Текст книги "Прощание с котом (сборник)"

Автор книги: Хиро Арикава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Точно, я же пирожных взял, будешь? – Кубота начал вставать, но Сатору остановил его.

– Не надо, спасибо.

– Но ты же совсем мало поел. Молодому организму нужно больше питания!

Нет-нет! У Сатору в последнее время и правда плохой аппетит, а вы даете ему слишком много сладкого! Сначала печенье, потом рисовые крекеры двух видов, еще фрукты, кастелла [7]7
  Кастелла – популярный в Японии десерт, завезенный в страну португальцами в XVI веке.


[Закрыть]  – конечно потолстеешь, если так питаться.

По Сатору было заметно, что он даже с печеньем-то справился с трудом.

– Эх… А у нас все студентки восхищаются, какие же вкусные пирожные делают в этой кондитерской… – уныло произнес профессор.

– Ну, разве что совсем чуть-чуть, – сдался Сатору, пожалев Куботу.

Он ушел, и я уселся к Сатору на колени.

– О, вот и ты. И как тебе профессор?

Я вылез из переноски только потому, что вас плохо слышно. Тут вроде собака где-то есть – подерусь с ней разок, и вашим планам конец.

– Он, похоже, до сих пор переживает о случившемся…

Мне тоже так показалось.

Во время полдника профессор брал печенье одно за другим, словно не знал, куда себя деть. Как только возникала пауза, он сбегал на кухню и возвращался, вооружившись кучей сладостей.

Не нужно быть котом, чтобы понять: Кубота чувствовал вину перед Сатору.

– Вот, бери, какие понравятся. – Профессор принес коробку с шестью пирожными – такое количество сладкого делали явно не из расчета на двоих.

Сатору вздрогнул, но увидел мандариновое желе и с облегчением выдохнул. Видимо, решил, что его-то сможет как-нибудь в себя уместить.

– Возьму это.

– О, оно у них сезонное, – сказал Кубота, перекладывая себе в тарелку огромный «монблан».

Он уже съел целую гору сладостей и все равно не останавливался. Может, дело было не только в чувстве вины, а еще в том, сколько каждый из людей считал нормальным съесть зараз?

В любом случае наблюдать за тем, как Сатору берет желе маленькой ложечкой, только бы не доесть его раньше профессора, было забавно.

Причина испорченных отношений Мияваки и Куботы крылась в проблемах, нахлынувших на семью профессора.

У его жены нашли злокачественную опухоль. Врачи давали ей где-то год – Мияваки тогда как раз перешел на четвертый курс.

Кубота никому об этом не сказал, но, когда осенью жену положили в больницу, молчать о ее болезни стало невозможно. На профессора легли все домашние дела, он присматривал за детьми и животными, навещал жену – последнее от студентов скрыть не получилось. И даже если бы удалось, правда все равно вышла бы наружу – в конце концов, его семинары в основном состояли из практики, поэтому Кубота близко общался со всеми подопечными.

Когда студенты узнали о проблемах в семье преподавателя, они придумали, как изменить план занятий, чтобы уменьшить нагрузку на профессора. Больше всех помогал Мияваки: он даже ходил за покупками и сидел с детьми, если Кубота не мог нанять няню.

Парень подружился с ребятами, и они тоже к нему привязались. Когда жена Куботы попала в больницу, он просил своих родителей присматривать за животными, но спустя неделю с Мияваки дети сказали, что теперь сами могут ухаживать за питомцами.

Похоже, братик Мияваки, как звали его ребята, так любил животных, что привил это детям. Сын даже выходил гулять с собакой, как только возвращался со школы.

– Прости за лишние хлопоты, – смущался Кубота.

– Нет проблем, – всегда с улыбкой отвечал Мияваки. – Мне нравится сидеть с Ми-тян и Джоном, да и лекций больше нет – только семинары остались.

Удивительно, но парень ухитрился закрыть учебную программу еще к концу прошлого года и сейчас ждал неофициального приглашения на работу.

На Мияваки легко было положиться, и своим отношением он разбаловал профессора: тот постоянно рассказывал о жене и жаловался на проблемы.

Ее состояние долго оставалось стабильным, но после Нового года вдруг появились осложнения.

«До весны может не дотянуть», – так сказали врачи.

В тот день Мияваки, который уже дописал и даже сдал дипломную, вдруг объявился в аудитории для семинаров. Вид у него был серьезный.

– Чего тебе? – резко спросил Кубота – он снова собирался в больницу.

– Профессор, пожалуйста, расскажите вашим детям о том, что происходит.

– Думай что говоришь!

Дети Куботы не знали, что их мама при смерти. Сын учился в шестом классе, а дочь была на четыре года младше. Они бы не выдержали, если бы услышали, что мама умирает и помочь ей нельзя. Кубота решил, что будет молчать до последнего и сам справится с этой ношей, только бы не ранить детей. Когда они узнают о болезни, то, конечно, захотят навестить маму. Но сейчас он не хотел, чтобы ребята страдали из-за того, что ее никак не спасти.

До самого последнего момента никакие плохие новости не омрачат их общение с мамой.

– Это не твое дело! – прикрикнул Кубота.

– Профессор!

Да как он вообще посмел лезть в его жизнь? И почему из всех студентов именно он? Куботе казалось, Мияваки понимал его лучше других. Казалось, что именно поэтому он и помогает.

– Не суй свой нос в дела моей семьи! – Профессор вдруг разом забыл обо всем, что сделал для него Мияваки.

Сейчас, вспоминая о том, как грубо себя вел, Кубота съеживался.

Но Мияваки не отступал.

– Профессор, ваши дети уже знают! – выпалил он.

Глаза Куботы налились кровью. Неужели этот мальчишка…

– Ты все им рассказал?!

– Нет. Но они чувствуют, что мама умирает.

Если бы только Кубота прислушался к его словам, он бы понял, что имел в виду Мияваки. Но тогда голова мужчины была забита тревогами и страхами: вдруг он врет и на самом деле сам все рассказал? Или еще не говорил, но скажет потом?

– Ваша жена много значит для вас – много значит она и для детей! Они захотят с ней попрощаться! Пожалуйста, дайте им эту возможность!

Мияваки как будто пытался сказать: «Я понимаю, что чувствуют ваши дети», но в тот момент его слова только сильнее распаляли Куботу.

Да что он мог знать, если у него самого не было детей? Словно понимает сына и дочь Куботы лучше, чем их родной отец.

– Дети будут жалеть о том, что они не успели попрощаться! И виноватым окажетесь вы!

– Ты не представляешь, что чувствуют родители! Не говори о том, о чем понятия не имеешь!

Если бы Кубота только мог повернуть время вспять, он бы промолчал в ту секунду. Сколько раз он жалел о том, что тогда наговорил.

Мияваки продолжал давить.

– Да, я не представляю, каково это – быть родителем! Но лучше знаю, что чувствуют дети!

О чем думал Мияваки, когда произносил эти слова? Что вспоминал?

– Дети захотят попрощаться с ней, пока не поздно! Сказать, что любят, сказать спасибо!

Его голос все больше походил на плач, и Куботу это раздражало. Он решил положить спору конец.

– Больше не подходи к моим детям! Слышишь?! И на занятиях можешь не появляться!

И почему этого студента так волновала чужая проблема?

Профессор испугался отчаяния, отразившегося на лице Мияваки, – казалось, будто весь его мир только что рухнул, – и поскорее выбежал из аудитории. Тогда Кубота в последний раз видел парня студентом.

На семинары Мияваки ходить было действительно незачем – дипломную он уже сдал.

И работа оказалось отличной.

Мияваки не ослушался и больше на практических занятиях не появлялся, хотя Кубота, конечно, сказал тогда глупость. Остальные студенты сразу заметили, что душа их компании вдруг перестал ходить на пары, но Мияваки заверил их, что готовится к будущему трудоустройству.

Странная, почти угрожающая настойчивость, с которой Мияваки просил профессора открыть детям правду, сильно его заботила. Он решил поговорить об этом с лучшим другом Мияваки, Суги.

– Он так переживает за моих детей… Может, на то есть причина?

По выражению лица Суги сразу стало ясно: он знает.

– Еще в детстве Мияваки потерял родителей в автокатастрофе. Лет ему было, как вашему сыну. Наверное, он сильно волнуется за ваших детей, вот и пытается вмешаться… – Казалось, Суги хочет добавить: «Пожалуйста, поймите его».

– Ясно, спасибо…

Такой ответ совершенно выбил профессора из колеи. Последний раз он ощущал нечто похожее, когда врачи сказали, что его жена умирает.

Кубота все время вспоминал о том, что сказал Мияваки.

«Ты не представляешь, что чувствуют родители!» О чем подумал осиротевший парень, услышав эти слова?

Да, как бы ему ни хотелось, он не знал, о чем перед смертью думали его родители, и мог только предполагать.

«Но я лучше знаю, что чувствуют дети!» Мияваки не лгал. Только он мог рассказать, каково это – в один день потерять обоих родителей.

После разговора с Суги Кубота начал сомневаться: может, стоило открыть детям правду? Или нет?

Однако время шло, и состояние жены ухудшалось. Кубота решил обо всем рассказать сыну.

– Маме осталось недолго.

Ребенок плакал, но держался. Наверное, как и говорил Мияваки, он подсознательно чувствовал, что происходит.

Когда они пришли в больницу, жена профессора большую часть времени была без сознания. Но в моменты, когда она приходила в себя, сын без конца произносил «спасибо, мама» и «я люблю тебя». Сестре он сказал повторять то же самое.

Разговаривать жене было тяжело, поэтому в ответ на слова детей она легонько кивала.

«Дети захотят попрощаться с ней, пока не поздно! Сказать, что любят, сказать спасибо!»

Мияваки оказался прав. Кубота даже решил, что, возможно, Мияваки все-таки рассказал детям о болезни мамы, но уже на него не злился.

Жена умерла в конце февраля, в ужасно холодный день.

После похорон к Куботе подошел сын:

– Спасибо, что рассказал.

И тогда профессор заплакал.

Он почувствовал облегчение: дочка еще была слишком маленькой, чтобы понять, что произошло, но хотя бы сын успел осознанно попрощаться с мамой.

Мияваки все-таки добился своего. Учиться он заканчивал через месяц.

Кубота был в трауре, поэтому на благодарственную вечеринку не явился, но на выпускном присутствовал. После официальной части уже бывшие студенты подошли к Куботе пообщаться, но не знали, как лучше себя вести, поэтому разговор получился недолгим. Мияваки тоже оказался среди выпускников, но они с профессором не обменялись ни словом – благо, обстоятельства позволяли.

Кубота знал, что сильно обидел парня, и теперь боялся говорить с ним о произошедшем.

Когда настало время прощаться, Мияваки слегка поклонился, и профессор ответил ему коротким кивком.

– Тогда я все-таки сказал сыну, что мама умирает, – признался профессор.

– Вот как… – слегка улыбнулся Сатору.

– Если бы не ты, дети не смогли бы с ней проститься. – Кубота вдруг поклонился. – Извини меня!

– Не нужно, профессор!

Ой-ой! Сатору забыл, что я лежу у него на коленях, и привстал. Будь на моем месте другой кот, он бы уже упал!

Кубота поднял голову и взглянул на Сатору, и только тогда хозяин снова сел.

– Я тоже… думал не о вас, а о себе: вспоминал, как сам потерял родителей. Но все-таки вы меня выслушали, спасибо. – И вдруг Сатору тоже поклонился. – И простите за все.

Профессор не ожидал услышать извинения и молча смотрел на Сатору.

– Кажется, я только недавно начал понимать, что чувствовали вы с женой. Если бы я оказался на ее месте…

Если бы ему оставалось жить всего год…

– То мне бы не хотелось, чтобы все вокруг грустили. Наоборот, я был бы рад увидеть, как близкие мне люди улыбаются.

И взрослые, и дети всегда ставят себя на первое место. «Я хочу попрощаться, потому что это конец» или «Я не хочу прощаться, потому что расставание выйдет болезненным».

Вообще сложно сказать, в чем состоит разница между ребенком и взрослым. Дети верят, что различия существуют, и говорят, мол, нужно вести себя по-взрослому. Но в какой момент они сами становятся взрослыми?

– И все-таки я будто не дал вам с женой выбора…

Наверное, люди взрослеют, когда перестают полагаться на инстинкты и доверяются чувствам настолько, что, в отличие от нас, животных, прекращают смотреть на других как на детей или взрослых. Люди вынуждены самостоятельно искать, что значит «взрослость» именно для них, и поэтому каждый становится взрослым в том смысле, который сам для себя определяет.

Когда Сатору решил, что лучше знает, как вести себя с детьми профессора, и пристыдил его, он сам был еще ребенком. Но именно поэтому он и смог изменить ситуацию. К нам, животным, такая мудрость приходит только с годами.

– Я благодарен за то, что вы согласились взять Нану, но еще больше я рад, что мы с вами встретились, профессор.

Кубота опустил взгляд и помотал головой. Он шмыгал и, кажется, плакал. Больше он не забивал рот сладостями в надежде заполнить тишину.

Наконец профессор успокоился и взглянул на Сатору. А потом они стали вспоминать прошлое. И много смеялись.

– Я бы с удовольствием поболтал подольше, но пора бы познакомить Нану с собакой. – Профессор поднялся.

– А как ее зовут?

– Лили. Она просто обожает котов, поэтому переживать не о чем. – С этими словами профессор вышел из гостиной.

Скоро он вернулся с собакой. Стоило им войти, она тут же рванулась вперед.

Кот! Кот-кот-кот-кот! Давай играть! – На нас с Сатору, сходя с ума от радости, бросился огромный немецкий дог размером с теленка.

Ты слишком большая, идиотка!

Даже Сатору подскочил, видимо приготовившись бежать, и я со скоростью света влез ему на голову. Я тут же выгнулся, поднял хвост трубой, чтобы отпугнуть собаку, которой хотелось поиграть.

Как с тобой играть, если ты больше меня в несколько раз?!

Лили оперлась на Сатору передними лапами и повалила его на диван.

Кот!

Я оказался загнан в угол. Хотя собака и не желала мне зла, она была слишком возбуждена, и я тоже не сдержался: зашипел на нее и полоснул когтями.

Ай! – взвизгнула Лили.

Не подходи! Назад! Назад!

Собака наконец-то отошла, но было видно, что она все еще хочет играть.

Больно, вообще-то! Жестоко! Ладно, так когда ты будешь в настроении? Тогда сможем поиграть? Ей не нужно было говорить вслух – хвост все рассказывал за нее.

Не буду я в настроении, дура!

– Может, Нана собак не любит?

Не в этом дело!

– Нет, думаю, проблема в другом…

Спасибо, что перевел. Похоже, из-за того, что мне пришлось даже угрожать огромной Лили, оставлять меня у профессора Сатору не собирался.

– Думаю, Нана с ней не справится…

– Вот как…

Кубота с трудом затолкал Лили в дальнюю комнату, хоть она и тянула его обратно в гостиную.

– Жаль, что Нану пристроить не получилось, но рад был повидаться.

– И я!

Они пожали друг другу руки. Никакой обиды между ними не осталось.

– Можно, кое-что спрошу? – вдруг задал вопрос Кубота.

– Да, конечно.

– Перед смертью жены сын все время повторял «спасибо» и «я тебя люблю», прямо как ты и говорил. Все-таки ты рассказал им о ее болезни?

– Нет, – улыбнулся Сатору. – Но ведь таких слов и следовало ожидать. Если ребенка любят, разве он не захочет сказать что-то подобное?

– И правда, – согласился профессор.

– Только вы имели право поведать детям о болезни жены. Поэтому я даже поссорился с вами.

– Ясно…

Профессор задумался, несколько раз кивнул и улыбнулся.

– Спасибо, что тогда со мной поссорился.

Нет, профессор, вам спасибо, что говорите Сатору такие слова.

Хозяин слишком растрогался, чтобы ответить, поэтому я сделал это за него – благодарно мяукнул.

Мы вышли из дома и двинулись по тихой каменной улочке, от которой так и веяло европейской стариной. Главная дорога находилась где-то далеко, так что машин почти не было.

Может, тоже пешком пройтись? А то Лили все слюной забрызгала, и теперь в переноске пахло псиной.

Я несколько раз быстро ударил лапой по замку.

– Хочешь выйти? – спросил Сатору и сразу открыл дверцу.

Прогулка по брусчатке ощущалась совсем иначе, чем по асфальту. Поверхность камня была прохладной и твердой, приятной для лап и, как мне казалось, лечебной.

Я услышал щелчок и обернулся – Сатору сфотографировал меня на телефон.

– Отличный кадр, Нана.

Сатору рассматривал получившееся фото.

– Давай вернемся длинной дорогой.

Пока мы шли до машины, Сатору щелкнул меня еще несколько раз, и я, конечно, каждый раз мило позировал.

Запах Лили выветрился, и мы как раз дошли до стоянки и сели в фургон. Вся суета с собакой сильно меня утомила, так что я уснул почти сразу, как мы тронулись.

– Нана, привал.

Меня разбудил голос Сатору. Я зевнул и помотал головой. И где мы? Я вытянул шею, выглянул в окно и увидел водную гладь.

– Озеро Бива! Помнишь, я хотел поближе остановиться?

Я же сказал, что не надо!

– Ну, идем.

Даже если озеро и не такое страшное, как море, выходить мне все равно не хотелось… Но Сатору взял меня на руки и вышел из машины.

Я уже приготовился к тяжелому шуму волн, но… его не было. Небольшие барашки тихонько накатывали на берег. Одна и та же вода в море и в озере выглядела совершенно по-разному.

Может, здесь даже можно пройтись? Я резво спрыгнул с рук.

Вдоль берега тут и там ходили туристы. Среди них суетился пожилой мужчина с камерой. Увидев Сатору, он просиял.

– Извините, не сфотографируете нас? – Кажется, он хотел сделать совместное фото с женой.

Прохожие часто обращались к Сатору с разными просьбами, – пожалуй, он и правда выглядел приветливым.

– Конечно!

Хозяин взял камеру и всмотрелся в видоискатель.

– Подвиньтесь чуть вправо, пожалуйста. Да-да, вот так отлично.

Пожилая пара улыбалась изо всех сил. Щелкнул затвор.

– И еще снимок, на всякий случай.

Снова щелчок.

– Большое спасибо!

Решив, что они закончили, я направился к Сатору.

– Ой! Так это ваш кот?

– Да, зовут Нана. Такое имя, потому что хвост похож на семерку.

Думаешь, всем нужно объяснять, почему меня так зовут? Хотя Сатору же нравится, когда люди мной интересуются.

– Вместе путешествуете?

– Да.

Пожилая женщина слегка хлопнула в ладоши, будто ей в голову пришла какая-то мысль.

– Может, теперь мы вас сфотографируем? А фото потом отправим.

– О, отличная мысль! – поддержал муж.

– Правда? – Сатору идея тоже понравилась.

Он поскорее взял меня на руки и встал на фоне озера. Мужчина сделал несколько снимков и подошел показать их Сатору.

– Ну как?

– О-о, спасибо огромное! Здорово же, Нана? Ты здесь такой милый!

Они же теперь поймут, что ты законченный кошатник.

Сатору оставил паре свой адрес, и они попрощались.

Спустя какое-то время после того, как мы вернулись в Токио, нам пришло письмо. Буквы и иероглифы с адресами на конверте извивались, как дождевые черви, но Сатору сказал, что почерк просто прекрасный.

Внутри лежала короткая записка: «Спасибо за помощь. Пусть у вас все будет хорошо».

Сатору достал три фотографии и принялся внимательно их рассматривать.

– Наши первые совместные снимки, Нана.

Мы с Сатору жили только вдвоем, поэтому ни разу не фотографировались вместе.

Сатору тут же поместил их в рамку и повесил на стену. Потом мы переехали, и он повесил их уже в новой квартире.

В больницу, где лежал Сатору, меня не пускали, но даже там он держал снимки при себе.

Когда они стали ему не нужны, они вернулись ко мне.

Каждый раз, глядя на эти фотографии, я понимаю, что прожил счастливую жизнь. Но это уже другая история.

Кошачий остров

– Рё, а давай съездим на кошачий остров? – вдруг спросил папа за ужином.

Отец работал фотографом. После смерти матери он снова женился. Мы переехали с Хоккайдо на Окинаву и уже жили здесь какое-то время.

Харуко-сан, новая жена папы, была замечательной девушкой с ослепительной улыбкой. Но я все еще переживал смерть матери, поэтому не мог звать Харуко-сан мамой.

Сейчас сложно представить, что когда-то рядом с ней я чувствовал себя неловко.

В то время папа насильно пытался нас сблизить и при каждой возможности настаивал, чтобы мы выходили гулять «как одна семья», – это надоедало. Тогда я еще был мальчиком очень чувствительным, поэтому чем сильнее отец давил, тем меньше мне хотелось звать Харуко-сан мамой.

Однако идея съездить на кошачий остров сразу меня захватила. Это звучало по-настоящему сказочно.

– А что это? – спросил я Харуко-сан.

Она работала гидом, но, задав вопрос, я скорее хотел вовлечь ее в разговор, чем узнать ответ.

– Вообще он называется Такэтоми. Там живет очень много кошек, и в последнее время их любители только о нем и говорят, – бездумно влез папа, уничтожив мой план.

Мы с Харуко-сан встретились взглядами и только улыбнулись.

«Как же с ним сложно…»

«Точно».

– И как туда добраться? – Я снова обратился к Харуко-сан, и на этот раз все получилось, как я хотел.

– На самолете из Нахи до Исигаки, а потом на катере. Там всего десять минут.

– О, так это близко.

Вокруг Окинавы располагалось множество островов, между которыми летали небольшие самолеты. Только недавно я стал привыкать к географии этого места.

– Кацу-сан, так ты решил взяться за эту работу? Фотографировать котов?

Папа протянул ей пустую чашку. Вид у него был печальный.

– Да, не мог отказаться… – Он повесил голову, и Харуко-сан вернула ему уже полную чашку. – Я сказал, что не фотографирую животных, но они ответили: «Ничего страшного».

Похоже, взяться за эту съемку его попросил знакомый редактор. В журнале, где он работал, выходила колонка «Коты и путешествия», и, скорее всего, Такэтоми являлся одним из мест, которые они хотели отснять. Но на командировочные для штатного фотографа бюджета они не нашли, так что попросили знакомого с Окинавы – папу.

В то время кошачий остров не был так популярен, как сейчас, так что редакция журнала проделала неплохую работу, раз нашла его.

– А что плохого, Кацу-сан? Ты ведь любишь животных? – Харуко-сан знала о папе еще не все.

– Ну, наверное, но любить их и работать с ними – это разное… Да с кошками я не лажу…

– А, так они тебе не нравятся?

Папа, кажется, растерялся, поэтому я решил ответить за него.

– Наоборот, отец не нравится кошкам.

– Молчал бы!

Папа тут же набил рот рисом и популярным здесь тямпуру – жареным тофу с мясом и овощами – и разом все проглотил.

Вообще папа слишком любил кошек и поэтому постоянно лез к ним поиграть. Большинство из них просто убегали. Или шипели на него.

– Я больше по собакам…

Но и с собаками он ладил не со всеми: только с самыми общительными или со взрослыми. Осторожных собак он отпугивал, а тех, что с характером, злил.

Как-то давно мы ездили в Нару, и папа увидел олененка. Отец кинулся к нему с криком «Бэмби!» – в тот же момент из чащи выбежал взрослый олень и боднул папу рогами.

Я подумал рассказать эту историю Харуко-сан, но решил, не стоит, потому что в ней пришлось бы упомянуть маму, которая тогда еще была с нами.

– Ящериц бы у тебя хорошо получилось снимать, – пошутил я, но папа с серьезным видом кивнул.

– Да, они хотя бы так быстро не сбегают. – Для фотографа это звучало как признание поражения.

– Нужно ехать на выходные или праздники. – Харуко-сан отложила палочки и принялась листать записную книжку – по выходным ее нагружали работой. – Я буду свободна через две недели. Там еще в понедельник празднуется День основания, поэтому можно уехать на три дня и две ночи. Что скажете?

Ну да, День основания моей младшей школы. В календаре он отмечен не был, и, если бы не Харуко-сан, я бы про него даже не вспомнил.

«Так она переписала себе все мое расписание?» Тогда от этой мысли мне стало не по себе. Харуко-сан делала это, потому что стала моей «мамой». Каждое утро она готовила мне завтрак, стирала мои вещи, убирала. Ходила на родительские собрания. Когда вместо нее на них появлялся папа, он постоянно путался во всем, что там рассказывали, поэтому теперь они с Харуко-сан правильно поделили обязанности.

В общем, Харуко-сан каждый день была моей «мамой». Но все же я продолжал звать ее «Харуко-сан». Сказать ей «мама» я пока не мог. Все-таки моя настоящая мама умерла всего два года назад.

Но Харуко-сан ни о чем меня не просила. Она избаловала меня, хоть я и не звал ее мамой.

– Ладно, тогда через две недели, – весело произнес папа. Так мы определились с датами поездки.

В намеченный день стояла ясная погода.

Мы улетели из Нахи на Исигаки первым же рейсом, потом еще полчаса ехали на автобусе от аэропорта до переправы. Харуко-сан спланировала наш маршрут до мелочей, поэтому уже через три часа после выхода из дома мы шли на катере на кошачий остров.

В тот день море вокруг Окинавы, как и всегда, было бирюзовым, будто ненастоящим. Когда мы только сюда переехали, больше всего меня поразили не тропические цветы, не белое солнце, а самые обыкновенные заливы. Вода в небольших окинавских гаванях принимала такой цвет, что казалось, в нее разлили краску, которую смешал ребенок, пытаясь получить самый яркий голубой цвет. Вода такого цвета тянулась от побережья до самого горизонта.

На Исигаки вода была такой же. Пока мы плыли на Такэтоми, наш катер прыгал по этой бирюзе, как камешек. Мы добрались за десять минут.

Папа решил, что надо снять и пейзаж, поэтому фотографировал не переставая, как только мы прибыли на переправу.

Катер встал к причалу, и мы вместе с остальными пассажирами толпой сошли на берег.

У пристани ждали микроавтобусы и фургоны – местные жители приехали встречать друзей и родственников. Длина берега острова составляла всего девять километров и двести метров, поэтому такси мы не видели. Точнее, на острове их просто не было.

Пока люди рассаживались по машинам, папа быстро снимал гавань, а мы с Харуко-сан ждали его в тени.

– А где кошки? – спросил я.

Мы еще не встретили ни одной. Так как остров назывался кошачьим, я представлял себе, что, как только мы сойдем с катера, перед нами выстроится целый отряд кошек. Но этого не произошло, и я немного расстроился.

– Их много в деревне и на пляже. Здесь никто не задерживается, поэтому кошки сюда не приходят.

Даже если бы четвероногие поселились здесь, едва бы они смогли кормиться за счет одних только туристов.

На катер, который нас привез, сели новые пассажиры, и через пять минут он отчалил. Папа фотографировал его отплытие, когда к переправе подъехал фургон. Харуко-сан помахала водителю.

– Я попросила его подъехать чуть позже, чтобы ты успел закончить съемку, Кацу-сан.

Она идеально подгадала момент. Еще до свадьбы она много раз была гидом по Окинаве в папиных командировках.

Мы вместе сели в фургон и медленно двинулись вперед, но всего через пару минут оказались в деревне. По пути нам не попалось ни одной машины.

Асфальт закончился, и мы съехали на белый песок. Дорога петляла между низкими каменными заборчиками, огораживавшими дома. Их крыши покрывала красная черепица, а на скатах располагались небольшие статуи львов – на окинавском диалекте их звали «сиса».

Фургон остановился у дома, крышу которого оседлал лев особенно глупого вида.

– О, ты выбрала именно его! Как здорово! – оживился папа. – Когда Харуко-сан впервые работала моим гидом, я останавливался как раз здесь.

– Выглядит как обычный дом… Но это база отдыха?

Для базы отдыха он казался слишком маленьким и скромным – думаю, в него едва помещалась одна семья.

– Скорее, просто летний домик. Люди, уехавшие с Такэтоми, сдают свое жилье туристам – так здания не приходят в упадок, – объяснила Харуко-сан.

Видимо, этим владел ее знакомый.

Папа весело выпрыгнул из кабины и вместе с водителем принялся выгружать наши вещи – из-за камер и аппаратуры их оказалось больше, чем можно было ожидать от семьи, приехавшей отдохнуть на пару дней.

Харуко-сан прошла через сад к ограде, просунула руку в щель между камнями и достала оттуда деревянную табличку с ключом. Это выглядело настолько бесхитростно, что от удивления у меня перехватило дыхание, и Харуко-сан улыбнулась.

– Когда хозяин здесь, он отдает ключи лично. Но иногда мы не можем встретиться и делаем так.

– И он не против? – Мне казалось, это опасно.

– Нет, не против.

Ну, наверное, и правда: вряд ли бы недоброжелатели специально поехали на Такэтоми, чтобы украсть что-то из этого дома.

Как только мы вошли, я увидел три комнаты, небольшую кухню и дверь в ее задней части – скорее всего, она вела в ванную. И все. Места хватало ровно на одну семью.

Я задумался: Харуко-сан с папой вместе здесь жили? Папа впервые поехал на Окинаву спустя полгода после смерти мамы.

Харуко-сан улыбнулась и наклонилась к моему уху.

– Я тогда остановилась у другого знакомого, – прошептала она.

– А. – Я не стал развивать тему и пошел помочь папе с вещами. Фургон уже уехал.

– А когда ты работал здесь впервые, тоже кошек фотографировал?

– Тогда я приезжал не за этим.

В тот раз он, кажется, снимал виды острова для путеводителя. Кошек в него можно было не включать.

Для нас постелили три матраса – сразу после стирки и сушки они оказались очень мягкими.

– О, впервые будем спать вместе всей семьей, втроем. – Папа специально выбрал именно эти слова.

В такие моменты мне становилось дурно. Если бы папа не обратил внимания на матрасы, я бы просто промолчал, но теперь уже не был уверен: может, из уважения к памяти мамы стоит сказать, что спать втроем глупо и бессмысленно?

– Но здесь обе спальни выходят на восток. Если ляжем по отдельным комнатам, утром будет хорошо просыпаться, – сказала Харуко-сан, и необходимость спорить пропала. – Приготовлю обед.

И холодильник, и шкаф были забиты продуктами. Хозяин покупал их на свое усмотрение специально для гостей. То же и с полотенцами, и со средствами гигиены, и химией для стирки и уборки, из-за чего создавалось удивительное ощущение комфорта – казалось, словно вы приехали к родственникам.

– А я схожу за велосипедами, – решил папа.

Туристы в основном передвигались по острову пешком и на арендованных велосипедах. В фирму по прокату достаточно было позвонить, и они сами привозили велосипеды, но, кажется, находилась она недалеко от дома, поэтому папа решил до нее прогуляться.

– Может, оставишь камеру? – нахмурилась Харуко-сан – она вышла проводить папу. – Я буду делать лапшу с жареными овощами, она быстро готовится.

– Да ладно, я мигом! – ответил папа, повесил фотоаппарат на плечо и вышел.

– Постарайся за полчаса успеть.

Харуко-сан знала, что для папы тридцать минут – это быстро.

– Рю-тян, не хочешь сходить осмотреться?

– Лучше посплю немного.

Встали мы рано, и теперь на меня накатывала дремота. К тому же во дворе прямо на солнце стоял чудесный шезлонг.

– Я снаружи прилягу?

– Конечно!

Я вышел в сад и устроился на шезлонге, но тут же вскочил на ноги – свет бил прямо в глаза. Тогда я переставил его в тень, поправил спинку, выбрал позу для сна.

Только я лег, как заметил, что кто-то заглядывает во двор… Бабушка, сильно сгорбленная; я подумал, она из местных. Но она настолько пристально вглядывалась в сад, что мне стало не по себе.

– Извините, вам помочь?

Я встал, направился к бабушке… и вздрогнул – весь ее правый глаз занимало огромное бельмо. На секунду мне захотелось спрятаться, но я решил, что она все равно уже меня увидела.

Бабушка почти сразу прикрыла глаз рукой.

– Извини, если напугала.

– Да нет, все нормально, – ответил я, но, по правде говоря, мне было страшно. Наверное, у нее развивалась катаракта?

– Это у меня еще с детства.

Значит, не с возрастом появилась. Я вдруг подумал, сколько сложностей ей всю жизнь доставлял невидящий глаз.