Текст книги "ИЗ УДЕЛА БОЖИЕЙ МАТЕРИ. (Ностальгические воспоминания)"

Автор книги: Херувим (Карамбелас) Архимандрит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

МОЯ ПЕРВАЯ ИСПОВЕДЬ НА СВЯТОЙ ГОРЕ

– Раз решил остаться на Святой Горе, нужно идти к духовнику исповедоваться, – сказал мне однажды старец.

Наш духовник – отец Христофор – безмолвствовал в Каруле, том месте афонской пустыни, которое больше всего выражает строгость афонской жизни. Вместе с другим моим собратом мы несли сумы, наполненные продуктами для карульских аскетов, которые лишены всего. Мы-то, слава Богу, имели от всех земных благ.

Наша первая остановка была в каливе песнописца отца Герасима. Я был безмерно счастлив, что мне удалось встретиться с этим человеком. Я познакомился с ним еще в 1935 году в Пиреях. Уважаемое и любимое мною лицо. Он тоже явно обрадовался, увидев меня теперь на Святой Горе в одежде монаха со всеми ее отличительными святогорскими особенностями: сумой, посохом, в обуви на толстой подошве из покрышки автомобиля. Однако он еще больше обрадовался тому, что Бог привел меня к строгой и аскетической братии.

Я смотрел на него с восхищением. Он был современным песнописцем нашей Церкви. Его песнетворческий талант приобрел еще большую ценность благодаря тому, что он возделывал его в этом пустынном углу Малой Святой Анны [39]39
  Монашеское поселение, расположенное по соседству со Святой Анной и состоящее из пяти калив.


[Закрыть].

– Значит, это твоя первая исповедь на Святой Горе? – сказал он мне. – Ты идешь к духовнику, который имеет великое рассуждение и святость. Смотри, чтобы тебе не оказаться недостойным даров Божиих.

Мы испросили у отца Герасима молитв, поблагодарили его и пошли дальше к страшной Каруле. Подошли к месту, дальше которого единственным вспомогательным средством для продолжения пути были цепи. Огромные скалы, крутые обрывы, а внизу – море: глубокое, черное, дикое. В Каруле я был первый раз, и никогда не мог себе представить того, что здесь можно было встретить. У меня не было достаточной решительности для таких рискованных путешествий. К счастью, брат, который сопровождал меня, рассеял мою робость и помог мне. После первого опасного перехода мы оказались перед тремя хибарками.

– Это, – говорит мне мой собрат, – калива святого Георгия, в которой безмолвствует один очень образованный русский, отец Никон, бывший в прошлом офицером русской армии.

Мы постучали в дверь и обождали. Вскоре показался седой благообразный монах, с небесной улыбкой и какой-то неземной добротой на лице. Мы оставили ему немного еды, взяли у него благословение, облобызав его освященную руку, и продолжили свой путь.

Немного поодаль находилась другая калива, в которой тоже жил русский пустынник. «Этот аскет возделывает молчание,» – уведомил меня мой спутник. Действительно, монах открыл нам, не проронив ни слова. Он только низко поклон в знак приветствия и признательности за приношение нашей любви. Мы не обменялись ни словом. Погруженный в молитву и покой, преданный таинствам Божиим; кто знает, сколько лет он уже не говорил! Мы с уважением отнеслись к его священному подвигу безмолвия. Кратко поприветствовав его, мы оставили его опять пребывать наедине с Господом. Посреди неудержимого пустословия мира сего, насколько отличается это свидетельство и таинство аскетического безмолвия! Сколь упокоевается в нем Дух Святой!

Немного правее от второй русской каливы, почти на самом краю громадной скалы, приютилась калива греческого аскета, отца Варфоломея. Человек темпераментный, непосредственный, с беспокойной любовью к людям. Насколько истинно то, что дары Божии многообразны! Господь упокоевается в самых различных характерах и всем подает Свою Благодать. Отец Варфоломей был настолько худой, что можно было подумать, перед тобой один скелет: кости, скрытые худой кожей без плоти. Однако глаза у него были светлыми, полными детского простодушия. В первый раз я видел его на празднике нашей каливы 8 сентября 1938 года.

Перед его келией росло миндальное дерево. Повсюду слышалось благоухание полыни, которая росла среди скал, и дикие птички своими однотонными, сладкими и радостными голосами подчеркивали тишину пустыни. Внизу море – иногда спокойное, как будто его усыпили, хотя и тогда был слышен шум прибоя, а иногда беспокойное и бурное. И среди всего этого отец Варфоломей – пустынник похожий на скелет…

– Прощай, братик мой, ступай, очистись от грехов мира, чтобы стать чистым чадом нашей Богородицы, – сказал он мне в конце и попрощался.

Через несколько минут мы дошли до келии духовника. Она была посвящена Рождеству Господню. Едва мы вышли на площадку перед ней, как меня охватил страх и ужас. Сразу под нами был хаос и бурлило море, черное море!

Послушник, отец Симеон, отвел нас в комнату духовника. Мы обнаружили его лежащим на деревянном топчане – у него были увечными ноги. Он приподнялся, чтобы встретить нас, и, согнувшись, сделал поклон.

– Добро пожаловать, дети мои, садитесь. Добро пожаловать, отче, – сказал он мне. – Пришел исповедаться?

– Да, святый духовниче, пришел для первой моей исповеди на Святой Горе.

Я в первый раз видел нашего духовника, как и его каливу, в которой было несколько небольших комнатушек. В восточном углу его комнаты висел кивот с бумажными иконами и зажженной лампадкой. На столике – рукописи с выписками из житий святых и святоотеческих творений. Везде господствовали бедность и нестяжательство.

– Вот здесь мы и живем, в этом дворце, – сказал он мне, когда мы остались одни. – Перед нами – Эгейское море. Иногда проплывают большие рыбы, киты, акулы и игривые дельфины. Эту скалу в хорошие дни освещает солнце…

Садись, – сказал он опять и показал мне на скамейку. – Наша местность неутешительна. Кроме нескольких кустов опунции да диких миндалевых деревьев здесь ничего не растет. Те дрова, которые нам нужны, мы носим на своей спине, поднимаясь и опускаясь по скалам… Ты, дитя мое, уже исповедовался?

– Да, святый духовниче. Впервые я исповедовался в возрасте двенадцати лет одному русскому иеромонаху, – беженцу из России. Позже духовником у меня был отец Паисий Финниокалиотакис.

– Ну что же, это хорошо. Однако эта исповедь не перестает быть важной вехой в твоей новой жизни. Итак, нужно произвести общий осмотр самого себя, чтобы лучше себя узнать. Так давай и начнем. Пожалуйста, закрой окно и преклони колени здесь, перед иконой Господа.

Я стал на колени. Эта исповедь должна была покрыть все восемнадцать лет моей жизни. Духовник надел епитрахиль, зажег свечу и совершил последование таинства. Закончив, он дал мне молитвы, которых я раньше никогда не видел и которые, как кажется, он переписал из старых рукописей. Они относились к таинству святой исповеди. Я начал внимательно читать. Они были настолько потрясающими, настолько отвечали в те минуты моему эмоциональному и психологическому настроению, что я из-за волнения не мог их закончить. Никогда в своей жизни не испытывал я во время исповеди такой бури чувств, никогда не было у меня стольких слез, как тогда. Мои глаза стали источниками слез, мой язык не мог произнести ни слова, мои руки вместе с текстом тряслись.

– Не спеши, дитя мое, – сказал мне духовник.

Однако я не мог продолжать. Моя душа была потрясена до самого своего основания. Я попросил у него позволения прервать чтение, чтобы немного прийти в себя. Он терпеливо перебирал свои четки. Когда я пришел в себя и дочитал положенные молитвы, духовник сказал мне:

– Теперь, дитя мое, говори перед Господом, какие грехи сотворил ты с того времени, как помнишь себя, и до сих пор.

Боже мой, что это была за исповедь! Перед Господом, Который слышал и видел меня, в Афонской Каруле и с духовником, который еще с того времени, как жил в Волосе [40]40
  Город в центральной части Греции, расположенный на берегу Эгейского моря.


[Закрыть], был известен своей аскетичностью.

С душевной болью я выложил всю свою скверную греховность. В конце я заметил, что мой духовник тоже плачет. Он ни о чем меня не спрашивал. Не попросил ни единого объяснения. Я рассказал ему все.

– А теперь прочитаем разрешительную молитву, – прошептал он.

– И вы не хотите сказать мне что-нибудь, посоветовать, святый духовниче?

– Нет. Здесь, на Горе, советы и руководство берут на себя старцы, которые отвечают за послушников. Мы же просто совершаем таинство. Готовься на Рождество причаститься.

Я склонился почти до пола, чтобы он прочитал надо мной разрешительную молитву.

– Дитя мое, не так низко. Немного поднимись, чтобы моя рука достала до твоей головы. Так нужно получать оставление.

Перед тем как уйти, духовник сказал мне, что обычно он дает новоначальным большое правило. Достаточно длительное время с того момента, как они приходят на Святую Гору, он удерживает их от Святого Причащения. Однако когда видит боль и истинное раскаяние, сокращает правило. Тогда была середина октября. А на Рождество мне можно было причаститься Пречистых Таинств.

Затем он позвал к себе других братьев и выразил им свою радость:

– Вот, Георгий исповедался. Пожелаем ему, чтобы он стал хорошим монахом.

Мы еще немного посидели в каливе нашего духовника, наслаждаясь его обществом, попили горячего чаю из трав и вернулись «с крыльями на ногах и сердцах».

«Окропиши мя иссопом, и очищуся; омыеши мя, и паче снега убелюся» [41]41
  Пс. 50, 9.


[Закрыть].

Отныне у меня началась новая жизнь, с чистой душой…

* * *

Калива нашего духовника была всегда источником духовной силы и душевного укрепления. Не могу не упомянуть об одном очень поучительном случае, который произошел со мною, когда я в следующий раз ходил к нему на исповедь.

Спускаясь с обрыва и держась за цепи, я повстречался с одним хорошо знакомым мне монахом, который как раз поднимался. Он был послушником очень рассудительного и «монашеского», как говорят на Афоне, старца. Мы поприветствовали друг друга обычным приветствием: «Благословите – Господь благословит».

Вскоре я уже стучался в калитку духовника. Понял, что он сам шел мне открывать, так как из-за его хромоты у него была особая походка. Он принял меня с большой добротой и угостил обычным карульским угощением.

После исповеди мы вышли из помещения.

Это место казалось еще более страшным, потому что и сама твердь здесь не внушала доверия. Страшное зрелище черного карульского моря вызывало какое-то внутреннее беспокойство. Однако я был рядом со своим духовником, и это придавало мне смелости.

Я чувствовал, что в тот день его что-то утомило, что-то расстроило. И он не замедлил открыть мне это сам.

– Сегодня я столкнулся с одной трудностью. Перед тобой приходил исповедоваться другой монах, который очень меня огорчил. Он кое в чем оступился и пришел исповедаться в этом грехе, не открыв его своему старцу. И даже просил у меня разрешения скрыть этот грех. Я, естественно, отказался его исповедовать и сказал ему: «Сначала пойди открой это своему старцу, а затем приходи, и я тебя исповедаю». И он ушел очень расстроенный.

Это происшествие было для меня удобным случаем проникнуть в ход мыслей своего духовника. Я знал, что из этого должно выйти что-то очень полезное.

– Святый духовниче, – спросил я, – как вы относитесь к этому факту и как расцениваете его значение в жизни монаха?

– Послушай, дитя мое. Бог есть Бог порядка, а не беспорядка. Порядок вещей в данном случае такой: Бог – старец – послушник. Этим порядком живет наша Церковь с тех пор, как Дух Святой организовал через Отцов монашество в особую духовную систему. Этот троичный порядок – Бог – старец – послушник – Отцы соотносят с троицей Ветхого Завета: соответственно Бог Отец – Моисей – израильский народ. Все, что Бог давал израильскому народу, Он давал через Моисея. И опять же, все, что народ хотел получить от Бога, он просил через Моисея.

Ты обязан знать, – продолжил он, – что все установления жизни земной Церкви опираются, с одной стороны, на Священное Писание, которое имеет свое происхождение непосредственно от Иисуса Христа, а, с другой, – на Духа Святого, Который вел и ведет Церковь «ко всякой истине» [42]42
  Ин. 16, 3.


[Закрыть], через Святых Отцов. Дитя мое, если ты увидишь братию и монастыри, которые чахнут, знай, что причина этого – нарушение Богоданного порядка. Благословенны те монахи, которые назвали своего старца «богом после Бога».

Брат, о котором я говорил тебе в начале, когда я отказался его исповедовать, ушел очень опечаленным. Однако я и не хотел бы, чтобы он уходил обрадованным. Если бы я удовлетворил его желанию исповедать свой грех и при этом скрыть его от старца, то впал бы в очень серьезное монашеское прегрешение – я передал бы его во власть сатаны. Но я надеюсь, что вскоре он поймет это и раскается. Тогда я и тебя сделаю участником своей радости, ибо ты конечно огорчился, несмотря на то, что незнаком с ним.

Я не хотел поставить своего духовника в трудное положение и потому не открыл ему, что мы встретились с этим братом. Я знал, что его это душевно травмирует. Он не мог себе представить, что мы могли встретиться, потому что брат должен был идти по противоположной дороге, а не подниматься с помощью цепей. Духовник думал, что было именно так, и потому рассказал мне всю эту историю.

Однако когда я возвратился в нашу каливу, все рассказал своему старцу, ибо было немыслимо, чтобы он обо мне чего-то не знал.

НАШЕ БРАТСТВО – ДУХОВНАЯ ТЕПЛИЦА

Моя жизнь в каливе текла ровным потоком, осеняемая благословением Божиим и молитвами старца. Все здесь для меня стало глубоко родным. Личность каждого из братьев производила на меня свое благодатное воздействие. Каждое их движение, слово, выражение оставляли глубокий след в моей новой жизни. И я, насколько мог, старался подражать им в суровых подвигах.

Я был еще новоначальный. Старец каждый вечер принимал от меня исповедание помыслов и внимательно следил за моим духовным состоянием. Я делал свои первые шаги в монашеской жизни. Мне нужна была ежедневная поддержка. Моя келия, как я уже говорил, располагалась рядом с келией старца. Он имел обычай после повечерья читать духовные книги. Часто, когда ему попадался отрывок, который мог быть для меня поучительным, он звал меня к себе.

Помню один такой случай. Когда он однажды позвал меня, я застал его поглощенным чтением. Я немного подождал стоя, пока он не позволил мне сесть.

– Послушай и ты, дитя мое, что я читаю. Может, ты этого еще не читал, или, если и читал, не уделил должного внимания.

Он зачитал мне один замечательный отрывок из жития святого Андрея, Христа ради юродивого, в котором Святой рассказывает, каким он видел Рай, когда одной зимней ночью, будучи засыпан снегом, был духовно восхищен из этого мира в страну Света. В этом отрывке Святой пытается человеческими словами описать неописуемое и с помощью образов нынешней жизни обрисовать картину будущей.

Это описание настолько взволновало, настолько захватило старца, что в какой-то момент он прервал чтение, закрыл книгу, немного помолчал и, вытирая слезы, сказал мне:

– Подумай, дитя мое, что нас ожидает! «Не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку» [43]43
  1 Кор. 2, 9.


[Закрыть]. Какой жизнью мы будем жить на небе! Что узрим! Что услышим! Что вкусим! И, однако, сколь мало и незначительно наше стремление к стяжанию всего этого!

Никогда в своей жизни не теряй этого ориентира: все, что говоришь, все, что делаешь, все, что думаешь, – все измеряй мерками вечности. Никогда не малодушествуй, не останавливайся перед трудностями, трудами и потами, которых требует от тебя твое посвящение. Нужно многое отдать, отдать все, что имеешь и чего не имеешь, чтобы, как хороший купец, выкупить многоценную Жемчужину – Царство Небесное.

Этими словами старец укрепил мою волю, возвысил мою мысль и, уверившись в этом, отослал меня отдыхать.

Была зимняя ночь: дождливая и ветреная. Все отцы отдыхали, а я не мог сомкнуть глаз. Святой Андрей, Христа ради юродивый, стоял у меня перед глазами. В моей голове кружились слова старца, его слезы, стремление к небу, препятствия, жестокая борьба со страстями и диаволом, терновый путь к небесному Иерусалиму, мои братья, наш скит, Святая Гора, наша воинствующая и торжествующая Церковь, вечность…

Прошли часы, а я все не мог заснуть. Смотрел из своего окна на весь наш скит, который был погружен в темноту. Здесь, – думал я, – проходит передовая линия моей битвы с мысленным врагом. Я был новобранцем, только начал борьбу. Удастся ли мне достигнуть конца, победы, о которой мечтал с самого детства? Вдруг во мне появились какие-то колебания: истинные монахи отдали кровь и приняли дух. Получится ли у меня то же самое?

Не знаю, сколько продолжалась эта борьба помыслов. Обычная борьба, без которой нет подвизания. Она прекратилась, когда мое сердце с доверием положилось на милость Господню, не прекращая призывать Его имя.

Я почувствовал, как мною овладел легкий сон, так что я даже не был уверен, был ли это сон, когда посреди бесконечной тишины ночи я вдруг услышал, как стройный хор очень умилительно, очень торжественно, захватывающе поет ирмос: «Царя Небеснаго, Егоже поют воинства ангельские, пойте…» Я вскочил с кровати, переполненный изумлением и неописуемой радостью. Боже мой, каким величественным был этот гимн, эти небесные голоса! Сначала я не мог понять, где нахожусь, что я в своей келии. Внезапно, сам того не понимая, я заплакал от благоговения и радости. Утром, после службы, я немедленно побежал к старцу и рассказал ему о происшедшем ночью.

– Единственное объяснение, какое я могу дать, – ответил мне старец, – это впечатление от того, что мы вчера прочитали о святом Андрее.

Я поблагодарил его и приступил к своим обычным послушаниям. Однако еще долго эта неземная мелодия звучала в моих ушах и услаждала мое сердце, пусть и имела под собой субъективную основу.

* * *

Ежедневное духовное руководство нами лежало на отце Иоакиме, преемнике нашей каливы. Он был чудесным педагогом. Его любовь следовала за нами повсюду. Он пользовался каждым удобным случаем, чтобы укрепить нас. Очень великодушный, но, с другой стороны, непоколебимый в своих принципах.

Как самому младшему, мне поручали работу, которая была мне по силам: мыть тарелки, подметать пол и т. д. Отец Иоаким хотел, чтобы всякая работа делалась с рассуждением и порядком. Одновременно он стремился, чтобы работа была инструментом, который бы оттачивал наш характер. Часто, когда я мыл тарелки, а зима тогда выдалась суровая, мои руки деревенели от холодной воды. Тогда он подходил ко мне и говорил с любовью:

– Малыш, «люта зима, но сладок рай». Закалка и боль освобождают нас от зла внутри нас и от страстей.

Присутствие и слово отца Иоакима подбадривали меня. Однако иной раз я оставался равнодушен ко всякому человеческому утешению и чувствовал себя плохо. Действительно, что происходит в душе новоначального? Какие испытания, какая борьба, какие искушения, какие нападения диавола, направленные на то, чтобы остановить молодого монаха, сбить его с истинного пути к равноангельской жизни?… Новоначальные, когда подвизаются и побеждают, являются величайшими героями.

В тот первый год, помню, мне было особенно тяжело в сезон сбора маслин. Эта работа пришлась к тому же на период моей внутренней борьбы с эгоизмом, со старыми привычками и недостатками. Каждый раз после обеда меня мучила нестерпимая головная боль. Находясь в таком состоянии, я попросил старца, чтобы он позволил мне заняться другой работой. Он принял мою просьбу, и мне было поручено готовить пищу и убирать каливу.

Когда блаженный отец Иоаким узнал от старца о моей просьбе, то составил следующий план. Масличные деревья росли на территории нашей каливы. Когда у него не было нужды находиться там, он приходил в каливу и подходил ко мне с тем, чтобы помочь мне. Однажды он сказал:

– Малыш, у тебя голова болит, да? А ты еще не помазывался маслицем из лампадки Богородицы, чтобы прошло? Пойди, прочитай также тропарь Ее Рождеству.

– Благословите, – ответил я и сделал так, как он мне сказал.

– Теперь головная боль прошла?

– Нет, отче, – ответил я.

– Э, тогда это не голова виновата. Должно быть, что-то другое случилось, потому что Богородица является здесь врачом и исцеляет все болезни. Может, тебе нужно было бы пойти, пусть даже на полчаса, и пособирать немного маслин?

Сначала я выслушал это предложение, не придав ему значения. Однако вечером вместе с дневными помыслами я рассказал старцу и об этом.

– Пойди, дитя мое, на полчаса, ради послушания отцу Иоакиму, – сказал мне старец.

И вот на следующий день я вместе с другими братьями отправился собирать маслины. Прошло полчаса, когда отец Иоаким, который, несмотря на свою болезненность, в лютейший холод тоже собирал маслины, подошел ко мне и спросил:

– Как твоя голова, малыш?

– Не болит.

– Тогда поработай еще с полчаса, а затем уйдешь.

Когда прошло полчаса, он опять меня спрашивает:

– Болит?

– Нет. Странная вещь, – сказал я.

– Хорошо. Теперь иди в каливу и выполняй другие послушания.

Благодаря последовательности и любви, которые отличали отца Иоакима, я протрудился на маслинах полтора месяца, и головная боль ни разу не беспокоила меня!

После собирания маслин мы переносили их в мешках на спине на маслобойню, где выбивали из них масло. На маслобойне мы сами день и ночь вращали жернов. Таким образом мы запасались оливковым маслом на весь год.

Маслобойня была допотопной. Отцы ничего не хотели в ней менять, предпочитая жесткие условия. Здесь можно было увидеть, как один или два брата вращают жернов, тогда как кто-то другой, сидя в стороне, перебирает четки, непрерывно произнося молитву: «Господи, Иисусе Христе…» Это была картина не из мира сего: живописная по виду, но жесткая по сути. Другие отцы трудились возле цедилок, косточек и чана, где кипела вода, с помощью которой разогревались разбитые маслины. А тем временем постепенно надвигалась темнота ночи…

И так повторялось каждый год. Это была сцена, которая чем-то напоминала ту тюрьму кающихся, которую описывает в своем слове «О покаянии» святой Иоанн Лествичник.

* * *

На верхнем этаже нашей каливы была большая «веранда», из которой можно было обозревать весь скит и открытое море. Сюда попадало много света. Поэтому отец Иоаким и отец Григорий использовали ее под иконописную мастерскую.

Как-то раз я тоже попытался стать иконописцем. Отец Иоаким руководил мною. Я делал свои первые эскизы: большие непропорциональные глаза, рты, носы, уши и др. Он ни разу не сказал мне, насколько они были безобразны, но, наоборот, всегда подбадривал меня. Через несколько дней я оставил свои попытки, несмотря на его ободряющие слова.

Позже я спрашивал отца Иоакима:

– Почему, отче, когда я делал те бессмысленные эскизы, настоящие карикатуры, вы говорили мне, что они удачные?

– Новоначальных, малыш, никогда нельзя разочаровывать. Некоторые подобные педагогические принципы я преподавал в одном колледже в Америке. И заметь, что эти выводы психологии и педагогики – плод многолетних исследований ученых, – придя сюда, я нашел в наших святоотеческих книгах, которые были написаны много столетий назад и главным образом монахами. Однако эти выводы не остаются лишь записанными на бумаге. Они применяются на практике, и даже теми старцами, которые едва грамотны, однако имеют большой монашеский опыт. Их применение я увидел здесь, на Святой Горе, со стороны современных монахов.

Часто отец Иоаким оригинальным образом советовал мне с любовью относиться к ведению хозяйства.

– Малыш, – сказал он мне однажды, – если пользуешься каким-нибудь инструментом или посудой, как вот этим ножом, который ты оставил немытым и нечищеным, то после работы необходимо почистить его, облобызать и сказать ему: «Благодарю тебя, мой ножичек, что ты мне послужил». Затем положи вещь на ее место.

Точность и порядок в нашей повседневной жизни, как нам их наметил отец Иоаким, достигали пределов абсолютного. За обычай у нас было следующее правило: «Все должно быть благопристойно и чинно» [44]44
  1 Кор. 14, 40.


[Закрыть].