Текст книги "1945. Берлинская «пляска смерти». Страшная правда о битве за Берлин"

Автор книги: Хельмут Альтнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Немного замедляю бег, когда вижу офицера СС с Рыцарским крестом, который стоит в щели-убежище и стреляет. Впервые за последнее время оглядываюсь. По дороге бегут к лесу какие-то люди, исчезающие среди деревьев. Их становится все больше и больше. Офицер СС хладнокровно прицеливается и нажимает на курок автомата. Когда у него кончаются патроны, он передает его стоящему рядом ординарцу. Тот снова наполняет магазин и возвращает ему автомат. После каждого выстрела убитый враг падает. Эсэсовец продолжает стрелять. Похоже, что он чувствует себя опьяневшим от крови охотником, стреляющим зайцев, однако его жертвами становятся люди, а не животные. Унтер-офицер моего отделения стоит в окопе вместе с Паулатом. Эсэсовец подзывает их и приказывает им ждать, когда он закончит. Мне тоже приходится остановиться и ждать. Я все еще сжимаю в руках винтовку, которая не стреляет и от которой уже нет никакой пользы. Перед моими глазами все еще стоят мои умирающие товарищи, изуродованные танковыми снарядами. Чувствую, как в моем горле застревает комок.

Пока офицер СС продолжает стрелять, мы медленно пятимся назад. Неожиданно опускаются сумерки. Наступающая темнота берет верх над эсэсовцем, и он отправляется вперед вместе со своим ординарцем. Он приказывает нам оставаться на месте и никуда не уходить, но как только скрывается из вида, мы разворачиваемся и бежим по траншеям в тыл. Справа от нас протянулось поросшее кустарником поле, на котором лежит несколько мертвых тел. На бруствере окопа слева от меня замечаю офицерский рюкзак. Мы с Паулатом подхватываем его и бежим дальше. Траншея сворачивает влево и упирается в противотанковое препятствие. Здесь стоят несколько фольксштурмовцев, тревожно вглядывающихся в темноту. Они помогают нам выбраться из траншеи, и мы наконец можем перевести дух.

Наши войска отступили, и фольксштурмовцы также ждут приказа отступать. У обочины стоит горячий котел с едой. Возвращается офицер СС вместе со своим ординарцем и уходит в направлении тыла. На земле в луже крови лежит какой-то гражданский. Под деревьями валяются беспорядочно разбросанные оружие и боеприпасы. Мы с Паулатом копаемся в найденном офицерском рюкзаке и обнаруживаем сигареты, шнапс, консервированные сосиски и мясо. Набиваем полные карманы, а остальное забрасываем в кювет.

Между тем уже совсем стемнело. Из тыла возвращается штабс-фельдфебель и приказывает нам оставить позиции. Уходим вместе с фольксштурмовцами. Вдоль дороги лежат окровавленные тела людей, это главным образом фольксштурмовцы в гражданской одежде. С каждой минутой становится все темнее. Завтра или, возможно, даже сегодня здесь уже будет враг.

Слева от нас тянется забор инструментального завода. Справа начинаются высокие жилые дома. Дорогу перед нами перегородило противотанковое заграждение. Проскальзывая мимо него, видим, как все тот же офицер СС размахивает пистолетом и останавливает возвращающихся людей. Они тут же попадают под командование отряда СС. Неожиданно прямо на дороге начинают рваться артиллерийские снаряды. Все кидаются врассыпную. Я бросаюсь на другую сторону улицы и бегу мимо баррикады в подъезд какого-то дома, где перепуганные жильцы спешно спускаются по лестнице в подвал. Неожиданно до моего слуха доносится голос нашего лейтенанта, и я решительно проталкиваюсь к двери. Обстрел прекратился так же неожиданно, как и начался. Снова выхожу на улицу, где вижу лейтенанта вместе со штабс– фельдфебелем. Из дверей соседнего дома появляется Паулат. Солдаты и фольксштурмовцы продолжают идти дальше, явно не намеренные позволить кому-либо остановить их. Кто-то говорит, что тот офицер СС убит.

Возвращаемся на завод. В подъездах и подвалах домов лежат солдаты, время от времени какая-нибудь женщина перебегает улицу. Подходим к воротам завода. В темноте виднеются очертания здания заводоуправления. Через ворота проходим по кучам битого стекла к входу в здание и спускаемся в подвал. За столом, выставленным в коридор, сидит штабс-фельдфебель. Спрашивает, есть ли кто-то еще, кроме нас. Ищем место для отдыха и устало опускаемся на пол. Лейтенант зовет нас и просит подойти к столу. Из темноты с разных сторон появляются лица солдат, освещаемые лампой, что стоит на столе. Мы собираемся вместе и ждем появления новых людей, но никто больше не приходит. Лейтенант пересчитывает нас. Двадцать восемь человек. Остальные мертвы, ранены или пропали без вести. Штабс-фельдфебель записывает наши имена, имена последних солдат, оставшихся от нашей роты. Затем начинается подсчет отделений. Остался один лишь унтер-офицер, остальные погибли. Первого отделения больше нет, все или погибли, или пропали без вести. Из всего второго отделения живым остался только я. Даже мои друзья, на которых я могу положиться в трудную минуту, Гейнц и Штрошн, пропали без вести. Третье отделение осталось в живых, включая унтер-офицера. В других отделениях осталось по паре человек. Штабс-фельдфебель зачитывает имена погибших и пропавших без вести. Мы тупо и устало отвечаем: убит, убит, пропал без вести, убит, пропал без вести, убит, убит… Длинный список. Среди тех из нас, кто остался жив, есть раненые. Мы устали до смерти, наши лица бледны как мел. От голода у всех скверное настроение. После этого мы возвращаемся в коридор и устраиваемся на полу возле стен. Время от времени мимо нас проходят другие солдаты, спускающиеся в подвал. Они двигаются в темноте на ощупь. Иногда открывается дверь и в коридоре становится светлее. Свет падет на лежащие на полу тела спящих, они похожи на мертвых. Двое наших отправляются за едой. Теперь в этом отношении забот у нас значительно меньше.

Вскоре они возвращаются, и унтер-офицер раздает нам еду. Мы получаем хлеб и масло, поскольку и того, и другого имеется в избытке. То, что ранее предназначалось для пятидесяти восьми человек, теперь достается двадцати восьми. Каждому из нас достается по десять пайков. Подобная щедрость неудивительна, потому что в комнатах подвала еды в избытке.

Съедаю несколько галет. Закуриваю и ложусь на цементный пол. В коридор заходят все новые и новые солдаты. Мы находим в углу кучу досок, кладем их на пол, устраиваемся на них и пытаемся уснуть.

Чуть позже появляется унтер-офицер и объявляет, что желающие могут получить суп, но для этого следует поторопиться. Идем по коридору туда, где горят свечи, мимо других солдат, укладывающихся спать, как и мы, на полу. Мы идем рядом с Паулатом, перешагивая через спящих. За нами следует Зольга. Поднимаемся по лестнице и выходим из подвала через разбитую стеклянную дверь, выходим в освещенный луной двор и ищем здание столовой. Идем по тропинке, поросшей с обеих сторон кустарником. Видим справа плоскую крышу столовой и сворачиваем к ней. Над входом висит разбитая вывеска с немецким орлом и свастикой. Дверь сорвана с петель. Заходим внутрь. Сквозь пробитую бомбой крышу в комнаты падает лунный свет. Под ногами хрустят осколки стекла и черепицы.

В углу помещения выдают еду. Какая-то женщина передает нам тарелки и ложки, а повар щедро наливает суп. Быстро съедаем свои порции и протягиваем тарелки за добавкой. Поев, возвращаем тарелки и ложки и, осторожно обходя груды обломков, возвращаемся в подвал. Дверь оставлена открытой, и мы видим ящики с продовольствием, громоздящиеся до самого потолка. Пара гражданских просит хлеба, но их прогоняют прочь.

Заходим в коридор, прикрываем за собой дверь и, перешагивая через спящих, отправляемся к своему месту. Несколько человек, сидя в углу, играют в карты. Оставшиеся в живых солдаты нашей роты стараются держаться вместе. Лейтенант и штабс-фельдфебель устроились за столом и пытаются заснуть. В темноте мерцают огоньки сигарет. Солдаты устало бредут по коридору в поисках места для сна. Унтер-офицеры наклоняются над спящими, светят им в лица фонариками, чтобы узнать своих подопечных.

Кто-то вполголоса что-то рассказывает. Позднее узнаем историю о десятилетнем ребенке, которого мать послала к солдатам попросить еды и который подорвался на мине. Несчастный лишился ног по колено, а его юный братишка погиб сразу.

Негромко разговариваю с лежащим рядом со мной Паулатом. Минувший день вырвал из наших рядов так много товарищей, и нам кажется, будто мы и сейчас видим, как они где-то под звездным небом умирают в лужах крови.

Рейнеке, обычно такой нормальный и уравновешенный, который так сильно страдал и убежал куда-то в тыл. Я думаю о его матери, доброй и щедрой женщине, которая приходила к нему в казарму на Пасху и просила нас присматривать за его сыном, потому что он остался у нее последний. Теперь он пропал, и она будет долго ждать его возвращения.

У него была большая голова и золотисто-льняные волосы. Он был самым энергичным из нас, всегда отличался склонностью к выдумкам и розыгрышам. Он любил поддразнивать товарищей, обожал рассказывать всякие небылицы. Иногда он даже раздражал нас этим и мы давали ему взбучку, но серьезно на него никто не сердился. Несмотря на свой юный возраст, ладони у него были огромные, как лопаты. Рейнеке еще школьником помогал своему отцу в мастерской. Он всегда с такой радостью рассказывал об этом. Когда его призвали в армию, ему пришлось оставить свой отряд юнгфолька [85]85
  Юношеская дивизия гитлерюгенда.


[Закрыть], которым командовал. Ему очень не хотелось оставлять своих товарищей, по крайней мере, он так нам говорил. Рейнеке истово верил в победу немецкого оружия и слепо обожал Гитлера. Он даже придумывал какие-то сказки в чудо-оружие, в которое мы уже давно перестали верить. Когда не сбывалось то, что нам обещали, он говорил, что Гитлер не может за всем уследить. Когда же мы попали на фронт и оказались в настоящем аду, он здорово притих. В последние дни, вырываясь из окружения и совершая вместе с нами изнурительные ночные марш-броски, Рейнеке окончательно увял. Куда-то исчезла его былая жизнерадостность, вера в победу сменилась горечью и скептицизмом. Сейчас он лежит где-то, в каком-нибудь лесу, в поле или на дороге.

А Гарри Тишвиц, что случилось с ним? Гарри родом из небольшой деревни под Берлином. Он был неисправимым книжным червем, всегда таскал с собой любимые книги; прочитав, он повсюду раскидывал их. Все свои деньги он тратил на посещения театра. Он мечтал после окончания войны сходить в какой-нибудь хороший театр, не опасаясь в самый разгар спектакля воздушного налета и необходимости бежать в бомбоубежище. Он жил с матерью и сестрой и учился в берлинской школе. Каждый раз, когда его мать приходила к нему в казарму и приносила пакет с едой, он неизменно делился с нами то куском пирога, то колбасой или ветчиной, отмахивался от нашей благодарности и тут же с головой уходил в чтение книг. Даже отправившись на фронт, он захватил с собой пару книг, которые всегда носил с собой в солдатском ранце и отказывался бросить их. Среди нас, семнадцатилетних, он держался особняком. Когда раненые начинали стонать и просить о помощи, то звали Гарри и успокаивались в его обществе. Теперь он мертв, и ему уже никогда не попасть в театр и не читать любимых книг.

А Штанденберг, Кранц, Маттерн, Остерберг? Где они? Лежат, убитые, в каком-нибудь окопе? Кто был тот солдат с изуродованным лицом? Страшно даже думать о том, что когда-то он был нормальным здоровым человеком, который, как и все мы, был ребенком.

Мы слышим погребальную песню, а не победоносные фанфары, потому что утратили прежнюю веру. Список этих погибших детей не полон, поскольку в них имена только тех, кого я знал лично. Кто знает тех безымянных солдат, что лежат на городских улицах? Тех, чьи тела разбросаны по полям войны? Где те близнецы, где Хюстих, Герке, Виттхоф, Вайзербергер, Ланге и Шмитт? В какой яме лежит Зандер, великан-пруссак, который так любил свою мать и писал ей нежные письма; который не терял бодрости духа и чувство юмора; который так любил жизнь во всех ее проявлениях?

Сон никак не идет ко мне. Перед моим мысленным взором возникают призрачные лица погибших товарищей. Съедаю еще одну галету и закуриваю новую сигарету, счет которым за последние сутки я уже давно потерял. Свечи погасли, со всех сторон из темноты доносится храп спящих и стоны раненых. Слабый свет лампы мерцает на столе, привалившись к которому спят лейтенант и штабс-фельдфебель. Время от времени кто-то из солдат встает и выходит наружу.

В коридоре тихо, лишь кое-где в темноте вспыхивают огоньки сигарет. Неожиданно чувствую, как на меня накатывает огромная усталость. Сигарета выпадает из моих пальцев. Свертываюсь калачиком и крепко прижимаюсь к полу. В коридоре тепло от батареи центрального отопления. Засыпая, я уже больше ничего не слышу и вижу лишь призрачные лица моих погибших товарищей [86]86
  В тот день 76-я и 60-я стрелковые дивизии советской 47-й армии одновременно начали наступление на Шпандау с севера и запада. Несмотря на внушительную артиллерийскую поддержку, советские войска понесли большие потери. Не сумев взять город, они снова отступили, отойдя ночью на безопасные позиции


[Закрыть].

Глава VIII
Конец в Шпандау

Четверг, 26 апреля 1945 года

Меня трясут за плечо: «Вставай! Собирайся!» Еще толком не проснувшись, я поднимаюсь и пытаюсь вернуться к действительности. Мне приснился странный сон. Я видел колонны, марширующие ночью мимо бесконечных руин. У людей были детские лица, и они тяжелым шагом проходили мимо меня бесконечной чередой. Вскоре в их рядах я начал замечать бледные лица наших мертвых товарищей – Штангенберга, Маттерна, Витхоффа, Лички и Кранца. Все они шагали ночной улицей, уходя в небытие.

В коридоре тем временем просыпается жизнь. Мы берем вещи и идем туда, где штабс-фельдфебель выдает нам пайки и немного шнапса. Два человека приносят горячий кофе, чтобы мы окончательно проснулись. После завтрака мы садимся на скамьи и ждем лейтенанта Фрике. Он должен вернуться с новым приказом.

Наконец он возвращается. Нам приказано идти в направлении Шпандау-Вест. И вообще, нам давно пора сматываться отсюда, потому что враг уже вступил на территорию фабрики.

Мы идем по коридорам и поднимаемся по ступенькам. Дневной свет больно бьет в глаза, и на секунду я зажмуриваюсь. По цехам эхом раздаются выстрелы, пули рикошетом отскакивают от стен. В садах слышны разрывы бомб. Мы бежим по проходам. Снаряды попадают в административное здание, и на нас летят обломки стен. Наконец мы достигаем забора и пролезаем в дыру. Сейчас нас скрывают кусты.

В середине сада в наскоро вырытых окопах залегли серые фигуры. Над дорожками висит легкий утренний туман. В одном из окопов лежит мертвец, его руки по-прежнему крепко сжимают оружие. В виске у него небольшое отверстие – скорее всего от осколка. Мы проходим мимо.

Солдаты идут по улице. Время от времени в дверном проеме возникает чье-то лицо и смотрит на ближайшее противотанковое заграждение. Повсюду стоит грохот боя. Пехота усиливает огонь. Пулеметные очереди поливают заграждение. Где-то поблизости слышен рокот танковых моторов. Бой возобновляется с новой силой.

Мы перебегаем улицу, держась стен жилых домов, и вновь строимся, после чего движемся по улицам и паркам, которые производят впечатление вымерших. Постепенно звуки перестрелки остаются позади, и нам слышно лишь отдаленное уханье артиллерийских орудий.

Вдали виднеется полицейская школа и здание, в котором располагается НАПОЛА, перед ними огнеметные танки из подразделения войск СС. Солдаты и мирные граждане ведут себя организованно. В кустах, перед зданием и на другой стороне улицы виднеются сложенные штабелями ящики с оружием и боеприпасами. Мы останавливаемся и ждем лейтенанта – он зашел внутрь одного из зданий. Мимо нас проходят парни в коричневой форме национальной полиции, они тащат оружие и боеприпасы. Каждое звено возглавляет солдат войск СС. Эти парни должны выслеживать и уничтожать вражеские танки.

Второй лейтенант приказывает нам взять оружие. Мы колонной проходим мимо солдата войск СС, который сует нам в руки винтовки, сваленные неаккуратной кучей на тротуаре. После этого мы должны расписаться в их получении. Все квартирмейстеры одинаковы – им вечно нужна ваша подпись. Наверно, только умереть разрешается без всякой расписки.

Мы вновь строимся на площади, и лейтенант повторно нас пересчитывает. После этого мы расходимся по всей серой площади. Такое впечатление, будто ее подмели. Чуть дальше виден чахлый лесной массив, а перед ним обугленные развалины строений, которые сгорели почти дотла. Вместе с ними сгорел и весь наш скарб. Если не считать пулеметных очередей, что время от времени доносятся с соседней улицы, пока тихо. Мы покидаем здание полицейской школы и останавливаемся у ворот жилого дома. Улица, которую нам предстоит перейти, простреливается из пулемета [87]87
  Пионирштрассе.


[Закрыть]. Лейтенант дает нам команду «бегом, марш!» и бросается через проезжую часть под защиту стены. Однако обстрел усиливается. Враг явно заметил нас. Пули рикошетом отскакивают от стен. Когда пальба слегка стихает, мы по одному перебегаем улицу. Наступает моя очередь. Я с разбега кидаюсь на ту сторону. Мимо меня свистят пули, но я добежал и жду следующего. Наконец он рядом со мной, за ним еще один солдат. Мы все, как один, пытаемся отдышаться. Остается последний из нас. Он разбегается и пересекает улицу, но неожиданно останавливается, поворачивается и медленно идет назад. Затем пробует снова, но вновь возвращается, после чего лейтенант бежит к нему. Он берет его за локоть, и они вместе перебегают улицу.

Мы движемся дальше [88]88
  Цвайбрюкерштрассе и Фалькензеер Шоссе.


[Закрыть]. Впереди перед высокими жилыми домами густой кустарник, в промежутках между зданиями – маленькие садики. Где-то среди ветвей беспечно распевает птица, но в целом тихо, словно вокруг все вымерло, и лишь наши шаги эхом отдаются на мостовой. Наконец выглянуло солнце, остатки тумана постепенно рассеиваются. Стараемся передвигаться как можно ближе к стенам зданий. Затем мы останавливаемся. Посреди улицы стоят несколько солдат. Они явно отбились от своих. Наш лейтенант выясняет обстановку у офицера, майора люфтваффе. Оказывается, в садиках по ту сторону улицы засел враг.

Мы крадучись движемся дальше. По лестнице жилого дома поднимается старик в камуфляжной форме. В дверях стоит старая винтовка. Мы проходим мимо него, открываем ворота и тихонько проникаем во двор. Перед нами лежат дачные участки. Всюду зелень, лишь кое-где краснеет крыша летнего домика. Мы передвигаемся, рассредоточившись и стараясь держаться ближе к кустам. Майор идет вместе с нами. Его люди ушли, и теперь мы снова одни, двадцать восемь молодых парней. Мы крадемся вдоль садовых дорожек. Вокруг царит умиротворенная тишина. Становится так тихо, что мы слышим даже собственное дыхание. Наши сердца громко стучат от волнения. Стоит винтовке зацепиться за забор, как мы тотчас замираем на месте и прислушиваемся, прежде чем снова двинуться в путь. Враг затаился в кустах, которые виднеются впереди. Он, как и мы, начеку и, как и мы, пытается крадучись двигаться вперед.

Пересекаем очередную садовую дорожку. Видимость ограничена, потому что нам мешают кусты, а над землей еще висит легкий туман. Вдруг птица выдает громкую трель и вспархивает с ветки. От неожиданности мы замираем на месте и оглядываемся по сторонам. Мы уже в новом саду, в конце которого виднеется ярко-красный летний домик. Лейтенант дает нам знак стоять на месте. Где-то неподалеку треснула ветка, и мы явственно слышим, что в летнем домике кто-то есть. Лейтенант разворачивается, и мы идем назад. Выходим из садика и пересекаем другую тропинку, после чего залегаем посреди кустарника и смотрим в оба. Правда, летний домик отсюда не виден.

Однако шум из него доносится еще явственнее. По полу топают сапоги, металл ударятся о металл. Затем кусты раздвигаются, и из них появляется человек. Русский. Наши нервы напряжены до предела. Кажется, еще мгновение – и они лопнут. Наши пальцы машинально нащупывают спусковой крючок. «Не стрелять!» – командует лейтенант. Русский стоит, прислушиваясь, и эти мгновения кажутся нам вечностью. Теперь в летнем домике тихо. В воздухе повисли обрывки фраз. Враг оглядывается, затем поворачивается снова и исчезает в кустках.

Мы идем назад, вернее, спасаемся бегством, стараясь держаться ближе к кустам. Перелезаем через заборы и перебегаем садовые дорожки. Туман рассеялся окончательно. Наконец, мы останавливаемся. Впереди – задние дворы жилых домов. Неожиданно где-то рядом ревет танковый мотор.

Мы кидаемся на землю и ждем. Лейтенант о чем-то негромко разговаривает с майором. Мы равнодушно оглядываемся по сторонам. Вот уже несколько недель мы ведем такое существование, и всех нас одолевают черные мысли. Наконец лейтенант обращается к нам, чем кладет конец мрачным размышлениям. Мы встаем, пересекаем двор и выходим на улицу. В доме, мимо которого мы идем, из подвального люка на нас смотрит испуганное и бледное детское личико. На улице нас посылают каждого по разным домам – по два на каждый. Мы растягиваемся вдоль этой стороны улицы почти до следующей, идущей перпендикулярно ей [89]89
  Цеппелинштрассе на углу Фалькензеер Шоссе.


[Закрыть]. Впереди ни души. Такое впечатление, что, кроме нас, тут никого нет. Лейтенант называет нам номер дома на той стороне улицы, в котором расположился его командный пункт. Приходит какой-то солдат и докладывает о приближении танков. Люди майора вернулись в полицейскую школу. Майор отправляет гонца назад, а сам остается вместе с нами.

Я и еще два моих товарища еще не получили задания. Двое назначаются в качестве вестовых, мы с майором должны занять здание. Он посылает меня вперед, и я медленно поднимаюсь по лестнице. Дойдя до площадки, выглядываю в окно. В кустах и среди деревьев все тихо, но мне кажется, будто я слышу чей-то голос. Солнце блестит на сетке проволочных оград. Откуда-то издалека доносится рев моторов. Неужели танки? В переулке слышится короткая пулеметная очередь. Она на минуту стихает, затем вновь разрезает тишину.

В солнечном свете эти садики кажутся такими мирными, словно нет никакой войны. Наверно, нам только кажется, что кровопролитие может возобновиться в любую минуту. Внизу открывается дверь, и майор поднимается ко мне. Он велит мне подняться этажом выше, откуда открывается вид на летний домик. Однако признаков жизни – никаких. Или я ошибаюсь? Вдоль кустов крадутся две фигуры, словно кошки, перебегая от куста к кусту. Я сообщаю об этом майору. «Стреляй!» – командует он и поднимается ко мне по ступенькам. Я прицеливаюсь, словно в тире. Это совершенно несложно. Фигура медленно возникает в прорези прицела, затем исчезает снова. Я его упустил. Останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и взять себя в руки. Судя по всему, никто ничего не заметил, ни на их стороне, ни на нашей. Я вновь прицеливаюсь. За летним домиком возникает какое-то движение. В моем прицеле появляется человек в форме. Ствол моей винтовки следует за ним. Я нажимаю на курок. Разрывая мирную тишину, гремит выстрел. Я снова и снова жму на спусковой крючок, и выстрелы громким эхом отдаются в узкой лестничной клетке. Неожиданно становится тихо. Зато шум у меня в ушах делается еще громче. Никого не видно. В садиках – ни единой живой души. Лишь пули, что со свистом впиваются в стены, служат свидетельством тому, что там внизу продолжается жизнь.

Поднимаюсь еще на один этаж. Садики теперь далеко внизу подо мной. Вдали виднеются поля, а по дороге движутся какие-то черные точки. С каждым мгновением они становятся все больше и больше. Танки!

Стрельба почти прекратилась, лишь время от времени между деревьев пролетает одинокая пуля. Я спускаюсь этажом ниже. Майор куда-то исчез. Выхожу на улицу и перебираюсь в соседнее здание, где засели Барт и Штауб. Они сидят на лестнице и едят. Чувствую, что тоже проголодался. Я возвращаюсь и достаю из ранца паек. По лестнице поднимается какая-то женщина, однако тотчас исчезает в своей квартире. Неожиданно стрельба возобновляется, и по садикам пробегают какие-то фигуры. Пули ударяются о стены, свистят между ветвей и летних домиков. Иногда одна из фигур останавливается, а потом падает и остается лежать темным пятном на зелени травы. Из жилых домов тоже время от времени доносятся крики.

Вражеские выстрелы с каждой минутой делаются все точнее. Противник целится в окна и лестничные клетки. Во все стороны разлетаются осколки стекла. Мы ведем ответный огонь почти вслепую, не в состоянии понять, где он, наш враг. Я опустошаю магазин за магазином, казенная часть накалилась уже едва ли не докрасна. Вокруг меня, врезаясь в стены, носятся пули.

Женщина спускается с лестницы, быстро проскакивает мимо меня и ныряет в подвал. Из патронника одна за одной выскакивают отстрелянные гильзы и со звоном падают на пол. Грохот продолжается.

Позднее женщина возвращается из подвала и спрашивает, собираемся ли мы отступать или нет. Я говорю ей, что не имею понятия. Она устало бредет вниз по ступенькам и стучит в дверь подвала. Та со скрипом открывается и тотчас громко захлопывается вслед за ней. Но время идет, и стрельба постепенно стихает. Неожиданно поблизости в садах раздается собачий лай. Откуда-то издалека доносится низкий гул – это идут уличные бои в городе, последнем бастионе Третьего рейха.

Дверь со стуком распахивается. «Все на выход!» Я быстро бросаю взгляд на сады, после чего спускаюсь по лестнице на улицу. Лейтенант стоит на углу и смотрит в бинокль. Неожиданно откуда-то вновь появляется майор. Нам приказано занять здания на другой стороне улицы. Мои товарищи выходят из домов и перебегают через улицу, чтобы занять новую позицию.

Я также вхожу в дом напротив и остаюсь стоять у двери. Лейтенант уходит с улицы и вновь обходит дома. Теперь улица словно вымерла. Тихо. Ни души. Солнце отражается в окнах домов напротив.

Я закрываю парадную дверь. Некоторые жильцы бросаются наверх, чтобы забрать с собой в подвал ценные вещи. Вхожу в квартиру на первом этаже. Там расположился майор. Он выглядывает из небольшой очаровательной спальни, окна которой выходят на улицу. Кровати в спальне аккуратно заправлены – видимо, совсем недавно. Я беру себе на кухне стул и подтягиваю его к другому окну. Затем мы вынимаем оконную раму, чтобы в нас не летели осколки. Ветер выдувает шторы наружу.

Затем я иду в прихожую. Мы оставили входные двери открытыми, зато закрыли черный вход. Я прицеливаюсь из винтовки и делаю три выстрела в заднюю дверь. В отверстия проникает солнечный свет. Возвращаюсь в квартиру и беру себе банку варенья, которую нашел в кухне. Это наша солдатская привилегия. Мы берем все, что хотим, независимо от того, наше или нет.

Сажусь рядом с майором на кровать и начинаю смотреть в окно. Он встает, садится в кожаное кресло и подтягивает его к другому окну. Неожиданно с соседней улицы доносится лязг танковых гусениц. Среди домов раздается глухой грохот взрывов и артобстрела. Вскоре поблизости слышны выстрелы, правда, пока одиночные. Пуля со свистом пролетает рядом с моей головой, словно пытается обжечь меня. Я испуганно выпускаю из рук винтовку и выглядываю на улицу. Картина, что висела на стене позади меня, прострелена, стекло разнесено вдребезги. Теперь мы ведем себя осторожнее. Большинство входных дверей в домах напротив закрыты, в том числе и в том, где только что был я. Это значит, что враг уже внутри квартир и нас от него отделяет лишь расстояние в ширину улицы.

Неожиданно к нам входит лейтенант и говорит, что, по имеющимся данным, к нам движутся несколько рот подкрепления, которые нас сменят на боевом посту. Но я в это уже не верю. Как всегда, нам придется с боем выбираться самим, и этот бой окончится лишь тогда, когда смерть наконец подарит нам свободу.

Как только он покидает нас, я выхожу на задний двор. Здесь сады тянутся вдоль всей улицы, от двора к двору, вплоть до следующего ряда жилых домов где-то вдали. В песочнице в углу двора играют дети, несколько жильцов тоже вышли во двор подышать свежим воздухом после нескольких часов сидения в душном подвале. Они строят предположения, как поведут себя русские. Женщины напуганы. Они заранее в ужасе от того, что принесут с собой последующие часы. Но это уже будет нечто новое, и конец всему тому, что им до этого пришлось пережить. Пусть лучше будет неуверенное будущее, чем жуткое настоящее.

В садах рвутся снаряды, артобстрел ухает все ближе и ближе. Люди в испуге снова бросаются в подвал. Дети плачут. Я ныряю в дом и тащу за собой какого-то подростка. Затем подхожу к входной двери, открываю ее и высовываюсь на улицу. Несколько моих товарищей, стоя в дверях, простреливают переулок, откуда русские бегут к домам. Другие ведут огонь по зданиям на противоположной стороне улицы, не давая врагу высунуться на улицу. Неожиданно на улицу выкатывает танк и останавливается на перекрестке. Из ствола вырывается яркая вспышка, грохот выстрела заглушает собой далекую канонаду. Снаряд взрывается, во все стороны летят обломки кирпича и куски штукатурки. Я с трудом прихожу в себя. На углу улицы перебегают чьи-то фигуры и исчезают из вида. Затем танк разворачивается, ползет по улице и вскоре исчезает за нашим рядом домов.

Я вновь иду внутрь и закрываю за собой входную дверь. Майор сидит у окна и выглядывает наружу. Я подхожу ближе и смотрю на него. Сразу понимаю, что он мертв. Из крошечной раны на голове сочится кровь и беловатая слизь. Его винтовка по-прежнему лежит у него на коленях. Неожиданно осознание смерти этого человека пронзает меня, и я кричу во весь голос. Это не только мой первый мертвец, нет ничего хуже того, чем видеть, как он сидит здесь почти как живой. И рана такая маленькая!

Шторы колышутся на ветру. Неожиданно мне становится страшно. Я выбегаю из комнаты и захлопываю за собой дверь. Постепенно я успокаиваюсь, но назад не возвращаюсь. Я не вернусь туда ни за какие деньги. Стоящий у входа в подвал человек спрашивает майора, но я ему не отвечаю. Несколько моих товарищей сейчас стоят в заднем дворе и неожиданно направляются к садам. Из соседнего здания выходит лейтенант и говорит: «Отходим через пять минут! Идем к следующему ряду домов и производим перегруппировку!» Я стою возле черного входа и жду. Из соседних домов выбегают их жители и исчезают среди деревьев. Вместе с ними и несколько солдат. Потом я больше никого не вижу. Неужели я здесь один? Я тоже бегу назад.

Из одного из домов выбегает Зольга. У него в руках женский чемоданчик. Вскоре я теряю из вида их обоих и один иду через дачные участки, оставляя здания позади. Небольшие садики пусты. Пересекаю грядки, перелезаю через заборы с одной-единственной мыслью – поскорее назад!

Цепляюсь за что-то ногой. Передо мной лежит мертвец, и я едва на него не упал. В земле рядом с ним свежая воронка. Он был убит осколками, они изрешетили ему голову и тело. Теперь он лежит на спине и остекленевшими глазами смотрит в небо. Я пытаюсь взять у него расчетную книжку, но мертвец тяжелый, а его мундир весь в крови. Поэтому бросаю его и бегу дальше, пока тропинка не приводит меня к зданиям, что виднеются впереди.