Текст книги "Любовник ее высочества"
Автор книги: Хейвуд Смит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
– Я в этом совсем не уверена, мадам. В Париже было так мило и спокойно без ее поучений и распоряжений.
– Ой, да ты не меньше моего без нее скучала. И не пытайся притворяться. – Кухарке, которую Энни наняла в Париже, явно недоставало непочтительного остроумия Сюзанны и ее таланта делать самые нехитрые блюда удивительно вкусными. Впрочем, Энни нисколько не жалела о своем решении отправить Сюзанну с Жаком в Мезон де Корбей. Нужно совсем не иметь сердца, чтобы разлучить только что воссоединившуюся семью. – Приятно будет снова увидеть их. И их детей. – Ее голос упал до шепота: – И вообще, хорошо вернуться домой.
Просветлев, она положила юбки к Мари на руки.
– Не беспокойся о Сюзанне. Она любит тебя так же сильно, как и я. Знаю, она одобрит этот брак, как бы ни шумела поначалу. – Ее горло сжалось, когда она заметила выражение признательности в глазах Мари.
– Благослови вас бог, мадам. Благодарю вас.
Энни подтолкнула ее к двери.
– Ну а теперь беги заканчивай мое платье. И не забудь послать за ювелиром. – Когда она увидела, что Мари ушла, ее улыбка увяла. Бедная девочка. Вскоре она узнает, что любовь неизменно приносит боль.
Единственным внешним свидетельством раздражения Филиппа была некоторая натянутость улыбки, которую он терпеливо сохранял, стоя рядом с герцогиней де Бресси, которая безостановочно жужжала совершенно ни о чем. Они уже двадцать минут ожидали того, чтобы быть представленными, а впереди них в нетерпении томилось еще полдюжины пар.
Несмотря на старательную улыбку, его зубы были так крепко стиснуты, что заболела челюсть. Проклятье! Какого черта он позволил Генриху пристроить его сопровождать на бал сестру Патриции? Филипп не выносил подобных изматывающих развлечений. Он повнимательнее посмотрел на свою соседку и решил, что эта пышная блондинка, болтающая с ним, более привлекательна, чем ее сестра, раздражительная жена Генриха.
И она явно готова на все. По тому, как она погладила его ладонь, он понял, что она незаметно дает ему знать, что, если он захочет, то за балом и ужином последуют и ночные восторги. Только Филипп этого не хотел.
Раньше он бы ухватился за эту возможность, но не сейчас. Сейчас кратковременные, ничего не значащие развлечения стали для него пустыми и унизительными. И виной была Анна-Мария. Их любовь – какой бы непродолжительной и беспокойной она ни была – изменила его, сделала просто тенью все, что происходило у него прежде и могло бы происходить теперь.
Филипп нахмурился. Он добился неустойчивого перемирия с отцом, но не с женой. Даже спустя месяцы после того, как она отказалась выслушать его объяснения и попросила его уехать, он все еще не мог освободиться от ее власти. Эта женщина околдовала его.
Единственная компания, которая устраивала бы его сегодня вечером, – это добрая бутылочка коньяка, и он, безусловно, предпочел бы уединение своего кабинета всем будуарам Парижа. Если ему повезет, герцогиня де Бресси найдет себе на балу спутника посговорчивей. А пока он вынужден прикидываться, будто отлично проводит время.
За эти дни Филипп прекрасно научился притворяться. Притворяться, что не скучает по Мезон де Корбей. Притворяться, что не чувствует себя одиноким в Сен-Жермене, лишенный даже успокаивающего присутствия Жака и Сюзанны. Притворяться, что не томится каждую ночь по своей жене, вне зависимости от того, сколько он выпил и скольких женщин целовал, а потом оставлял за ненадобностью.
Герцог де Вериньи нежно пожал руку Энни, поднимаясь с ней по большой лестнице королевского дворца.
– Прошу простить меня, моя дорогая. Я забыл, что эти длинные ноги иной раз делают чересчур широкие шаги.
Задыхаясь, Энни улыбнулась в ответ и кивнула. Святые угодники, до чего же давит платье, и сердце стучит чаще, чем молоток сапожника. Может быть, съеденная днем еда и удержится в ней, но в этом тесном, несмотря на все старания Мари, платье она за ужином не сможет съесть даже чашки бульона.
Она тяжело оперлась на руку спутника в попытке хоть как-то прийти в себя. Вспышка похоти в его глазах показала ей, что он ошибочно принял этот ее жест за призыв. Энни пришла в ужас. Едва ли она будет в состоянии пресечь его домогательства в экипаже, по дороге домой. Правда, герцог не славился сексуальной доблестью, но он был одним из самых постоянных – и несдержанных – ее поклонников. Стоит дать повод, и едва ли она будет в безопасности.
Сегодня вечером ей было лучше с ним не ехать. Она думала об этом, но ей не хотелось обижать герцога. Он был влиятельным человеком, который любил выпить и прихвастнуть. Выпивший и разгоряченный, он мог выболтать интересные и весьма полезные пикантные новости. Энни попробовала отделаться извиняющейся улыбкой.
– Извините мне мою медлительность, но я берегу силы на наш первый танец.
Выше их, на лестничной площадке, Филипп рассеянно кивнул в ответ на замечание шепотом герцогини де Бресси относительно той пары, что была перед ними. При других обстоятельствах он нашел бы ее остроумие забавным, но в нынешнем настроении она лишь утомляла его. Впрочем, ее следующее замечание тут же привлекло его внимание. Она, изогнув густую бровь, мурлыкала за веером:
– Ах. Взгляните, кто идет вместе с герцогом де Вериньи. Это ваша жена, не так ли? Мне кажется, в последнее время о них много говорят.
Помимо своей воли Филипп обернулся. Великолепные фамильные изумруды красовались на грациозной шее Анны-Марии. Они сияли глубоким зеленым огнем, и окаймляющие их бриллианты подчеркивали их изысканность. Как обычно, Анна-Мария вела себя с достоинством, но без высокомерия. И, как обычно, Филипп смотрел не столько на драгоценности, сколько на их владелицу.
О господи! Зачем он мучает себя, любуясь ею? Она была прекраснее, чем когда-либо, ее щеки пылали, тело звало к ласкам. Очевидно, жизнь без него пошла ей на пользу.
Он перевел взгляд на мужчину, который вел ее под руку. Де Вериньи никогда не был осторожным человеком, он был подлым хвастуном, пустобрехом, рассказывающим всем сказки о своих любовных похождениях. Увидев, что он касается Анны-Марии, Филипп разъярился, желчь подступила к горлу. Неужели она – предмет последних хвастливых россказней де Вериньи? Филипп поклялся, что выяснит это. У него были друзья в гвардии, которые расскажут ему всю правду. Если де Вериньи запятнал честь Анны-Марии, имея основания или нет, то он – мертвец.
Энни решительно продвигалась к лестничной площадке, где блестящая толпа придворных дожидалась, чтобы быть представленной.
Внезапно благоухающая атмосфера стала душной и тяжелой, гудение голосов сначала словно исчезло, а потом вдруг стало неестественно громким. Когда она добралась до верхней ступеньки, у нее в глазах потемнело. Она, задыхаясь, произнесла:
– Простите, сир, но мне необходимо присесть. У меня кружится голова.
Герцогиня де Бресси положила тщательно наманикюренную ладонь на руку Филиппа.
– Как прекрасно для вас обоих, что ваша жена нашла себе друга. И притом такого великолепного.
Лукавое замечание взбесило Филиппа. Ему припомнились байки де Вериньи о не совсем приличных приключениях с самой герцогиней. Он, повернувшись к ней, улыбнулся:
– В самом деле великолепного. Де Вериньи известен как неплохой рассказчик. Мне, например, вспоминаются истории о нем и некоей герцогине. – Герцогиня побледнела. – В казармах он немало ночей рассказывал о своих… подвигах.
Покраснев, она, чтобы успокоиться, обмахивалась веером, нервно глядя, как Анна-Мария и де Вериньи добираются до верхней площадки. Ее веер вдруг остановился.
– Филипп, ваша жена только что навзничь рухнула на руки своего великолепного спутника.
Он круто развернулся и увидел, что де Вериньи поднял на руки неподвижную Анну-Марию. Филипп коротко поклонился герцогине.
– Прошу прощения, мадам.
Она вздохнула.
– Конечно. Вам надо идти к ней. – Заметив неподалеку мужчину без спутницы, она отпустила Филиппа. – Уверена, что виконт Нанси будет счастлив сопровождать меня, пока вы отсутствуете.
Виконт был молод, беден и амбициозен. Он, без сомнения, с радостью примет ее предложение. Филипп быстро пересек площадку. Хотя придворные делали вид, что ничего не замечают, он-то знал, что они не спускают с него глаз. Его искреннее беспокойство о жене смешивалось с раздражением, которое вызвал ее обморок. Теперь на ближайшие недели они оба будут предметом пересудов.
Но прилив страха все-таки пересилил его досаду. А что, если она и в самом деле больна? Он, заторопившись, миновал любопытствующих придворных и наконец добрался до де Вериньи. Филипп весьма сухо поклонился:
– Благодарю вас, сир, что уделили внимание моей жене, но теперь я сам о ней позабочусь. – Когда де Вериньи передал жену ему на руки, Филипп с облегчением заметил, что цвет лица у нее здоровый и дышит она легко.
Де Вериньи шагнул назад и сказал игриво:
– Мне приходилось видеть достаточно притворных обмороков, чтобы отличить их от настоящих. Я буду молиться, чтобы мадам Корбей не заболела.
– Не стоит беспокоиться, сир. – Стремясь избежать взглядов присутствующих, он повернул назад и понес Энни в ближайший кабинет. Внутри стояла высокая ширма, надежно укрывшая их от любопытных глаз.
Филипп с удовольствием не спускал бы жену с рук, однако положил ее на обтянутый атласом диван и присел рядом, сжимая ее руку. Как хорошо быть возле нее, прикасаться к ней, упиваться ее ароматом! Он лишь об одном молился – чтобы обморок не был вызван болезнью.
– Анна-Мария? Вы меня слышите?
Ее ресницы дрогнули, и глаза открылись.
– Филипп? Откуда вы здесь? Каким образом…
Он мягко перебил ее:
– Вы упали в обморок. Вы не больны? Что-нибудь случилось?
Она вдруг покраснела и села, выдернув руку.
– О, простите. Как неудобно все вышло. – Она подняла на него огромные темные глаза. – Мне совсем не хотелось, чтобы вы узнали об этом таким странным способом. На той неделе я посылала за вами Поля, но вы были где-то за городом на вечеринке…
У Филиппа сжалось что-то внутри.
– Вы больны!
– Нет. – Казалось, она подыскивает слова, внимательно глядя на него. – Я не больна. Я жду ребенка.
Не больна! Филипп притянул ее к себе и крепко сжал.
– Господи, благодарю тебя. – И только тут до него дошел смысл ее слов.
Его сердце радостно забилось, и он прошептал, зарывшись в ее волосы:
– Наше дитя. Разве вы не видите? Это еще один шанс для нас. Нам предначертано быть вместе.
Филипп взглянул на нее.
В ее глазах не было гнева, лишь скорбь.
Энни подняла взгляд на мужа.
– О Филипп, как мне хотелось бы, чтобы все было так просто, но, к сожалению, это не так. – После бесконечной лжи она не хотела ничего, кроме правды. – Я пока еще не разобралась для себя, чему я верю во всех последних событиях. Я ни в чем по-настоящему не уверена, вот в чем беда. – Ее голос слегка дрожал. – Я вас люблю, но я не могу быть вашей женой. Как бы вы ни хотели, сейчас не могу. Нет… пока.
Как она может объяснить ему свои чувства? У Энни не было ни желания, ни необходимости причинять ему боль, но она прекрасно видела, что ее слова задели его. Она коснулась лайковой перчатки, закрывавшей ее искалеченную руку.
– Когда после ранения я впервые пришла в себя, я подумала, что навсегда потеряла руку. Я ошибалась. Процесс излечения был долгим и болезненным, но сейчас я вновь могу пользоваться своей рукой. Она хоть и покрыта шрамами, но действует. – Она глубоко вздохнула, ее взгляд был прикован к нему. – Может быть, и с нашим браком получится то же самое. Я не знаю. Все, что я знаю, это то, что пока я не хочу быть ни с вами, ни с кем-либо другим. Мне еще нужно время, чтобы все встало на свои места. Вот о чем я сейчас вас прошу.
Филипп был беззащитен против ее тихой мольбы. Он понимал, почему она отталкивает его. Но сколько времени ей потребуется, чтобы осознать то, что уже понял он? Как бы любой из них ни противился, судьба их прочно связала. И ему нужно было лишь набраться терпения. Волна гнева и обиды вновь поднялась внутри его, но он сумел сохранить внешнее спокойствие.
– Время не изменит главное: я люблю вас, а вы – меня. – Филипп вздохнул. – Успокойтесь. Если вы хотите, чтобы у вас было время для раздумий, оно будет.
Он быстро погладил ее руку и встал.
– Но вы, надеюсь, не собираетесь отнять у меня моего ребенка? Разве он не заслуживает, чтобы его отец был с ним?
Энни была поражена его вопросом.
– Конечно же, наш ребенок заслуживает того, чтобы у него был отец. Равно как и вы заслуживаете знать его. – Непролитые слезы блеснули в ее глазах. – Невзирая на все наши неурядицы, я не собираюсь лишать вас обоих этого.
С ноющим сердцем Филипп посмотрел на нее, стараясь запечатлеть в памяти ее образ, отдаленный сейчас от него пропастью, которую им, похоже, никогда не преодолеть. Он протянул ей руку. Теперь очередь за ней.
Он поклонился.
– Тогда я покидаю вас, мадам, но не потому, что так хочу, а потому, что вы просите об этом. Но я не отступлюсь.
Он повернулся и вышел, не оглянувшись.
34
Часы в зале пробили два. Энни, зевнув, закрыла книгу. Она каждый раз считала после полуночи бой курантов, всякий раз надеясь, что, прежде чем прозвучит новый, она наконец заснет. Но сегодня даже чтение не смогло ее усыпить. Ребенок внутри безостановочно толкался и поворачивался, не давая ей уснуть. Последний, особенно резкий удар, вынудил ее потереть свой ставший громадным живот и шепотом выбраниться.
– Ну погоди же, мой маленький совенок. Как только ты родишься, Сюзанна займется тобой, и я наконец-то смогу ночью как следует выспаться.
Или уснуть вечным сном. При родах многие женщины умирают.
Энни выругала себя за то, что настраивает себя на грустное, и решила думать только о самом хорошем. Ей необходимо забыть обо всем и хоть немного поспать. Пытаясь найти положение поудобнее, Энни обложилась подушками. Через какие-то несколько часов уже рассветет. Если она не вздремнет, то завтра от нее проку не будет. А точнее, уже сегодня.
Может быть, попробовать потушить свет? Она неуклюже перевернулась и высунула руку из-за полога на постели, чтобы дотянуться до щипцов. Она хлопала ими по пламени до тех пор, пока оно не сдалось, и свеча не погасла, оставив ее в темноте.
Но сон не приходил. Ей было слишком жарко. Несмотря на прохладу майской ночи, комната казалась душной. Энни отбросила покрывало и встала с постели, задыхаясь от нехватки воздуха. Святые угодники! Если ребенок будет так же быстро расти оставшиеся два месяца, ей просто не хватит сил на сами роды.
Медленно и неуклюже она двигалась в темноте, пока не добралась до тяжелых занавесей, драпирующих окно, затем, раздвинув их, распахнула форточку. Сад под ней обдувал легкий ветерок, донося отдаленное кваканье лягушек, звон комаров и шелест деревьев. Она подставила лицо ветру и вдохнула свежий аромат гиацинтов, влажной травы и свежевскопанной земли.
Неожиданно она уловила приглушенный хруст колес по засыпанной гравием дорожке. Энни похолодела. Слава богу, что она погасила свет. Может быть, ее не заметили в окне.
Отступив в темноту комнаты, она услышала, как внутри дома кто-то заскрипел ступеньками. Волоски на ее шее встали дыбом, хотя она успокаивала себя, что это, может быть, кто-то из детей рискнул забраться в кладовую. Быстро, насколько могла, она на ощупь добралась до края кровати и стала одеваться. Не успела она завязать ленточки воротника, как услышала шаги и затем настойчивый стук в дверь.
– Ваша милость? Это я, Поль. Простите, что беспокою вашу милость в столь поздний час, но кто-то приехал.
Энни оправила легкую шелковую ткань халата на своем выпирающем животе.
– Входи.
В комнату, шаркая, вошел растрепанный Поль, освещая себе путь свечой и что-то раздраженно бормоча.
– Это просто неприлично, вот что. Ни один уважающий себя человек не позвонит в дверь так поздно ночью, я им так и сказал, да не тут-то было. Им надо видеть вашу милость. Велели больше никого не будить, а не то меня проткнут шпагой. – Он выпрямился. – Если бы она не вошла следом за мной, я бы весь дом поднял на ноги!
Она? Мысли Энни заметались. Кто же, святые небеса, мог разыскивать ее в такой час и зачем? Ей в голову пришло несколько вариантов – и все пугающие.
– Поль, о чем ты говоришь? Кто «она»?
– Простите, ваша милость, но я не смог разглядеть эту даму. На ней капюшон, и лица не видно. – Его седовласая голова поникла. – Если бы я не был полусонным, я никогда не открыл бы дверь. Извините меня, ваша милость. Я…
– Сейчас это не имеет значения. Где она? Ты не видел, сколько с ней охраны?
Он махнул свечой в направлении прихожей.
– Она сейчас ожидает внизу. Охрану отослала в карету. Было довольно темно, но я видел, пожалуй, двоих в карете, и позади еще несколько всадников.
Энни прижала к щекам влажные ладони.
– Слушай внимательно и делай, как я скажу. – Нельзя было терять ни минуты. Она открыла верхний выдвижной ящик комода и вытащила заряженные дуэльные пистолеты, которые она там держала с тех пор, как рассталась с Филиппом. – Пройди по задней лестнице и разбуди Жака и Пьера. Но только тихо! Дай Жаку пистолет. – Она сунула ему пистолет. – А другой я спрячу в халат. Скажи Пьеру, пусть конюхи будут наготове. Пусть они спрячутся возле кареты, чтобы напасть, если понадобится, но чтобы охрана ничего не заметила.
Поль кивнул.
Энни сняла стекло с ближайшей лампы и зажгла ее от свечи Поля.
– Вы с Жаком осторожно пройдите к большому залу и внимательно смотрите, что происходит. Если будет нужна помощь, я закричу. – Она чуть-чуть приоткрыла дверь и вгляделась в пустой зал за ней. Все еще босиком, она шагнула в коридор и показала Полю в сторону задней лестницы. Звук ее шагов скроет его уход.
Она глубоко вздохнула и, подняв лампу, вышла на лестницу. Приблизившись к перилам, она услышала шаги – легкость поступи явно выдавала женщину. Энни могла представить себе единственную женщину, способную путешествовать по ночам в сопровождении отряда. Но это невозможно. Та женщина находится под домашним арестом более чем в тридцати милях отсюда.
Засунув пистолет поглубже в складки халата, она подняла лампу, чтобы взглянуть на фигуру внизу.
Полночная посетительница остановилась и подняла голову. Черты ее лица скрывал капюшон свободного плаща.
Энни не надо было видеть ее лицо, чтобы понять, кто ворвался к ней в дом. Она с достоинством двинулась вниз по ступеням. Проходя мимо портрета, который она сберегла, унеся с чердака, Энни подняла глаза на лицо своей матери и беззвучно прошептала: «Помоги мне, мама. Если ты видишь меня с небес, попроси защитить меня и твоего нерожденного внука». Пока она шла по ступенькам, она овладела собой настолько, что уже могла говорить, не выдавая страха.
– Добрый вечер, ваше высочество, – или, лучше сказать, доброе утро? Чему обязана чести этого… весьма необычного визита?
Облаченные в перчатки руки откинули бархатный капюшон, открывая взгляду золотистые волосы Великой Мадемуазель и ее надменное лицо.
– Я вижу, что теперь, Корбей, вы ведете себя еще более нагло. Я нахожу это в высшей степени неподобающим. – Осмотрев с головы до ног растрепанную хозяйку дома, принцесса один за другим освободила свои пальчики из кожаных перчаток. – Я должна простоять здесь всю ночь? Вы совсем забыли о правилах хорошего тона!
Энни покраснела от гнева. Эта женщина является без приглашения посреди ночи с вооруженной охраной да еще ждет, что ее примут так, словно она заглянула на чашку шоколада. У Энни совершенно не было желания продолжать эту игру. Она выпрямилась, теперь сразу было видно, что она в положении.
– Это не я, ваше высочество, забыла, как мне кажется, правила хорошего тона.
Царственные глаза сузились. – Попридержите свой язычок, Корбей. Когда я появляюсь, вы должны быть благодарны судьбе, что принимаете меня. И позднее время не извиняет того, что вы заставляете меня ждать в прихожей, словно я – какой-то низкородный купец.
Энни уставилась на свою гостью. При дворе каждый знал, что принцесса была изгнана в ее заброшенное владение в Сен-Форже, что ей запретили возвращаться в Париж король и ее собственный отец. Зачем же она приехала сюда? И что теперь делать?
Она не могла пригласить принцессу в гостиную. Открывая без помощи слуг тяжелые двери, она будет вынуждена обнаружить то, что она вооружена. Энни глубоко присела в реверансе.
Им придется оставаться в прихожей, это единственная возможность. Вновь обретя спокойствие, Энни прошла к паре стульев возле небольшого столика.
– Прошу прощения, но поздний час не позволяет мне принять вас как подобает, ваше высочество. И тем не менее попрошу вас присесть.
– Я сяду, но лишь из-за того, что вы, очевидно, не в состоянии долго стоять. – Вглядываясь в распухший живот Энни, принцесса села и жестом позволила Энни к ней присоединиться.
Лампа слегка пошатнулась, когда Энни ставила ее на стол между ними. Озабоченная тем, чтобы пистолет оставался незамеченным, она опустилась в кресло.
Великая Мадемуазель, внешне невозмутимая, откинулась назад.
В комнате установилась тишина, напряженная, как натянутая тетива лука.
Энни заговорила первой:
– Простите, что повторяюсь, но ваше высочество так и не ответили, зачем вы приехали с вооруженной охраной. Неужели для того, чтобы поговорить со мной?
К ее изумлению, Великая Мадемуазель улыбнулась.
– Вы никогда не боялись говорить напрямую самое главное, Корбей. Это ваша главная особенность. – Она старательно разглаживала на колене смятые перчатки. – Возможно, это может показаться странным, но я приехала поговорить с вами о Филиппе.
Услышав имя своего мужа в устах этой женщины, Энни вновь вспыхнула от гнева. Каких бы принцесса ни была королевских кровей, но неужели у нее нет чувства стыда?
Великая Мадемуазель не обратила никакого внимания на открытую враждебность во взгляде Энни.
– Думаю, будет лучше, если мы поговорим наедине. Вы можете отпустить ваших бестолковых слуг, которые притаились за моей спиной. Уверяю вас, Корбей, нет нужды в спасательной команде. – Она кивком головы указала на спрятанную руку Энни. – Это же касается и пистолета.
Пальцы Энни невольно разжались, словно пистолет раскалился докрасна. Она продолжала держать его, вовремя сообразив, что иначе он просто упадет на пол.
Принцесса встала, что вынудило подняться и Энни. Она сунула пистолет в карман халата. Несмотря на все заверения Великой Мадемуазель, все же он не помешает.
– Я пошла на большой риск, явившись сюда, – продолжила Великая Мадемуазель. – Если регентша обнаружит, что я, без ее дозволения, настолько приблизилась к Парижу, я могу никогда больше не увидеть земли Франции. Нельзя терять ни минуты драгоценного времени. Нам надо поговорить, но без посторонних ушей.
Энни решила, что лучше довериться принцессе. Тем более что у нее особо не было выбора. Она предложила пройти в библиотеку, они вошли и закрыли за собой дверь.
Принцесса села.
– Я никогда не забываю долг чести, Корбей. Однажды вы встали между мной и смертью, и это стоило вам самого ценного, что может отдать женщина. – Ее суровые голубые глаза на мгновение смягчились и вновь заледенели. – Может быть, для нас обоих было бы лучше, если бы вы не сделали этого. – Она помолчала, вновь уйдя в себя. – Сегодня я пришла, чтобы отдать долг. Вам нечего бояться.
Энни от лампы зажгла огонь в камине и села напротив Великой Мадемуазель.
– Сейчас мы одни. Никто нас не услышит. – В мерцающем огне на лице принцессы стали заметны глубокие печальные морщины, которых раньше не было.
Царственная гостья откинулась на спинку кресла и сказала устало:
– Корбей, мне всего лишь двадцать пять, но мое солнце закатилось. Даже мой отец теперь против меня. Но у вас еще есть надежда. Потому я и пришла – рассказать всю правду. Может быть, еще не слишком поздно.
Энни с расстановкой произнесла:
– Я до сих пор не пришла в себя от той правды, которую до меня любезно донесли, ранив в самое сердце.
Великая Мадемуазель задумчиво смотрела на огонь.
– Филипп рассказывал мне о том, что произошло в монастыре. Вам в высшей степени не повезло.
Она произнесла его имя с небрежной фамильярностью! Сдерживая обиду, Энни резко бросила:
– Мне следовало догадаться, куда он направился после того, как я его отвергла.
Холодные голубые глаза принцессы были остры, словно кинжалы.
– Лишь по дружбе, да и то после того, как вы ему отказывали неоднократно. И даже сейчас единственное, о чем он просил, – рассказать вам всю правду.
Какая же выдержка у этой женщины! Негодование сожгло остатки лицемерия, которые сестра Жанна вбила в Энни. Она потеряла всякий страх перед принцессой, ее больше не заботили в подобном случае правила хорошего тона, требующие говорить уклончиво и витиевато. Энни жестко произнесла:
– Вы пришли рассказать мне правду? Подтвердить то, что я и так знаю, – что вы с моим мужем сделали нашу клятву перед алтарем пустой насмешкой… притом в нашу брачную ночь! Или то, что он украл у меня права, принадлежащие мне по рождению? – Совершенно забыв о приличиях, она встала и отвернулась, чтобы скрыть слезы, затуманивающие глаза.
Великая Мадемуазель возмущенно вскочила.
– Как вы посмели повернуться ко мне спиной? Женщины куда более значительные, чем вы, бывали наказаны за меньшее.
Слезы Энни мгновенно высохли. Она круто повернулась, чтобы бросить в лицо принцессе безжалостное обвинение:
– А как вы посмели явиться сюда и рассказывать мне, что вы с моим мужем возобновили свою «дружбу», как вы изящно это называете?
Лицо принцессы стало ледяной маской. Никто еще при дворе не говорил столь открыто о таких деликатных вещах; это было просто неприлично. Она метнула на дерзкую Корбей возмущенный испепеляющий взгляд, но тут же поняла, что юная герцогиня перешла грань, за которой действует запугивание. В конце концов, бедняжку никто не воспитывал. И она спасла принцессе жизнь. Достоинство прежде всего, его нужно соблюдать даже перед лицом подобных оскорблений.
Великая Мадемуазель опустилась в кресло, горькие складки у рта разгладились. После минутного молчания она заговорила:
– Филипп любит вас, Корбей, и так сильно, что отверг все мои притязания, несмотря на риск, которому подвергались его карьера и репутация. Он никогда не предавал ваших брачных клятв – во всяком случае, со мной, – она мрачно улыбнулась. – Не скажу, что я не пыталась заставить его сделать это, не далее как прошлой ночью. – Она покачала головой. – Вы полностью отвергли его, и все же он соблюдает верность.
Энни нахмурилась.
– И вы думаете, я поверю этому? Я, возможно, и наивна, но все же не совсем глупа.
Принцесса подалась вперед, горделиво выпрямившись, ее тон стал еще более властным:
– И я не настолько глупа, чтобы считать вас таковой! – Она вцепилась изящными ручками в подлокотники кресла. – Я пошла на значительные хлопоты и издержки, чтобы изучить все обстоятельства убийства ваших родителей. Я лично допросила одного из тех, кто принимал в нем участие. – Она слегка откинулась назад. – Филипп тогда был совсем ребенком. Мои сведения говорят, что он виделся со своим отцом, исключительно повинуясь сыновнему долгу, и крайне редко. Харкурт никогда бы не доверил ему ничего подобного, даже спустя многие годы. Они не любят друг друга.
Энни почувствовала, что в ее броне появляется трещина.
– Так говорит Филипп. Но я никогда не поверю, что он женился на мне, не зная моего происхождения.
Принцесса раздраженно похлопывала перчатками по руке.
– Какая теперь разница? – Ее ноздри презрительно затрепетали. – Какое же вы дитя, Корбей. Большинство девушек уже к пятнадцати годам вырастают из таких романтических понятий о браке.
– Разве так уж по-детски не хотеть, чтобы тебя использовали, чтобы тебе лгали, чтобы тебя предавали?
– Будьте реалисткой. Филипп отчаянно нуждался в деньгах. Когда маршал предложил ему этот брак, сказав, что вы – его дальняя родственница с большим приданым, он, несмотря на все сомнения, согласился. У него и в самом деле не было особого выбора. Вы оба были пешками. Но даже при этом Филипп положил конец нашей дружбе еще до вашей свадьбы. Клянусь бессмертием своей души.
Энни ничего не ответила. Она не знала, что ей говорить, что ей думать.
Великая Мадемуазель кинула обеспокоенный взгляд в окно и начала натягивать перчатки.
– Через какие-нибудь несколько часов уже будет светло. До этого мне надо быть в Сен-Форже, хотя бы ради вас. – Она встала. – Прошлого никому из нас не дано изменить, Корбей. Одно я поняла твердо – женщина моего положения не имеет права на счастье, но у вас есть шанс. Не пренебрегайте им – хотя бы ради своего ребенка. – Она с горечью пробормотала: – Вы, по крайней мере, можете иметь ребенка. За это стоит каждый день падать на колени и благодарить господа.
Энни повернулась спиной к огню. Внезапно она устала, устала гадать, что правда, а что – ловкая хитрость, устала от необходимости ворошить прошлое. И чувствовала себя испуганной – испуганной до смерти мыслью, что рассказанное принцессой может оказаться правдой.
За последние полгода Энни тысячи раз прикидывала, может ли быть, что ее муж каким-то образом невиновен во всем происшедшем. А теперь принцесса – безо всякой для себя выгоды – разыскала ее, чтобы сказать ей именно это. Но если Филипп был невиновен, как он сможет простить ее? Как он сможет когда-либо восстановить ту близость, которая объединила их в те драгоценные памятные ей дни в их домике на берегу?
Энни уцепилась за каминную решетку и, закрыв глаза, прислонилась головой к ее мраморной кромке.
– Уходите, пожалуйста. Оставьте меня одну. – Она слышала, что принцесса пошла к двери и неожиданно остановилась.
Следующие слова Великой Мадемуазель прозвучали вызывающе. Энни открыла глаза.
– Помните об одном, Корбей. – Их глаза встретились. – Как бы сильно ни любил вас Филипп, ни один мужчина не может всю жизнь быть верным воспоминаниям. – Она набросила капюшон своей накидки. – Если вы вновь совершите глупость, отвергнув его, я приму его с распростертыми объятиями. На этот раз ему от меня не убежать. Подумайте об этом, Корбей, когда придете в себя. – Она повернулась к двойным дверям библиотеки и скомандовала: – Откройте двери!
Двери тут же распахнулись, и она торжественно проплыла мимо Жака и Поля, стоявших со смущенно раскрасневшимися лицами.
Три недели спустя пасмурным утром Энни остановилась, выйдя из библиотеки. Она глубоко вздохнула и попыталась выбросить из головы всю унизительность интимного обследования, которому только что подверглась. На это она пошла ради ребенка, и теперь, к счастью, все позади.
Кивком головы она приказала Пьеру открыть дверь.
Когда она вошла в комнату, доктор встал. Он был невысокого роста, но, как большинство медиков, которых она встречала при дворе, преисполнен сознанием собственной значимости, столь же непомерным, сколь и ее огромный живот. Она опустилась в то самое кресло, в котором сидела в ночь, когда Великая Мадемуазель нанесла ей тот достопамятный визит.
