Текст книги "ИЗ УДЕЛА БОЖИЕЙ МАТЕРИ. (Ностальгические воспоминания)"

Автор книги: Херувим (Карамбелас) Архимандрит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Среди прочего, что произвело на меня большое впечатление, был также один обычай, совершенно нехарактерный для мирской жизни. Монастырский садовник во дворе раскладывал овощи и фрукты в кучки по видам, а отцы приходили и брали себе то, что каждому было нужно. Наибольшую живописность и особый тон этому обычаю придавали пустынники.

Они сходились сюда из окружающих калив, наполняли свои подвижнические котомки овощами, которые были их пропитанием на несколько дней, и уходили к себе. Как меня взволновала эта картина! Но больше всего – любовь. Этот обычай я заметил и в других монастырях, в которых мне посчастливилось побывать.

В Лавре я был недолго. Спешил вернуться в Кавсокаливу, а оттуда – в Святую Анну, чтобы поскорее попасть в монастырь Дионисия и повидать там замечательного монаха, отца Лазаря.

В Кавсокаливе я провел два дня. Вместе со своим другом, монахом Иоасафом, мы направились через Керасьи к Святой Анне. В Керасьях [27]27
  Древнее монашеское поселение, основанное еще во времена св. Афанасия Афонского (X век).


[Закрыть] мы посетили каливу Иоанна Предтечи, где жил рассудительный старец Иоаким вместе со своим послушником, отцом Андреем.

Мое пребывание в Святой Анне продлилось несколько дней. Здесь мы вновь гостили в каливе старца Азарии. Приближался праздник Рождества Богородицы. И вот как-то пополудни к нам пришел какой-то старец – седой и сурового вида. Это был отец Григорий из каливы Рождества Богородицы, как я узнал впоследствии. Он пришел, чтобы пригласить отцов петь на престольном празднике его каливы. В это время я сидел на кушетке. Он испытующе глянул на меня и прошел в архондарик. Отцы приняли приглашение, однако предупредили его, что у них есть гость. Тогда он сказал им, чтобы они взяли с собой и меня.

Я расспросил отцов об общине старца Григория и узнал, что она состоит из нескольких братьев, которые приехали из Америки, чтобы подвизаться под руководством этого старца. Среди них особо выделялся один очень образованный и благочестивый архимандрит, который прилагал сверхчеловеческие усилия для своего усовершенствования. Его звали отец Иоаким. Тогда я вспомнил, что еще в Пиреях слышал о добродетельности, образованности и вообще об образе жизни этого человека.

Накануне 8/21 сентября все мы пошли в каливу, в которой был престольный праздник. Все время, как и прежде, я старался все подмечать. Мне нужно было найти самую лучшую общину, чтобы там целиком посвятить себя Богу.

Строгий и аскетический настрой местной братии был для меня очень притягателен. Отец Иоаким был тем, вокруг которого все обращалось. В какой-то момент, до начала всенощной, он приблизился ко мне и с учтивостью человека, получившего хорошее светское воспитание, спросил, откуда я и не хочу ли я стать монахом. Однако я скрыл от него свою заветнейшую цель и сказал, что еще думаю.

– Если решите, – сказал он, – нам нужен еще один человек.

Честное слово, тогда я чуть было не согласился навсегда остаться с этой доброй братией, однако меня остановила мысль об отце Лазаре.

На всенощную собралось множество отцов и несколько пустынников. Атмосфера была очень благоговейной. Отцы стояли в своих стасидиях, углубленные в молитву, или смиренно, скромно и спокойно пели. Чтение на всенощной было поручено мне. Помню, читал я слово святого Григория Паламы на Рождество Пресвятой Богородицы. Оно было на древнегреческом, и я немного затруднялся в чтении. В конце Литургии многие причащались.

После утренней трапезы мы вместе с другими отцами пошли назад, и я втайне молился: «Господи, если на то Твоя воля, позволь мне вернуться и остаться с этой братией навсегда».

Я пожил еще несколько дней у старца Азарии. Это были трудные для меня дни. Я пребывал в растерянности: в монастыре Дионисия с отцом Лазарем или в каливе Рождества Богородицы вместе с отцом Иоакимом? Однако я верил, что в конце концов Бог направит мои стопы туда, где моей душе будет полезнее всего.

В МОНАСТЫРЕ ДИОНИСИЯ

Тринадцатого сентября катером я отправился в монастырь Дионисия. Когда мы подплыли достаточно близко, меня поразил вид обители. Келии казались висящими над морем и скалами, как будто были подвешены на нитях, привязанных где-то в вышине. Крепости, бойницы, башни переносили в те славные времена, когда монастыри строились и обогащались византийскими императорами.

Поднимаясь по мощеной дороге монастыря, слева я увидел часовню, история которой была связана с жизнью святого патриарха Нифона. Этот патриарх, придя в монастырь Дионисия, по смирению скрыл свое настоящее положение и начал жить полностью по уставу монастыря, согласно которому каждый послушник первые шесть месяцев должен нести послушание пастуха. Однако Бог открыл игумену, кем в действительности был послушник-пастух, и, когда тот возвращался с монастырским стадом, братия на этом месте устроила ему патриаршую встречу: с рипидами, хоругвями и кадилом. Так Бог прославляет смиренных – тех, кто хочет быть слугою всех. Безусловно, и на Небе Он готовит им прием, однако намного более торжественный.

Я прошел через ворота и направился в кафоликон. Так как катер пришел рано, то я успел к концу Божественной Литургии, которая совершалась в небольшой церкви в честь Божией Матери. Мое благоговейное отношение к этому монастырю стало причиной того, что все в нем я видел украшенным небесной благодатью: от архитектуры до Божественной Литургии, которую с таким смирением совершал один благочестивый иеромонах.

Особенно я обрадовался, когда рассмотрел на клиросе своего многоуважаемого старца Лазаря, который пел запричастный стих. Сразу же после отпуста я подбежал, чтобы облобызать его руки. Он подвел меня к иконе Божией Матери Акафистной [28]28
  Это та икона, перед которой впервые был пропет Акафистный гимн при нашествии персов на Константинополь (VII век).


[Закрыть] и к большому византийскому распятию, которое находилось в притворе храма. Затем он попросил пономаря, покойного ныне отца Поликарпа, который был святым человеком, позволить мне приложиться к мощам Иоанна Предтечи. Как трудно было оторваться мне от десницы Крестителя! «Руку твою, прикоснувшуюся неврежденному верху Владычню…», – с волнением негромко пропел я.

Мы поспешили, так как нужно было уже закрывать храм, который снова откроют вечером перед всенощным бдением [29]29
  Как на Святой Горе, так и в остальных монастырях и приходских храмах Греции всенощное бдение (агрипния), как правило, служится всю ночь.


[Закрыть].

Старец Лазарь держал меня за руку, и его вид был таким, как будто он говорил мне: «Теперь ты будешь чадом Иоанна Предтечи…» Затем он представил меня святому игумену, архимандриту Гавриилу – рассудительному и мудрому человеку. Отец Гавриил был смиренным, кротким, с неисчерпаемой добротой на лице и в душе. Личность, заслуживающая всяческого уважения. С того времени и до сего дня, когда ему исполнилось 93 года, он с достоинством олицетворяет собой авторитет Святой Горы. Как монах, игумен, духовник и писатель он достойно представляет ее своим светом, своей добродетельностью, своими дарованиями и талантами, которыми наделил его Господь. Настоящий оплот афонского монашества. Родом он из Фессалии, которая дала множество избранных и достойных монахов. В то время он был в возрасте приблизительно пятидесяти лет.

С нескрываемым интересом он спросил меня:

– Откуда ты родом? Хочешь стать монахом?

– Да, старче, – сказал я, – я пришел на Святую Гору, чтобы стать монахом.

– Бог да управит тебя, дитя мое, к лучшему. Достаточно уже того, что Господь свел тебя с отцом Лазарем.

После этой беседы отец Лазарь взял меня с собой в монастырскую больницу: у него было послушание врача.

В тот день в монастыре был пост, потому что за всенощной все отцы должны были причащаться. Отец Лазарь принес мне кое-что постное. Одновременно он поведал мне, какое значение в жизни монаха имеет пост. Я с жадностью впитывал его слова. В тот момент получилось прекрасное соединение практики и теории поста.

Наш разговор был настолько интересным, что мы совсем забыли об отдыхе, хотя вечером нужно было идти на долгую всенощную. После обеда мы подкрепились несколькими фруктами, чтобы не быть совсем голодными.

Мы присели на больничную кушетку, и отец Лазарь раскрыл мне сокровищницу своей души. Что это были за мысли! Но и что за биография была у этого человека! Он приехал на Святую Гору из Америки, когда ему было восемнадцать лет, вместе с отцом Арефой, который жил у старца Саввы в Карее. Он горел жаждой святой жизни, подвигов и уединения. Своими высокими аскетическими устремлениями он даже поставил в затруднительное положение монастырь.

Жизнь таких людей есть свет, который, как свет всех Святых Божиих, светит еще больше после их смерти…

Мы разговаривали много часов, когда я внезапно прервал отца Лазаря. Мне показалось, что я вдруг оказался на небе, когда моих ушей достигли сладчайшие небесные звуки, раздававшиеся с колокольни обители. Первый раз в своей жизни я слышал такой звон. То же самое почувствует всякий, кто в первый раз услышит эту мелодию.

– Отче, что это?!!

– Колокола, – сказал он мне. – Звонят в колокола на всенощную.

– Колокола! – повторил я с восхищением и недоумением. – Так на Святой Горе звонят в колокола? Это не звон – это небесная музыка!

Позже я узнал, что существуют специально обученные звонари, которые знают музыкальную грамоту и соответствующим образом вызванивают.

Мы приготовились и поднялись по ступенькам в кафоликон. Со всех сторон появлялись отцы – черные молчаливые тени в сумерках – и входили в церковь. Вскоре церковь была заполнена как бы преподобническими образами. Монахи, в рясах и куколях, один за другим занимали свои места в стасидиях.

Бдение началось. Игумен величественно возглавлял праздничное богослужение в честь Честного Креста. После чтения предначинательного псалма начали пение избранных стихов из него. Через определенные промежутки времени певцы сменяли друг друга, так как всенощная была очень длинной.

Канонарх и экклесиарх в своих монашеских мантиях, подобно ангелам, как будто летали в этом священном месте [30]30
  В греческих монастырях канонарх между стихирами или тропарями переходит от клироса к клиросу.


[Закрыть], которое как живые, так и написанные на стенах преподобные превращали в истинный Рай. Диакон, с кадилом в одной руке и миниатюрной золотой церковью [31]31
  Речь идет о сионе – особом элементе церковно-богослужебной утвари.


[Закрыть], которой прикасался к своему плечу, в другой, в такт пению совершал каждение. Во всем чувствовался отличный, хорошо продуманный порядок. Я отметил про себя тогда, что действительно, «киновия – это рай на земле, где монахи служат и славословят Бога словно ангелы», – как говорит святой Иоанн Лествичник. Чаша весов внутри меня явно склонялась к тому, чтобы остаться в святой киновии Дионисия. Я размышлял так: с одной стороны, киновия с таким обилием духовных радостей и, с другой – отец Лазарь были бы самым лучшим решением для моей монашеской жизни.

К этому времени началась лития. Первым в притвор прошел игумен, а вслед за ним – поющие отцы. Каждый занял свое место. До меня донеслось, как диакон поминает имена императоров, цариц, царевичей, ктиторов и обновителей святой обители. Насколько сильно приблизили меня к византийской эпохе эти имена и эти молитвы!

«Радуйся, живоносный Кресте…» – слышу, как поет отец Лазарь, и вижу, как вся эта процессия так же величественно возвращается на середину храма.

После литии последовало чтение поучений, а затем шестопсалмие. Как всегда, его читал игумен [32]32
  Согласно греческой традиции, 103-й псалом, «Ныне отпущаеши» и шестопсалмие на торжественных службах читает предстоятель: епископ, если есть, или игумен монастыря.


[Закрыть]. Он читал благоговейным, размеренным, умилительным, полным радостотворной печали голосом. Каждое слово имело свой смысл. С тех пор на протяжении всего своего пребывания на Святой Горе я старался бывать на утренях в монастыре Дионисия, чтобы слышать, как старец Гавриил читает шестопсалмие.

На хвалитнах было совершено вынесение частицы Честного Креста – по полному чину крестного хода. Мы тоже удостоились поклониться ему, да еще и в день его Вознесения! После утрени был обычный перерыв, чтобы отцы немного отдохнули. Продолжительное пение стихир на «Господи воззвах», славословие, полиелей растянули всенощную на восемь-девять часов.

Через два часа мелодичный звон призвал нас на Божественную Литургию. Это было праздничное сослужение. Возглавлял службу игумен, а все иеромонахи и диаконы ему сослужили. Венцом благословения Божия стало участие монахов в Святом Причащении. Отцы подходили с благоговением, которое доходило до слез. Как глубоко в мою душу врезались эти минуты!

Игумен держал в руках Святую Чашу. Кто-то с благоговением пел: «Вечери Твоея Тайныя днесь…», а отцы подходили, испрашивая перед этим друг у друга прощение, совершая поклоны в сторону клиросов. Они подходили к Чаше Жизни, «да живут вовек» и «да имут Христа, обитающаго в сердцах их». Такая же Чаша в первохристианские времена подавала силы мученикам для одержания победы над язычниками. Она и сейчас укрепляет «мучеников совести», мучеников монашеского подвига…

Во время таких больших праздников на трапезу созывают колокольным звоном и в трапезную из церкви идут торжественным ходом. Проходят сначала отцы, несут свечи, затем следуют певчие и игумен, с посохом и в мантии.

Когда мы заняли свои места, игумен позвонил в особый колокольчик, подавая знак к молитве. Чтец прочитал молитву с высокого амвона, затем трапеза была благословлена, и мы сели за столы. Я был удивлен, когда увидел, что пища была с растительным маслом. В миру считается серьезным грехом употребление елея в день Вознесения Честного Креста. Однако я оставил свои недоумения на потом, чтобы их разрешил отец Лазарь.

Чтец читал с амвона не спеша и с расстановкой. Все отцы, склонившись над своими тарелками, ели бесшумно, слушая слово, посвященное Вознесению Честного Креста. Через некоторое время после начала трапезы игумен опять позвонил в колокольчик, и чтец прервался, чтобы прочитать молитву «Молитвами Святых Отец наших, Господи Иисусе Христе Боже, помилуй и спаси нас», а затем опять продолжил свое чтение. В ту минуту все отцы перекрестились и взяли стаканы с вином.

Обстановка трапезной с ее чудными настенными росписями, древним резным деревянным амвоном, простыми деревянными столами, подвижническими скамьями и характерная краткость времени приема пищи создавали атмосферу молитвы, молчания и воздержания – приблизительно как в церкви. Особо таинственный тон задавало трапезе живое присутствие молчаливых отцов в их куколях.

Когда игумен убедился, что все поели, позвонив еще раз, прервал чтение. Чтец спустился с амвона и направился к нему, читая на ходу трижды «Молитвами Святых Отец наших…», сделал поклон и принял из его рук установленное благословение – кусок хлеба и стакан вина. Предстоятель подал знак вставать. По последнему звонку мы поднялись для благодарения.

После этого был совершен чин Панагии. Монах, несущий послушание на трапезе, держа в руках просфору с печатью Божией Матери, приблизился к иконе Богородицы, которая находилась посреди трапезной, сотворил просфорой перед иконой знамение креста и произнес: «Велико имя Пресвятыя Троицы» и «Пресвятая Богородица, помогай нам». Сразу вслед за этим просфора была разделена между братией, пока певчие пели задостойник «Таин еси, Богородице, рай…», а экклесиарх кадил кацией. (Когда нет двунадесятого праздника, поется «Достойно есть».)

Этим небольшим чином завершилась трапеза. Игумен вышел первым, стал напротив выхода и начал благословлять выходивших. Справа и слева от него, преклонив колени, стали трапезничий, повара и чтец. Как объяснил мне отец Лазарь, они просят прощения, если что-то было не так.

Примерно через десять минут все утихло. Братия разошлась по своим келиям, чтобы немного отдохнуть. Мне же хотелось услышать объяснение отца Лазаря, почему за трапезой еда была с растительным маслом. Он сказал, что это позволяется труда ради бденного, и его ответ меня удовлетворил. Поблагодарив его, я, переполненный множеством внутренних переживаний и выбившийся из сил, пошел спать.

После обеда у меня уже созрело твердое решение остаться в монастыре Дионисия, если старец [33]33
  То есть настоятель монастыря.


[Закрыть] согласится принять меня на два года жить с отцом Лазарем и быть ему помощником на послушании в больнице. Это было также своего рода испытание, чтобы узнать волю Божию. Если игумен примет мое предложение, тогда я мог быть уверенным, что есть воля Божия на то, чтобы мне остаться и стать монахом в монастыре Дионисия. Если же нет, тогда я пошел бы в каливу отца Григория, в Святую Анну.

Обрадовавшись, что нашлась возможность разрешить мое затруднение, я побежал к отцу Лазарю, который ждал меня, сидя на кушетке в больнице. Мы сели на деревянную скамью. Перед нами виднелось спокойное сентябрьское море. Я рассказал о своих впечатлениях от всенощной, а затем, наконец, объявил ему о своем решении. Тот, внимательно выслушав меня, ответил:

– Что же, поговори с игуменом, и, если действительно на то есть воля Божия, он примет твои условия.

Через час я уже был в кабинете игумена.

– Старче, – сказал я, – благословите занять вас одним серьезным вопросом.

Он принял меня с большой отеческой добротой. Я поведал ему все, что хотел, и он, подумав немного, ответил мне так:

– Дитя мое, мы не берем монахов по договоренности. Кто сюда приходит, тот полностью вверяет себя обители, и она уже определяет, какие ему послушания исполнять и все остальное. Мне очень жаль, что я не могу тебя обрадовать. Если хочешь, поживи еще здесь, и святой Предтеча все управит.

– Благодарю вас, старче, – сказал я ему, – за ваш искренний ответ. Это заставляет меня еще глубже почитать и вас, и ваш монастырь. Однако, чтобы мне быть последовательным и в отношении Бога, и в отношении самого себя, я должен уйти в Святую Анну.

Я поклонился и с печалью вернулся к отцу Лазарю, чтобы рассказать ему об ответе игумена.

– Я и ожидал такого ответа, – сказал он мне, – однако не сказал тебе об этом, чтобы не расстраивать тебя… Также возможно, что он принял бы твое предложение.

С того часа я удостоверился, что мне нужно направить свои стопы в Святую Анну. В тот вечер отец Лазарь ввел меня в курс скитской жизни и жизни Святой Горы вообще. Мы расстались немного опечаленные исходом моего дела.

Утром мы опять встретились на службе, а затем я попрощался с ним, испрашивая его благословения и молитв.

Я подождал на монастырской пристани, пока меня подберет какое-нибудь судно. Вскоре меня взяла на борт одна рыбацкая лодка, на которой я доплыл до пристани Святой Анны, этой обители теперь сосредоточились все мои чаяния.

Я МОНАШЕСТВУЮ В СВЯТОЙ АННЕ

И вот, я в приемной у старца Григория. Отец Иоаким принес мне положенное святогорское угощение и тут же получил задание поселить меня в келию рядом с келией старца. Вскоре нам сообщили, что комната готова. Я с нетерпением толкнул дверь и очутился в своей комнатушке, сердце мое переполнилось счастьем. Отец Иоаким вошел вслед за мной и, как тренер, дал мне первые наставления:

– Дитя мое, келия для монаха – арена. Здесь тебе предстоит вступать в состязания с диаволом и своими страстями, и стараться всегда выходить победителем. Тогда твой Ангел-хранитель будет радоваться за тебя, а Господь – благословлять твою брань. Поэтому отсюда и прямо в рай!

– Молитесь, отче, чтобы диавол никогда не возрадовался о своей победе, – ответил я с волнением и облобызал его сухощавую руку.

Когда он ушел, я закрыл за ним дверь и остался один на один со своими мыслями: «Боже, отсюда, и прямо в Рай!» Затем окинул взглядом свою маленькую келию. Ее размеры не превышали два на два с половиной метра. Из мебели здесь была одна деревянная кровать, одна древняя икона Божией Матери и небольшой столик возле окна. Из этого окна, как с самого верха какого-нибудь огромного амфитеатра, открывался почти весь скит, потому что калива была построена в одной из самых высоких его точек. Передо мной раскрывалась удивительная панорама – далеко до самой глубины горизонта простиралось море. Абрикосовое дерево пыталось дотянуться до моего окна. На столике стоял светильник.

На первых порах я чувствовал себя в этой комнатушке немного стесненно – она была низкой, узкой, наводящей тоску. Однако вскоре, когда до меня стал доходить смысл такого ее устройства, это чувство прошло. Почти во всех киновиях и каливах келии маленькие, как крипты, как норы, и имеют низкие потолки. Такая теснота очень помогает монаху в стремлении обратить ум внутрь себя, а затем направить его к самой основе своего бытия – сердцу.

Итак, это моя келия! Здесь мне предстоит прожить всю жизнь. Здесь будут мои молитвы, мой труд, моя борьба, мои слезы, мои радости. Все здесь. Начиная с сегодняшнего дня. Не ведая, когда все закончится. Моим спутником будет ее убожество, моей силой – ее прошлое. Сколько людей прошло через нее! Сколько молитв, какие поклоны, какие скорби, какие поединки с искусителем – мысленным Амаликом! Может быть, моя келия некогда принимала монахов, которые, «подвигом добрым подвизавшись, течение совершив, веру сохранив» [34]34
  2 Тим. 4, 7.


[Закрыть], теперь святые в торжествующей Церкви.

Немного обустроившись, я пошел к старцу. Он был спокоен, с улыбкой на устах, которую не часто можно увидеть на его строгом лице.

– Посиди немного, пока не зазвонят в колокол на вечерню, – сказал он мне.

Ждать долго не пришлось. Когда один молодой монах приблизительно моего возраста, Григорий – услышал я его имя, – вошел в приемную, сделал поклон перед старцем и затем поприветствовал меня с большой сердечностью.

– Пусть Господь даст тебе крепость и терпение, – пожелал он мне.

Тут зазвонили в колокол, созывая нас на вечерню в церковь каливы. Обстановка здесь была бедная, но вдохновляющая. Старые стасидии, древние иконы, простые лампадки. Две выцветшие завесы закрывали Царские врата и северную сторону храма. Старец показал мне стасидию, которую я буду занимать во время богослужений. Во второй стасидии старца располагался отец Иоаким. Его неподвижная молитвенная поза, его аскетическое лицо и длинная густая борода украшали священное место, как какая-нибудь византийская икона древнего святого. Маленький, любопытный и пока еще чужой, я переводил свой взгляд с одного предмета на другой, привыкая к новой обстановке.

Вечерня закончилась быстро. Простая и краткая, исполненная ритма, но и благоговения. Отец Григорий – самый младший брат – побежал готовить трапезу. Солнце еще не зашло, когда мы сели ужинать. Все производило на меня сильное впечатление, и мне хотелось все узнать, если возможно, в первый же день. И за трапезой я был скрупулезным наблюдателем. Смотрел, как и что едят, как вообще относятся к пище.

Закат застал нас – меня и старца – сидящими на каменных скамейках за пределами каливы, возле одной исихастской келии, которую называли «уединенная».

– Как тебе понравилось наше место, Георгий?

– Очень хорошее, старче.

– Ну вот, отсюда и в небо, дитя мое.

– Вашими молитвами, старче. Хочу, чтобы вы мне помогли.

– Безусловно поможем тебе благодатью Божией. Поэтому человек и приходит жить среди братии, чтобы старец и братья помогли ему в достижении его боголюбивой цели.

С вниманием и радостью слушал я слова старца.

– Теперь, – продолжил он, – мы совершим с тобой первую ознакомительную прогулку, чтобы ты познакомился со всем нашим скитом. Вот, ниже от нас – калива святого Евстафия, дальше – Честного Предтечи, еще ниже – Святой Серафим Фанурийский, правее – Святые Апостолы, напротив – калива Сретения. Если смотреть прямо вниз – увидишь каливу Архангелов. Сразу же под скитским кириаконом – калива Вознесения, где старцем отец Никодим Киприот. Вон там на краю справа живут иконописцы Карцонеи, а внизу, в каливе Честного Креста – община Анания, в которой подвизается около одиннадцати братьев. Почти в центре скита, как ты уже знаешь, находится кириакон, посвященный святой Анне, которая, после Божией Матери, предстательствует за всех нас здесь живущих. Ее святые мощи и чудотворная икона создают особое ощущение ее присутствия среди нас.

Старец еще долго рассказывал мне о ските, о Святой Горе, о монахах, о Православии. А я слушал ненасытно, с удовольствием. Я то смотрел на его воодушевленное лицо, то устремлял свой взор за горизонт, размышляя, какую же «грязь» я оставил в миру; затем опять склонялся к земле, по которой ступал, и, рассматривая ее, думал, какой бесценный бриллиант я здесь нашел.

«Какая польза человеку, – размышлял я, – если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою?» [35]35
  Мф. 16, 26.


[Закрыть] Монахи – это лучшие купцы. Мало теряют, но много приобретают. Оставляют малое и приобретают большое. Пренебрегают временным и предпочитают вечное. Отрекаются от земного и стяжают себе «сокровище на небеси» [36]36
  Мф. 19, 21.


[Закрыть].

* * *

Со временем мои сведения о ближайшем и дальнем окружении становились все полнее. Старец был строгим монахом, немилосердно жестким по отношению к себе, не дающим попущения в монашеских началах, непреклонным. В этом свою роль сыграл факт, что когда-то в греческой армии он был командиром роты. Однако у него было доброе, исполненное любви сердце.

Отец Иоаким был иеромонах с безукоризненным поведением, аристократ, однако при этом и подвижник. Его некоторая возвышенность над другими была выражением его высокой внутренней духовной жизни, а также остатками того, что он, будучи много лет архимандритом в Америке, занимал там видное положение. Воспитанность этого человека вызывала у меня каждый день все большее восхищение. (Об отце Иоакиме я написал в первой книге из серии «Современные святогорские образы».) Старец часто говорил мне: «Малыш, смотри на отца Иоакима. Он из тех немногих монахов, которые последовательны в своей монашеской жизни».

Затем – отец Серафим. Молодой монах родом из Спарты. Свои детские и юношеские годы он провел в Америке. Там познакомился с отцом Иоакимом и с такой верой предался ему, что из самой Америки последовал за ним на Святую Гору. Он говорил нам, что, когда впервые познакомился с ним, подумал, что этот человек – какое-то неземное существо, и невозможно, чтобы он был рожден матерью. Отец Серафим был крепок телом, и поэтому старец часто возлагал на него тяжелые работы по каливе.

Отец Паисий был тоже из Америки и тоже духовное чадо отца Иоакима. Неграмотный, но верующий, ревностный монах; он был нашим садовником.

Чуть старше меня был отец Григорий. Старец дал ему свое имя, потому что питал к нему особую любовь. Молодой, с горячей ревностью к духовной жизни; строгий подвижник, с необычайной самоотреченностью. Он с верой следовал за отцом Иоакимом.

В то время мы ухаживали за двумя старчиками. Наши старцы взяли их себе в каливу, чтобы они в последние годы своей жизни могли иметь хоть какое-нибудь облегчение, потому что долгое время они прожили в совершенном одиночестве. Такие жесты братолюбия обычны для Святой Горы. Когда кто-нибудь стареет или заболевает, так что не может себя обслуживать, его берут к себе другие отцы, почитая это за большое благословение для себя, и ухаживают за ним со всей любовью до самой смерти.

* * *

Через двадцать дней после моего прихода в каливу мы вместе со старцем отправились рано утром в Карею, в келию Караманлидов, которые шили облачения. Их старец, по имени Христофор, родом был откуда-то с востока. Серьезная, дружная трудолюбивая братия, с непрестанной молитвой, в молчании. Они сняли с меня мерку, чтобы сшить мне рясу, подрясник и остальное, что было нужно. Мы пробыли там два-три дня, чтобы сразу все забрать и не идти вторично. От нашего скита до Кареи шесть часов ходьбы.

Когда мои монашеские одежды были готовы, мы отправились в Святую Анну. Я сильно волновался. Я нес эти одежды как некое сокровище, драгоценный наряд.

Отцы моей эпохи придавали внешнему виду большое значение. Им было непонятно, как монах может держать у себя что-нибудь, что может напоминать прошлую жизнь. Будь то обувь, будь то носки, будь то мирское нижнее белье, будь то часы или что-либо другое, что имеет малейшую связь с миром. Все должно быть отличительным – монашеским. Какую мудрость кроет в себе такое отношение к вещам! Если бы за этим следили и нынешние монахи, насколько легче было бы начинающим!

И вот, однажды в субботу, на вечерне, после положенного поклона, я облачился в монашеские одежды. Отцы, как принято в таких случаях, хором пропели торжественный догматик «Всемирную славу, от человек прозябшую…».

Теперь я был новобранцем войска Господня. Конечно, пока еще неофициально, в чине послушника. Официальное занесение моего имени в списки скита должно было совершиться чуть позже.

В начале тяжелого монашеского пути мне придавало силы присутствие моего строгого старца и святой образ отца Иоакима.

Как только я облачился в рясу, старец пожелал, чтобы мы с ним сфотографировались и я отослал фотографию своей семье, как выражение моего окончательного решения жить монашеской жизнью. Фотография сопровождалась следующей телеграммой: «Решил остаться на Святой Горе. Поэтому я в рясе. Не будьте Богоборцами, чтобы не впасть в руки Бога Живого». Содержание телеграммы было именно таким, чтобы завершились наконец все перипетии, которые столько лет мучили и меня и моих родственников.

Дело в том, что я был единственным ребенком в семье. Мой отец, Михаил, был убит в Малой Азии во время известного трагического отступления греческой армии [37]37
  Имеется в виду так называемая «Малоазийская катастрофа», когда в 1912 году греческая армия была разбита турецкой и вытеснена из Малой Азии.


[Закрыть]. Моя мать осталось вдовой через тридцать четыре дня после свадьбы. Моим защитником и опекуном стал дядя, флотский чиновник. В нашем доме постоянно были драки, ремень и угрозы. Как от своей матери, так и от дяди я неоднократно получал «по первое число» за свою настойчивость в желании стать монахом.

Однако, как обычно бывает в таких случаях, позже дядя пересмотрел свое отношение и стал относиться ко мне с большим уважением. Однако особым благословением Божиим было для меня обращение моей матери. Она не просто подчинилась воле Божией, но и сама решила принять ангельский образ! В конце ее жизни я даже удостоился стать ее старцем и духовником, совершив ее постриг с именем Макария.

Итак, теперь я спокоен, зная, что благоутробный Господь, «оставляя времена неведения» [38]38
  Деян. 17, 30.


[Закрыть], дарует им теперь предвкушение вечных благ.