Текст книги "Я — смертник Гитлера. Рейх истекает кровью"

Автор книги: Хельмут Альтнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Иду повидаться с Виндхорстом, который охраняет русских, находящихся в медицинском пункте. Он поставил стол под подвальное окошко и читает газеты вместе со стариками из батальона ландсвера [126]126
  Ландсвер состоял из пожилых резервистов, призванных для обороны по месту жительства.


[Закрыть]. Виндхорст дает мне одну из них. Это «Панцербэр», боевой листок защитников Большого Берлина. В глаза стразу же бросаются заголовки, набранные красной краской. «Мы выстоим!» «Наступают часы свободы». «Оплот борьбы с большевизмом». «Берлин – братская могила для советских танков». «Берлин сражается за рейх и Европу». Передовая статья подписана доктором Геббельсом. Газетный логотип изображает берлинского медведя с двумя панцерфаустами в лапах.

В одной из заметок сообщается, что рейхсмаршал Геринг болен. У него больное сердце, и сейчас болезнь достигла кризиса. В то время, когда от немцев требуется полная отдача всех сил, в том числе и от здоровых вождей рейха, он попросил освободить его от обязанностей командующего люфтваффе. Гитлер удовлетворил просьбу Геринга и назначил на его место никому не известного генерал-полковника Риттера фон Грайма. Грайм получил звание фельдмаршала и стал командиром без армии – военной авиации больше не существует [127]127
  Плохо сформулированный ответ Геринга, которого спросили о его готовности занять посты Гитлера в случае смерти последнего, был использован Мартином Борманом в качестве свидетельства о предательстве рейхсмаршала. Герингу было предложено отказаться от своих высоких должностей, в противном случае его расстреляли бы как предателя. Приказ Гитлера фон Грайму явиться с докладом в бункер привел к тому, что в бой были брошены последние самолеты люфтваффе. Фон Грайм, направившийся в бункер, был ранен в ногу. В бункер ему следовало явиться только для того, чтобы узнать о своем новом назначении, но ранения можно было бы избежать, сообщив ему об этом по радиосвязи.


[Закрыть].

В другой заметке рассказывается об армии Венка, приближающейся к Берлину. Заголовок такой – «Резервные части движутся к Берлину со всех сторон». Эта армия уже должна была выйти к Николасзее со стороны Потсдама и принять участие в боях на подходе к столице. Новая армия, как сказано в газете, была сформирована в Померании под прямым командованием гросс-адмирапа Деница. Через несколько дней она примет участие в боях за Берлин. Со стороны Котбуса выступила еще одна армейская группировка, состоящая из частей, прибывших из чешского протектората [128]128
  21-я армия генерала Венка остановилась в Ферше на Швиловзее к югу от Потсдама, намереваясь вызволить остатки 9-й армии из окружения, из «котла» в Шпреевальде, а также прийти на выручку берлинскому гарнизону, однако двигаться дальше не собиралась. Сформированная на севере 21-я армия состояла только из двух полков и была уничтожена при отступлении 3-й танковой армии, прежде чем успела что-либо предпринять. Группа армий «Центр», находившаяся на юге, уже потеряла большую часть бронемашин 4-й танковой армии в самом начале сражения, и поэтому ее части не смогли прорваться к Берлину. Немцы называли чешский протекторат «протекторатом Богемия и Моравия».


[Закрыть]. Тем временем берлинские женщины и подростки вместе с вермахтом являются оплотом борьбы против большевизма.

Армия Венка, которую мы уже обсуждали раньше, как представляется мне, имеет все шансы вовремя прийти на помощь защитникам Берлина. Об этой армии, руководимой молодым боевым генералом, рассказывают настоящие чудеса. Как явствует из газетных заметок, она уже давно должна быть в Берлине, поскольку газета четырехдневной давности.

Знакомлюсь с отрывком из речи, с которой 28 апреля по радио выступал статс-секретарь Науман: «Солдаты, сражающиеся под началом верховного главнокомандующего, убеждены в том, что их стойкость исправит сложившуюся обстановку и они смогут победить врага. Мы явственно ощущаем личное участие фюрера в ведении этой великой битвы».

Затем Виндхорст передает мне еще одну листовку с приказом дня, адресованным армии генерала Венка: «Солдаты армии Венка! По приказу огромной важности вы переброшены с запада на восток. Ваша цель ясна: Берлин всегда останется немецким».

Мы вслух прикидываем, когда армия Венка сможет освободить нас из вражеских тисков, и приходим к выводу, что это будет 3 мая. Нам необходимо во что бы то ни стало продержаться до этого дня. Численность войск, спешащих нам на выручку, воодушевляет меня.

Получаю от Виндхорста газетную вырезку из другого номера «Панцербэра».

«Ответ генерал-майора Бэренфенгера: «Отказываюсь! Убирайтесь прочь!» Командир боевого участка в северо-восточной части Берлина, кавалер Рыцарского креста с мечами генерал-майора Бэренфенгер сообщил, что его солдаты приготовили на Франкфуртер-аллее прекрасную могилу для советских танков. На его командном пункте появились советские парламентеры, потребовавшие немедленной капитуляции. Бэренфенгер гневно ответил им: «Отказываюсь! Убирайтесь прочь!» Все прочие слова оказались просто ненужными».

Однако и эта заметка уже устарела, поскольку газета с ней вышла несколько дней назад. Согласно последним сводкам боевых действий, противник уже занял Паризер-платц и вышел к Фридрихштрассе. Это означает, что центр города отрезан, и правительственный квартал нами потерян. Даже если врагу и удастся добраться до бункера Гитлера, расположенного под зданием рейхсканцелярии, то он все равно не узнает, какие подземные ходы сообщения выходят наружу и в какой части города. И все-таки сражение за Берлин теряет всякий смысл.

Вместе с Виндхорстом и его товарищами обсуждаем перспективы армии генерала Венка, которая представляется нам якорем, способным удержать нас в мощном водовороте разрушения. Один из товарищей Виндхорста высказывает свое скептическое отношение к этому. Он считает, что если армия Венка успеет прийти нам на помощь, то легко освободит районы города между Шпандау и Рулебеном, а затем двинется в центр Берлина. Это будет нетрудно, особенно при наличии нового оружия и новых боеприпасов. Уже давно ходят разговоры о том, что использование некоего боевого газа поможет нам одержать победу.

Приближается полдень, и мой желудок настойчиво напоминает о себе. Даже если мы получим и не слишком питательный жидкий супчик, то он все равно самым волшебным образом подарит удовлетворение, пусть даже всего на несколько секунд. Ротный обер-фельдфебель зачитывает список тех, кому причитается пол-литра супа. Получив полагающиеся порции, садимся на открытом воздухе и торопливо едим.

Вместе с пополнением, прибывающим сегодня в казармы, появляются девушки в форме войск СС, которые несколько дней назад добровольно вступили в эти части. Среди них также несколько юных женщин из вспомогательных зенитных частей. Они определенно не старше 15–16 лет. Большинство из них несколько дней назад были призваны на строительство противотанковых сооружений. Чуть позже они просто надели выданную им военную форму и, будучи отрезанными от родного дома, записались во вспомогательные роты, чтобы не умереть от голода. Так же, как и мы, эти девушки жертвы этой войны.

После полудня появляется обер-фельдфебель Кайзер и называет фамилии нескольких из нас. Нам приказано привести себя в порядок. По мере возможности обтряхиваю форму и чищу сапоги. После этого мы выходим наружу и строем отправляемся к входу в подвал. Сержант Ритн выходит из бункера вместе с Вегнером, Леффлером и Бройером. Ритн сообщает мне, что я должен добиться назначения в караул для охраны продуктового склада. Тогда мне не придется стоять на часах день и ночь, а кроме того, я смогу вовремя получить свой паек. Лейтенант обязательно согласится, поскольку я состоял в боевой группе Ритна. Однако мне больше не хочется этого, хотя я часто мечтаю о том, чтобы сходить к складу и попросить какой-нибудь еды.

К нам подходит лейтенант, и обер-фельдфебель докладывает ему о нашем прибытии. Мы представляем собой пеструю смесь солдат и командиров сержантского состава. Проводим перекличку, после чего лейтенант зачитывает нам список. Один из нас отсутствует, его фамилия Зоргатц. Он остался охранять продовольственный склад. Нас восемнадцать человек. Лейтенант отдает приказ отправляться в штаб батальона. Придя на указанное место, мы останавливаемся. Затем нас отправляют в столовую. Никто из нас не понимает, что происходит. Лейтенант остается снаружи, а обер-фельдфебель ведет нас в столовую. Входим в просторное помещение. Следом за нами заходит лейтенант и командир батальона. Отдав нам команду «вольно», командир батальона объявляет нам, что фюрер и главнокомандующий наградили его дубовыми листьями к Рыцарскому кресту за героическую оборону крепости в Рулебене. В этом оплоте борьбы против большевизма он будет стоять до конца, до последнего человека. Далее мы узнаем о том, что в знак признания стойкости вверенного ему гарнизона комендант города поручил ему наградить особо отличившихся бойцов.

Командир батальона вызывает обер-фельдфебеля Кайзера и награждает его Железным крестом 1-го класса. У Кайзера уже есть Железный крест 1-го класса, который он получил в Первую мировую войну. Некоторых из нас щедро награждают званием ефрейтора и Железным крестом. Среди нас осталось мало тех, кто сражался до самого конца. Многие награждены за то, что вернулись в крепость, чтобы избежать плена. Остаемся мы с Ритном. Командир батальона вызывает нас и громко хвалит, самых молодых, за проявленную нами стойкость. Неожиданно вспоминаю траншеи и угрозы унтера, обещавшего сурового расправиться с дезертирами. Его слова сыграли немалую роль в том, что мы не устремились обратно в казармы, когда решили, что совсем пропали. Сейчас унтер, судя по всему, больше не вспоминает о том, что мы когда-то могли проявить трусость.

Какое-то время спустя мы выходим из столовой. Последнее, что я услышал, это обещание выдать каждому из нас по пол-литра шнапса. Это единственное, что запечатлевается в моей памяти. Мне показалось, что я, должно быть, сплю, когда услышал, что нам присваивается звание обер-гренадера. Какое напыщенное звание! Более того, нас обещают наградить Железным крестом, но прежде командир батальона должен выяснить, можем ли мы одновременно получить и новое звание, и награду. Впрочем, я не хочу думать об этом. Для меня и для моих ровесников медаль кажется величайшей наградой, которой можно когда-либо удостоиться, однако теперь я думаю лишь о том, какое количество жизней заплачено за жалкий металлический кружок.

За дубовые листья нашего батальонного командира, видимо, было отдано особенно много человеческих жизней. Груды мертвых тел солдат, фольксштурмовцев и мальчишек из гитлерюгенда – вот цена этой награды. Он получил ее, сидя в бомбоубежище, посылая вестовых с приказом бросать в топку войны все новых и новых солдат. А теперь он пытается поднять боевой дух солдат щедрым дождем наград и новых званий, однако добиться этого уже невозможно, потому что он давно угас из-за призывов к новым бессмысленным жертвам.

Иду к Виндхорсту, чтобы снова поговорить с ним, но не нахожу его. Через окно забираюсь в подвал, где лежат русские, они мирно о чем-то беседуют. Я сажусь и принимаюсь перелистывать невесть откуда появившийся иллюстрированный журнал. Вскоре в подвал так же, как и я, через окно, спускается Виндхорст. Когда я спрашиваю, где он был, тот отвечает: «В столовой». Я уже знаю об этом. Ему присвоили звание обер-ефрейтора и наградили Крестом военных заслуг 1-го класса и Железным крестом 2-го класса. На роты, размещавшиеся в казармах, и роты, которым случилось оказаться сегодня в казармах, пролился дождь наград. Похоже, что начальство решило выдать все имеющиеся у него награды, чтобы вдохновить солдат на новые боевые подвиги.

Виндхорст жалуется по поводу того, как смехотворно распоряжаются наградами. Он считает, что теперь уже все возможно, после того как награды начали раздавать как попало. Эти слова вызывают у меня улыбку. Действительно, абсурдно и смешно, что нам, 16—17-летним парням, присваивают звание обер-гренадер всего после пяти недель службы наравне со старыми солдатами, которые раньше подолгу ждали подобного повышения. Подобными жестами невозможно избавить нас от мук, вызванных войной, или заставить забыть тех, кто погиб на наших глазах. Неожиданно мне вспоминается штабс-фельдфебель из Литцена с грубыми чертами лица и его «подвиги».

Возвращаюсь в нашу комнату, ложусь на свою койку и вскоре засыпаю. Просыпаюсь вечером. На столе горят коптилки, слабо освещая помещение. Меня это нисколько не смущает, к такому освещению я давно привык. После ужина объявляют график караула. Нам с Бекером заступать в караул с одиннадцати часов вечера до полуночи. Сегодня я иду в караул уже в третий раз за день. Позднее мы получаем немного жиденького супа и кусок хлеба толщиной пять миллиметров. Съев все это, я почувствовал себя голоднее прежнего.

В комнату неожиданно влетает обер-фельдфебель. «Быстро пошли за мной! Гражданские пытаются разграбить состав с продовольствием!» Быстро застегиваю ремень, хватаю пистолет и выбегаю наружу. На улице уже совсем темно, и мы спотыкаемся о груды мусора. Караульный у ворот показывает нам, в каком направлении находится железнодорожная насыпь, где должны находиться гражданские. Я бы с огромным удовольствием повернул обратно, но мысль о том, что мне, может быть, удастся раздобыть хоть крошку съестного, удерживает меня от соблазна. Перелезаем через забор, отделяющий железнодорожное полотно от улицы, и карабкаемся вверх по насыпи. Затем пролезаем под несколькими вагонами и видим товарный вагон, который разгружают несколько гражданских лиц. Окружаем вагон, и обер-фельдфебель спрашивает грузчиков, чем они занимаются. Один из них отвечает, что вагон разгружается по приказу батальонного командира одной из частей фольксштурма, размещенной на территории «Дойче Индустри Верке». Обер-фельдфебель приказывает штатским немедленно прекратить разгрузку и объявляет, что тот, кто не подчинится его приказу, будет расстрелян на месте. У гражданских недоумевающий вид. Один из них предлагает обер-фельдфебелю отправиться к батальонному командиру и расстрелять его за то, что он приказал им разгружать вагон. Обер-фельдфебель соглашается и исчезает во тьме, в том направлении, где находится «Дойче Индустри Верке».

Стоим рядом с вагоном, не зная, что нам делать. Мы получили приказ ждать обер-фельдфебеля, но чувствуем себя неловко, нам неудобно перед фольксштурмовцами, которые так же голодны, как и мы. Становится холодно, но наши шинели остались в казарме. Несколько моих товарищей уже незаметно исчезли среди вагонов. Фольксштурмовцы негромко переговариваются. Затем к нам подходит человек, выносивший массивные картонные коробки из вагона, и пытается уговорить нас уйти. Старый солдат из нашей роты спрашивает, что в коробках. «Тушенка», – отвечает гражданский и разрывает картон. Солдат берет две банки и растворяется в темноте.

Нас остается всего четверо. Гражданские немного успокоились от только что пережитого страха и теперь посмеиваются над той поспешностью, с которой обер-фельдфебель Кайзер собирался пристрелить их на месте. Мы смущаемся еще больше. Мне очень хочется поскорее вернуться в казарму, потому что обер-фельдфебель отсутствует уже больше получаса. Скорее всего, командир фольксштурмовцев угостил нашего Кайзера бокалом шнапса, от которого тот никогда не отказывается. Не исключено, что они сейчас пьют за боевое братство и совсем забыли о нас. Я подхожу к вагону и беру сначала одну банку тушенки, затем еще и еще и засовываю их в карманы штанов. Однако я никак не решусь уйти в казарму. Нас четверо, и мы внимательно следим друг за другом, ждем, когда уйдет первый, и за ним последуют остальные. Но никто из нас не может решиться, и мы остаемся возле вагона. Неподалеку стоят всего трое гражданских, остальные разошлись. Отданный нам приказ теряет всякий смысл. Чувствую, что замерзаю все больше и больше, на чем свет стоит проклинаю себя за то, что не ушел вслед за гражданскими. Однако уйти раньше было бы гораздо сложнее.

Наконец, я решаюсь. Обер-фельдфебель отсутствует почти час, и неизвестно, когда он вернется. Кроме того, скоро мне заступать в караул. Отхожу в сторону и ныряю в тень.

В казарму я вернулся почти вовремя с остальными моими товарищами, задержавшимися у вагона. Они жалуются на обер-фельдфебеля, втянувшего нас в сомнительную авантюру. Между тем я должен готовиться к караулу. Кайзера по-прежнему нет. Большая часть моих товарищей уже лежит в койках и спит. Натягиваю на себя шинель, беру винтовку, тушу коптилку и выхожу сменять караульного.

Ночь тиха, над ночным городом ясное звездное небо. Ветви больших деревьев тихо шуршат на ветру, как будто ведут спокойный неспешный разговор. Иногда над землей проплывают редкие тучи. Со стороны ворот казармы иногда видны вспышки фонарика. Зажигаю сигарету и неторопливо курю, пряча ее в ладонях. У ворот снова зажигают фонарик, освещая солдата, вошедшего со стороны улицы. Его шаги гулко отдаются в ночи, не нарушаемой никакими другими звуками. Солдат останавливается прямо перед моим входом. Я быстро прячу в карман руку с сигаретой, чтобы он не заметил ее огонька. Не заметив меня, солдат быстро ныряет внутрь помещения. Это обер-фельдфебель Кайзер, он явно нетрезв. Похоже, что из затеи с «расстрелом» ничего не вышло.

Как только он исчез в подвале, я быстро вытаскиваю из кармана сигарету и спокойно докуриваю ее. Справа от себя вижу еле различимый огонек в ночи. Время от времени он гаснет и зажигается снова.

Вторник, 1 мая 1945 года

Уже полночь, а моей смены все еще не видно. Солдат, заступивший в караул вместе со мной, также ждет у соседнего входа. Мои глаза слипаются от усталости, в животе отчаянно урчит. Тонкий кусочек хлеба, выдаваемый утром и вечером, не способен заглушить чувство постоянного голода. Даже масло, которое нам выдают довольно щедро и которым можно полностью намазать кусок хлеба, не спасает положения. Есть хочется постоянно.

Смотрю на часы. Смена опаздывает на десять минут. Подхожу к соседнему входу, но часового там уже нет. Спускаюсь по лестнице в наше жилище. Внутри стоит тяжелый дух, кажется, будто вошел в конюшню. Бекер, находившийся в карауле вместе со мной, уже лежит на своей койке и безмятежно спит. Список с фамилиями караульных лежит на столе. С полуночи до двух часов ночи караул должны нести Гешке и Копп. Эти солдаты мне незнакомы, и я не знаю, кого будить. Обер-фельдфебель Кёстер, лежащий на походной койке, как раз переворачивается на другой бок. Я бужу его и сообщаю, что не знаю, где спят солдаты, которые должны сменить меня. Кёстер точно не знает, на каких местах они спят, ему известно лишь, что они в соседней комнате. Сказав это, он снова засыпает.

Иду в соседнюю комнату, где расположились «избранные». Обер-фельдфебель Кайзер, два унтер-офицера и шесть обер-ефрейторов спят вповалку вместе с девушками из войск СС, которые прибыли вчера в казармы. Судя по всему, тут недавно имела место настоящая оргия, потому что девушки полураздетыми лежат рядом с солдатами. Похоже, что здесь они чувствуют себя гораздо лучше, чем в тот момент, когда поклялись воевать до последней капли крови.

Коптилка, стоящая на столе, вот-вот погаснет. Трясу одного из спящих за плечо, и он просыпается. Спрашиваю, как его зовут. Он недоуменно смотрит на меня и бормочет, что я должен знать его, и снова падает на койку. Пытаюсь разбудить следующего, сообщаю ему, что пора заступать в караул. На этот раз мне повезло. Это тот самый Копп. Когда он встает, одеяло сползает, открыв взгляду полностью обнаженную девушку, спящую рядом с ним. Почувствовав холод, она быстро натягивает на себя одеяло. Я поворачиваюсь кругом, возвращаюсь в свою комнату и ложусь на койку.

Чувствую нестерпимый голод и лезу под койку, где я припрятал принесенные вчера консервы. Открываю банку штыком. Мне повезло, это мясная тушенка. Вычерпываю ее ложкой и с разочарованием обнаруживаю, что под тонким слоем мяса – холодная каша. Тем не менее проглатываю ее и бросаю пустую банку под кровать. Завершаю трапезу конфетой. Хотя несколько дней я спал лишь урывками, не чувствую себя сильно уставшим. Видимо, мой организм уже приспособился к этому и функционирует подобно механической машине.

Наконец караульные из соседней комнаты готовы. Уже час ночи, и они будут стоять в карауле недолго. Коптилка в последний раз мигает и гаснет совсем. Комната погружается во тьму. В нее через дверную щель соседней комнаты проникает лишь узкая полоска слабого света.

Неожиданно раздается какой-то шум. Полусонный, я приподнимаюсь на постели, плохо соображая, что происходит. Между рядами коек проходит обер-фельдфебель, напевая: «Май наступил!» Просыпаюсь и ищу свой котелок, который кто-то, видимо, забрал у меня. Нахожу его в соседней комнате, из него ест одна из девушек. Если не ошибаюсь, она провела здесь ночь.

Около святая святых, командного пункта лейтенанта, стоит огромный котел с горячей дымящейся едой. В честь праздника – я не знаю, что можно праздновать сегодня, когда никто не работает, а фабрики лежат в руинах – помимо ломтика хлеба мы получаем суп из капусты, в котором с трудом можно отыскать микроскопические кусочки мяса. Я не могу есть в комнате, где стоит невыносимая вонь немытых тел, и выхожу наружу. Сажусь на поваленное дерево и наслаждаюсь настоящей майской погодой. С неба ярко светит солнце, вокруг повсюду царит покой. Хочется отправиться на экскурсию, как когда-то в детстве.

Откуда-то возникают две собаки, которые не замечают прекрасного весеннего дня. Собака поменьше разыгралась не на шутку, и ее спутница кусает шалунью за хвост и загоняет в угол. Неподалеку от меня на свежем воздухе устроились несколько человек из вспомогательных подразделений. Поскольку они находятся в казармах менее двенадцати часов, то еды им не полагается. Зато их, возможно, скоро снова бросят в бой. Это фольксштурмовцы в возрасте от 14 до 70 лет, вид у них такой, будто они готовы дезертировать при первой подвернувшейся возможности.

Появляется ротный обер-фельдфебель, который замечает меня и приказывает поскорее заканчивать завтрак и отправляться на уборку казарм. Как только он уходит, ухожу и я, не желая больше попадаться ему на глаза.

В стенах столовой видны огромные пробоины, оставленные вражескими снарядами. Окна разбиты, и груды стекла лежат на траве и дорожках. Грязный флаг Красного креста развевается над входом в восточный блок казарм. Кажется, будто все казармы превратились в огромный полевой госпиталь. Из зданий выходят санитары с носилками. Они снимают с них мертвые тела и небрежно сбрасывают их на землю возле военного мемориала, там, где вырублены кусты и выкопаны могилы для массовых захоронений. Большая прямоугольная могила уже наполовину заполнена трупами, положенными рядами, как дрова.

Большая дверь оружейного склада открыта. Я вижу, как несколько гражданских отвинчивают тиски с верстаков. Внутри все перевернуто вверх дном. С одной стороны, все находится в состоянии запустения. С другой стороны, все должно быть в надлежащем порядке. Иду к продуктовому складу и по пути слышу звуки выстрелов, доносящихся со стороны Райхсшпортфельда, где вздымаются в воздух клубы дыма. Вегнер сидит у входа в бункер и смазывает разобранный на части пистолет. У него имеется трофейный русский пистолет, принцип автоматического устройства которого он пытается понять и который ему никак не удается разобрать. В его арсенале также немецкий автомат, русский автомат с круглым диском и русский 9-мм револьвер. В данный момент он пытается заново собрать полицейский 98-мм пистолет. В дверях, ведущих в бункер, появляется лицо Лоффлера. Узнав меня, он подходит ко мне. Он также вооружен до зубов. По сравнению с ним я выгляжу миролюбивым обывателем с моим 7,65-мм «маузером».

Спускаемся в бункер. Казначей, отвечающий за продуктовые запасы склада, производит ревизию, сверяясь с длинным списком, в котором перечислено количество ящиков и мясных туш. За ним неотступно следует Ритн, помогающий проверять наличие продуктов. В последней комнате, где стоят их койки, громоздятся ящики с тушенкой и консервированной колбасой, шоколадом и конфетами. В любой момент, когда они проголодаются, у них есть возможность без всяких церемоний утолить голод. Эта комната кажется мне чем-то вроде сказочной страны. Мы живем рядом всего в нескольких шагах от нее, но вынуждены довольствоваться всего двумя кусками хлеба в день.

Кроме этих продуктов, у них больше ничего нет, однако благодаря им они прекрасно могут обходиться и без хлеба.

Вегнер предлагает отправиться на станцию метро Рулебен, где сегодня были расстреляны новые иностранные рабочие. Набиваем карманы конфетами и отправляемся в путь. Мы не успеваем отойти далеко, как наталкиваемся на Бройера, который одет в кожаную куртку русского комиссара, которого он взял в плен и убил. Карманы Вегнера набиты оккупационными марками, обнаруженными у того же комиссара.

Когда мы выходим из бункера, где-то совсем рядом раздается громкий треск пулеметных очередей. Мы быстро ныряем в укрытие. Немного позже отправляемся к станции метро и проходим мимо домиков, в которых жили венгры. Они располагались позади обгорелых развалин киностудии. Сами венгры пропали неизвестно куда. Стены домиков обрушились, открыв взгляду внутреннюю обстановку жилищ – лохмотья одежды и тюфяков, кучи экскрементов, стаканы и тарелки, полные мочи. На столах валяются разорванные в клочья подушки, на полу лежат разломанные двухъярусные нары. Шкафчики и стулья разбиты вдребезги, как будто над ними потрудились настоящие вандалы.

Осторожно пробираемся через дыры в разбитом заборе и отправляемся в сторону метро. Слева от нас на железнодорожной насыпи валяются перевернутые вагоны, которые должны были перегородить улицу, но подобно легким игрушечным домикам были сметены в сторону русскими танками. Расположенный на территории «Дойче Индустри Верке» танк, который был залит бетоном, нацелил орудие на казармы, однако русские войска обошли его с противоположной стороны, и поэтому превращенная в долговременную огневую точку бронемашина оказалась беззащитной перед натиском врага.

На небольшом расстоянии от станции метро, которая находится на правой стороне улицы, откуда рукой подать до Райхсшпортфельда, старые деревья взрывами вырваны с корнем из земли. Упав на землю, они перегородили дорогу.

В подземной части станции метро мы увидели большое число женщин и детей, которые, видимо, прибежали сюда из домов, расположенных вокруг Райхсшпортфельда, когда в эту часть города ворвались русские. Они также успели привести сюда и раненых, которым не нашлось места в казармах. Усталые горожане давно съели свои скудные съестные припасы, а кроме того, мучаются от жажды, потому что воды у них нет совсем. Молодые женщины вынуждены с ведрами отправляться к казармам, чтобы под колонкой наполнить их, а затем разделить воду буквально по капле между страждущими. Мы раздаем детям все конфеты, что у нас есть, и уходим. Предлагаем девушкам вечером прийти в бункер за едой, чтобы накормить тех, кто прячется в метро.

Мы снова выходим на улицу. Билетные кассы и киоски перед турникетами разбиты вдребезги, как будто их рубили топорами. Среди куч мусора лежат несколько убитых в гражданской одежде. Вегнер говорит, что это иностранные рабочие из трудового лагеря, расположенного неподалеку от станции метро. Они устроили здесь погром, и за это их застрелили.

Возвращаемся в казармы. Часовой на воротах удивляется нашему появлению, потому что мы выскользнули из казарм незамеченными. Перед продовольственным складом стоит лошадь, запряженная в повозку. Наши товарищи вместе с казначеем грузят на повозку ящики с продовольствием. По всей видимости, эти запасы предназначены для боевой группы, расположенной на территории «Дойче Индустри Верке», но мне почему-то кажется, что начальник склада решил перепрятать продукты в безопасное место на тот случай, если нам придется оставить казармы. После того как повозка полностью нагружена, он исчезает, захватив с собой ключи от комнат, видимо, не зная, что у Ритна есть запасной комплект.

Снова набиваю карманы тушенкой, пару банок с консервированной колбасой прячу за пазуху и иду с этим богатством в нашу казарму. Несколько наших солдат и парней из гитлерюгенда по приказу обер-фельдфебеля самодельными метелками подметают двор. Быстро прохожу мимо них и спускаюсь в подвал. Прячу банки под кроватью и снова выхожу наружу. Перед корпусами казарм, в которых раньше размещалась маршевая рота, а ныне беженцы, находятся две водопроводные колонки. Теперь здесь берут воду не только обитатели казарм, но и жители соседних домов. Перед ними выстроилась длинная очередь с ведрами, кастрюлями и консервными банками. Два солдата накачивают воду в огромный бак, явно предназначенный для кухни.

Перед большим подвальным окном медицинского пункта, заложенным кирпичами, стоит Виндхорст. Он охраняет русских, которые раньше работали на кухне и складах, но сейчас признаны ненадежными. Вместе с еще одним солдатом он день и ночь караулит их. Виндхорст добился для пленников некоторых послаблений, например, им выдали одеяла. Отношения между охранниками и русскими сложились вполне добросердечные. Несколько человек отодвигаются от стола, давая нам возможность пролезть в комнату через окно.

Виндхорст достает из кармана газету. Это старый номер «Фелькишер Беобахтер». Он разворачивает газету и дает мне какую-то брошюрку. Она оказывается боевым листком, точнее, текстом специального радиосообщения, которое прозвучит завтра утром. Читаю: «Ставка фюрера сообщает о том, что наш фюрер Адольф Гитлер сегодня днем пал за Германию на боевом посту в рейхсканцелярии, до последнего вздоха борясь против большевизма. 30 апреля фюрер назначил своим преемником гросс-адмирала Деница, ставшего президентом и главнокомандующим рейха. Рейхсканцлером Германии назначен рейхсминистр Геббельс» [129]129
  Эту листовку распространяли в Берлине для воодушевления защитников столицы Третьего рейха.


[Закрыть].

У меня возникает ощущение, будто я только что получил сильный удар по голове. Это, конечно, удивительное известие, однако услышанное мало волнует меня, потому что уже давно прошло то время, когда я думал, что со смертью фюрера рухнут небеса и мир прекратит существование. Мы начинаем обсуждать эту новость, и вскоре она понемногу теряет свою важность. Испытываю огромную радость при мысли о том, что теперь, после смерти человека, которому я давал клятву верности, я совершенно свободен. Однако Виндхорст добавляет, что Гитлер объявил, что клятва, данная ему, распространяется и на его преемника.

Земля перед нашим зданием теперь идеально вычищена, возникает ощущение, будто ее вылизали. В подвале раздают пищу, и я спешу туда, захватив котелок. На это раз мы получаем густую перловую кашу, которая сразу притупляет чувство голода. Человек, раздающий кашу, сообщает, что теперь еда полагается и солдатам из вспомогательных подразделений, но их отправили на передовую, и мы можем получить их порции.

Когда я попадаю в подвал, там кипит жаркий спор. Обер-фельдфебель Кайзер пересказывает нам известие о смерти Гитлера, и все приходят в небывалое возбуждение. Становится тихо, когда он говорит о том, что фюрер мог принять яд, чтобы не стать жертвой расправы недовольных солдат. Все мы сейчас думаем про себя о том, означает ли смерть Гитлера конец войне.

В три часа я заступаю в караул. Блачек отправляется охранять другой вход. У ротного штабс-фельдфебеля имеется свой пунктик – он обожает ставить часовых при любых обстоятельствах, независимо от того, имеет это какой-то смысл или нет. Он не дает покоя подчиненным, заставляя их выполнять никому не нужные приказы. Большинство из нас старается спрятаться от него и весь день не показываться ему на глаза. Сейчас он прохаживается по улицам вместе с пресловутым унтер-офицером Рихтером, похожим на надсмотрщика с колониальной плантации. Они буквально охотятся за солдатами, вынуждая их собирать руками осколки стекла и заравнивать распаханную снарядами землю.