Текст книги "Крушение «Мэри Дир», Мэддонс-Рок"

Автор книги: Хэммонд Иннес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

Скала, на которой мы провели половину ночи, постепенно исчезала позади. Значит, мы плыли правильно. Начинался прилив. Патч почти перестал работать руками, просто двигался по течению.

– Не–вижу Клыкастого Грюна, – произнес он, стуча зубами. – По–моему, надо повернуть западнее.

Ориентиром служили Полярная звезда и Большая Медведица, находившаяся от нас слева. Меня неотступно мучил вопрос: как долго мы сумеем продержаться? У меня тоже стучали зубы, а море уже не казалось таким теплым, как вначале. Мы оба давно не ели, и нашим телам явно не хватало притока энергии. Вскоре одного из нас схватит судорога, и это будет конец.

Промокшая одежда не грела, а сковывала нас. Надутые жилеты делали нас неуклюжими. Чтобы двигаться по воде, каждый гребок должен быть достаточно сильным, а откуда взяться силе без запасов энергии? Одному Богу известно, как долго мы плыли в ту ночь, казалось, это длилось целую вечность. И каждый гребок был чуть слабее предыдущего. Я невольно вспоминал, как хорошо плыть в легком костюме с ластами на ногах. В такой амуниции я не плавал уже много лет! Мною овладели безразличие, усталость и отчаяние, а перед глазами мелькали картины наших погружений к старому танкеру в водах Средиземноморья. Белый песок, блестящие косяки рыб и я, сильный, беззаботный, спокойный, свободно дышащий через трубку!

– Джон! Джон!

Я открыл глаза. Меня окружала черная ночь. Сначала мне показалось, что мы глубоко под водой, почти на дне. Но вот я увидел звезду и снова услышал голос из темноты:

– Джон!

– Я здесь! В чем дело?

– Скала! Я вижу ее! – Странно, ведь раньше он никогда не звал меня Джоном. – Вы меня напутали! Я не мог докричаться до вас! Уже решил, что вы утонули!

Меня растрогало такое проявление заботы.

– Простите. Просто заснул, вот и все. Так где же ваша скала?

Я повернулся и не более чем в ста ярдах от себя увидел темный силуэт скалы, о которую разбивались волны. За скалой была кромешная тьма, но волны и там бились обо что–то массивное.

Если на «Мэри Дир» работает спасательная компания, то там должны быть огни. Каждый раз, когда волны поднимали нас, я вглядывался в темноту, но нигде не видел даже слабого мерцания. Вероятно, операция проводится в обстановке строгой секретности и огни не зажигают. А может быть, судно уже стащили с мели и увели на буксире? Меня охватил озноб, и я почувствовал, как левую ногу сводит судорога.

– За этой скалой что–то есть! – прохрипел Патч. – Плывем туда!

– Ладно, – согласился я. Уж лучше утонуть, чем умереть от голода на покинутой Богом скале!

Я снова лег на спИну, слабо перебирая ногами в ледяной воде, и машинально поплыл. Все мои мысли сосредоточились на огнях.

Они же обязательно должны там быть. Если бы нас не отнесло в центр рифов, мы бы с самого начала увидели их!

– Там должны быть огни! – пробормотал я.

– Огни? Да, должны быть огни! – слабо, немного испуганно согласился Патч и, помолчав, добавил: – Скажите им, чтобы они включали прожектор! – У него начался бред: он снова был на своем судне. – Включите прожектор, слышите? – И вдруг позвал слабым голосом: – Джон!

– Да?

– Мне жаль, что я втянул вас в это! – Он что–то пробормотал про яхту, а потом я услышал: – Лучше бы я перерезал себе горло. – После недолгого молчания он произнес: – Меня тогда освистали, в первый раз, возле здания суда…

Волна ударила мне в лицо, и я услышал:

– …лезть на рожон. Наплевать бы мне тогда на все это. Он замолчал, и руки его замерли. Я видел только неподвижную голову.

– Эй! Вы в порядке?

Он не ответил, и я подплыл ближе.

– Вы в порядке? – снова крикнул я. Неужто он лишился рассудка?

^ – Проснитесь! – орал я. – Мы поплывем к этой скале! Слышите?

Патч вдруг схватил меня за руку железной хваткой утопающего и, когда я стал вырываться, закричал:

– Смотрите, приятель! Смотрите, черт подери! Скажите мне, что это не сон!

Он поднял руку и указал за скалу. Повернув голову, на фоне звездного неба я увидел высокий палец мачты, а под нею черный каркас надпалубной надстройки.

Забыв об усталости и холоде, мы поплыли, еле волоча по воде свои усталые, неповоротливые тела. Мы медленно подплывали к носу корабля, похожему на залитый водой риф. Волны мерно перекатывались через него и каскадами стекали вниз, обнажая контуры судна. За носом, за высоким пальцем мачты появились крыло капитанского мостика, дымовая труба и палуба, поднимающаяся к задранной корме.

Упругая струя воды ударила меня в левую руку так, что я, вскрикнув от боли, захлебнулся. Волна накрыла меня, и, вынырнув, я направился прямо к носу, стараясь не удариться о фальшборт. Найдя удачное место, я заплыл за фальшборт на колодезную палубу. Тут налетевшая волна бросила меня на комингс первого люка с такой силой, что мне показалось, будто все ребра с правой стороны треснули. Ноги мои судорожно царапали скользкую обшивку, и в это время волна отступила.

Он сотрясения меня вырвало, но, когда нахлынула следующая волна, я, уже успев схватиться за скользкий фальшборт, сумел отползти поближе к корме и уцепиться за мачту. Наконец–то я выбрался из воды!

Высоким, надтреснутым голосом я начал звать Патча, боясь, что потерял его. Я плавал лучше, у меня было больше опыта .в этом деле. Мне следовало быть поблизости, проследить, как он заберется на борт «Мэри Дир». Но я не смог заставить себя снова броситься в воду и искать его, я устал, отчаянно устал, и мышцы отказывались повиноваться. И все же я не хотел оставаться один на пустом судне. Оно было мертво, как скалы Минкис, я понимал это всем своим существом. Патч был необходим мне, поэтому, вцепившись в мачту, я выкрикивал его имя, а волны с грохотом перекатывались через нос, поднимая стены белой пены.

Как он оказался на борту, я не знаю. Я все еще звал его, когда он появился возле меня, шатаясь, как пьяный.

– Все в порядке, – тяжело дыша, произнес он. – Я здесь!

Он дотянулся до моей руки и сжал ее. Мы стояли, переводя дух, благодаря Бога за тепло этого прикосновения.

– Здесь же должны быть огни, – с детской обидой произнес Патч, словно спасательная компания лишила его долгожданного удовольствия.

– Наверное, их погасили на ночь, – неуверенно предположил я, зная, что судно брошено.

– Но так не бывает, огни должны гореть, – повторил он.

Шатаясь, мы прошли мимо первого люка в кормовую часть и поднялись по трапу на верхнюю палубу. Дверь в салон была распахнута настежь, погнута и сорвана с петель. Мы нащупали путь по коридору, мимо бывшей каюты Деллимара и, выйдя через дверной проем на верхнюю палубу, прошли мимо торчащих шлюпбалок и согнутой дымовой трубы. Хлюпая по грязному настилу палубы, мы тащились вдоль всей «Мэри Дир» к маленькому салону на полуюте и обратно по левому борту, не переставая кричать:

– Эй! Есть кто живой? Эй!

Не было даже эха. Слабые звуки наших голосов терялись в холодной, черной ночи..

Никакого спасательного судна поблизости не было. Нигде не вспыхнуло ни огонька, чтобы показать нам путь к теплу. Мы звали и звали, но безуспешно! Судно было так же мертво, как в тот день, когда мы покинули его.

– Боже мой! – изумился Патч. – Мы первые! Никого тут не было!

В его голосе звучало облегчение, почти ликование, и я подумал, что он вспомнил того, кто лежал здесь, в угольной яме.

Меня же больше беспокоили холод, сырость и боль. Вместо всего, что я ожидал: теплой койки, сухой одежды, горячей еды и людей – здесь не было ничего, кроме покрытой слизью и обжитой казарками разбитой скорлупы, которую море трепало в течение шести долгих недель.

– Переоденемся в сухое и поспим, – предложил Патч. – Сразу лучше себя почувствуем!

Он тонко уловил мое настроение. Однако, когда мы, плутая по темным переходам, добрались до его бывшей каюты, оказалось, что и вода пробралась туда. Когда мы открыли дверь, та заскрежетала по песку, и ветер обдал нас холодным дыханием из разбитых иллюминаторов. Письменный стол был перевернут, – запоры с ящиков сорваны, а в сундуках под койками, где хранилась одежда Патча и Таггарта; плескалась вода. В большом стенном шкафу не было ничего, кроме промокших, слипшихся одеял, влажных курток и старых бумаг.

Тогда мы попытались проникнуть на главную палубу, где размещались салон и камбуз. Но и там было не лучше. Море смело все переборки, разрушило все каюты и кубрик экипажа.

Все, к чему мы ни прикасались в этой кромешной тьме, было мокрым и покрытым слизью. Не было ни единого сухого места.

– Может быть, на полуюте еще сухо? – устало, без всякой надежды промолвил Патч, и мы направились обратно по левому борту, окоченевшие от холода и дрожащие, как побитые псы.

– Господи! Только бы полуют был сухим!

Вдруг я пошатнулся и ударился плечом о влажную стену. Судно вздрогнуло! Я почувствовал это всем телом! Это напоминало первый толчок землетрясения.

Затем судно закачалось.

– Слушайте! – прозвучал в темноте повелительный голос Патча.

Я прислушался, но не услышал ничего, кроме плеска , волн об обшивку.

– Она на плаву! – восхищенно прошептал он. – На плаву в разгар прилива!

– Разве это возможно? – поразился я.

– Ничего не понимаю, но это так. Я ее чувствую!

Я ощутил, как судно качается на волнах и снова ударяется о свою постель из гравия. Наконец оно завибрировало, из его недр донесся какой–то скрежещущий звук, и оно закачалось, словно стараясь уйти подальше от смертоносного рифа, на котором лежало.

– Это невозможно, – пробормотал я, – не может судно с затопленным носом и задранной кормой быть на плаву! Это, должно быть, сон! Наверное, мы утонули! Говорят, утопленники возвращаются на свои суда и им снятся путешествия по всяким чудесным морям!

В голове у меня все перемешалось. Судно мертво! Это я знал твердо. Вот бы и мне уйти от холода и боли, лечь и не просыпаться!

Чья–то рука схватила и подняла меня, поставив на железный пол. Повинуясь чужой воле, я выбрался наверх, к покосившейся дымовой трубе и нескончаемому шуму моря. Внизу, на корме, мы оба споткнулись о перлинь, который бренчал и пел свою песню. Судно двигалось, как пьяница, покачивая мачтой, а мы поднялись по трапу и исчезли в черном пространстве небольшого салона.

В каюте боцмана нашлась одежда. Насколько я помню, она была ни мокрой, ни сухой, но все–таки лучше, чем наше насквозь промокшее тряпье. А еще там были койки, влажные, холодные, и одеяла, пахнущие сыростью, словно собачья шерсть. Наконец–то сон – полное забвение, более приятное, чем рай, приснившийся сытому человеку, вздремнувшему у камина.

Прошло много времени, казалось, много лет, и в это неземное забвение вторглись человеческие шаги. Не могу сказать, что они разбудили меня или привели в сознание. Во всяком случае, не сразу.

Просто эти шаги зазвучали здесь, твердые шаги кованых сапог по металлу палубы. Это был очень настойчивый звук. Он раздавался над моей головой, возле постели, сначала с одной стороны, потом с другой. Медленная, неторопливая поступь… шаги мертвеца сквозь сон забвения. Когда они стихли, я окончательно проснулся.

Дневной свет пронзил мои затуманенные сном глаза. Груда промокших одеял в углу стального застенка, где я лежал, зашевелилась и приподнялась. Это был Патч, мертвенно–бледный от усталости.

– Мне показалось, будто я слышал шаги, – сказал он. Его глаза напоминали черные мраморные шары, запрятанные во впадины из слоновой кости. – Клянусь, я слышал чьи–то шаги!

Я сполз с койки, потный от соленого тепла сырой массы одеял, одеревеневший, с грызущей болью в животе и вывихнутом плече. Все это чуть не свалило меня с ног, но все же я, спотыкаясь, подошел к двери и выглянул. Господи! Это не сон! Я снова на «Мэри Дир»… Но Теперь это кошмарная, ржавая посудина, покрытая зеленой слизью и вся обсиженная казарками! Дымовая труба валяется на палубе, капитанский мостик полностью разбит и покорежен.

Стояло время отлива, и за развалинами судна черными зубами обнаженных скал скрежетала проклятая Мин–кис. Вблизи не было ни спасательного, ни буксирного, ни даже рыболовецкого судна, только вдали виднелись безобразные очертания Клыкастого Грюна да гряды рифов за ним. Ни малейших признаков жизни, только странно зеленое небо с черными, холодными облаками.

– Боже мой! – простонал я. Бледность рассвета и невероятный цвет неба предвещали, что нас ждет нечто невообразимое.

Вдохнув запах моря, Патч пробормотал:

– Нас ждет масса неприятностей!

Небо к востоку от нас закрывало черное облако, линия горизонта была резкой и четкой. Дул слабый ветерок, но волны, бьющиеся о выступающие рифы, зловеще грохотали. Даже здесь, под прикрытием скал, они мощно били в ржавые борта «Мэри Дир».

– Что же это за шаги? – недоумевал я.

Патч ничего не ответил, но отвел глаза. Один Бог знал, о чем он подумал, но по всему его телу пробежала дрожь, а я невольно вспомнил, сколько людей уже погибло из–за этого судна.

Вдруг произошла странная вещь: от фальшборта колодезной палубы поднялось красное облачко ржавчины и стальной перлинь побежал над бортом. Смотанный в бухту канат, на секунду задержавшись у перил, со слабым всплеском упал в воду. И снова все спокойно… Патч сжал мне руку.

– Странно… – глухо произнес он.

Мы стояли не двигаясь и смотрели вдоль борта, но нигде не было никаких признаков жизни.

– На борту кто–то есть, – несколько напряженно сказал Патч. – Послушайте!

Но я ничего не слышал, кроме плеска волн. Развалина была тиха и спокойна, как могила. Мимо беззвучно пронеслась чайка, белая, как клочок бумаги.

Патч прошел на колодезную палубу и остановился у четвертого трюма. Подойдя к нему, я увидел, что отверстие люка закрыто не обычным брезентовым чехлом, а стальной плитой, намертво приваренной к комингсу. Патч окинул взглядом стрелу подъемного крана, убедился в том, что люк третьего трюма также заварен, и после этого поднялся на лодочную палубу. Здесь, сложенные в ряд, лежали снятые вентиляторы, а все вентиляционные отверстия были также наглухо закрыты стальными листами. Труба у самого основания срезана и отброшена в угол, а отдушина плотно задраена.

Световой люк машинного отделения был плотно завинчен, все двери по обоим бортам сняты, а проемы заварены стальными листами.

Не оставалось сомнений, что рыбак из Сент–Хельер действительно обнаружил судно. Спасательная компания неплохо поработала над останками. Они наглухо закупорили все отверстия и, вероятно, отремонтировали повреждение в переднем трюме. Теперь стало понятно, почему «Мэри Дир» всплывала во время прилива. Судно было водонепроницаемо и почти готово к буксировке. Я застал Патча стоящим возле угольной ямы. Глаза его были прикованы к угольному люку, плотно заваренному стальной плитой. Значит, тело Деллимара осталось здесь, в стальном гробу, и его обнаружат, когда «Мэри Дир» притащат в порт и рабочие взойдут на борт, чтобы раскупорить судно. Для Патча это значило недели, а то и месяцы нечеловеческого напряжения, и сейчас на его лице читалось отчаяние.

– Такие вот дела, – грустно произнес он и отвернулся, уставившись на корму. – Нужно бы убрать лишнее с кормы, – вяло добавил он.

Я не понял хода его мыслей. Мне казалось, что все работы выполнены компанией.

– Как вы думаете, почему спасатели ушли? – спросил я.

Он взГлянул на небо и вдохнул легкий ветерок, дующий с запада:

– Вероятно, прогноз был плохой. Возможно, они получили штормовое предупреждение.

Я молча рассматривал зазубренные рифы, вспоминая, как они выглядели раньше. Вне всякого сомнения…

– Что это? – прервал мои размышления резкий голос Патча.

За капитанским мостиком раздался кашель дизель–мотора, перешедший в равномерный рокот. Я явственно ощутил под ногами вибрацию палубы. Несколько мгновений мы стояли й слушали эту музыку, а потом побежали к мостику. Там, у трапа, как раз позади люка второго трюма, стоял огромный насос, прикрепленный к палубе. Мотор работал во всю мощь, а толстая отсасывающая труба пульсировала под напором воды, поступающей из инспекционного люка. И все же здесь никого не было! Палуба была пуста, и в носовой части судна не было ни единой живой души. Жутковато! .

– Посмотрим, что там, на мостике! – сказал Патч. – Ведь кто–то. же запустил этот мотор!

Мы нырнули в переход и поднялись по трапу на мостик. Все было до боли знакомо, но изменилось до неузнаваемости. Стекло исчезло, двери сорваны, пол засыпан песком, и по нему текут ручейки воды, нагоняемые ветром. В ходовой рубке пусто. Вдруг Патч схватил меня за руку и показал пальцем на скалу, похожую на колонну. Вокруг этой скалы обвивался перлинь, тянущийся к носу «Мэри Дир». Корабль был привязан к скале!

Но внимание Патча привлекло совсем другое, он указывал на голубую лодку, показавшуюся из–под носа «Мэри Дир». Это был Хиггинс, и греб он к скале. Остроконечная шляпа на бычьей голове, мощные плечи, голубая матросская фуфайка были ясно видны в холодном сером свете. Намерения его были совершенно ясны. Я окликнул его, но он меня не услышал. Сбежав на полубак, я снова крикнул:

– Хиггинс! Хигтинс!

Однако ветер относил мой голос. Хиггинс уже добрался до скалы и привязывал к ней свою лодку. Потом он вылез и начал забираться на скалу, неся' с собой стальную балку. Я продолжал кричать ему изо всех сил, балансируя на скользком носу судна.

Стоя спиной ко мне, он начал возиться, освобождая петлю перлиня. Ослабив петлю, он перебросил трос через зазубренную верхушку скалы. Весь перлинь упал в воду.

Хиггинс спустился и сел в лодку.

Он увидел меня в тот момент, когда отцепил фалинь, и взгляд его на минуту задержался на мне. Лицо его было бесстрастным, а широкие плечи напряглись от усилия. Я стал кричать ему, чтобы он закрепил перлинь обратно.

– Надвигается шторм! – орал я. – Шторм! Снова и снова повторял я это слово, пытаясь вдолбить что–нибудь в его тупую башку.

Может быть, мои труды и увенчались бы успехом, если бы Хиггинс внезапно не оторвался от скалы и не начал усиленно грести обратно к «Мэри Дир». Запаниковал ли он и решил сделать отчаянную попытку вернуться на борт судна или неожиданно сжалился и пытался вызволить нас с заброшенного судна – этого я никогда не узнаю, потому что прилив потянул его на север со скоростью примерно узла в три. Он греб как одержимый, стараясь двигаться быстрее, но продвинулся не более чем на двадцать ярдов. Чувствовалось, что он устал и выдохся, а прилив относил его все дальше и дальше.

В конце концов он сдался и направил лодку наперерез приливу под защиту Клыкастого Грюна, выбрался на скалу и сел, опустив на колени голову.

Шум насоса стих, и я внезапно услышал свист ветра, гуляющего в разбитой рубке. Патч выключил мотор и шел мне навстречу.

– Придется затопить судно, – громко и ясно произнес он. – Это наш единственный выход.

Но теперь затопить его, похоже, не удастся. Каждое отверстие, ведущее внутрь, было закупорено, и до кингстонов нам не добраться. Даже двери в машинное отделение были заварены, чтобы не пропускать воду. Спасательная компания потрудилась на славу, превратив это корыто в подводную лодку.

– Остается только надеяться на лучшее! – констатировал я.

Патч рассмеялся, и под стальными сводами прохода прокатилось эхо.

– Западный ветер усилит прилив. Когда вода поднимется, корабль поплывет, если его ничто не будет держать. Он высосан насухо, кроме передних трюмов. – Голос Патча звучал хрипло. – Если бы я был один, то еще ничего, – он пристально взглянул на меня, – но для вас это чересчур! – Он пожал плечами и добавил: – Давайте–ка лучше посмотрим, нет ли здесь какой–нибудь еды.

Его поведение немного напугало меня, и, плетясь за ним в камбуз, я жалел только об одном: слишком поздно я проснулся!

Французские спасатели прочно прикрепили «Мэри Дир» перлинями к скалам, а Хиггинс ее освободил. Я не мог его ненавидеть, у меня уже не было сил для ненависти. Но если бы я вскочил сразу, как только услышал его шаги!

Словно угадав мои мысли, Патч произнес: – Хорошо хоть, и Хиггинсу придется несладко в его лодке!

В камбузе было холодно и страшно воняло. Вода, как и французы, побывала здесь раньше нас. Ни одной консервной банки! В шкафу лежал размокший и заплесневевший хлеб, покрытое личинками мясо и выпачканное слизью и песком масло. Мы нашли только немного еще съедобного сыра, банку полузасохшей горчицы, немного маринованных огурцов и треснувшую банку с мармеладом.

Это было быстро съедено, после чего мы обшарили все сохранившиеся жилые помещения. Нам удалось отыскать липкий комок леденцов, банку имбиря и пару банок мясных консервов, припрятанных кем–то из матросов. С этими жалкими трофеями мы вернулись в салон на полуюте и немедленно расправились с ними.

Быстро надвигался шторм. Вода поднималась, и вскоре волны начали захлестывать мостик. Мы почувствовали, как палуба начала покачиваться под нашими ногами. Выглянув в дверь, я заметил, что голубая лодка все еще качается с подветренной стороны Клыкастого Грюна.

К полудню шторм разбушевался не на шутку. Весь нос «Мэри Дир» буквально избивали волны, а капитанский мостик то и дело скрывался в белой пене. Все судно тряслось от этих бешеных атак. Вода крутилась у нас под ногами; гул волн, бьющихся о борта, был таким сильным, что в ожидании очередного удара у меня перехватывало дыхание, словно били по моему телу. Я старался не думать, особенно о море, об этом ужасном, вечном море, где за кормой нашей развалины медленно исчезала Минкис.

За два часа до полного прилива я еще раз видел Хиггинса. «Мэри Дир» уже начинала подниматься на воде, а Клыкастый Грюн, как гнилой зуб, выступал из белой пены, обдаваемый брызгами. Хиггинс полз по скале к своей лодке. Я видел, как он сел в нее и поднял весла. Налетевшие волны скрыли скалу, и1 я потерял его из виду.

Это был последний раз, когда я видел Хиггинса. Думаю, он пытался добраться до «Мэри Дир», а может быть, предполагал, что сумеет в. лодке достичь материка. В любом случае выбора у него не было: при приливе во время шторма Клыкастый Грюн – не защита.

Я долго сквозь дождь наблюдал, как голубая лодка мелькает между гребнями волн, но ветер загнал меня в салон, и я рассказал Патчу, как исчез Хиггинс.

Он пожал плечами и сказал: —

– Повезло же этому подонку! Он, наверное, уже мертв! – В голосе Патча не было гнева, только усталость, одна усталость.

Наш салон был примерно шесть на десять футов. Об–шивка стен ободрана, мебель поломана, стекло выбито, пол усеян песком.

Здесь было сыро и холодно, в воздухе летали брызги, и все звуки шторма усиливались, как в резонаторе, но все–таки мы выбрали его убежищем, потому что он располагался высоко на корме, а именно кормовая часть «Мэри Дир» была более надежна.

Долгое время мы ощущали какое–то движение, судна, стены салона словно поднимались и опускались в момент, совпадающий с пистолетными выстрелами волн, Разбивающихся о корпус. Это движение сопровождалось скрежетом киля, царапающего по гравию дна, но этот скрежет скорее чувствовался, чем слышался, потому что Все звуки заглушались ревом шторма.

Вдруг иллюминатор с треском распахнулся: «Мэри Дир» тронулась со дна и повернулась носом к ветру.

Я выглянул наружу. Клыкастый Грюн остался по правому борту. «Мэри Дир» была на плаву. Она повернулась носом к волнам, а приподнятая корма сыграла роль паруса. Волны взрывались огромными облаками брызг, и вода омывала мостик, проникая во все отверстия. Клыкастый Грюн скрывался, и его очертания постепенно размывались.

Я крикнул Патчу, что мы спасены. Он же, выйдя из салона, смотрел, как плывет эта развалина с утопленной под водой носовой частью.

– Мы спасены! – кричал я. – Если мы благополучно минуем Ле–Соваж, все будет в порядке!

Он посмотрел на меня. Наверное, он раздумывал, не лучше ли утаить правду. Но потом все–таки произнес:

– Прилив все усиливается…

– Вот именно! – радостно подхватил я и вдруг понял: в течение добрых шести часов после прилива будет северный отлив, и нас понесет обратно на Минкис, когда все скалы выйдут наружу! – Боже Всевышний! – выдохнул я, вернулся в салон и лег на койку.

Самое ужасное заключалось в том, что мы ничем не могли себе помочь.

В сумерках мы оказались в водовороте белой воды, где не было ни одной скалы. Не знаю; спал ли я или просто лежал и дремал, но от резкого удара меня сбросило на пол. Наверху, где–то спереди, раздался страшный треск, а потом медленный скрип сжимаемого металла.

Шум моря стал вдруг громче и страшнее.

Я тихо лежал там, где упал, ожидая, что волны в любой момент поглотят нас. Но ничего не произошло, только облако брызг коснулось моего лица. Скрипящий, выворачивающий внутренности звук усилился и слился с шумом моря.

Я поднялся, но в это время пол салона ушел из–под ног и меня выкинуло в дверь. Я стукнулся о переборку больной рукой, и у меня перехватило дыхание. Однако, увидев происходящее, я забыл о боли. «Мэри Дир» накренилась, капитанский мостик превратился в груду обломков, труба исчезла, мачта, переломленная пополам, висела в путанице тросов, упав на стрелу крана, а волны перекатывались по носу.

Патч лежал на спине у входа в рубку. Преодолевая спазм в горле, я крикнул ему:

– Она утонет? – Да.

– Когда?

– Бог ее знает.

Больше мы не говорили и не двигались с места, следя за появляющимися из пены зазубринами скал. Наступали сумерки. Мы слышали, как в агонии истязаемого металла где–то за мостиком разрывается палуба. Вероятно, отламывался нос.

Внезапно раздался последний ужасный треск, и то, что осталось от судна, слегка поднялось и с диким стоном и скрежетом полетело к скалам. Теперь мы увидели черный клин полуоторванного носа. Он еще волочился за нами, а из развороченного трюма вываливались кипы хлопка и огромные ящики. Волны относили их к рифам и разбивали вдребезги.

Патч схватил меня за руку:.

– Смотрите!

Один из ящиков прибило к борту, и он раскрылся. Содержимое повалилось в море. Одному Богу известно, что там было, но.уж точно, что не авиационные двигатели.

Патч возбужденно кричал:

– Вы видели?

Поглощенные разглядыванием ящиков, мы на некоторое время отвлеклись от самого судна, а оно между тем продолжало разваливаться. Раздался сильнейший треск по всей ширине судна, трап, ведущий на колодезную палубу, оторвался и медленно повернулся, словно его сжала невидимая рука. Повсюду слышались звуки вылетающих заклепок и треск рвущихся стальных плит. Палуба кормы дала трещину, которая постепенно расширялась.

Наступила ночь. Начался отлив, скалы обнажились, и между ними стояла наша развалина.

Мы вернулись в салон и улеглись под промокшие одеяла. Говорить было не о чем. Может быть, мы спали, не помню. Я вообще не помню ту ночь. Она осталась белым пятном в моей памяти. Помню лишь бесконечный рев моря, свист ветра, скрежет рвущихся плит и лязг металла. Ни страха, ни холода, по–моему, я уже не ощущал. Была только физическая и моральная усталость, притупившая все эмоции.

Однако рассвет я помню хорошо. Он нес с собой что–то странное. Я ощущал прерывистую бортовую качку и легкий плеск воды.

Треска и рева волн, разбивающихся о рифы, не было, и в этой тишине кто–то звал меня. Солнечный свет ударил в глаза, и надо мной склонилось потное, раскрасневшееся лицо, заросшее седой щетиной, запавшими глазами и туго натянутой кожей на лбу и скулах.

– Мы плывем! – сказал Патч. Его потрескавшиеся губы растянулись к широкой улыбке. – Идите посмотрите!

Пошатываясь, я подошел к двери и увидел странную картину. Вставало солнце, освещая чистую воду без малейших признаков рифов или скал. Вся носовая часть «Мэри Дир» исчезла, но Патч сказал правду: кормовая часть плыла!

Я почувствовал, как дрожит тело Патча, когда он прикоснулся ко мне, но это не была дрожь возбуждения. Это была лихорадка. К полудню он уже настолько ослаб, что не мог двигаться. Глаза его блестели, лицо неестественно разрумянилось, и со лба струйками стекал пот. Он был слишком изнежен длительным пребыванием на Востоке, чтобы безнаказанно провести ночь на открытом воздухе в промокшей одежде и без еды. Ближе к вечеру у него начался бред. Многого я не разбирал, но из того, что мне удалось понять, стало ясно, что он снова плывет по Бискайскому заливу, приказывает, разговаривает с Райсом… Бессвязные отрывки речей с пугающей откровенностью показывали, какому нечеловеческому напряжению он подвергался.

К вечеру над нами пролетел маленький самолетик. Я видел, как он, блестя крыльями, удаляется к северо–западу. Как выяснилось потом, он искал нас на Минкис. Спустилась ночь, а мы все плыли и плыли на своей низко погруженной в воду скорлупке. На ясном небе, среди ярких звезд, висела молодая луна, и лунная дорожка пролегла по безмятежному морю, тихо вздыхавшему, как уснувший великан.

Той ночью я был слишком слаб, чтобы двигаться, а Патч вообще лежал трупом. Время от времени он вздрагивал, лоб его горел, а бессмысленные глаза были широко открыты. Один раз он вскочил, схватил меня за руку и что–то бессвязно проговорил. Этот внезапный бред длился недолго, силы его иссякали, и он снова лежал неподвижно. Я прижимался к нему всю оставшуюся часть ночи, но так и не согрел его. Утром он был уже совсем плох.

Как только взошло солнце, я снова увидел Минкис. Отмель виднелась на горизонте маленькими зазубренными вершинами рифов. Немного позже послышался звук пролетающего самолета. Я вытащил Патча на палубу, на солнышко, но он был без сознания. Самолет пролетел над нами. Я даже заметил на воде его тень, а потом следил за ним затуманенными, словно засыпанными песком глазами. Он развернулся и возвратился, летя очень низко над водой. Я схватился за фальшборт и стал махать одеялом, а самолет резко взмыл прямо над моей головой и полетел в сторону Минкис.

Прошло много времени, прежде чем послышался ро–крт мотора и зазвучали чьи–то голоса. К этому моменту я уже и сам лежал на теплой палубе в полубессознательном состоянии.

К нам подошла спасательная моторка из Питер–Порта. Дружелюбные голоса, сильные руки, которые помогли мне перелезть через фальшборт, вставили в рот зажженную сигарету. С нас стянули промокшую, просоленную одежду, закутали нас в сухие одеяла, и ко мне пришел удивительный, теплый, глубокий сон.

Но я помню, что перед тем, как погрузиться в него, я услышал:

– Хотите в последний раз взглянуть на свое судно?

Чьи–то руки подняли меня, и я никогда не забуду, как в последний раз увидел останки «Мэри Дир». Она стояла к нам кормой, так низко уйдя под воду, что салон, в котором мы провели две ночи, напоминал курятник, плавающий по волнам. Сквозь воду я увидел надпись на корме: «Мэри Дир. Саутгемптон».

Для меня история гибели «Мэри Дир» закончилась там, на краю Минкис. С Патчем все обстояло иначе. В этом деле он был замешан непосредственно, о чем мне напомнили, как только я проснулся в госпитале Питер–Порта. Я не знал, что проспал более двадцати часов кряду, зато был страшно голоден. Но сестра принесла мне лишь небольшую порцию отварной рыбы и сказала, что кое–кто добивается встречи со мной. Я решил, что это Майк, но, когда дверь открылась, в палату вошла девушка.