Текст книги "Брак по любви"
Автор книги: Хиби Элсна
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)
– Почему ты ничего не отвечаешь? – требовательно спросила Каролина. – Ты что, не говоришь по-английски?
– Говорю. Папа настоял, чтобы я занималась с учителем; это было еще до того, как мы переехали в Шотландию. Он хотел, чтобы я говорила по-английски не хуже, чем мама.
– Твой папа умер?
– Да, – бесцветным голосом ответила Фанни.
Она еще сильнее побледнела и, опустив глаза, разглядывала свои тупоносые ботинки. Носком она машинально водила по ковру, словно вычерчивая какой-то замысловатый узор.
Внезапно Каролина сменила гнев на милость и, обняв Фанни, горячо сказала:
– Ты любила его, а значит, ты умеешь любить и знаешь, какой прекрасной и одновременно ужасной бывает любовь. Ты – замечательная, и теперь ты вместо своего папы будешь любить меня. Мы с тобой будем как Руфь и Наоми. Ты слышала про них?
– Это… из Библии?
– Да. Давай перейдем на французский, так будет быстрее – я говорю на нем не хуже, чем на английском, а вот тебе, кажется, трудно подбирать слова. Мы с тобой станем самыми близкими подругами! Я буду все тебе рассказывать, и ты тоже ничего не станешь скрывать от меня. Между нами не будет никаких тайн! Мне так тебя не хватало…
– Но… я не понимаю. Как тебе могло меня не хватать? У тебя же все есть, – обведя взглядом комнату, спросила Фанни. Она выглядела уютнее, чем другие комнаты в этом доме, но все же казалась ей слишком большой.
– Мне нужен кто-нибудь, кто стал бы для меня Руфью. Я молилась, чтобы это случилось, Фанни. Я очень религиозна и много молюсь… а ты?
– Только утром и вечером. Я не католичка.
– А я думала, все французы – католики.
– В папиной семье все были гугенотами, но, когда я была еще маленькой, меня отправили учиться в католическую женскую школу при монастыре. Папа считал, что там я получу самое лучшее образование, кроме того, школа была недалеко от нашего дома, и я могла ходить туда и обратно пешком, совершенно одна.
– Ну, что касается лично меня, – сказала Каролина, – то мне нравятся католики. Мне кажется, это самая романтическая и прекрасная религия. Это так потрясающе – целиком отдаваться молитве! Правда, у меня не всегда получается, потому что для этого нужно суметь как следует сосредоточиться. Но зато, когда мне это удается, я знаю, что Господь обязательно услышит меня. И я просила его о тебе – о ком-нибудь, кто сказал бы мне: народ твой будет моим народом, твой дом – моим домом, и куда ты пойдешь, туда пойду и я. А ты можешь поклясться мне в этом, Фанни?
– Что я буду верной тебе, как Руфь была верна Наоми?
– Да, и станешь для меня единственным другом, кому я смогу по-настоящему доверять, другом, который никогда не осудит меня, а если я попрошу, то последует за мной на край света!
– Но… я… – замялась Фанни. – Мы с тобой… едва знаем друг друга.
– Глупости! Я сразу поняла, какая ты на самом деле! Неужели ты не видишь – ты уже оставила свой народ и свою страну! Только представь, Фанни: я отдам тебе все свои книжки, платья – все, что захочешь, – но и я всегда должна быть для тебя на первом месте, ты всегда должна помнить обо мне! Мы будем вместе учиться, и вместе ездить верхом, и читать Шекспира, и даже наши кровати будут стоять рядом. Ты больше никогда не будешь одинока!
Фанни подняла на Каролину удивленный и восхищенный взгляд. Ей еще никогда не приходилось встречать такую странную и удивительную девочку. Слово «эгоизм» пока еще не успело обосноваться в лексиконе Фанни, но с некоторым смущением она все же поняла, что ее пытаются уговорить отдать самое себя во власть человека, снедаемого желанием властвовать и управлять, которому необходимо утвердиться в собственном превосходстве.
– Никто и никогда не узнает о нашей тайне, – с воодушевлением продолжала Каролина. – Они будут думать, что мы с тобой – просто близкие подруги, но не смогут догадаться, что ты всецело принадлежишь мне.
Озадаченную Фанни одновременно привлекала и отталкивала эта неожиданная перспектива. Она сомневалась, что один человек может целиком и полностью принадлежать другому человеку, как того требовала Каро. Но если уж Каролина настаивает, очевидно, будет разумнее с ней согласиться.
Кроме того, Фанни весьма польстило то обстоятельство, что эта странная девочка так сильно в ней нуждается. С того дня, как умер отец, ее собственная семья потеряла к ней всякий интерес, и мачеха весьма недвусмысленно давала ей понять, что Фанни не вписывается в ее личные планы на будущее.
– В конце концов, ведь мы с тобой кузины, – сказала Каролина, – хотя я и не знаю, близкие или дальние. У меня целая куча кузин, и совершенно невозможно их всех разыскать – я имею в виду наши с ними родственные связи на генеалогическом древе. Но большинства из них я не выношу: такие ужасные дуры! Например, Хэрриет Кэвендиш обожает распускать сплетни и часами сидит за своим дурацким вязанием, вышиванием, ну и все в таком духе. Надеюсь, мы с тобой будем совсем другими кузинами.
– Я… я бы хотела этого, – тихо сказала Фанни.
– Тогда ты должна дать клятву Руфи. Это необходимо. Повторяй за мной: «Твой народ станет моим народом, и твой Бог – моим Богом».
Фанни послушно повторила слова клятвы.
– А этого нет в Библии, но я решила, что так будет еще лучше. Повторяй: «Я, Фанни, буду верна тебе, Каролина, ты будешь первой для меня после Господа, и никто и никогда не займет твое место в моем сердце».
Каролина выглядела довольной: Фанни, хоть и без особой охоты, но все же выполнила ее желание.
– Вообще-то ты должна была произнести эту клятву, стоя на коленях, – добавила она.
– О нет!
– Ну ладно, я сразу не подумала об этом, а такую клятву можно дать только один раз. Теперь, когда ты произнесла ее, разве ты не чувствуешь себя как-то по-особенному чудесно?
Фанни неуверенно покачала головой.
Каро порывисто обняла ее:
– Все говорят, что меня нельзя не любить, и ты тоже полюбишь, обязательно полюбишь.
Вошедшая миссис Мартин, увидев, что девочки сидят обнявшись, удовлетворенно произнесла:
– Да я вижу, вы уже подружились! Вот и хорошо, ее светлость будет так рада! Собирайтесь, сейчас подадут экипаж. Его королевское высочество сегодня вечером дает бал, и ее светлость должны немного отдохнуть, но прежде она хочет посмотреть, как устроилась наша маленькая мисс.
– Я сама займусь этим, – уверенно заявила Каролина. – Пойдем со мной, Фанни. У нас дома очень мило, правда, мы часто будем бывать здесь – тетя Джорджи обожает, когда мы к ней приезжаем. Мама скажет слугам, чтобы они переставили мебель в моей комнате, и мы прекрасно разместимся там вдвоем.
Глава 2
По счастью, Фанни легко привыкала к новой обстановке и вскоре стала полноправной обитательницей Девоншир-Хаус, равно как и не менее великолепного особняка на площади Кавендиш.
Родившись и проведя большую часть своего детства в совершенно ином окружении, она не принимала причуд и чудачеств своей новой семьи столь же безоговорочно, как это делали Каролина и ее братья. Но шли годы, и постепенно она стала понимать многое из того, что раньше повергало ее в глубочайшее удивление.
Вскоре она обнаружила, что для Каролины и ее друзей деньги не имели особого значения – исключительно потому, что они никогда не испытывали в них недостатка. А с тех пор, как обе девочки немного подросли, взрослые и вовсе перестали интересоваться их карманными расходами.
Леди Бесборо обещала не больше того, что она могла и хотела исполнить, говоря, что Фанни станет одной из ее дочерей.
– Они с Каро просто неразлейвода, – рассказывала она Джорджиане. – Почти так же, как и мы с тобой, сестричка.
Но никто и не догадывался, что вначале неосознанно, а позже – с твердой решимостью Фанни боролась за то, чтобы сохранить свое собственное «я». Она боялась одиночества и поэтому нуждалась в дружбе Каролины, но при этом какая-то часть ее «я» всегда словно стояла в стороне, наблюдая за жизнью того человеческого существа, частью которого являлась она сама.
В ее характере смешались независимость шотландцев и отрешенность французов; оба эти качества плохо уживались с романтичной женственностью, унаследованной Фанни от матери.
Она держала свою клятву, данную Каролине, а Каро опекала ее на протяжении тех первых лет, когда она пыталась отыскать свое место, свою собственную нишу в жизни этой большой семьи.
Позже, когда Фанни выросла, она часто вспоминала о той детской, нелепой клятве верности, выжатой из нее практически силой.
В свои одиннадцать она была втайне возмущена и обижена; несколькими годами позже уже только смеялась над этим глупым обещанием, но все эти годы оно служило ей источником решимости сохранять нетронутой свою собственную индивидуальность.
Каролина всегда была полна энергии и свежих идей, и Фанни любила ее, как родную сестру, но к ее любви и восхищению всегда примешивалось легкое неодобрение.
Глядя на Каро, можно было предположить, что ее здоровье столь же хрупко, как и ее тело, но, более крепкая с виду, Фанни обычно утомлялась намного быстрее. Она повсюду следовала за Каролиной, и часто становилась жертвой ее переменчивого настроения и капризов, резонно находя их весьма изнурительными и губительными для своих нервов.
Здоровью же Каролины, напротив, можно было лишь позавидовать. Истерическое возбуждение, вспышки гнева, неистовство религиозного экстаза – все это могло охладить ее пыл – не более чем на несколько часов, но затем она с удивительной быстротой вновь восстанавливала свое физическое и душевное равновесие.
Безутешно рыдающую, обессилевшую от собственных слез Каро уговаривали отдохнуть в постели, и уже через пару часов она просыпалась свежая, как роза, готовая к немедленному претворению в жизнь своих грандиозных идей.
Они пойдут в театр, мисс Янг возьмет их с собой; или, нет, лучше все-таки провести сегодняшний вечер дома; нужно послать мальчика-слугу в Девоншир-Хаус; все дети должны немедленно собраться, чтобы поиграть в шарады или представлять живые картины…
Эта маленькая ведьма без видимой причины рыдала и устраивала сцены, нарочно сломала дорогое украшение, ударила по лицу служанку, сорвала с платья Фанни брошь и выбросила ее в открытое окно, – но с такой же легкостью она ворковала, словно голубка, трогательно умоляя о прощении, – и всегда была окружена заботой и любовью всех домочадцев.
Эмоционально вымотанная, выжатая как лимон, Фанни обычно лежала после подобных сцен пластом, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой; но для Каролины эти бури будто служили источником жизненных сил. Для полноты жизни ей была необходима драма, и она с легкостью разыгрывала ее.
Ее раскаяние всегда было столь же экстравагантно, как и приступы гнева. Обнимая за шею Белинду Янг, она клялась прилежно заниматься и быть послушной, хорошей девочкой. Атакованная служанка обычно получала в знак примирения новое платье, накидку или чепец, а Фанни выслушивала уверения Каролины в том, что она – ее единственный настоящий друг, без которого она не мыслит своей дальнейшей жизни.
Надо отдать ей должное, она честно старалась держать свои обещания, но лишь до тех пор, пока какая-нибудь случайность не провоцировала новую бурю эмоций.
Леди Бесборо относилась к взрывному темпераменту дочери философски. «В ней просто кипит энергия, – говорила она, – и в этом даже есть что-то гениальное».
Дарования Каролины и вправду были талантливо разносторонни. Она обладала пытливым умом и читала запоями, презирала вышивание, но писала прекрасные этюды в необычной, весьма оригинальной манере, имела несомненный талант к карикатуре, прекрасно пела, аккомпанируя себе на фортепьяно, а когда ей случалось бывать в настроении, то рассуждала о политике с проницательностью зрелого мужчины. Кроме того, она сочиняла превосходные стихи, которые однажды очень тепло похвалил друг их семьи, драматург Шеридан. Он был одним из верных поклонников Генриетты и не уставал восторгаться ее дочерью, утверждая, что Каро – намного более интересный собеседник, чем большинство его знакомых взрослых женщин.
Но та же самая Каролина могла быть и отъявленным сорванцом, с проворством мартышки лазающим по деревьям, галопирующим на своем пони по окрестным полям, когда все семейство выезжало на природу, и неизменно болтающим все, что придет в голову.
К четырнадцати годам она уже не раз успела влюбиться.
На данный момент объектом ее чувства являлся Шеридан. Сидя у него на коленях и обвивая руками его шею, она говорила, что обожает его, и требовала от него взаимности.
– Мы все очень любим тебя, Каро, и я не исключение, – смеясь, ответил Шеридан.
– Даже больше, чем маму? – умоляюще спросила Каролина, краем глаза поглядывая на Генриетту в надежде увидеть на ее прекрасном лице выражение досады.
Но для Генриетты существовал лишь один мужчина в мире, который значил для нее действительно многое, и она безмятежно проговорила:
– Конечно, дорогая. Очень жаль, что у вас такая разница в возрасте, а иначе вы бы составили отличную пару.
– Может быть, когда-нибудь мы вновь возродимся друг для друга, – мечтательно сказала Каро. – Я читала про реинкарнацию. Два человека встретились, и им показалось, что они когда-то уже знали друг друга; и вот, в конце концов, судьба смилостивилась над ними, и они оба возродились в другой жизни, где уже ничто не могло помешать им вечно быть вместе.
– Весьма утешительная теория, – со вздохом сказала Генриетта.
Она подумала, что, будь судьба добрее к ним с Джорджианой, их жизнь могла бы сложиться совсем по-другому.
Сестры вышли замуж совсем еще юными девушками, и, без всякого сомнения, мужья высоко ценили знатное происхождение, таланты и красоту своих жен; но на поверку их браки оказались не более чем контрактами, в которых не было места любви.
И Генриетта, и Джорджиана отлично понимали, что именно от них требуется. Их главной обязанностью было произвести на свет детей, и они обе выполнили свое основное предназначение. У герцога Девонширского, равно как и у графа Бесборо, теперь были законные наследники. Но, будучи по своей природе эмоциональными и слишком чувствительными идеалистками, сестры так и не познали полного семейного счастья.
В обществе, к которому они принадлежали, мужское постоянство не считалось особенным достоинством. Если у женатого мужчины не было любовницы, это расценивалось по меньшей мере как странность; впрочем, и замужняя дама, имеющая любовника, стала вполне привычным явлением, не вызывающим громких пересудов.
Две красавицы сестры послушно следовали течению моды, но их романтичные Натуры не могли довольствоваться плотскими интрижками, и, ощущая страшное разочарование, они по-прежнему мечтали о настоящей любви. Ими восхищались, добивались их расположения, их жизнь представляла собой бесконечную цепь экстравагантных развлечений, но, казалось, все эти годы были потрачены впустую.
Джорджиана, очаровывавшая всех мужчин, начиная с самого принца Уэльского, уже начала преждевременно увядать, а Генриетта, которая была на несколько лет моложе, но столь же опрометчива и неблагоразумна в любовных делах, как и сестра, стала предметом насмешек некоторых умудренных опытом, хотя и не менее аморальных особ.
Она жаждала постоянной и верной привязанности. Вот уже много лет она была влюблена в лорда Грэнвилла. Но однажды, когда их чувство еще только зарождалось, Генриетта заговорила с возлюбленным о своем идеале, чем спровоцировала его лишь на изумленно-скептическую усмешку и красноречивую тираду о свободных отношениях между мужчиной и женщиной.
Она знала, что могла быть счастлива рядом с Любящим, ревнивым и требовательным мужчиной, но все более склонялась к той мысли, что ее идеал существует лишь на страницах любовных романов. Снова и снова она искала утешения в объятиях разных мужчин, но все ее попытки оказывались безуспешными; и теперь, глядя на свою четырнадцатилетнюю дочь, она с тревогой размышляла о ее будущем.
Каро росла очаровательным созданием, но где же искать того, кто полюбил бы ее всем сердцем, кто утолил бы ее неугомонное стремление к сенсациям и игре?
Даже ее религиозная философия была основана лишь на чувствах и ощущениях. Она всегда ждала каких-то феерических, театральных чудес и впечатляющего мистицизма в ответ на свои молитвы. Генриетта иногда с сожалением думала о том, что дочь не может стать католичкой; возможно, католические обряды принесли бы ей умиротворение.
Постоянная неудовлетворенность жизнью отвлекала мысли Генриетты от дочери. Она конечно же искренне любила Каро, но была слишком озабочена своими личными проблемами, чтобы уделять ей должное внимание, и девочка находилась в более доверительных отношениях с Белиндой Янг, чем с матерью.
Становясь старше, Каро все больше времени проводила с бабушкой за городом. Инициатором этого нововведения был лорд Бесборо, считавший поведение Генриетты далеким от идеала.
Раннее отрочество застало Каролину в обществе Фанни и Белинды в загородном поместье леди Спенсер. Это принудительное изгнание пришлось не по вкусу Каро; Фанни же, напротив, находила жизнь на природе весьма привлекательной. Каролина так невыносимо скучала и страдала от частых нервных срывов, что даже врач, приглашенный обеспокоенной леди Спенсер, был вынужден признать, что любые попытки обуздать беспокойный нрав девочки могут чрезвычайно дурно отразиться на ее здоровье. Он также предположил, что не стоило увозить девочку от ее кузин и кузенов, с которыми она любила затевать шумные игры, спорить и придумывать бесконечные забавы и развлечения.
По рекомендации врача Каро немедленно было разрешено вернуться в Лондон, но не на Кэвендиш-сквер, а в Девоншир-Хаус: в то время Джорджиана вела более размеренную жизнь, нежели ее младшая сестра. Каролине было сказано, что она некоторое время поживет у тети, так как ее матери необходимо поправить свое здоровье.
– А на следующей неделе мы поедем в Брокетт-Холл, – сказала ей Джорджиана. – Будет леди Мельбурн с детьми, и все твои кузины и братья. Не сомневаюсь, что вы отлично проведете время! Твоя мама, кажется, говорила, что ты дружишь с Эмили Лэм?
– Ну, можно сказать и так, – уклончиво ответила Каро. – Но Эмили на два года младше меня и такая… такая материалистка! Она всегда повторяет слова своей матери, как будто это неоспоримая истина!
– А разве это не так? – изумленно спросила Джорджиана. – Леди Мельбурн очень умная, начитанная женщина и, кроме всего прочего, всегда имеет успех в обществе.
– Вот-вот! Для этого семейства самое главное – это успех в обществе. Эмили говорит, что когда она сравнивает свою семью с нашей, то ей начинает казаться, что мы все – сумасшедшие, потому что мы думаем, будто любовь, искусство и красота – самые важные вещи в мире.
– Совершенно верно.
– Но Эмили настаивает, что глупо быть романтиками и строить воздушные замки. Она вообще не верит, что на свете есть настоящая любовь.
– Для столь юной особы это весьма печальное умозаключение.
– Она говорит, что нужно быть реалистами. Помнишь, тетя Джорджи, ту пьесу про Андромеду и дракона, которую я написала? Эмили была драконом, потому что она сказала, будто бы это единственная интересная роль. Я играла Андромеду, и Эмили назвала ее глупой девицей. А про ее маму она и вовсе сказала, что та должна была постараться превратить свою дочь в уродину, чтобы ее не отдали дракону. Она и про Персея сказала, что он такой же бестолковый – кстати, его играла Фанни.
– Ну почему же Персей бестолковый? – спросила Джорджиана, взглянув на Фанни, которая за все полчаса не промолвила ни слова.
– Потому что он рисковал своей жизнью ради девушки, которую никогда прежде не видел. Эмили говорит, что она могла того и не стоить. Еще она думает, что Персей мог бы гораздо лучше использовать голову медузы – например, обратить в камень Нептуна и стать владыкой морей и океанов. Правда, в роли дракона Эмили была неподражаема. Мы так смеялись! Представь, тетя Джорджи, когда дракон опустошал и разорял страну, он опрокинул все стулья и вообще разгромил всю комнату!
– В Брокетте у тебя будет прекрасная возможность разыграть еще какую-нибудь пьесу, – сказала Джорджиана. – Фанни, а тебе нравятся такие развлечения?
– Да, тетя Джорджи, очень. Каро всегда придумывает столько интересного.
У Фанни был звонкий, но в то же время негромкий и спокойный голос. Она не была робкой, но рядом с живой и веселой Каро всегда выглядела просто тихоней.
Останавливая на ней свой взгляд, герцогиня каждый раз испытывала боль: Фанни слишком напоминала ей Франсуа. В свои тринадцать она была довольно рослой, выше Каролины, а ее когда-то болезненный, землистый цвет лица теперь сменился на нежно-сливочный.
«Прекрасная кожа, – подумала Джорджиана, – гладкая, плотная и в то же время мягкая – вынесет любые жизненные передряги гораздо лучше, чем нежные, похожие на лепестки роз щечки англичанок».
У Фанни было милое личико, мягкие, словно бархатные, карие глаза, густые и длинные ресницы и такие же густые темные, почти черные кудри. Глядя на ее маленький рот и прямой изящный нос, Джорджиана каждый раз со вздохом думала, как сильно девочка похожа на своего покойного отца.
Она и раньше частенько пристально вглядывалась в черты лица Фанни, пытаясь обнаружить хотя бы мимолетное сходство с собой. Может быть, лишь изгиб губ слегка напоминал ее собственный, но рот Фанни был гораздо меньше и, будто отражая сущность ее замкнутой натуры, обычно был сдержанно закрыт.
– Ты ведь хорошо знала маму Фанни, тетя Джорджи? Мы недавно говорили о ней. Странно, что у Фанни нет даже ее портрета или хоть какой-нибудь ее вещицы. Расскажи нам о ней!
Джорджиана догадалась, что этот неожиданный вопрос исходит скорее от Фанни, чем от Каролины, которая редко утруждала себя чужими проблемами, если только они не касались ее напрямую. Но то, что Фанни начала интересоваться своим происхождением, казалось вполне естественным, и Джорджиана ответила:
– Как вы обе, наверное, знаете, когда начался террор, семья Фанни покинула Францию. Они уезжали в спешке и поэтому были вынуждены оставить все свое имущество. Это было ужасное время. Я очень близко знала твою маму, Фанни, но сколько лет прошло с тех пор!
– Она была нашей дальней родственницей? – спросила Каро.
– Очень дальней, – ответила Джорджиана. – От той ветви нашей семьи сейчас не осталось никого, кроме Фанни. Но когда мы были еще девочками, – я, мама Фанни и твоя мама, Каро, – мы, частенько виделись.
Глаза Фанни расширились.
– Она была красивая? Как ее звали, тетя Джорджи? Вы любили ее?
– Да, я очень любила ее, – ответила Джорджиана, подумав, насколько одновременно лживы и правдивы были ее слова. – И она была очень хорошенькой. Как ее звали? Ее звали Глория.
Это имя вдруг возникло из тумана ее воспоминаний – именно так однажды, в пылу страсти, ее назвал Франсуа, обожавший ее золотисто-рыжие локоны.
– Как ты уже знаешь, тебя назвали в честь твоего отца, – продолжила Джорджиана. – Глория умерла при родах, но отец очень сильно любил тебя. Мне жаль, что я не могу рассказать тебе больше, но все это было так давно… Наша семья не одобрила замужества твоей матери, и мы на некоторое время потеряли с ней всякую связь. Но ты знаешь, как сильно мы все были рады снова найти тебя!
– Я немного помню папу, – задумчиво проговорила Фанни. – У него были темные волосы, он был высокий и красивый, только очень худой и все время кашлял…
– У него были слабые легкие, они-то его и погубили, – сказала Джорджиана.
– А… моя мачеха все еще живет в Шотландии?
– Думаю, да, дорогая, хотя мы не получали весточек от мадам Валери с тех пор, как она привезла тебя к нам. Ты же знаешь, она снова хотела выйти замуж и полагала, что тебе будет лучше остаться с нами.
– По-моему, она оказалась права, – заявила Каро. – Ты не любила эту женщину, Фанни? Ты ведь не скучаешь по ней?
– Нет, я ее не любила, – согласилась Фанни. – Но ее девочки… Они мои сестры…
– Но только наполовину! Да они сейчас, наверное, уже совсем забыли о тебе.
– Да, наверное, – безо всяких эмоций проговорила Фанни.
«Интересно, о чем она сейчас думает, бедное дитя», – подумала герцогиня и, протянув руку, обняла Фанни за плечи:
– Придет время, когда ты станешь взрослой и сможешь сама разыскать своих сестричек. Конечно, если захочешь. Но я полагаю, тебе лучше просто забыть о них.
– Конечно, просто забудь о них, и все! – решительно заявила Каро. – Они бросили тебя. Они не хотели, чтобы ты жила с ними, а мы – мы так тебя любим! Милая Фанни, что бы мы без тебя делали?!
– Вы всегда были очень добры ко мне, – сказала Фанни, обращаясь скорее к герцогине, чем к Каро. – Вы дали мне все. Я помню тот день, когда я впервые оказалась в этом доме. Тогда тетя Генриетта подарила мне то ожерелье с жемчугом. Это было мое первое украшение в жизни, моя первая красивая вещица! А моя одежда – такая страшная, что тетя Генриетта сразу же велела переодеть меня в одно из платьев Каро. Оно оказалось мне тесновато, и портнихе пришлось срочно перешивать его, а мисс Янг сразу побежала покупать все необходимое для шитья, и потом несколько белошвеек сидели за работой целых три дня и в конце концов сшили целую гору одежды, такую огромную, что я просто не верила своим глазам! Мне казалось, что я сплю и вижу какой-то чудесный сон. Особенно мне запомнилось одно платье – белое, газовое; его сшили первым, потому что мы с Каро должны были ехать в мастерскую мистера Хоппнера – позировать ему для портрета.
– Да, портрет получился просто прелестный, – сказала герцогиня. Она была рада, что Фанни сама переменила тему разговора. – Но ты выросла и сильно изменилась с тех пор, дорогая, и я хочу пригласить сэра Джошуа, чтобы он написал твой новый портрет.
– Со мной? – требовательно поинтересовалась Каролина.
– Возможно, хотя мне бы хотелось иметь ваши с Фанни портреты по отдельности. Ну а теперь давайте поговорим о предстоящей поездке в Брокетт. Каро, твоя мамочка все еще не совсем здорова, но я надеюсь, что она присоединится к нам чуть позже.
– Мама не захочет ехать в Брокетт, если там будет леди Мельбурн, – заявила Каро. – Она старается сталкиваться с ней как можно реже. Кажется, ты, тетя Джорджи, ладишь с ней лучше, но она просто отвратительная, злая женщина! Мама даже называет ее Колючкой.
– Леди Мельбурн, несомненно, остра на язык, но на самом деле она вовсе не злая, – ответила герцогиня.
Она вспомнила, с каким сочувствием и дружелюбием отнеслась к ней леди Мельбурн несколько лет назад, когда ее скандальная интрижка с лордом Греем спровоцировала у герцога сильнейшую вспышку праведного гнева. Теперь подобные скандалы стали очень редкими, ибо с годами пристрастие Джорджианы к амурным приключениям практически угасло.
Более того, герцог даже испытывал к ней некоторую благодарность за ее тактичное и вполне добросердечное отношение к его любовнице, леди Элизабет Фостер, которую он любил так, как никогда не любил собственную жену.
Леди Элизабет была близкой подругой Джорджианы еще до того, как ею увлекся герцог. Когда муж бросил ее, Джорджиана, от всей души стараясь помочь, приютила внезапно оставшуюся без гроша в кармане подругу в Девоншир-Хаус, но та отплатила ей предательством.
По крайней мере, так считали все вокруг, но самой Джорджиане было все равно. Для нее связь леди Элизабет с герцогом имела свои плюсы: муж настолько размяк от любви, что совершенно перестал обращать внимание на саму Джорджиану, и с тех пор она была целиком предоставлена самой себе.
Но сейчас герцогиню больше заботила личная жизнь Генриетты, а не своя собственная. Она знала, что с какой бы кажущейся легкостью она ни меняла своих любовников, ее сердце принадлежало одному – лорду Грэнвиллу.
Не будь Генриетта влюблена в него так страстно и так трогательно, возможно, она бы даже нашла в их непостоянных отношениях своеобразную прелесть, ибо Грэнвилл неизменно возвращался к ней, но лишь затем, чтобы снова открыто пренебречь ею ради хорошенького личика какой-нибудь юной красавицы.
– Если твоя мама будет чувствовать себя достаточно хорошо, – сказала герцогиня, – она в качестве гостьи его высочества поедет на пару недель в Брайтхелмстоун; там же будет и леди Мельбурн.
– Значит, они с принцем снова подружились? – спросила Каро. – А он собирается помириться с миссис Фитцхерберт?
Джорджиана с легким смущением рассмеялась:
– Дитя мое, что ты вообще можешь знать об этом?
Каролина взглянула на тетю с легким пренебрежением:
– Да об этом все знают! Теперь, когда у него и у принцессы Каролины есть дочь – законный наследник престола, им больше не нужно жить вместе, вот они и не живут. А настоящая жена принца – это миссис Фитцхерберт, потому что католическая церковь разрешила им тайно обвенчаться. Принц любит ее, хотя ему нужно было притворяться, что это не так, потому что она не из королевской семьи.
– Каро, тебе еще рано интересоваться подобными вещами, – нахмурилась Джорджиана.
– Я только хотела сказать, что принц – это всего лишь большой толстый ребенок и миссис Фитцхерберт сглупит, если примет его обратно, а она простит его, вот увидите! Мне иногда кажется, что у некоторых женщин вовсе нет гордости… Если он любил ее и тайно женился на ней, он ради нее должен был отречься от престола! Удивительно, что он не воспользовался таким шансом. Быть наследником полубезумного короля, у которого нет реальной власти, но который может просидеть на троне еще неизвестно сколько лет! По-моему, это слишком тоскливо. Почему бы не дать возможность занять это место одному из своих братьев? Это был бы такой благородный и романтичный поступок: мужчина готов бросить все ради любимой женщины!
– Но реальность вовсе не так романтична, Каро, – с невольным вздохом сказала герцогиня, ибо, чтобы усвоить эту прописную истину, ей потребовалась добрая половина жизни.
– Тогда я не хочу иметь с ней ничего общего! У меня есть мои мечты, и уж лучше я буду жить ими.
Герцогиня снисходительно улыбнулась, но Фанни знала, что Каро, ничуть не преувеличивая, полна решимости переделать мир по собственному образцу.
– Если я когда-нибудь полюблю по-настоящему, у меня все будет иначе, – сказала Каро.
– Когда-нибудь полюбишь? – поддразнила ее герцогиня. – А я-то думала, ты без памяти влюблена в мистера Шеридана.
– Он поторопился родиться, тетя Джорджи. В другой жизни – может быть, но уж точно не в этой.
«До чего эксцентрична!» – подумала Джорджиана. Она встретилась взглядом с Фанни, и они обменялись понимающими улыбками.
– Я выйду замуж за человека, которого буду боготворить, – продолжала Каро. – И он тоже, конечно, должен боготворить меня. Для него я буду самой лучшей, идеальной женщиной, а я стану почитать и уважать его. Мы сами станем творцами нашего собственного земного рая!
