть с тобой искренним, – сказал Монтал. – В какой-то степени ты был прав, так что больше я не буду скрываться. Я действительно разыграл свою смерть и скрылся в этом маленьком тайнике, но продолжал следить за судьбой моего издания, ибо хотел узнать, кому доведется его переводить. Когда я нашел тебя, я начал за тобой следить, пока наконец мне не удалось привезти тебя сюда. Правда и то, что я разыгрывал угрозы, чтобы ты не утратил интерес к книге… как, например, когда я подражал словам и жестам Ясинтры… Все это так. Но ты ошибаешься, думая, что я – автор «Пещеры идей».
  – И это ты называешь искренностью? – возмутился я.
  Он глубоко вздохнул.
  – Клянусь тебе, я не лгу, – произнес он. – Зачем мне было тебя похищать, чтобы ты работал над моим собственным текстом?
  – Потому что тебе был нужен читатель, – спокойно ответил я. – Куда же автору без читателя?
  Похоже, Монталу моя теория показалась забавной.
  – Неужели я так плох, чтобы мне нужно было кого-нибудь похитить, чтобы он читал мои книги?
  – Нет, но что есть чтение? – возразил я. – Этот процесс невидим. Мой отец был писателем, и он знал об этом: когда ты пишешь, создаешь образы, которые потом, оживленные другими глазами, принимают иные формы, совершенно невообразимые для их создателя. Однако тебе было необходимо знать мнение читателя ежечасно,потому что своей книгой ты пытался доказать существование Идей!
  Монтал любезно, но несколько напряженно усмехнулся: – Я действительно на протяжении многих лет хотел доказать, что Платон был прав, утверждая, что Идеи существуют, – признал он, – и что, следовательно, мир благ, разумен и справедлив. И я считал, что эйдетические тексты могут служить тому доказательством. Успеха я так и не достиг, но и разочарований больших тоже не было… пока я не нашел забытую рукопись «Пещеры», спрятанную среди полок старинной библиотеки… – Он замолчал, и взгляд его затерялся в темноте камеры. – Вначале это произведение восхитило меня… Я, как и ты, заметил таившиеся в нем тонкие образы: умело проложенная путеводная нить из подвигов Геракла, девушка с лилией… Я был все более уверен, что наконец нашел книгу, которую искал всю жизнь!..
  Он перевел глаза на меня, и я уловил в них глубокое разочарование.
  – Но тогда… я начал замечать нечто странное… Меня смущал образ «переводчика»… Я пытался уверить себя, что, как любой новичок, я попался на приманку, и теперь текст увлекал меня за собой… Однако по мере того, как я читал, в голове моей начинали роиться таинственные подозрения… Нет, это была не простая приманка, здесь крылось нечто большее… И когда я дошел до последней главы… я в этом убедился.
  Он замолчал. Лицо его заливала жуткая бледность, будто он вчера умер. Но он продолжал:
  – Внезапно я нашел ключ… И понял, что «Пещера идей» не только не доказывает существование того, платоновского – благого, разумного и справедливого мира, напротив, она доказывает как раз противоположное. –Он вдруг взорвался: – Да, ты можешь мне не верить: эта книга – свидетельство того, что нашею мира, этого упорядоченного, светлого пространства, наполненного причинами и следствиями и подчиняющегося справедливым и милостивым законам, не существует!..
  И глядя на то, как он задыхался, на его искаженное лицо, превратившееся в новую маску с дрожащими губами и потерянным взглядом, я подумал (и я не боюсь об этом писать, даже если Монтал прочтет эти строки): «Он совсем сумасшедший». Затем показалось, что он взял себя в руки и серьезно добавил:
  – Я был так безумно напуган этим открытием, что хотел умереть.Я закрылся в доме… Бросил работать и отказался у себя кого-либо принимать… Пошли слухи, что я сошел с ума… И, быть может, так оно и было, ибо истина порой помрачает умы!.. Я даже подумывал, не уничтожить ли эту книгу, но какая в том польза, если я уже все знал?…Так что я избрал другой путь: как ты и подозревал, я воспользовался идеей с истерзанным волками останками, чтобы симулировать смерть с помощью тела бедного старика, которого я переодел в свою одежду и изувечил… Потом я подготовил свою версию «Пещеры», следуя тексту оригинала, усилив эйдезис, однако не упоминая о нем напрямую…
  – Зачем? – перебил его я.
  С минуту он смотрел на меня так, будто вот-вот ударит.
  – Затем, чтобы убедиться, сделает ли другой читатель то же открытие, что и я, но без моей помощи!Потому что еще не исключена пусть даже крошечная возможность, что я ошибаюсь! – С увлажнившимися глазами он добавил: – И если это так, а я молю, чтоб так оно и было, то мир… наш мир… будет спасен.
  Я хотел было усмехнуться, но вспомнил, что с сумасшедшими нужно обращаться очень любезно.
  – Пожалуйста, Монтал, прекрати, – сказал я. – Признаюсь, это произведение несколько необычно, но оно никак не связано с существованием мира… или вселенной… не связано даже с нами. Это просто книга, и все. Сколько бы в ней ни было эйдезиса и как бы он ни захватывал нас обоих, мы не можем заходить слишком далеко… Я прочел почти все и…
  – Ты еще не прочел последнюю главу, – промолвил он.
  – Нет, но я прочел почти все и не…
  – Ты еще не прочел последнюю главу, – повторил Монтал.
  Я сглотнул слюну и уставился на раскрытый на моем столе текст. Потом снова взглянул на Монтала.
  – Хорошо, – предложил я, – мы сделаем вот что: я закончу перевод и докажу тебе, что… что это просто вымысел, более или менее ладно изложенный, но…
  – Переводи, – взмолился он.
  Я не захотел его расстраивать. Поэтому повиновался. Он сидит здесь и смотрит, как я пишу. Начинаю перевод последней главы.


[Закрыть]

12

Сначала пещера была золотистым отблеском, подвешенным где-то в темноте. Потом она стала сгустком боли. Опять превратилась в свисающий золотистый отблеск. Покачивание не унималось. Тут

появились какие-то очертания: жаровня с углями, но – любопытно – тягучий, как вода, металл казался телами напуганных змей. И желтое пятно, фигура мужчины, которая вытягивалась в одном месте и сжималась в другом, словно подвешенная на невидимых нитях. Да еще шум: легкий металлический отзвук и изредка острая пытка лаем. Разнообразный набор запахов сырости. И снова все сворачивалось, как свиток папируса, и возвращалась боль. Конец истории.

Он не знал, сколько перед ним прошло таких историй, пока разум не начал осознавать происходящее. Подобно тому, как подвешенный в воздухе предмет раскачивается из стороны в сторону от внезапного толчка: сначала очень резко и порывисто, затем равномерно, в конце концов мертвенной медлительностью, все больше приноравливаясь к естественному спокойствию своего прежнего положения, так буйный вихрь обморока постепенно прекратил колыхания, и, спланировав в точку покоя, сознание принялось искать и наконец нашло равновесие и покой, придя в гармонию с окружающей действительностью. Тогда только он смог отделить то, что было его, – боль от чуждого ему: образов, звуков, запахов, и, отбросив их, сосредоточиться на первичном и вопросить, что у него болит: голова, руки, и почему. А поскольку на вопрос «почему» нельзя было ответить, не прибегнув к воспоминаниям, он воспользовался памятью. «Наслаждение… Но нет, потом…»

В то же время рот его решил застонать, а руки изогнулись.

– О, я боялся, что мы слишком перестарались.

– Где я? – спросил Гераклес, пытаясь на самом деле сказать: «Кто ты?» Но, ответив на заданный вопрос, мужчина ответил и на другой:

– Это, можно сказать, наше место собраний.

И в довершение слов он обвел пещеру широким жестом мускулистой правой руки, обнажив покрытое шрамами запястье.

Ледяное сознание происшедшего обрушилось на Гераклеса, как лавина, подобная той, что извергается, когда дети, играя, расшатывают тонкий ствол намокших под недавним дождем деревьев, и тяжелый заряд повисших на листьях капель вдруг проливается на их головы.

Он в самом деле находился в довольно большой пещере. Золотистый отблеск исходил от подвешенного к крюку в скале факелу. При свете его пламени открывался извилистый центральный проход, зажатый между двумя стенами: на одной висел сам факел, в другую были вбиты золоченые гвозди, к которым Гераклес был привязан толстыми змееподобными веревками так, что его руки вздымались выше головы. Проход сворачивал влево, и там, казалось, тоже был свет, хотя и намного более тусклый, чем пламя факела, поэтому Разгадыватель заключил, что там – выход из пещеры и что, вероятно, большая часть дня уже позади. По правую руку проход терялся в изрезанных скатах и невероятно плотной темноте. В центре возвышался треножник с жаровней; среди блистающей крови углей свешивалась кочерга. На жаровне золотыми пузырями варева клокотал котелок. Вокруг бродил Кербер, равномерно лая то на это приспособление, то на недвижное тело Гераклеса. Его закутанный в рваный серый плащ хозяин помешивал веткой содержимое котелка. Его лицо выражало добродушное довольство кухарки, наблюдающей, как поднимается золотистый яблочный пирог. [130]130
  – Яблоки, – возмутился я. – Что за вульгарность напоминать о них!
  – Да, – согласился Монтал. – Упоминать предмет эйдезиса в метафоре – признак плохого вкуса. Достаточно было бы и двух наиболее повторяемых с начала главы слов: «висеть» и «золотистый»…
  – Которые говорят о висящих на деревьях золотых яблоках Гесперид, – кивнул я, – я знаю. Поэтому и говорю, что эта метафора вульгарна. Кроме того, не уверен, поднимаются ли яблочные пироги…
  – Хватит говорить, переводи дальше.


[Закрыть]Другие предметы, которые могли бы привлечь его внимание, находились за треножником, и Гераклес не мог их как следует различить.

Напевая себе под нос какую-то песенку, Крантор ненадолго перестал помешивать, взял свисавший с треножника золотистый ковш, зачерпнул им варево и поднес к носу. Извилистая струя дыма, заволокшая ему лицо, казалось, выходила из его собственного рта.

– Хм… Немного горячо, но… Держи. Он пойдет тебе на пользу.

Он поднес ковш к губам Гераклеса, вызвав этим гнев Кербера, который, похоже, считал оскорблением, что его хозяин предлагает этому толстяку что-то раньше, чем ему. Думая, что другого выбора у него нет, и, кроме того, испытывая жажду, Гераклес отхлебнул. По вкусу напиток напоминал сладковатый кисель с острым привкусом. Крантор наклонил ковш, и большая часть содержимого разлилась по бороде и тунике Гераклеса.

– Ну же, пей.

Гераклес выпил. [131]131
  – Можно мне попить? – только что спросил я у Монтала.
  – Подожди. Я принесу воды. Я тоже умираю от жажды. Меня не будет лишь столько времени, сколько тебе понадобится, чтобы написать примечание об этой паузе, так что не думай, что сможешь улизнуть.
  Честно говоря, мне это и в голову не пришло. Он сдержал слово: как раз сейчас он возвращается с кувшином и двумя часами.


[Закрыть]

– Это кион, да? – тяжело дыша, спросил он, напившись. Крантор кивнул и вернулся к треножнику.

– Скоро он подействует. Ты сам сможешь убедиться…

– Мои руки холодны, как змеи, – возмутился Гераклес. – Почему бы тебе не развязать меня?

– Когда подействует кион, ты сам сможешь освободиться. Скрытая в нас сила, которую разум не позволяет нам использовать, просто невероятна…

– Что со мной случилось?

– Боюсь, мы избили тебя и привезли сюда на повозке. Кстати, некоторым из наших было крайне трудно выбраться из Города, потому что архонт уже предупредил солдат… – Он поднял черный взгляд от котелка и посмотрел на Гераклеса. – Ты достаточно навредил нам.

– Страдания вам по душе, – презрительно ответил Разгадыватель и тут же спросил: – Следует ли понимать, что вы бежали?

– О да, все. Я остался в хвосте, чтобы пригласить тебя на симпосиум за чашей киона и немного поболтать… Все остальные подались искать новые места.

– Ты всегда был их главой?

– Никакой я не глава. – Крантор легонько стукнул кончиком ветки по котелку, будто вопрос исходил от него. – Я один из важных членов общества, вот и все. Я приехал, когда мы узнали, что ведется расследование смерти Трамаха, ибо это нас удивило – мы не ожидали, что возникнут какие-либо подозрения. То, что главным следователем был ты, не упростило мою работу, но сделало ее более приятной. По правде говоря, я согласился заняться этим делом именно потому, что зная тебя.Моя задача была попытаться обмануть тебя… и это, к чести тебе будь сказано, оказалось довольно сложно сделать…

Он подошел к Гераклесу, поигрывая свисавшей с пальцев веткой, как учитель раскачивает перед учениками палкой, чтобы внушить им почтение, и продолжил:

– Вот какая у меня была проблема: как обмануть того, для кого ничто не проходит незамеченным? Как провести взгляд такого Разгадывателя загадок, как ты, для кого сложность окружающего не составляет никакой тайны? Но я пришел к выводу, что твое главное достоинство одновременно является твоим основным недостатком…Ты подвергаешь суду разума все,друг мой, и мне пришло в голову использовать эту особенность твоего характера, чтобы отвлечь твое внимание. Я подумал: «Если разум Гераклеса решает самые сложные задачи, почему не подкинуть ему наживкуиз сложных задач?» И прости за грубое выражение.

Похоже было, Крантор получает удовольствие от собственных слов. Он вернулся к котелку и снова помешал жидкость. Время от времени, когда ему особенно досаждал пронзительный лай Кербера, он наклонялся и щелкал языком в его сторону. Сочащийся из-за угла свет становился все слабее.

– Так что я поставил себе цель просто заставить тебя постоянно думать.Разум очень просто обмануть, подбрасывая ему все новые аргументы: вы каждый день делаете это в судах, в Собрании, в Академии… Честно говоря, Гераклес ты дал мне возможность испытать удовольствие…

– И ты испытал удовольствие, нанося увечья Эвнию и Анфису.

Казалось, отзвуки громогласного хохота Крантора свесились со стен пещеры и золотисто засветились на углах.

– Неужели ты еще не понял? Я создал для тебя поддельныезадачи! Ни Эвния, ни Анфиса не убили: они просто согласились принести себя в жертву раньше срока. В конце концов рано или поздно их черед все равно бы настал. Твое расследование лишь ускорило их решение…

– Когда вы завербовали этих бедных юношей?

Крантор, улыбаясь, покачал головой.

– Мы никого не вербуем, Гераклес! Люди слышат тайные разговоры о нашей религии и хотят о ней узнать… В этом конкретном случае мать Трамаха, Этис, узнала о нашем существовании вскоре после казни мужа… Она ходила на тайные встречи в пещере и в лесах и принимала участие в первых обрядах, которые мои товарищи совершили в Аттике. Потом, когда дети подросли, она привила им нашу веру. Но, будучи, как всегда, умной женщиной, она не хотела, чтобы Трамах мог упрекнуть ее в том, что она не дала ему возможности выбрать самому, поэтому она не оставила без внимания его воспитание: она посоветовала ему поступить в философскую школу Платона и научиться всему, чему может научить нас разум, чтобы, достигнув совершеннолетия, он смог избрать из двух путей один… И Трамах избрал нас. Более того: он добился того, что Анфис и Эвний, его друзья по Академии, тоже начали участвовать в обрядах. Оба они происходили из знатных афинских семей, и понадобилось немного усилий, чтобы их убедить… Кроме того, Анфис был знаком с Менехмом, который по счастливой случайности тоже был членом нашего братства. Школа Менехма оказалась для них гораздо полезнее школы Платона: они познали телесное Удовольствие, тайну искусства, наслаждение экстазом, божественный порыв…

Крантор говорил, не глядя на Гераклеса, устремив взор в какую-то точку в нарастающей темноте. Но в эту минуту он вдруг обернулся к Разгадывателю и все так же с улыбкой добавил:

– Меж ними не было ревности! Это была твоявыдумка, которую мы с удовольствием использовали, чтобы переключить твое внимание на Менехма, который, так же, как Анфис и Эвний, жаждал скорее принести себя в жертву, чтобы обмануть тебя. Несложно было составить с ними план… Во время прекрасного обряда Эвний заколол себя ножом в мастерской Менехма. Потом мы нарядили его в неправильноизрезанный женский пеплум, чтобы ты подумал именно то, что и подумал: что кто-то его убил. Когда пришел черед Анфиса, он сделал все как нужно. Я всячески старался, чтобы ты и дальше думал, что это были убийства,понимаешь? А что для этой цели может быть лучше, чем разыграть мнимыесамоубийства? Потом ты бы уже сам придумалпреступление и нашел преступника. – И, широко разведя руки, Крантор повысил голос и прибавил: – Вот где кроется уязвимость твоего всемогущего Разума, Гераклес Понтор: он так легко выдумывает задачи, который потом, как ему кажется, сам и решает!..

– А Эвмарх? Он тоже выпил кион?

– Конечно. Бедному рабу-педагогу очень хотелось дать выход своим давним порывам… Он изувечил себя собственными руками. Кстати, ты ведь уже подозревал, что мы пользовались наркотиком… Почему?

– Я почувствовал его запах у Анфиса и Эвмарха, а потом у Понсики… Да, Крантор, скажи мне одну вещь: моя рабыня была одной из вас еще до того, как все это началось?

Несмотря на царивший в пещере полумрак, выражение лица Гераклеса было настолько явным, что Крантор внезапно поднял брови и, глядя ему прямо в глаза, ответил:

– Только не говори, что это тебя удивляет!.. О, Гераклес, ради Зевса и Афродиты! Ты что, думаешь, ее пришлось долго уговаривать?

В его голосе слышалась примесь сочувствия. Он подошел к обессилевшему узнику и сказал:

– О, друг мой, хоть разок попробуй увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле, а не такими, какими рисует их твой разум!.. Эта бедная, изуродованная в детстве и обязанная по твоему приказу выносить унижения вечной маски девушка… разве нужно было уговаривать ее дать выход своей ярости?Гераклес, Гераклес!.. С каких пор ты окружаешь себя масками,чтобы не видеть наготу человеческих существ?…

Он помолчал и пожал плечами.

– На самом деле Понсика узнала о нас незадолго до того, как ты ее приобрел. – И, недовольно сморщив лоб, он заключил: – Она должна была убить тебя, когда я приказал, так бы мы избежали многих неприятностей…

– Полагаю, с Ясинтрой тоже была твоя идея.

– Так оно и есть. Она пришла мне в голову, когда мы узнали, что ты разговаривал с ней. Ясинтра не исповедует нашу религию, но мы следили за ней и запугивали угрозами с тех пор, как узнали, что Трамах, желавший обратить ее в нашу веру, открыл ей часть наших секретов… Введя ее к тебе в дом, я получил двойную выгоду: с одной стороны, она помогла отвлечь и запутать тебя, а с другой… Скажем так, она выполнила дидактическую роль: показала тебе на практике, что телесное наслаждение, к которому ты считаешь себя столь равнодушным, намного превышает жажду жизни…

– Клянусь Афиной, великолепный урок, – съязвил Гераклес. – Но скажи мне, Крантор, хотя бы для того только, чтобы дать мне повод посмеяться: неужели именно этому ты посвятил все время, проведенное вне Афин? Выдумыванию Уловок для защиты этого сборища сумасшедших?

– Как я уже говорил, несколько лет я странствовал, – спокойно ответил Крантор. – Но вернулся в Грецию намного раньше, чем ты думаешь, и отправился во Фракию и в Македонию. Именно тогда я связался с братством… Называют его по-разному, но чаще всего – «Ликайон». Я так удивился, найдя в греческих землях настолько дикие идеи, что сразу стал их горячим сторонником… Кербер… Кербер, хватит, перестань лаять… И уверяю тебя, Гераклес, мы вовсе не сборище сумасшедших. Мы никому не причиняем вреда, если только под угрозой не оказывается наша собственная безопасность; совершаем обряды в лесах и пьем кион. Мы полностью отдаемся той незапамятной силе, которую теперь величают Дионисом, но она не является богом, и ее не представишь ни посредством образов, ни с помощью слов… Что это?… Мы сами этого не знаем!.. Знаем лишь, что она кроется в самой глубине человека и вызывает ярость, желание, боль и наслаждение. Этой силе поклоняемся мы, Гераклес, и ей приносим себя в жертву. Удивлен?… Войны тоже требуют множества жертв, но этому никто не удивляется. Разница в том, что мы сами выбираем, когда, как и ради чего приносить себя в жертву!

Он гневно помешал варево в котелке и снова заговорил:

– У нашего братства фракийские корни, хотя теперь оно распространилось по всей Македонии… Ты знал, что в последние годы жизни к нему принадлежал сам Еврипид, знаменитый поэт?

Подняв брови, он посмотрел на Гераклеса, несомненно, ожидая, что это заявление как-то удивит его, но Разгадыватель бесстрастно глядел на него.

– Да, сам Еврипид!.. Он узнал о нашей религии и присоединился к нам. Он выпил кион, и его растерзали братья по вере… Ты знаешь, согласно легенде, его разорвали собаки… но это лишь символический способ описания жертвы в «Ликайоне»… И Гераклит, эфесский философ, утверждавший, что жестокость и раздоры для людей не только необходимы, но даже желательны, и о котором тоже говорят, что его сожрала собачья свора, – он тоже был одним из нас!

– Менехм говорил нам об обоих, – кивнул Гераклес.

– Откровенно говоря, они были великими братьями «Ликайона».

И Крантор прибавил, будто ему пришла в голову неожиданная идея или всплыла в разговоре побочная тема:

– Случай Еврипида любопытен… Всю жизнь его воззрения и искусство были далеки от природы человеческих инстинктов – взять хотя бы его пресные, рационалистичные произведения, а на старости лет во время добровольного изгнания при дворе македонского царя Архелая, разочарованный лицемерием своей афинской родины, он познакомился с «Ликайоном»… В то время наше братство еще не достигло Аттики, но в северных областях процветало. При дворе Архелая Еврипид увидел основные обряды «Ликайона» и преобразился. Тогда он написал не похожую ни на какие другие комедию, которой хотел отдать дань прадавнему театральному искусству, связанному с Дионисом: «Вакханки» – превозношение ярости, плясок и наслаждений оргии… Поэты все еще недоумевают, как мог старый мастер создать нечто такое на склоне лет… И не догадываются, что это самое откровенное его произведение! [132]132
  Монтал только что заметил:
  – Не исключено, что «Вакханки» – произведение эйдетическое, как считаешь? Речь идет о крови, о смерти, о ярости, о безумии… Возможно, Еврипид эйдетически описал обряд «Ликайона»…
  – Не думаю, чтобы великий Еврипид до такой степени спятил! – ответил я.


[Закрыть]

– Это зелье сводит вас с ума, – устало произнес Гераклес. – Никто в здравом уме не захочет, чтобы его изувечили…

– А, ты в самом деле думаешь, что это только кион? – Крантор посмотрел на дымящуюся золотистую жидкость, колыхавшуюся в котелке, с края которого свисали крошечные капли. – Я думаю, что это нечто внутри нас, я говорю о всех людях. Да, кион позволяет нам это почувствовать, но… – Он мягко стукнул себя в грудь. – Оно здесь, Гераклес. И в тебе тоже. Это нельзя высказать словами. Об этом нельзя рассуждать. Это нечто,если хочешь знать, абсурдное, иррациональное, умопомрачительное… но реальное.Вот какой секрет откроем мы людям!

Он шагнул к Гераклесу, и огромную тень лица расколола широкая улыбка.

– Как бы там ни было, ты же знаешь, я не люблю спорить… Мы скоро убедимся, кион это или не кион… так ведь?

Гераклес натянул свисавшие с золотых гвоздей веревки. Он чувствовал, что все его тело затекло И ослабело, но не замечал действия наркотика. Он поднял глаза к каменному лику Крантора и произнес:

– Ты ошибаешься, Крантор. Это не тот секрет, который захочет узнать Человечество. Я не верю в пророчества или в оракулов, но если бы мне довелось что-нибудь предречь, я сказал бы, что Афины станут колыбелью нового человека… Человека, который будет бороться с помощью глаз и разума, а не с помощью рук, и будет учиться, переводя тексты своих предков…

Крантор слушал его с широко раскрытыми глазами, будто вот-вот собирался расхохотаться.

– Единственный вид жестокости, который я предрекаю, – жестокость вымышленная, – продолжал Гераклес. – Мужчины и женщины смогут читать и писать и образуют общества мудрых переводчиков, которые издадут и расшифруют труды наших современников. И, переведя написанное другими, они узнают, каким был мир до прихода царствия разума… Ни тебе, ни мне этого не увидать, Крантор, но человек идет к Разуму, а не к Инстинкту… [133]133
  – Предсказания Гераклеса верны! Вероятно, здесь ключевая идея книги!
  Монтал молча глядит на меня.
  – Переводи дальше, – просит он.


[Закрыть]

– Нет, – с улыбкой возразил Крантор. – Это ты ошибаешься…

Его странный взгляд, казалось, упирался не в Гераклеса, а в кого-то втиснутого в скалистую стену пещеры за ним или, быть может, под его ногами, на какой-то незримой глубине, хотя из-за сгущавшихся сумерек Гераклес не мог в этом окончательно убедиться.

На самом деле Крантор смотрел на тебя. [134]134
  – Любопытно, – заметил я. – Опять переход на второе лицо…
  – Продолжай! Переводи! – взволнованно перебивает меня мой похититель, словно мы находимся в важнейшем месте книги.


[Закрыть]

Он заявил:

– Эти предсказанные тобой переводчики ничего не раскроют, потому что их не будет, Гераклес. Философским учениям никогда не восторжествовать над инстинктами. – Повысив голос, он продолжал: – Нам кажется, что Геракл побеждает чудовищ, но меж строчек, в текстах, в прекрасных речах, в логических аргументах, в мыслях людей свою ужасную главу вздымает Гидра, рык раздается яростного льва, и кровожадные свирепые кобылы гремят копыта бронзой по камням.Наша природа не есть [135]135
  – Что с тобой? – спрашивает Монтал.
  – Эти слова Крантора… – задрожал я.
  – Что с ними?
  – Я помню, что… мой отец…
  – Ну! – подгоняет меня Монтал. – Ну же!.. Что твой отец?
  – Уже давно написал стихотворение…
  Монтал опять подбадривает меня. Я пытаюсь вспомнить.
  Вот первая строфа стихотворения моего отца – так, как я ее запомнил:
Свою ужасную главу вздымает Гидра,Рык раздается яростного льва,И кровожадные, свирепые кобылыЗвенят копыта бронзой по камням.  – Это начало стихотворения моего отца! – восклицаю я вне себя от изумления.
  Монтал вдруг мрачнеет. Он кивает головой и шепчет:
  – Я знаю конец.
Порой идеи и теории людскиеЯ подвигам Геракла уподоблюВ сраженье вечном с чудищами злыми,Противниками разума святого.Но бедная душа моя подобнаВ бессилье разгадать, в чем смысл предметов,Лишь переводчику в безумца заточенье,Что тщетно ищет ключ в абсурдном тексте.А ты, Платона Истина, Идея, —Как схожа ты, хрупка и столь прекрасна,Со снежной лилией в руках у девы, —Как стонешь ты, о помощи взываяВ опасности, что ты не существуешь!Геракл, как тщетны все твои старанья:Есть люди, коим по душе исчадья ада,И с радостью идут они на жертву,Творя зубами и когтями веру.Средь крови рев Быка до нас несется,Гремит лай огнедышащего Пса,А злато яблок в заповедном садеВсе стережет коварная змея.  Я записал все стихотворение. Перечитываю его. Вспоминаю.
  – Это стихотворение моего отца!
  Монтал опускает взгляд. Что-то он скажет? Он произнес:
  – Это стихотворение Филотекста Херсонесского. Ты помнишь Филотекста?
  – Писателя, который появляется в седьмой главе за ужином с менторами Академии?
  – Ну да. Источником эйдетических образов «Пещеры» послужило Филотексту его собственное стихотворение: подвиги Геракла, девушка с лилией, переводчик…
  – Но тогда…
  Монтал кивает. Его лицо непроницаемо.
  – Да, «Пещера идей» написана Филотекстом Хсрсонесским, – признает он. – Не спрашивай, откуда я знаю, я просто знаю, и все. Но, пожалуйста, переводи дальше. До конца осталось совсем немного.


[Закрыть]

– Наша природа не является текстом, в котором переводчик может найти окончательную разгадку, Гераклес, или даже набор невидимых идей. А значит, ни к чему побеждать чудовищ, ибо они таятся внутри тебя.Скоро кион пробудит их. Не чувствуешь еще, как они ворочаются в твоей утробе?

Гераклес собирался опять съязвить, когда вдруг из темноты за треножником с углями из сваленной у стены с факелом кучи донесся стон. Не в силах различить его в темноте, Гераклес все же узнал голос стонавшего.

– Диагор! – окликнул он. – Что вы с ним сделали?

– Ничего, что не сделал с собой он сам, – ответил Крантор. – Он выпил кион… и должен тебя уверить, мы все были поражены тому, как быстро он на него подействовал!

И, повысив голос, он насмешливо добавил:

– О, благородный платоновский философ! О, великий идеалист! Какую ярость он на себя таил, о Зевесе!..

Кербер – бледное, бегающее зигзагами пятно – поддержал восклицания хозяина свирепым лаем. Отзвуки его сплелись в длинные косы. Крантор присел и ласково погладил его.

– Ну, ну… Спокойно, Кербер… Ничего страшного…

Воспользовавшись этой возможностью, Гераклес с силой дернул свисавшую с правого золоченого гвоздя веревку. Гвоздь немного подался. Обрадовавшись, он снова дернул, и гвоздь тихо вышел из стены. Поглощенный собакой Крантор ничего не видел. Теперь все решала быстрота. Но когда он попытался пошевелить высвобожденной рукой, чтобы развязать другую, он увидел, что пальцы не слушаются его: они закоченели, под кожей словно пробегала из конца в конец целая армия расплодившихся крошечных змеек. Тогда он изо всех сил дернул левый гвоздь.

В тот момент, когда он поддался, Крантор обернулся.

Гераклес Понтор был человеком полным и низким. Кроме того, в ту минуту его истерзанные болью руки бессильно свисали по обе стороны тела, как сломанные орудия. Он сразу понял, что его единственный шанс в том, чтоб использовать для нападения какой-нибудь предмет. Глазами он уже выбрал ручку торчавшей из углей кочерги, но она была слишком далеко, и стремительно надвигавшийся Крантор перекрыл бы ему дорогу. Но тут, в то биение сердца или колебание век, когда время останавливается, а мысль замирает, Разгадыватель почувствовал даже, а не увидел, что с концов перевязывавших ему запястья веревок еще свисают золотые гвозди. Когда тень Крантора выросла и покрыла собой все тело Гераклеса, он быстро поднял правую руку и описал ею в воздухе молниеносный резкий полукруг.

Наверное, Крантор ожидал удара кулаком, потому что, увидев, что рука, не задев, пронеслась мимо него, он не отпрянул и гвоздь врезался ему прямо в лицо. Гераклес не понял, куда именно он попал, но услышал крик боли. Он бросился вперед, устремившись взором к рукоятке кочерги, но сильный удар в грудь лишил его дыхания и откинул в сторону так, что он покатился, как спелый, падающий с дерева плод.

Во время последовавшей жестокой пытки он пытался вспомнить, что в юности дрался в панкрасии. Всплыли даже имена некоторых противников. Перед ним появились сцены, картины триумфов и поражений… Но мысли прерывались… Фразы теряли связность… Превращались в отдельные слова…

Он перенес наказание, свернувшись в клубок, закрыв руками голову. Когда скалы ног Крантора устали в него колотить, он вздохнул и почувствовал запах крови. Удары отбросили его к стене, как жалкий мусор. Крантор что-то говорил, но он не мог расслышать. В довершение всего какой-то дикий ужасный ребенок кричал ему на ухо чужеземные слова и брызгал в лицо горькой болезненной слюной. Он узнал лай и понял, что Кербер рядом. Повернул голову и приоткрыл глаза. Пес был всего лишь в пяди от его лица – сморщенная горластая маска с пустыми впадинами глаз. Он казался своим собственным призраком. Дальше, в бесконечном болезненном далеке, стоял спиной к нему Крантор. Что он делал? Может, говорил? Гераклес не был в этом уверен, потому что оглушительная гора Кербера возвышалась между ним и всеми остальными звуками. Почему Крантор перестал бить его? Почему не доводил свое дело до конца?…

Ему пришла в голову мысль. Пожалуй, ее нельзя было назвать хорошим планом, но в этом положении ничего хорошего нечего было и ожидать. Двумя руками он схватил малюсенькое тельце пса. Не привыкший к ласкам чужаков, тот извивался, как младенец, тело которого на три четверти состояло из двойного ряда острых зубов, но Гераклес держал его подальше от себя, занося вверх руки со своей бешеной добычей. Крантор, несомненно, заметил, что лай переменился, потому что обернулся к Гераклесу и что-то ему кричал.

Гераклес на миг позволил себе вспомнить, что на соревнованиях неплохо метал диск.

Как мягкий камень, игриво брошенный мальчишкой, со всего размаху Кербер стукнулся о треножник и опрокинул угли и котелок. Когда разлившийся подобно медленному вулканическому соку жар попал на его шкуру, лай снова переменился. Охваченный пламенем, он покатился по земле. Силы броска на это бы не хватило, но тут вмешались мышцы пса: весь он превратился в огненный вихрь. Его усиленные пещерным эхом завывания, как золоченые иглы, врезались в уши Гераклеса, но, как он и предполагал, Крантор ни минуты не колебался, выбирая между ним и псом, и немедленно бросился спасать своего любимца.

Котелок. Треножник. Жаровня. Кочерга. Четыре четко определенных предмета, разбросанные по полу в разные стороны по воле случая. Гераклес бросил свое болезненное тучное тело в сторону кочерги. Непредсказуемые богини судьбы отбросили ее недалеко.

– Кербер!.. – кричал Крантор, скорчившись рядом с собакой. Он похлопывал руками маленькое тельце, счищая с него золу. – Кербер, сынок, тихонько, дай я!..

Гераклес решил, что одного удара зажатой двумя руками кочергой будет достаточно, но он явно недооценил выносливость Крантора. Тот поднял руку к голове и попытался обернуться. Гераклес снова ударил. На этот раз Крантор упал затылком вниз. Но Гераклес тоже без сил рухнул на него.

– …толстый Гераклес, – услышал он хрип Крантора. – Нужно было… заниматься спортом.

Гераклес медленно, с трудом поднялся. Его руки казались ему тяжелыми бронзовыми щитами. Он оперся на кочергу.

– Толстый и слабый, – улыбнулся с пола Крантор.

Разгадыватель сумел усесться верхом на Крантора. Оба они тяжело дышали, словно только что закончили олимпийский забег. Из головы Крантора потянулась влажная черная змея, она поползла по земле, постепенно превращаясь из змееныша в гадюку, а после в питона. Крантор снова улыбнулся:

– Чувствуешь… кион? – проговорил он.

– Нет, – сказал Гераклес.

«Поэтому он не хотел меня убивать, – подумал он. – Он ждал, чтобы подействовало зелье».

– Ударь меня, – прошептал Крантор.

– Нет, – повторил Гераклес и попытался встать.

Змея была уже больше породившей ее головы. Но она утратила свою первоначальную форму: теперь она была похожа на дерево. [136]136
  «Змея» и «дерево». Текущая из головы Крантора кровь образует двойной прекрасный эйдетический образ чудовища, стерегущего золотые яблоки, и деревьев, с которых они свисают… Меня все еще беспокоит вероятность того, что строчки моего отца были плагиатом стихотворения Филотекста!.. Монтал приказывает мне: «Переводи».


[Закрыть]

– Я раскрою тебе… секрет, – проговорил Крантор. – Этого… никто не знает… Только некоторые… братья… Кион это… просто… вода, мед и… – Он умолк и провел языком по губам. – Немного вина и специи…

Он улыбнулся еще шире. На левой щеке чуть кровоточила рана от гвоздя. Он добавил:

– Что скажешь, Гераклес?… Кион… ничто…

Гераклес оперся на ближнюю стену. Он ничего не сказал, прислушиваясь дальше к хриплому шепоту Крантора.

– Все думают, что это наркотик… выпивают его и преображаются… дичают… безумеют… и делают… то, что мы от них ожидаем… будто и впрямь… испили зелья… Все, кроме тебя… Почему?

«Потому что я верю лишь своим глазам», – подумал Гераклес. Но промолчал, словно не в силах произнести ни слова.

– Убей меня, – попросил Крантор.

– Нет.

– Тогда Кербера… Пожалуйста… Не хочу, чтоб он страдал.

– Нет, – снова ответил Гераклес.

Он шатаясь дошел до противоположной стены, где лежал Диагор. Лицо философа было покрыто ссадинами, а рана на лбу выглядела совсем плохо, но он был жив. Глаза его были открыты, а взгляд осознан.

– Пошли, – сказал Гераклес.

Диагор его, похоже, не узнал, но пошел за ним. Когда, спотыкаясь, они вышли из пещеры в недавно сгустившуюся ночь, болезненные вопли пса Крантора наконец остались погребенными под землей.

Когда их нашла стража, с черного неба свисала круглая золотистая луна. Незадолго до этого опиравшийся при ходьбе на Гераклеса Диагор заговорил:

– Они заставили меня выпить свое зелье… С того момента я почти ничего не помню, но, кажется, со мной случилось то, что они предсказали. Это было… Как бы это сказать?… Я утратил власть над собой, Гераклес… Я почувствовал, как внутри меня шевелится чудовище, огромная свирепая змея… – Он тяжело дышал, и от воспоминания о своем безумии глаза его покраснели, но он продолжал: – Я начал кричать и смеяться… Оскорблял богов… Кажется, даже обзывал учителя Платона!..

– Что же ты сказал ему?

Помолчав, Диагор с видимым усилием ответил:

– «Оставь меня в покос, сатир». – Он обернулся к Гераклесу с глубокой грустью на лице. – Почему я назвал его сатиром?… Какой ужас!..

Утешительным тоном Разгадыватель сказал ему, что это все из-за наркотика. Диагор кивнул и добавил:

– Потом я начал биться головой о стену, пока не потерял сознание.

Гераклес думал о том, что говорил о кионе Крантор. Лгал ли он? Возможно. Но тогда почему это мнимое зелье никак не подействовало на него? С другой стороны, если верно, что кион – это всего лишь смесь воды, меда и вина, почему он вызывал эти поразительные припадки безумия? Почему он заставил Эвмарха истязать себя? Почему подействовал на Диагора? И еще один вопрос мучил его: должен ли он рассказать ему о словах Крантора?

Он решил молчать.

Ночной дозор наткнулся на них на Священной дороге. Гераклес заметил факелы и громко заговорил, чтобы объяснить им, кто они. Капитан, знавший о происходящем благодаря папирусу, который Гераклес направил архонту, спросил о месте собраний общества, ибо единственный известный им дом – дом вдовы Этис – был с подозрительной быстротой покинут обитателями. Гераклес поберег слова, которые в тот момент, когда усталость свисала с его тела, как гоплитский доспех, казались ему на вес золота, и попросил, чтобы несколько стражников отвели Диагора в Город к лекарю, тогда он сможет провести капитана и остальных его людей к пещере. Диагор слабо запротестовал, но в конце концов согласился, ибо был ошеломлен и обессилен. С помощью факелов Разгадыватель быстро нашел обратную тропу.

Вблизи пещеры, находившейся в лесистом месте недалеко от Ликабетта, один из солдат обнаружил несколько привязанных к деревьям коней и большую повозку с одеялами и провизией. Поэтому зародились подозрения, что члены братства где-то неподалеку, и капитан приказал обнажить мечи и очень осторожно провел своих людей ко входу в пещеру. Гераклес рассказал им, что произошло и что они должны были увидеть, так что немое и неподвижное тело Крантора, лежавшее в луже крови все в том же положении, в котором запомнил его Разгадыватель, никого не удивило. Сморщенный безобидный Кербер стонал у ног хозяина.

Гераклес не хотел смотреть, умер Крантор или был еще жив, так что, когда все подошли поближе, он остался стоять на месте. Пес хрипло, с угрозой зарычал, но стражники рассмеялись и были даже рады такой неожиданной встрече, потому что слухи, которые они слышали о братстве, смешанные с их собственным воображением, в конце концов напугали их, и смехотворное присутствие этого уродливого создания довольно заметно сняло напряжение. Они немного поиздевались над псом, замахиваясь на него, пока их не остановил сухой приказ капитана. Тогда без лишних слов ему снесли голову, так же как Крантору, с которым, кстати, произошла еще одна занятная история, которую потом долго рассказывали в полку: пока другие солдаты занимались псом, один из них подошел к Крантору, и когда он поднес лезвие меча к его мощной шее, другой спросил у него: