Текст книги "Китаец"

Автор книги: Хеннинг Манкелль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

9

В семь утра она сидела в ресторане за завтраком. Из окна, выходящего на озеро, видела, что поднялся ветер. Какой-то мужчина тащил за собой санки с двумя закутанными ребятишками. Она вспомнила, как сама уставала, тягая в гору санки с детьми. Но как замечательно было играть с малышами в саду и одновременно обдумывать сложные уголовные дела. Детские возгласы и смех в резком контрасте с пугающими местами преступлений.

Как-то она подсчитала, что за годы работы судьей отправила в тюрьму десятерых убийц. Плюс целый ряд насильников и осужденных за нанесение тяжких телесных повреждений, которые лишь случайно не привели к смерти.

Эта мысль встревожила ее. Мерить собственную жизнь и усталость количеством убийц, отправленных за решетку, – неужели это и вправду итог ее усилий?

Дважды ей угрожали. Один раз хельсингборгская полиция сочла за благо взять ее под охрану. Речь шла о наркодилере, связанном с рокерской бандой. Дети тогда были еще маленькие. Нелегкое время, плохо сказавшееся на их со Стаффаном семейной жизни. Они тогда чуть не каждый день кричали друг на друга.

За едой она не стала читать прессу, застрявшую на событиях в Хешёваллене. Взяла деловую газету, рассеянно полистала биржевые сводки и дискуссию о представительстве женщин в шведских акционерных компаниях. Народу в зале было мало. Она налила себе еще кофе, думая, не поехать ли домой другим маршрутом. Может, западнее, через леса Вермланда?

Неожиданно кто-то обратился к ней. Мужчина, сидевший чуть дальше в глубине ресторана.

– Вы ко мне обращаетесь?

– Интересно, что здесь делала Виви Сундберг.

Она не знала этого человека и не очень-то поняла, чего он хочет. Но прежде чем она ответила, он встал и подошел к ее столику. Выдвинул стул, сел, не спрашивая разрешения.

Краснолицый, лет шестидесяти, толстый, с дурным запахом изо рта.

Биргитта Руслин рассердилась и перешла в оборону:

– Я хочу спокойно позавтракать.

– Вы уже позавтракали. У меня к вам всего несколько вопросов.

– Я даже понятия не имею, кто вы такой.

– Ларс Эмануэльссон. Репортер. Не журналист. Я лучше их. Не строчу почем зря. Пишу продуманно, хорошим стилем.

– Едва ли это оправдывает ваши посягательства на мое право спокойно позавтракать.

Ларс Эмануэльссон встал, пересел за соседний столик:

– Так лучше?

– Лучше. Для кого вы пишете?

– Пока не решил. Сперва история, потом решу, кому ее предложить. Кому попало не продам.

Его назойливость все больше раздражала Биргитту. К тому же запах, словно он давно не мылся. Этакая карикатура на приставучего газетчика.

– Я слышал, как вы вчера разговаривали с Виви Сундберг. Не очень-то задушевно, два петуха в женском обличье, оба настороже. Я прав?

– Нет. Мне вам нечего сказать.

– Но вы не станете отрицать, что говорили с ней?

– Конечно не стану.

– Любопытно, что здесь делает хельсингборгский судья. Вы как-то связаны с расследованием. В норландской деревушке происходит жуткая резня, и Биргитта Руслин приезжает сюда из Хельсингборга.

Она насторожилась еще больше:

– Что вам нужно? Откуда вы знаете, кто я?

– Это дело техники. Ведь жизнь – непрерывные поиски оптимального пути к результату. Думаю, с судьей обстоит так же. Существуют правила и предписания, законы и постановления. Но методы у каждого свои. О скольких расследованиях я писал, уже и не припомню. Целый год, точнее, ровно триста шестьдесят шесть дней следил за расследованием убийства Пальме. И быстро понял, что убийцу никогда не поймают, потому что следствие потерпело крушение, еще не выйдя в море. Было очевидно, что преступник уйдет от ответственности, так как полиция и прокуратура искали не разгадку убийства, а благосклонность телеканалов. Многие считали тогда, что это Кристер Петтерссон. Кроме отдельных умных следователей, которые понимали, что это не он, по всем статьям не он. Только их никто не слушал. Я стараюсь держаться на расстоянии, кружу поодаль. Тогда видно то, чего другие не замечают. К примеру, как к судье приходит полицейская, которая явно круглые сутки занята расследованием. Что вы ей передали?

– Этот вопрос останется без ответа.

– Раз так, вы, думаю, глубоко замешаны в происходящем. Могу написать. «Сконский судья замешан в хешёвалленской драме».

Она допила кофе и встала. Эмануэльссон вышел следом за ней в холл:

– Если сообщите что-нибудь, я в долгу не останусь.

– Мне совершенно нечего вам сказать. Не потому, что у меня есть какой-то секрет, просто фактически я не располагаю ничем, что может заинтересовать журналиста.

Ларс Эмануэльссон вдруг погрустнел:

– Репортера. Не журналиста. Я ведь не называю вас крючкотвором.

У нее неожиданно мелькнула одна мысль:

– Это вы звонили ночью?

– Я?

– Что ж, понятно.

– Телефон звонил? Среди ночи? Когда вы спали? Этим интересоваться позволительно?

Не отвечая, она вызвала лифт.

– Одно я вам сообщу, – сказал Ларс Эмануэльссон. – Полиция скрывает важную деталь. Если возможно называть человека деталью.

Дверь лифта медленно скользнула в сторону. Биргитта Руслин шагнула в кабину.

– Жертвы не только старики. В одном из домов найден убитый мальчик.

Дверь лифта закрылась. Поднявшись на свой этаж, Биргитта снова отправила лифт вниз. Он ждал на том же месте. Они сели. Ларс Эмануэльссон закурил сигарету.

– Здесь не курят.

– Скажите еще что-нибудь, на что мне наплевать. – На столе стоял цветочный горшок, который он использовал как пепельницу. – Всегда стоит поискать, о чем полиция умалчивает. В том, что они скрывают, можно найти ответ на вопрос, каков ход их мыслей, в каком направлении они рассчитывают найти преступника. Среди убитых был двенадцатилетний мальчик. Известно, кто его родичи и что он делал в деревне. Но от общественности это скрывают.

– Откуда вы знаете?

– Секрет фирмы. В расследованиях всегда есть щелочка, сквозь которую просачивается информация. Надо только найти ее, приложить ухо и послушать.

– Кто этот мальчик?

– Пока что неизвестный знаменатель. Я знаю его имя, но вам не скажу. Он гостил у родных. Вообще-то ему полагалось ходить в школу, но после операции на глазах он на время получил освобождение от занятий. Бедняга страдал косоглазием. Глаз поставили на место, починили, можно сказать. И тут его убивают. Как и стариков, у которых он жил. Только чуток иначе.

– В чем разница?

Ларс Эмануэльссон откинулся на спинку стула. Живот свесился над брючным ремнем. Ужасно противный, подумала Биргитта Руслин. Он это знает, но ему плевать.

– Теперь ваша очередь. Виви Сундберг, книжки и письма.

– Я дальняя родственница кой-кого из убитых. И передала Сундберг материалы, о которых она просила.

Он, прищурясь, смотрел на нее:

– Прикажете поверить?

– Дело хозяйское.

– Что за книжки? Какие письма?

– Речь идет о выяснении семейных обстоятельств.

– Какая семья?

– Брита и Август Андрен.

Он задумчиво кивнул, неожиданно энергично затушил сигарету.

– Дом номер два или семь. Полиция все дома закодировала. Дом номер два у них «два дробь три». Что означает: там найдено трое убитых. – Продолжая смотреть на нее, он извлек из мятой пачки недокуренную сигарету. – Но это не объясняет, почему вы разговаривали так холодно, а?

– Она спешила. А в чем разница с мальчиком?

– Мне не удалось выяснить до конца. Должен признать, что и худиксвалльская полиция, и те, что приехали из Стокгольма, крепко держат язык за зубами. Но, насколько мне известно, с мальчиком обошлись без непомерной жестокости.

– Как это понимать?

– А так и понимать, что убили его, не причиняя лишних страданий, пыток и страха. Отсюда, разумеется, можно сделать разные выводы, одни заманчивее и наверняка ошибочнее других. Но это я предоставлю вам самой. Если вам интересно. – Он затушил сигарету в горшке и встал. – Пойду кружить дальше. Возможно, мы еще встретимся? Как знать?

Она провожала его взглядом, пока он не исчез за дверью. Девушка-портье мимоходом приостановилась, учуяв дым.

– Это не я, – сказала Биргитта Руслин. – Свою последнюю сигарету я выкурила в тридцать два года, примерно когда вы родились.

Она поднялась в номер, хотела собрать вещи. Но остановилась у окна, глядя на упорного папашу с санками и детьми. Что, собственно, сказал этот неприятный человек? И вправду ли он такой неприятный, как она себе твердит? Он ведь просто делает свою работу. А она не особенно шла ему навстречу. Если бы держалась иначе, может, и он бы рассказал больше.

Биргитта села к письменному столу, начала записывать. Как всегда, с пером в руке мысли прояснялись. Про убитого мальчика она нигде не читала. Это была единственная молодая жертва, если, конечно, нет других, о которых общественность знать не знает. То, что Ларс Эмануэльссон сказал про непомерную жестокость, означает лишь одно: остальные в доме перед смертью жестоко страдали, возможно, подверглись пыткам. По какой причине мальчик этого избежал? Может, просто потому, что преступник в какой-то мере пожалел его? Или причина в чем-то другом?

Ясных ответов нет. Да это и не ее проблема. Она по-прежнему стыдилась вчерашнего инцидента. Ведь поступила совершенно безответственно. Вдруг бы ее застукал какой-нибудь журналист – подумать страшно, чем бы это могло кончиться. Как минимум унизительным отступлением в Сконе.

Собрав сумку, Биргитта Руслин приготовилась к выходу. Но сперва включила телевизор – послушать о погоде и решить, какой выбрать маршрут. На экране была пресс-конференция в худиксвалльском полицейском управлении. На небольшом возвышении сидели трое. Единственная женщина среди них – Виви Сундберг. Биргитта вздрогнула. Вдруг полицейская сейчас расскажет, что судья из Хельсингборга поймана за руку, как обыкновенный воришка. Она опустилась на край кровати, прибавила громкость. Говорил тот, что сидел в середине, – Тобиас Людвиг.

Она сообразила, что передача идет в прямом эфире. Когда Тобиас Людвиг закончил, микрофоном завладел второй мужчина, прокурор Робертссон, он сказал, что следствию необходима информация очевидцев – может быть, кто-то что-то видел. Автомобили, чужих людей, замеченных в округе, все необычное.

Когда прокурор закончил, настал черед Виви Сундберг. Она подняла вверх пластиковый пакет, показала журналистам. Камера дала крупный план: в пакете лежала красная шелковая ленточка. Полиция хотела бы знать, не знакома ли кому эта ленточка, сказала Виви Сундберг.

Биргитта Руслин наклонилась к экрану. Вроде бы она где-то видела ленточку, похожую на лежащую в пакете? Она опустилась на колени, чтобы разглядеть получше. Шелковая ленточка вправду о чем-то напоминала. Она рылась в памяти, но безуспешно.

Пресс-конференция продолжалась, теперь журналисты начали задавать вопросы. Кадр сменился. Вместо полицейского конференц-зала на экране возникла синоптическая карта. Ожидается ветер с Финского залива вдоль восточного побережья и снежные шквалы.

Лучше поехать через внутренние районы. У стойки портье она расплатилась, поблагодарила. Резкий ветер бил в лицо, пока она шла к машине. Поставила сумку на заднее сиденье, изучила карту и решила ехать через леса в сторону Ервсё, а дальше опять на юг.

Выехав на шоссе, она вдруг свернула на придорожную парковку. Никак не могла отделаться от мысли о красной ленточке. В памяти брезжил какой-то неуловимый образ. Тонкая пленочка отделяла ее от разгадки. Раз уж я заехала в такую даль, то могу в конце концов выяснить, что никак не вспомню, подумала она и позвонила в полицейское управление. По шоссе изредка проезжали лесовозы, вздымая густые вихри снега, на несколько мгновений скрывавшие все из виду. Ответили ей не скоро. Дежурная, которая последний раз принимала звонок, похоже, была очень занята. Биргитта Руслин попросила соединить ее с Эриком Худденом.

– Дело касается расследования, – уточнила она. – Хешёваллена.

– По-моему, он занят. Сейчас поищу.

Когда Худден взял трубку, Биргитта Руслин уже потеряла надежду. В его голосе тоже сквозили напряженность и нетерпение:

– Худден.

– Не знаю, помните ли вы меня. Я судья, приезжая, что настоятельно хотела поговорить с Виви Сундберг.

– Я помню.

Интересно, Виви Сундберг рассказала ему о ночных происшествиях? У нее определенно складывалось впечатление, что Эрик Худден ни о чем не подозревал. Возможно, Виви выполнила свое обещание? Наверно, мне помогло то, что, впустив меня в дом, она тоже нарушила предписания?

– Я насчет красной ленточки, которую показали по телевизору, – продолжала Биргитта Руслин.

– Пожалуй, мы зря это сделали, – сказал Эрик Худден.

– Почему?

– Коммутатор буквально идет вразнос, куча людей твердит, что видели такую ленточку. В особенности на рождественских подарках.

– Моя память говорит совсем другое. Я правда ее видела.

– Где же?

– Не помню. Но точно не на рождественских подарках.

Он шумно дышал в трубку, словно колебался:

– Я могу показать вам ленточку. Если приедете прямо сейчас.

– В пределах получаса.

– На две минуты, не больше.

Он встретил ее в вестибюле, чихая и кашляя. Пластиковый пакет с ленточкой лежал на столе у него в кабинете. Он вынул ленточку, положил на лист белой бумаги.

– Длина ровно девятнадцать сантиметров, ширина – один сантиметр. С одного конца дырочка, свидетельствующая, что ленточка к чему-то крепилась. По составу хлопок с полиэстером, хотя на вид шелковая. Найдена в снегу. Собака ее учуяла.

Биргитта Руслин отчаянно напрягала память. Ленточка знакомая, однозначно. Но где, где она ее видела?

– Я ее видела. Конечно, не эту самую. Но очень похожую.

– Где?

– Не помню.

– Если вы видели ее в Сконе, нам это вряд ли поможет.

– Нет, – серьезно ответила Биргитта Руслин. – Я видела ее здесь.

Она пристально вглядывалась в ленточку, Эрик Худден стоял прислонясь к стене, ждал.

– Ну как, вспомнили?

– Нет, к сожалению.

Он убрал ленточку в пакет, проводил Биргитту Руслин в вестибюль.

– Если вспомните, позвоните. Но если окажется, что речь все-таки о подарочной ленточке, звонить незачем.

На улице ее караулил Ларс Эмануэльссон в потертой меховой шапке, надвинутой низко на лоб. Увидев его, она вскипела от возмущения:

– Зачем вы ходите за мной?

– Вовсе нет. Кружу, я ведь вам говорил. И случайно заметил, как вы вошли в полицейское управление, вот и решил подождать. А сейчас прикидываю, чем был вызван этот весьма краткий визит.

– Этого вы никогда не узнаете. Оставьте меня в покое, пока я не разозлилась.

Она пошла прочь, но за спиной послышалось:

– Не забудьте, я могу написать.

Она резко обернулась:

– Вы мне угрожаете?

– Ну что вы.

– Я объяснила, почему я здесь. Нет совершенно никаких причин впутывать меня в происходящее.

– Широкая публика читает то, что пишут, будь то правда или ложь.

На сей раз отвернулся и зашагал прочь Ларс Эмануэльссон. Она с отвращением проводила его взглядом в надежде, что больше никогда не увидит этого человека.

Биргитта Руслин вернулась в машину. И едва села за руль, как вспомнила, где видела красную ленточку. Память вдруг открыла свой тайник, ни с того ни с сего. Ошибка? Нет, она совершенно отчетливо увидела ее перед собой.

Ждать пришлось два часа, так как место, куда она решила наведаться, было на замке. Все это время она нетерпеливо бродила по городу, желая поскорее убедиться в правильности своей догадки.

В одиннадцать китайский ресторан открылся. Биргитта Руслин вошла, села за тот же столик, что и в первый раз. Рассматривая фонари над столами. Прозрачные фонари из тонкого пластика, имитирующего бумагу Продолговатые, цилиндрические. С нижнего края свисали четыре красные ленточки.

После визита в полицейское управление она знала, что длина их ровно девятнадцать сантиметров. К абажуру они крепились крючочками, продетыми в дырочку наверху.

Молодая женщина, плохо владеющая шведским, принесла меню. Улыбнулась, узнав посетительницу. Биргитта Руслин есть не хотела, но выбрала холодные закуски. Салатники стояли на столе впереди, и, накладывая закуски на тарелку, она могла осмотреться. И нашла то, что искала, за двухместным столиком дальше в углу. Там на фонаре одной ленточки недоставало.

Она замерла, затаив дыхание.

Здесь кто-то сидел, подумала она. В самом темном углу. Потом он встал, вышел из ресторана и отправился в Хешёваллен.

Она обвела взглядом помещение. Молодая женщина улыбалась. Из кухни доносилась китайская речь.

Ни она, ни полиция абсолютно не понимали, что произошло. Эта история была масштабнее, глубже и загадочнее, чем они себе представляли.

По сути, никто из них ничего не знал.

Часть 2
Черномазые и китаёзы (1863)

Перевал Лоушань

Резко свистит западный ветер, дикие гуси кричат в пространстве, холоден утренний месяц. Холоден утренний месяц, громко стучат копыта коней, глухо поет труба…

Мао Цзэдун, 1935

(Отрывок из стихотворения)

Дорога в Кантон

10

Стояла самая жаркая пора 1863 года. Второй день долгого странствия Саня и двух его братьев к побережью, в город Кантон. Рано утром они вышли к перекрестку дорог, где на вбитых в землю бамбуковых кольях торчали три отрубленные головы. Давно ли их насадили на колья, понять невозможно. Младший из братьев, по имени У, считал, что не меньше чем неделю назад, поскольку воронье уже выклевало глаза и большую часть щек. Го Сы, старший из братьев, полагал, что головы отрублены дня три-четыре назад. Ведь рты все еще кривились от ужаса перед тем, что их ожидало.

Сань не сказал ничего, оставил свои мысли при себе. Эти головы словно знак того, что может ожидать его и братьев. Спасая свою жизнь, они поспешно бежали из отдаленной деревни в провинции Гуанси. Первое, что встретилось им на пути, напомнило, что их жизни будут в опасности все время.

Они покинули место, которое Сань мысленно назвал перекрестком Трех Голов. Го Сы и У спорили, кого тут обезглавили – разбойников или крестьян, вызвавших недовольство могущественного землевладельца, а Сань размышлял о том, что случилось и выгнало их из дома. С каждым шагом они все дальше уходили от своей прежней жизни. Братья в глубине души еще надеялись когда-нибудь вернуться в Вихэй, деревню, где родились и выросли. Сам он на сей счет не был уверен. Возможно, бедные крестьяне и их дети вообще не в состоянии вырваться из нищеты? Что ждет их в Кантоне, куда они держат путь? По слухам, можно пробраться на корабль, уплыть за океан, на восток, и очутиться в стране, где в реках полным-полно золотых самородков, крупных, как куриные яйца. В такую глушь, как Вихэй, доползли слухи о стране, населенной необыкновенными белыми демонами и до того богатой, что простые люди из Китая и те могли подняться из убожества к огромной власти и богатству.

Сань не знал, чему верить. Бедняки всегда мечтали жить там, где их не будут мучить никакие землевладельцы. Он тоже мечтал об этом, когда был маленьким и стоял склонив голову возле дороги, по которой несли в паланкине какую-нибудь важную персону. И неизменно задавал себе вопрос: как получилось, что люди жили такой разной жизнью?

Однажды он спросил своего отца – его звали Пэй, – но в ответ получил только оплеуху. Незачем задавать ненужные вопросы. Таким мир создали боги, обитающие в деревьях, ручьях и горах. Чтобы эта загадочная вселенная пребывала в божественном равновесии, нужны бедняки и богачи, крестьяне, пашущие землю на буйволах, и важные, знатные особы, которые и ногой-то не касались земли, что кормила и их.

Никогда больше Сань не спрашивал родителей, о чем они грезили перед изображениями богов. Их жизнь состояла из сплошного тяжкого труда. Существуют ли люди, которые работают тяжелее и получают за непосильный труд так мало? Он не нашел человека, которого мог спросить об этом, ведь все в деревне были одинаково бедны и одинаково боялись незримого землевладельца, чьи управляющие кнутами заставляли крестьян выполнять поденную работу. Он видел, как люди шли от колыбели к могиле, сгибаясь под все более тяжким бременем поденщины. Казалось, дети начинали сгибать спину, еще не выучившись ходить. Спали деревенские на циновках, которые вечером расстилали на холодном земляном полу. Подушкой служил твердый бамбуковый подголовник. Дни шли за днями, подчиняясь однообразному ритму времен года. Люди ходили за плугом, который тянули буйволы, сажали рис. Надеялись, что в этом году вырастят достаточный урожай и сумеют прокормиться. В неурожайные годы есть было почти нечего. Когда кончался рис, поневоле ели листья.

Или ложились и умирали. Другого выхода не было.

Сань очнулся от размышлений. Смеркалось. Он огляделся в поисках подходящего места для ночлега. Возле дороги росла кучка деревьев, рядом несколько каменных глыб, словно прикатившихся сюда с горного кряжа, возвышающегося у западного горизонта. Они расстелили свои соломенные циновки, поели рису, которого должно хватить до Кантона. Сань украдкой взглянул на братьев. Хватит ли у них сил дойти? Что он будет делать, если один из них заболеет? Сам он по-прежнему чувствовал себя сильным. Но в одиночку ему не донести брата в случае необходимости.

Между собой они говорили мало. Сань сказал, незачем зря тратить на споры да ссоры те скудные силы, какие у них есть.

– Каждое слово, какое вы выкрикиваете друг другу, отнимает у вас один шаг. А сейчас главное не слова, но шаги, которые приведут нас в Кантон.

Братья перечить не стали. Сань знал, они полагаются на него. Теперь, когда родителей нет в живых, а они бежали из деревни, оба наверняка думают, что Сань принимает правильные решения.

Они свернулись калачиком на циновках, расправили косы на спине, закрыли глаза. Сань слышал, как сперва заснул Го Сы, потом У. Они до сих пор как малые дети, подумал он. Хотя обоим уже за двадцать. И никого, кроме меня, у них теперь нет. Я старик, знающий, как лучше. Но ведь и я еще очень молод.

А братья такие разные. У – упрямец, всегда с трудом подчинялся приказам. Родители тревожились за его будущее, предупреждали, что ему плохо придется в жизни, если он станет постоянно перечить другим. Го Сы, наоборот, медлительный, он никогда не доставлял родителям хлопот. Покорный сын, которого всегда ставили в пример У.

А во мне соединилось то и другое, думал Сань. Кто я сам? Средний брат, которому пришлось взять ответственность на себя, раз никого больше нет?

Вокруг пахло сыростью и глиной. Он лежал на спине, смотрел на звезды.

Вечерами мать часто выходила с ним на улицу, показывала ему небо. Тогда на ее усталом лице возникала улыбка. Звезды служили ей утешением в тяжелой жизни. Весь день она смотрела в землю, сажала рис, а земля словно бы ждала, когда и она сама в ней исчезнет. Глядя на звезды, мать ненадолго отрывала взгляд от земли внизу.

Он смотрел в ночное небо. Некоторым звездам мать дала имена. Яркую звезду в созвездии, похожем на дракона, она называла Сань.

«Это ты, – говорила мать. – Оттуда ты пришел, туда однажды и вернешься».

Мысль о том, что он пришелец со звезды, испугала его. Но он молчал, потому что мать этому очень радовалась.

Сань думал о бурных событиях, толкнувших его и братьев к внезапному побегу. Один из новых управителей землевладельца, человек по имени Фан, у которого между передними зубами зияла большая щель, обвинил родителей в нерадивости, Сань знал, что у отца очень болела спина и оттого он не справлялся с работой. Мать помогала ему, но они все равно не успели все сделать. Теперь Фан стоял возле глинобитной хижины, и кончик языка играл между зубами, как у опасной змеи. Фан был молод, примерно сверстник Саня. Но жили они в разных мирах. На родителей, стоявших перед ним на коленях, с соломенными шляпами в руках, склонив голову, Фан смотрел так, словно они насекомые, которых он в любую минуту может раздавить. Раз они не в силах работать, их вышвырнут из хижины, пусть нищенствуют.

Ночью Сань слышал, как родители шептались друг с другом. Обычно они мгновенно засыпали, поэтому он лежал и слушал. Но не сумел разобрать ни слова.

Утром родительская циновка была пуста. И он испугался. В тесной хижине все вставали в одно время. На сей раз родители, должно быть, украдкой выбрались наружу, не разбудив сыновей. Сань осторожно поднялся, натянул дырявые штаны и единственную кофту.

Солнце еще не взошло, но на горизонте уже алела заря. Где-то закричал петух. Деревня просыпалась. Только не родители. Они висели на дереве, затенявшем хижину в жаркое время года. Тела медленно покачивались на утреннем ветру.

О том, что было после, у Саня остались очень смутные воспоминания. Он не хотел, чтобы братья увидели родителей висящими в петле, с разинутым ртом. Ножницами, которыми отец срезал стебли риса, он перерезал веревки. Тела грузно упали на него, словно намеревались забрать его с собой в смерть.

Соседи привели старосту деревни, старика Бао, с мутным взглядом, трясущегося всем телом так, что он не мог толком выпрямиться. Бао отвел Саня в сторонку, сказал, что лучше всего ему и братьям уйти из деревни. Фан наверняка выместит на них свою ярость, засадит всех троих в клетки у себя в усадьбе. Или хуже того, казнит. Судьи в деревне нет, здесь властвует только землевладелец, а стало быть, Фан что хочет, то и делает от его имени.

Они ушли, когда погребальный костер родителей еще не догорел. И вот теперь Сань лежал под звездами, а рядом спали братья. Что их ждет, он не знал. Старик Бао сказал, им надо идти к побережью, в город Кантон, искать работу. Сань пытался расспросить его, какая там есть работа. Но Бао ответить не мог. Только показал дрожащей рукой на восток.

Три брата шли, пока до крови не сбили ноги, а во рту не пересохло от жажды. Братья плакали по умершим родителям и от страха перед неизвестностью, которая ждала впереди. Сань пытался утешить их, но вместе с тем подгонял идти быстрее. Фан был опасен. У него имелись верховые лошади, люди с копьями и остро отточенными мечами, и они вполне могли их настигнуть.

Сань все смотрел на звезды. Думал он о землевладельце, который жил в совершенно другом мире, куда беднякам вход заказан. В деревне он не появлялся, оставался грозной тенью, что сливалась с тьмой.

В конце концов Сань уснул. И в сновидениях ему явились три отрубленные головы. Он ощущал на собственном горле холодное лезвие меча. Братья уже расстались с жизнью, их головы катились по песку, из обрубков шей хлестала кровь. Он снова и снова просыпался, пробовал избавиться от кошмара, но стоило закрыть глаза, как страшный сон возвращался.

Рано утром братья снова двинулись в путь, допив остатки воды из кувшина, который Го Сы подвесил к ремешку вокруг шеи. Днем надо где-нибудь набрать воды. Они быстро шагали по дороге. Время от времени встречали крестьян, спешащих на полевые работы и несущих куда-то на голове и на плечах тяжелый груз. Похоже, этой дороге нет конца, думал Сань. Может, море вовсе не существует. Как и город под названием Кантон. Но он ничего не сказал ни Го Сы, ни У. Не то они вовсе станут плестись нога за ногу.

Маленькая черная собачонка с белым пятном на шее увязалась за путниками. Откуда она взялась, Сань не заметил. Просто вдруг оказалась рядом. Он прогонял ее, но она опять возвращалась. Даже камни ее не отпугнули. Она немедля прибежала опять.

– Назовем ее Дон Фуй – Большой Город за Морем, – сказал Сань.

В разгар дня, в самую жару, они сели отдохнуть под деревом в каком-то селенье. Местные жители напоили их водой, позволили наполнить кувшин. Собака, тяжело дыша, лежала у ног Саня.

Он присмотрелся к ней. Странная какая-то. Вдруг это мать послала ее к ним из царства смерти? Как вестницу, перебегающую от мертвых к живым? Сань не знал, он всегда с сомнением относился к богам, которым поклонялись родители и другие жители деревни. Как можно молиться дереву, ведь оно не даст ответа, нет у него ни ушей, ни рта. Или бездомной собачонке? Если боги существуют, то как раз сейчас ему и братьям требуется их помощь.

Под вечер они пошли дальше. Дорога вилась впереди, без конца.

Еще через три дня людей на дороге изрядно прибавилось. Мимо проезжали повозки, груженные множеством связок тростника и мешками с зерном, тогда как другие, пустые, катили в противоположную сторону. Сань собрался с духом и окликнул человека на пустой повозке:

– Далеко ли до моря?

– Два дня. Не больше. Завтра почуете запах Кантона, не заблудитесь.

Он засмеялся и поехал дальше. Сань проводил его взглядом. Как понимать его слова про запах?

Тем же вечером они вдруг попали в густую тучу мотыльков. Прозрачных, желтеньких, с крылышками, шуршащими как бумага. Сань изумленно замер посреди этой живой тучи. Он словно вошел в дом, стены которого сплошь состояли из крылышек. Вот бы остаться тут, думал он. В доме без дверей. Я бы слушал шорох крылышек, пока не упал бы замертво.

Но братья. Он не мог их оставить. Ладонями он сделал отверстие в мотыльковой стене, улыбнулся братьям. Он их не бросит.

Еще одну ночь они провели под деревом, поели риса. Но, укладываясь спать, по-прежнему чувствовали голод.

На следующий день добрались до Кантона. Собачонка так и не отстала. Сань почти совсем уверился, что мать прислала ее из царства мертвых, чтобы их защитить. Раньше он никогда в такое не верил. Но сейчас, стоя у городских ворот, начал думать, что, наверно, все же так и есть.

Они вошли в шумный город, который впрямь встретил их смрадом. Сань опасался потерять братьев в толчее чужих людей на улицах. Поэтому он обернул вокруг пояса длинный шарф и привязал к нему братьев. Теперь они никуда не денутся, разве только перережут шарф. Медленно все трое пробирались сквозь толпу, удивляясь большим домам, храмам, товарам, выставленным на продажу.

Внезапно шарф натянулся. У показывал куда-то рукой. Сань увидел, что заставило брата остановиться.

В паланкине сидел человек. Занавески, обычно скрывавшие седока, были раздвинуты. Вне всякого сомнения, человек умирал. Лицо белое, словно обсыпанное белой пудрой. Или, может, он злой. Дух зла всегда посылал на землю демонов с белыми лицами. Вдобавок он без косы, а лицо длинное, уродливое, с большим горбатым носом.

У и Го Сы жались поближе к Саню, спрашивая, кто это – человек или демон. Сань не знал. Никогда он не видывал ничего подобного, даже в самых страшных снах.

Занавески вдруг задернулись, паланкин понесли прочь. Мужчина, стоявший рядом с Санем, плюнул вслед паланкину.

– Кто это был? – спросил Сань.

Мужчина презрительно взглянул на него, попросил повторить вопрос. Сань сообразил, что они говорят на очень разных диалектах.

– Человек в паланкине. Кто он?

– Белый господин, владелец многих судов, что приходят в наш порт.

– Он больной?

Мужчина рассмеялся:

– Такие уж они есть. Белые, как покойники, которых давно пора сжечь.

Братья пошли дальше по смрадному, пыльному городу. Сань рассматривал людей. Многие хорошо одеты. Платье у них не рваное, не то что у него. И начал догадываться, что мир не совсем таков, как он воображал.

Много часов они блуждали по городу, и наконец впереди блеснула вода. У обрезал шарф, побежал к воде. Бросился наземь и стал пить, но тотчас выплюнул – вода-то соленая. Мимо проплыл раздутый кошачий труп. Сань огляделся – сколько же грязи, не только падаль, но и экскременты людей и животных. Его чуть не стошнило. Дома, в деревне, экскрементами удобряли огородики, где росли овощи. А здесь народ испражняется прямо в воду, и ничего тут не растет.