Текст книги "Анатомия страха. Трактат о храбрости"

Автор книги: Хосе Антонио Марина

Мы достаточно говорили о мрачном, и теперь пришло время взглянуть на другую сторону медали. Наша жизнь полна слепого оптимизма. Это непреодолимое стремление к будущему, порыв, который Спиноза именовал словом conatus, „стремление“, а мы предпочитаем называть инстинктом выживания. Древние мыслители, рассуждая о душе как начале начал, имели в виду дух, воодушевление, силу, покидающую человека в минуты отчаяния и уныния. Такие срывы происходят, например, во время депрессии: животворящий источник пересыхает, и тогда люди сталкиваются с одной из самых серьезных проблем медицины, психологии, педагогики. Как быть, если человек пал духом? Как восстановить иссякшие силы? К рассудку взывать бесполезно, ведь эмоции ему неподвластны. Нет смысла доказывать отчаявшемуся, что жизнь прекрасна и полна значения. Неодухотворенный разум может привести нас к вполне обоснованному пессимизму. Существует множество причин, чтобы отказаться от продолжения рода, ведь мир так опасен. Существует множество причин, чтобы впасть в уныние при мысли о смертной природе человека, этого несчастного мыслящего существа, которое знает, что умрет. Но тем не менее с самого рождения мы устремлены в будущее. „Горячая“ лимбическая система заставляет идти вперед, а кора головного мозга, вместилище холодного разума, размышляет, подсчитывает, предвосхищает. Она-то и делает нас разумными пессимистами. Бальтасар Грасиан [32]32
  Бальтасар Грасиан-и-Моралес (1601—1658) – испанский писатель, священник-иезуит.


[Закрыть], человек осторожный и предусмотрительный, не отличавшийся особым жизнелюбием, писал: „Нам не следовало бы появляться на свет, но раз уж так вышло, нам не следовало бы умирать“.

Возможно, секрет заключается в том, чтобы поставить аналитический разум на службу иррациональному устремлению и попытаться направить его, облагородить, обратить нам во благо. Тогда может зародиться преобразующий импульс, о котором пойдет речь в последних главах этой книги. Когда человек падает духом, приходится искать обходные пути, чтобы наше изобретательное „я“ нашло выход из тупика. Как хотелось бы обрести это заветное умение, ибо нет на свете ничего важнее, чем сила духа, и не существует ничего более драгоценного, чем талант возвращать ее.

Продолжим наш разговор о том, как формируется характер, и о том, как мы учимся бояться. Ребенку мир видится предсказуемым или непредсказуемым, контролируемым или неконтролируемым, надежным или ненадежным. Эти ранние представления складываются скорее опытным, чем теоретическим путем в результате общения с теми, кто заботится о малыше в первые годы его жизни, и в дальнейшем могут существенно повлиять на склонность к страхам. Непредсказуемый, неконтролируемый и ненадежный мир пугает. Боязливый, нерешительный и ранимый ребенок способен усвоить защитные навыки, чтобы укрепить свою изначально хрупкую натуру. В „Третьей элегии“ Рильке мы находим проникновенные строки: писатель обращается к матери, вспоминая, как она „над новым взором склоняла ласковый мир, преграждая дорогу чужому“; он с ностальгией воскрешает в памяти минуты покоя и безопасности:

 
Каждый шорох и треск с улыбкою ты объясняла,
Словно знала, когда половицам скрипеть надлежит…
Слушая, он успокаивался, и стоило только
Тебе приподняться, за шкаф отступала
Судьба его в темном плаще, и среди занавесок
Исчезала его беспокойная будущность, отодвигаясь.
 

Эту „беспокойную будущность“, повседневную действительность, можно со временем освоить и приручить благодаря правильным взаимоотношениям с родителями.

 
Многое прятала ты; ненадежную спальню
Ты приручала, и сердцем приютным людское пространство
Ты примешивала к ее ночному простору,
Не в темноте, а вблизи от себя зажигала
Ты ночник, чтобы он светил дружелюбно [33]33
  Перевод В. Микушевича.


[Закрыть].
 

Страхам учатся, как и всему остальному. Путем подкрепления (Павлов называл это условным рефлексом, а Скиннер – оперантным обусловливанием), путем непосредственного опыта, путем подражания или передачи информации. Круг страхов расширяется, если объект связан с безусловным стимулом. Болевые ощущения вызывают испуг на уровне безусловного рефлекса, а потому все, что так или иначе ассоциируется с болью, способно внушать нам страх. Кристоф Андре приводит такой пример: его пациентка однажды подверглась насилию и годы спустя испытала приступ необъяснимой паники в метро (хотя насильник напал на нее дома). Проанализировав возможные причины реакции, женщина наконец нашла ответ: запах лосьона для бритья, тот самый, что исходил от преступника. Именно так и действует „спусковой крючок“ страха.

Известно, что оперантное обусловливание основано на следующей закономерности: подопытное животное стремится повторять подкрепленное поведение и подавлять наказуемое. Чтобы объяснить связь этого механизма со страхом, я прибегну к профессиональной терминологии, что сделает данный абзац похожим на справку по психологии. Бихевиористы, отказываясь признавать важность внутренних процессов – эмоций, например, – изучали только поведение, но вынуждены были включить страх в свою систему, дабы обосновать реакцию активного избегания. Реакция избегания бывает двух типов: пассивная и активная. Первая сводится к стремлению не попадать в ситуацию, чреватую наказанием. Например, если животное получает электрический разряд, оно подпрыгивает, стараясь избежать его. Вторая же побуждает формировать определенные навыки в ответ на отрицательное подкрепление. То есть, чтобы не получить удар током, надо научиться нажимать на рычаг. Но каким образом можно воспринимать как подкрепление то, что еще не произошло? Его следует предвосхищать, ожидать. Страх рождается из предвосхищения опасности и позволяет объяснить поведение активного избегания.

Однако же меня больше интересует другой тип обучения: как приобретается привычка к страху, постоянный испуг, в результате которого человек становится жертвой непрестанных опасений? Следует предположить, что к формированию робкого характера ведут четыре пути.

1. Травмирующие эпизоды: несчастный случай, насилие, болезненное расставание, несчастная любовь.

2. Регулярно повторяющиеся неприятные события: не слишком тяжелые, но постоянные неудачи, унижения, агрессия – когда нет возможности повлиять на ситуацию или защититься. Все это подрывает жизненные ресурсы личности.

3. Социальный опыт, воспроизведение моделей поведения.

4. Усвоение тревожных предупреждений. Реакция страха может возникнуть, если человек постоянно получает некие тревожные предупреждения. Когда нам регулярно внушают, что та или иная ситуация опасна, формируется стойкая боязнь.

Вполне логично, что болезненный опыт или психотравмирующая ситуация учат нас испытывать страх. Однако двух других путей – тех, что связаны с воспроизведением моделей поведения или с восприятием тревожных предупреждений, – человек способен избежать, причем совершенно незаметно для себя, если растет в спокойной, мирной обстановке. Тон, который в семье говорят о трудностях, о конфликтах и опасностях, может сделать малыша робким или смелым. Если родители часто выражают опасения по тому или иному поводу, их ребенок вырастет боязливым. В классических трудах Дэвида и Леви, посвященных как гипопротекции, так и чрезмерной опеке в семье, утверждается, что робость и повышенная чувствительность развиваются только у тех детей, чьи родители рисуют окружающий мир в мрачных тонах и стараются оберегать свое чадо от всего на свете. Л. Б. Мерфи и А. Е. Мориарти занимались исследованием выносливости и воли к преодолению препятствий у детей и пришли к выводу, что „если способность справляться с трудностями формируется в дошкольном возрасте, впоследствии это повышает уверенность в себе и избавляет от тревожности, связанной с боязнью“.

В семье ребенок учится противостоять страхам. Или, выражаясь научными терминами, обучается тактике противостояния – англоязычные психологи называют это словом coping. Вот я достаю из архива письмо мужчины пятидесяти двух лет, высокопоставленного военного. К его истории я еще вернусь, потому что позднее он сам подробно проанализировал свой случай. Назовем его генерал Г.М.

В детстве никто не учил меня преодолевать трудности. И дед, и родители, и братья отца всегда предпочитали прятать голову в песок, избегая активных действий. Они маскировали страх смесью презрения и стоицизма. Я не наблюдал – а потому и не усвоил – тех „сценариев“, которые помогают нам разрешать конфликты, неизбежно возникающие в общении с людьми. У нас никогда не говорили о проблемах, никогда ничего не требовали, мы жили замкнуто, без гостей, без друзей, без больших семейных обедов. В детстве мне не позволяли приглашать домой товарищей, а уж в юности тем более. Мои родственники не стремились бороться с трудностями, старались только подавлять страх, который эти трудности у них вызывали. Как-то раз мы с отцом возвращались домой, и он вдруг сказал: „Пойдем другой дорогой, этот тип до сих пор не вернул мне долг, и я не хочу его видеть“. Тогда я совсем не удивился и только много позже подумал, что логичнее было бы, если бы встречи избегал не отец, а его должник.

Генерал Г. М. совершенно прав. В детстве мы усваиваем сценарии ( scripts), и потом они станут направлять наше поведение. Постоянно импровизировать невозможно, человеку нужен некий арсенал решений, которые принимаются почти автоматически. Иначе мы будем чувствовать себя пилотами без летной карты. Однако некоторые сценарии вредны – например, сценарий избегания. Необходимо выбрать тактику противостояния страху, а их как минимум две: та, что позволяет справляться с ситуацией, и та, что помогает подавлять эмоции, вызванные этой ситуацией. Человек, который боится выступать на публике, может или попытаться освободиться от страха (позже я объясню как), или глушить его выпивкой. Подобное поведение лишь усугубляет, а не решает проблему.

Когда-то я был знаком с монахом-иезуитом, мудрым человеком, в чьи обязанности входило поддержание порядка в монастырской церкви и который с улыбкой рассказывал мне о своем совершенно нелепом ежевечернем ритуале. Он гасил в храме свет, доходил до двери, потом возвращался, проверял, все ли погашено, снова шел к выходу и снова возвращался и только тогда спокойно отправлялся в свою комнату. На вопрос, к чему все эти странности, монах ответил: „Чтобы избавить себя от лишней беготни. Раньше я начинал беспокоиться, уже войдя в комнату и улегшись в постель. Приходилось вставать, опять идти в церковь, причем дважды, поскольку с одного раза я не успокаивался. Так что я придумал для себя сокращенный вариант, это гораздо удобнее“. Мой благоразумный друг изобрел замечательный способ придать своим страхам хроническую форму.

И последний штрих к вопросу о том, как мы учимся бояться: Краске полагает, что страху научиться невозможно. Согласно его теории, все дело в генетической памяти о страхах, унаследованных от далеких предков; именно такие анахронические переживания и лежат в основе фобий. Что ж, посмотрим.

Мы учимся уверенности, но и неуверенности тоже. Учимся не доверять себе и другим. Снова послушаем Кафку:

Недоверие к большинству людей, которое Ты пытался внушить мне в магазине и дома (назови мне хоть одного человека, имевшего какое-то значение для меня в детстве, которого Ты не уничтожал бы своей критикой) – это недоверие, которое в моих детских глазах ни в чем не получало подтверждения, так как вокруг я видел лишь недосягаемо прекрасных людей, превращалось для меня в недоверие к самому себе и постоянный страх перед всеми остальными [34]34
  Письмо к отцу.Перевод Е. Кацевой.


[Закрыть].

Тема этой главы заставила меня вспомнить притчу о трех слепых мудрецах, которые как-то вознамерились выяснить, каков из себя слон. Первый ощупал слоновью ногу и произнес: „Слон похож на большую колонну“. Второй дотронулся до хобота и пришел к заключению, что слон – это огромная змея. Третий провел рукой по бивню и сказал: „Слон выглядит как отточенное копье“. Изучая страх с разных сторон, исследователи словно разнимают на части воображаемого слона. Вот почему мне хочется сказать несколько слов о адаптивности – проблеме, которая в последнее время чрезвычайно занимает ученых.

Неуклюжее слово „адаптивность“ означает способность противостоять превратностям судьбы и восстанавливаться после душевных травм – качество, которое все мы хотели бы обрести. В одном из своих последних трудов Роберт Гольдштейн и Сэм Брукс пишут:

В последние двадцать лет тема адаптивности приобрела особое звучание, и тому есть несколько объяснений. Во-первых, в современном мире высоких технологий неуклонно возрастает количество трудностей, с которыми приходится сталкиваться нашей молодежи. Многие молодые люди находятся в сложной и даже опасной ситуации. Во-вторых, крайне важно понять, в чем заключается эта опасность и где искать защитные факторы, – важно не только для врачей, но и для общества в целом, ведь только тогда можно воспитать адаптивные способности у всех юношей и девушек.

В этой книге мне хотелось бы упомянуть модель адаптивности, предложенную Юдит Джордан и основанную на сопереживании, на empowerment, то есть на сознании собственной состоятельности и на стремлении развить в себе мужество. Данные качества нужны прежде всего подросткам. Мальчикам, потому что они нередко сталкиваются с искаженным восприятием идентичности и мужского поведения, и девочкам, потому что уже в юности они начинают lose their voices, терять свою индивидуальность, а с ней и уверенность, способность к самоутверждению под натиском социальных стереотипов, внушающих, что женщина – это якобы всего лишь „объект желаний“.

Глава IV. Объективный полюс: опасность

Страх есть предвосхищение опасности. Однако же просто опасности не бывает: камень – это просто камень, независимо от нашего восприятия и ассоциаций. Все опасности являются прежде всего опасностями-для-кого-то. Тут необходим субъект, чьим планам, интересам или благополучию они угрожают. Скала, она и есть скала, а вот словосочетание „подводный риф“ уже означает угрозу для жизни мореплавателя. Не было бы моряка, не стало бы и угрозы, одна геология. Подводные камни нужно обходить, чтобы следовать своим курсом, ведь они могут повредить корабль, а то и привести к кораблекрушению. Кстати, Словарь Испанской королевской академии объясняет существительное „крушение“ как гибель, полную утрату чего-либо. На угрозы мы реагируем, риск осознаем, ибо от них зависят наши планы. Однако этимология слова „опасность“ также подразумевает некое отношение, так как оно происходит от общего индоевропейского корня пасъ-– „защищать, охранять“ (сравните с родственным латинским глаголом pasco– „кормлю, пасу“. От него образованы такие слова, как „пастырь“, „паства“, „опасаться“. Угроза подразумевает слова или действия, которые предвещают опасность, ущерб или наказание, ожидающие человека. Это символическое предвосхищение зла.

Все, что индивид расценивает как зло – будь то смерть или просто неприятность, – может восприниматься как опасность. Джеффри А. Грей, один из самых известных метологов, рассказывал о своей пациентке, которая боялась разбитых стекол. Страх был настолько силен, что она наотрез отказывалась дотрагиваться до руки психотерапевта после того, как тот прикасался к совершенно целому оконному стеклу. Человеческий мозг – неутомимый генератор страхов, что отражает любопытную особенность нашего мышления: мы непревзойденные изобретатели ассоциаций, способные расширить область восприятия за счет символов. Животные могут увеличить радиус действия того или иного чувства при помощи условных раздражителей. А вот люди легко достигают похожего эффекта, прибегая к символам, метафорам, метонимиям, переносам значения, и за этими деревьями не видят леса. Естественные, первичные раздражители утрачивают свое приоритетное значение и теряются в разветвленной сети раздражителей производных – второго, третьего, а иногда и вовсе седьмого порядка, порожденных нашим рассудком. Область сексуальных влечений – лучшее тому подтверждение. В строгих рамках биологических законов влечение должно возникать к особи противоположного пола с целью продолжения рода. Но для человека разумного любой стимул может обрести эротическую окраску. Раньше такое поведение воспринималось как явная патология – например, гомосексуализм, фетишизм или зоофилия, – теперь же подобные девиации рассматриваются как извращения, только если вызывают деструктивные последствия или причиняют вред другим людям. Впрочем, действия, вызванные первичными раздражителями, также могут носить патологический характер, если препятствуют нормальной жизни человека. Власть символов над нашей жизнью очевидна. Знамя, гимн или слово способны вызывать патриотические чувства. Доброе слово утешает и радует. Оскорбление приводит в ярость. Ну а страшная история пугает.

Реальность беспрестанно посылает нам знаки, которые боязливый склонен воспринимать как угрозы, а отважный – как вызов, например. Одно и то же событие может расцениваться как опасность и как возможность. Все зависит от индивида.

В последующих главах мы с вами будем говорить о патологических страхах, но в этой мне хотелось бы рассказать о широко распространенных страхах, которые тем не менее осложняют нашу жизнь. Эдмунд Гуссерль стал основоположником феноменологии, науки о сущностях, то есть о мире конкретном и реальном ( Lebenswelt), я же задался целью создать феноменологию неясных и труднообъяснимых страхов, чтобы показать, какую боль и страдание они причиняют нам, каким желаниям угрожают, почему имеют такую власть над людьми. Эти страхи показывают, как легко человек теряет почву под ногами. Обычно мы боимся смерти, болезни, физической боли и разорения, боимся потерять близких – подобные чувства естественны и не нуждаются в пояснениях. Те же страхи, о которых сейчас пойдет речь, также встречаются нередко, но тем не менее могут показаться странными. Вот их-то мне и хотелось бы проанализировать.

Я уже говорил, что открытое проявление ярости – один из верных способов вызвать страх. Но попробуем взглянуть на этот факт с точки зрения страдающей стороны. Некоторые люди отличаются особой непереносимостью напряженных ситуаций, ссор, споров, гневных интонаций и жестов. У них подобные эпизоды вызывают тягостные чувства, беспокойство и, соответственно, робость. Обычно такая реакция неприятия является выученной. Когда дети часто страдают от вспышек родительского гнева или присутствуют при ссорах между матерью и отцом, то у них может легко развиться подобный страх, особенно если речь идет о восприимчивых натурах. Одна из моих корреспонденток вспоминала, что ее отец, человек вспыльчивей, не выносил, когда младшая дочь молчала за обедом, и в грубой форме заставлял ее говорить. „Я помню ужас моей сестры: она что-то бормотала, плакала, выбегала из-за стола. В конце концов несчастная окончательно потеряла аппетит, ее рвало, она отказывалась от еды, притворяясь больной. С тех пор я не переношу крика, пусть даже кричат на другого человека. И очень боюсь семейных обедов“. Подобное случается нередко. Без всякого сомнения, Кафка вспоминал именно такие тягостные сцены, когда писал Милене: „Одни сражаются при Марафоне, а другие – за обеденным столом, ибо бог войны и богиня победы вездесущи“. Экстраверты не так остро переживают скандалы, как интроверты. Исследования, проведенные Робертом Левенсоном, Джоном Готтманом и Даниэлем Големаном, показали, что мужчины переносят семейные стычки тяжелее, чем женщины: у них возникают стойкие неприятные ощущения, иногда даже на соматическом уровне.

Приобретенный страх негативным образом сказывается на поведении. Человек делает все возможное, пытаясь любой ценой избежать ситуации, чреватой скандалом. Некоторые женщины так боятся приступов ярости своих мужей (даже если гнев направлен на других), что молятся о победе футбольной команды, за которую болеет супруг, в надежде предотвратить вспышку. А мужья, в свою очередь, настолько опасаются бурных реакций жен, что предпочитают скрывать от них самые невинные вещи, чтобы не вызывать раздражения.

Именно поэтому многие семейные пары боятся открыто обсуждать проблемы. Оживленные разговоры периода ухаживания сменяются молчанием. На то есть свои причины. Жених и невеста обычно стараются угодить друг другу. Юноши больше говорят, а девушки лучше слушают. Молодые люди жаждут произвести впечатление, а барышни готовы польстить их самолюбию. Оба следуют тактике обольщения, неискренней, но приятной. Их усилия вознаграждаются. Но вот победа одержана и наступило время наслаждаться завоеванным: тут тактика взаимного вознаграждения и начинает давать сбои. В период ухаживания жених и невеста стремятся не к душевному комфорту, а к сильным чувствам. Потом все меняется. Они уже не так старательно следят за своей внешностью и не так тщательно готовятся к беседе. На смену красноречию приходит рациональная немногословность. Сухой, почти административный стиль общения, обмен репликами на рутинные темы.

Впрочем, мы отвлеклись. На самом деле меня больше интересует другая ситуация – когда один из партнеров (а иногда и оба) просто боится говорить. За годы общения между ними возникают своего рода минные поля, на которые лучше не ступать. Появляются запретные или просто опасные темы. Например, деньги, работа, бывшая подружка, отношения с детьми или родителями, беспорядок в доме. Я уже не говорю о скелетах в шкафу, это дело понятное, но не могу не вспомнить загадочные слова Кьеркегора, утонченного знатока человеческой природы: „Кому есть что скрывать, пусть не женится“. Он и не женился, хотя собирался.

Некоторые дети тоже боятся говорить, и иногда этот страх принимает такие острые формы, что становится серьезной проблемой. Существует даже так называемый избирательный мутизм, когда ребенок отказывается разговаривать в некоторых местах или в присутствии тех или иных лиц. Порой немота – всего лишь способ привлечь к себе внимание, однако чаще всего она возникает, если слова, сказанные в определенных обстоятельствах, привели к неприятным последствиям. Один из моих корреспондентов поведал печальную историю своего отца, который обычно отличался крайней замкнутостью, вернувшись с работы, сразу запирался в кабинете, не общался с детьми, требовал тишины. Но потом тяжелая болезнь изменила его характер. Он страдал от страха и одиночества, потянулся к родным, захотел наладить отношения, которые на самом деле никогда не существовали. Мой корреспондент признавал, что жалел отца и хотел бы облегчить его состояние, но всякий раз, пытаясь заговорить, не находил слов. „Это как в школе на экзамене: стоишь у доски, а в голове пусто. Я даже стал заранее готовить шпаргалки с темами для беседы“. Но все напрасно. Воспоминания о тягостных сценах безнадежно застопорили механизм речевых высказываний.

Происхождение подобного страха нетрудно объяснить: это выученная реакция. Память о перенесенном когда-то страдании автоматически окрашивает в мрачные тона любую аналогичную ситуацию, законы возникновения эмоций неподвластны доводам рассудка.