355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хельмут Альтнер » 1945. Берлинская «пляска смерти». Страшная правда о битве за Берлин » Текст книги (страница 11)
1945. Берлинская «пляска смерти». Страшная правда о битве за Берлин
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 00:36

Текст книги "1945. Берлинская «пляска смерти». Страшная правда о битве за Берлин"


Автор книги: Хельмут Альтнер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Ложусь на траву и смотрю на небо. На улицах и в домах кипит бурная деятельность: формируются новые боевые отряды, которые уходят на ту сторону Хафеля. В Шпандау не должно остаться ни единой души. Вскоре слышится гул авиамоторов. Люди бросаются в укрытие прежде, чем самолет пролетает над нами, словно огромная птица.

Со всех сторон доносится перекличка – это солдаты начинают искать свои отряды. Поднимаюсь, обхожу площадь и вскоре нахожу моих товарищей. Вскоре выкликают и нас. Мы заходим внутрь и ждем. Лейтенант и штабс-фельдфебель стоят возле свечи, капитан дает им указания. Он также сообщает, какие части города уже оккупированы. Нашей роте, в которой осталось всего восемнадцать человек, приказано двигаться к «Дойче Индустри Верке» на той стороне Хафеля. Там нам предстоит провести ночь на командном посту. Для выполнения данного задания нас отдают в распоряжение капитана Павелика.

Мы снова выходим на улицу. Подъезды почти пусты. Мимо нас движутся поредевшие остатки других рот. Мы уже когда-то проходили строем мимо этой ратуши – рота молодых новобранцев в серой полевой форме в количестве ста пятидесяти человек. Справа от нас протекает Хафель, слева – к домам жмутся деревья. Рядом с водой высится светлое бетонное здание бомбоубежища, позади него над темной водой протянулся мост [96]96
  Это снова мост Шарлоттен.


[Закрыть]
. Мы должны свернуть на дорогу, ведущую к нему, но неожиданно его конструкцию сотрясает грохот. Мы в страхе бежим назад.

Неужели русские начали артобстрел моста? Неужели путь к отступлению нам отрезан?

Мы снова возвращаемся в вестибюль, садимся на холодный пол и засыпаем. Сквозь окно в коридоре пробивается солнечный луч и освещает лица спящих. Из динамика доносится негромкая музыка.

Я замерз, сидя на полу. Встаю, чтобы немного размяться, и иду по коридору. Открывается дверь, и лестничную клетку заливает солнечный свет. Я захожу в комнату. Лейтенант крутит ручку настройки радио, затем садится за стол. На диване спят двое детей. Я вытягиваю ноги под стол и поудобнее устраиваюсь на стуле. На столе валяется геббельсовская листовка. Я читаю: «Любой, кто способен носить оружие, должен немедленно явиться в берлинскую комендатуру. Даже раненые нужны нам по причине их опыта и умения вести за собой других!» Ниже подпись: Йозеф Геббельс, комиссар обороны Берлина.

Нежная музыка по радио обрывается, и незримый голос объявляет: «Внимание. Говорит радио Великой Германии. Мы зачитываем вам обращение рейхсминистра и комиссара обороны Берлина, которое опубликовано в боевом берлинском листке „Панцербэр“ [97]97
  Медведь – эмблема города Берлина, поэтому для газеты было выбрано название «Панцербэр» (бронированный медведь).


[Закрыть]
. Мы не сдадим Берлин большевикам. Вскоре в нашу битву вольются новые силы. Наступление русских захлебнется в море крови. Предатели, которые вывешивают белые флаги на своих домах и общественных зданиях, лишаются права на защиту со стороны общества. Все жители таких зданий, причем не только предатели, будут рассматриваться как предатели. Как и в предательской Прирейнской области [98]98
  Прирейнская область – это земли Саар и Рейнланд-Пфальц, которые были заняты французскими и американскими войсками и впоследствии стали французской оккупационной зоной.


[Закрыть]
, которая недостойна того, чтобы именоваться частью Германии, тяжесть возмездия падет на предателей в этой битве за Берлин. Берлинцы! Вся нация смотрит на вас. Подумайте об этом! Час перед утренней зарей самый темный. Настанет новый день, и наш победоносный орел взлетит к солнцу, сияя оперением в его лучах…»

Голос обрывается, и из динамика доносится гимн, а после него – песня «Хорст Вессель» [99]99
  Песня «Хорст Вессель» была посвящена подонку-нацисту, убитому коммунистами в дни Веймарской республики и объявленному мучеником НСДАП. Песня стала вторым национальным гимном нацистской партии


[Закрыть]
. Лейтенант выключает радио и выходит из комнаты. Солдат вертит ручку настройки, и неожиданно из динамика доносятся слова, от которых мы подскакиваем: «Говорит радио „Свободная Германия“!» Сначала штабс-фельдфебель хочет его выключить, но затем машет рукой – мол, пусть себе говорит. Он вынимает карту, расстилает ее на столе и начинает помечать красным карандашом места, которые, если верить радио, отошли к русским. Это городки и деревни вокруг Берлина – Фельтен, Ораниенбург, Бернау, Эркнер, Тельтов, Потсдам и Штаакен. Русскими взяты и такие районы столицы, как Кёпеник, Лихтенберг, Вайсензее, Панков и Райникендорф. Шпандау-Вест оставлен этой ночью вплоть до Хафеля. Немецкая армия сохранила лишь разрозненные части, которые ждут удобного момента, чтобы перейти мост. Кольцо вокруг Берлина сомкнулось, и внутри самого города враг пытается захватить и изолировать небольшие плацдармы. Девятая армия сдалась, после того как потерпела поражение на юго-восточных подступах к городу. Кольцо вокруг Берлина сжимается все теснее, и вскоре город задохнется в его объятиях.

Штабс-фельдфебель складывает карту и смотрит на часы. Четвертый час. Мы встаем, выходим во двор и будим тех наших товарищей, которые сгрудились в кучу, чтобы согреться. Мы выходим на улицу и смотрим на мост. Там так тихо, так спокойно. Кое-где в дверных проемах лежит спящий солдат, однако похоже, что все, кто мог, мост перешли.

Мы подходим к мосту. Он перегорожен противотанковым заграждением. Но это нас не останавливает, и вскоре мы уже почти на другом берегу. На середине моста лежит убитый, сам мост тоже пострадал от артобстрела. Наконец мы уже на другом берегу. Здесь мы останавливаемся. Направо – полдома на углу рядом с рекой, налево – светлый бетонный блок бомбоубежища. Мы идем мимо них и сворачиваем налево. На улице стоит полуразрушенное здание. Лейтенант приказывает нам укрыться в подвале. Мы прыгаем в траншею, что тянется вдоль здания, и пробираемся в подвал. Пол здесь мокрый и скользкий. Кто-то зажигает коптилку и ставит на пол. В подвале пусто. К реке тянутся щели-убежища. Поверх них стоят спальные выгоны, а кое-где сделана выемка наподобие блиндажа. На полу валяются обломки битого кирпича и куски штукатурки. Я сажусь на каменную глыбу и погружаюсь в раздумья. Штабс-фельдфебель и лейтенант ушли к зданию фабрики на поиски ночлега.

Мы сидим и смотрим на коптилку и вскоре погружаемся в сон с открытыми глазами. День проходит перед нашим мысленным взором подобно кадрам кинохроники. Развалины Шпандау и мертвые тела на улицах. Немецкие части оставляют Шпандау, и наши мертвые товарищи лежат в домах, в здании НАПОЛА, в полицейской школе, в Нордхафене, в лесах. В Сименсштадте и других местах наши роты буквально на глазах превращаются в пепел. Один чудом выживший солдат сказал нам, что восемьдесят пять процентов его роты было потеряно в Нордфалене – погибли или попали в плен. И так обстоит дело практически во всех критических точках сражения. Гибнут все – женщины, дети, старики, бойцы фольксштурма и мирные жители. Все несут потери, о которых никто не знает и которые никого не интересуют.

В комнату возвращается лейтенант и неожиданно говорит: «Вскоре все кончится. Дольше просто никто не выдержит». Кто-то задувает коптилку, и мы вылезаем из блиндажа. Идем мимо каких-то сараев и затем входим в ворота, которые тотчас закрываются вслед за нами. Впереди стоит штабс-фельдфебель. Перед нами деревянный сарай, мы заходим внутрь и садимся на бревна. Вскоре мы снова идем мимо каких-то мастерских и вдоль темных улиц, и каждая новая мастерская похожа на остальные. Мы плутаем по громадному лабиринту, словно нам больше никогда не выбраться наружу. Наконец замечаем слабый свет. Ступеньки резко уходят вниз, в подвал. Мы бросаемся ко входу, каждый хочет первым попасть внутрь. Мы медленно спускаемся по ступеням вниз, распахиваем дверь и входим. Нам в глаза тотчас бьет слепящий свет.

В помещении стоит несколько раскладушек. Мы валимся на них, расстегиваем шинели и тут же погружаемся в сон.

Глава IX
Штрезов и Рулебен

Позднее в тот же день, 27 апреля 1945 года

Когда мы просыпаемся, на улице уже ясный день. Мы поднимаемся на свинцовых ногах. Вокруг царит суматоха. Туда-сюда снуют офицеры, в соседнее помещение то и дело забегают вестовые. За дверью – командный пункт нашей боевой группы. В уши бьет хор голосов. Рядом с лейтенантом Фрике стоит офицер пожарной охраны – дородный мужчина с серебряным шитьем на мундире – и о чем-то оживленно с ним беседует. Затем они оба подходят к нам. Мы стоим усталые и безучастные. Нам сообщают, что мы на день переходим под начало пожарных [100]100
  Пожарная бригада входила в состав полицейских сил Гиммлера.


[Закрыть]
. Пожарный говорит нам, что фюрер распорядился, чтобы завод «Дойче Индустри Верке», на котором собирают танки и штурмовые орудия, защищали от русских до последней пули и последнего бойца. Завод может перейти в руки врагу только как груда развалин поверх наших мертвых тел.

Мы берем винтовки. Пожарный в начищенных до блеска сапогах и увешанной медалями голубой форме берет на себя обязанности командира, и мы выходим из помещения. Мы медленно поднимаемся по ступенькам и выходим наверх, в окружающий мир, и шагаем вдоль мертвых фабричных проходов. В цехах ни души, помещения смотрят на мир выбитыми окнами. Полусобранные танки и орудия высятся посреди огромных цехов, словно мамонты, на фоне которых люди кажутся карликами. Наши шаги тяжело отдаются по бетонному полу, от стен отскакивает звенящее эхо. Пол усеян обертками от хлеба и шоколада, словно цветными новогодними конфетти самых разных форм и цветов. На огромных каштанах в ожидании тепла набухли почки. На помятом газоне среди деревьев валяются брошенные тачки и поломанные ящики.

Мы открываем ворота, ведущие на улицу. Они скрипят на петлях и нехотя открываются. Наш отряд делится на две части. Часть берет под свое начало какой-то шарфюрер СС, другие уходят с пожарным. Нам надо занять берег реки и защищать от неприятеля мост [101]101
  Немцы не могли знать, что реки Хафель и Шпрее, которые протекают к северу от завода, составляли границу между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтом и что ввиду соперничества и плохой связи между командующими обоими фронтами переправа вряд ли планировалась.


[Закрыть]
.

Те, кто ушли вместе с шарфюрером СС, исчезают в переулке, мы же идем к мосту. На улице валяются обломки кирпичной кладки окружающих зданий – большая часть их стен разрушена до первого этажа. С остатков стен свисают электропровода, они также лежат кольцами на дороге. Проезжую часть и тротуар покрывает толстый ковер битого стекла. Посреди руин высится чудом уцелевшее здание. Даже не верится, что такое возможно, – ведь соседние дома превращены в груды битого кирпича. Улицы пусты, на них ни души, если не считать нас. Мы медленно бредем среди руин, затем сворачиваем в переулок. Большинство домов здесь, за редким исключением, сохранилось. Мы поворачиваем налево и подходим к набережной Хафеля. В асфальте вдоль набережной вырыты щели-бомбоубежища, даже рядом с разрушенными зданиями. Хафель медленно течет вдаль, словно что-то нашептывая.

Мы останавливаемся под мостом. Мне приказано здесь остаться, потому что я единственный, у кого винтовка. Я должен наблюдать за мостом, который нависает над нами и ведет на другой берег. Сажусь на ступеньки, что ведут наверх, и гляжу на противоположный берег. Впереди меня забор из проволочной сетки отделяет набережную от реки. На ее поверхности танцуют гребешки пены и серо-зеленые волны. Слева в реке лежит снесенная артобстрелом эстакада моста – скорее всего городской железной дороги. На другом берегу в ярком утреннем свете угрожающе высится серая громада ратуши Шпандау. Улица, что тянется перед зданиями, словно вымерла.

Серый бетонный куб бункера торчит посреди золотого песка между улицей и рекой. Рядом с ним стоят несколько человек. Время от времени раздается лошадиное ржание – это какая-нибудь бесхозная лошадь забрела полакомиться свежей весенней листвой деревьев на берегу реки. Справа от моста почти вплотную к берегу стоят дома. Из открытых окон свисают белые полотнища и слегка колышутся на ветру. От сгоревшего жилого дома тянется тонкое облако дыма. После нескольких сот метров река исчезает за поворотом между жилыми домами и кирпичными корпусами завода «Дойче Индустри Верке».

Удивительно тихо. Ни единый выстрел не нарушает тишины, что окутывает дома и развалины. Иногда, прижимаясь к стене, семенит куда-то одинокий прохожий и исчезает в переулке, или же, нагруженный баулами и тюками, спешит в бомбоубежище. Узкая тропка, протянувшаяся под мостом в том месте, где он отгорожен от реки решеткой, вся изрыта, и в земле устроены два окопа. Поверх одного лежит старая деревянная дверь, вокруг разбросаны камни.

Я поднимаюсь и подхожу к решетке, наблюдая за тем, как темный поток катит свои журчащие волны. Мои мысли тотчас уносятся прочь вместе с ними. В такие моменты забываешь, что ты на войне. Никакой перестрелки на улицах, ярко светит солнце, одни лишь руины напоминают о том, что это все же война. После нескольких дней страданий и смерти такой миг тишины и умиротворения воспринимается как дар божий. Увы, в любой момент он может взорваться грохотом орудий, извергающих на нас всю ярость разрушения.

Мост изогнулся надо мной и тянется к другому берегу. Под ним протянулись водопроводные и газовые трубы, а также электрические кабели толщиной в руку. Иногда, негромко хлопая крыльями, над водой низко пролетает чайка.

Неожиданно тишину этого божественного весеннего утра нарушает звук выстрела. Я кидаюсь на землю, оттягиваю в сторону дверь и скатываюсь в окоп. После чего осторожно поднимаю голову и смотрю на противоположный берег. Грохочет новый выстрел, и пуля впивается в мост. Из окна в башне ратуши высовывается человеческая фигура, однако, не успев толком показаться, исчезает внутри. Я осторожно достаю из окопа штурмовую винтовку, кладу ее на сетку забора, устанавливаю расстояние и переключаю на автоматический режим стрельбы. Затем беру на прицел окно, жду и, когда фигура появляется вновь, жму на спусковой крючок. Фигура исчезает. Я по-прежнему держу окно на прицеле и жду. Пока никаких звуков и никакого движения, и я позволяю себе расслабиться. Вылезаю из окопа и задвигаю на место дверь.

Вновь все тихо – так тихо, что с трудом верится, что среди этих развалин все еще есть живые люди. Неожиданно я вспоминаю про своих товарищей. Их нигде не видно. Неужели я снова один, а они уже перешли на другую позицию? Или, может, они забыли про меня? Я осторожно поднимаюсь по ступенькам моста. Прямо посреди улицы стоит пулемет, рядом с ним никого. Вокруг ни одной живой души. Впрочем, нет, кажется, на мосту виднеется пара знакомых армейских ботинок. Я иду к ним. Солдат на мгновение поднимает на меня глаза, однако затем снова переводит взгляд на противоположный берег. Я спрашиваю его, не видел ли он моих товарищей, которые шли вместе с пожарным. Он говорит, что не видел. По его словам, он тут на мосту один и ему дано задание сдерживать любые попытки неприятеля перебраться на этот берег.

Через мост торопливо переходит мужчина в гражданской одежде и останавливается рядом с нами. Русские мирных жителей не останавливают, и они могут свободно переходить с берега на берег. Стреляют только в солдат. По словам мужчины, в домах на том берегу русских еще нет. Вражеские подразделения, включая женские батальоны, удерживают только ратушу и здания рядом с железнодорожным мостом.

У заграждения на дальнем конце моста появляется солдат и перебежками перебирается на нашу сторону. Время от времени, ведя за собой ребенка, по мосту проходит нагруженная сумками женщина, чтобы тотчас юркнуть или в переулок, или в одно из бомбоубежищ, устроенных рядом с мостом на обоих берегах реки. На том, что на нашей стороне, яркой белой краской написан пропагандистский лозунг. В угловом доме на той стороне – кстати, его верхний этаж сгорел – балкон навис над улицей, словно вот-вот обрушится. На ветру, со звоном ударяясь о стену, раскачивается облупившаяся жестяная вывеска пивной. Огромная площадь, ведущая к мосту, словно вымерла, окруженная со всех сторон руинами. Руины – символ нашего времени. И лишь два чудом уцелевших здания одиноко высятся над грудами битого кирпича.

На другой стороне появляется еще один солдат и спешит к нам, время от времени останавливаясь позади опор. Неожиданно заговорил пулемет, поливая огнем перила моста. Я перебегаю улицу ко входу в бомбоубежище, спускаюсь вниз на несколько ступенек и занимаю боевую позицию. Мужчина в штатском, стоявший со мной рядом, садится возле меня на ступеньки. Затем мы поднимаемся и осторожно выглядываем, обратив взгляды на мост. Пулеметная очередь не думает утихать. Позади меня ступени резко уходят в подземелье. Где-то внизу мерцает тусклый свет и виднеются темные фигуры. По ступенькам медленно поднимается бледная санитарка и становится рядом с нами. «Пожалуйста, уходите, – говорит она. – Здесь женщины и дети, которые не были на воздухе вот уже несколько дней. Еды для них тоже почти не осталось. Прошу вас, выйдите на улицу. Если русские придут сюда и застанут в убежище солдат, они всех уничтожат». Но мы не обращаем внимания на ее слова. Мы молчим, хотя я не осмеливаюсь смотреть по сторонам. Пулемет продолжает поливать улицу огнем, так что выходить из убежища нет смысла. Что до людей, которые здесь сидят, то, если на них не смотреть, их здесь вроде бы как и нет.

Пулемет наконец умолкает. Вновь воцаряется тишина, и мы выходим на улицу. Бледная санитарка остается стоять в дверном проеме, словно пытается прикрыть собой всех страждущих, которые находятся там внизу, защитить их от страданий, которые несет с собой война. Солдат, что бежал к нам по мосту, неподвижно лежит на земле. Еще одна перебежка – и он был бы у цели. Его винтовка валяется рядом. Пулемет у входа на мост по-прежнему стоит с угрожающим видом, этакая машина смерти, которая ждет своего часа, чтобы обрушиться на людей. Однако солдат, который защищал мост, тоже мертв. Он лежит на ступеньках, мне кажется, будто ему размозжили голову молотком.

Над нами, хлопая крыльями, кружатся чайки, а потом уносятся прочь, следуя за течением реки. Волны негромко плещут о бетонную набережную, и на серо– зеленой поверхности то там, то здесь появляются белые гребни пены. Молчаливые руины застыли на солнце, жестяная вывеска на пивной звякает о стену. Солнце сияет над вымершими домами и улицами на том берегу, играет бликами на уцелевших окнах, на ветру колышутся вывешенные в них белые полотнища.

Я медленно бреду по ступенькам к набережной. Сами ступеньки все в оспинах от попадания пуль и осколков. Справа траншеи тянутся вдоль улицы до самых стен «Дойче Индустри Верке». Там река скрывается за поворотом. Здание с подвалами, в котором мы на какое-то время останавливались прошлой ночью, одиноко стоит между мостом и заводом. Его верхний этаж обрушился, отчего само оно напоминает пень. Там, где когда-то был верхний этаж, виднеется сгоревший бойлер. Он накренился, грозя вот-вот обрушиться и увлечь за собой остатки стены. От других когда-то стоявших здесь зданий остались лишь прямоугольники фундаментов и очертания заваленных битым кирпичом подвалов. По всей этой пустыне прочерчены зигзаги траншей, которые уходят куда-то под дома.

Я снова застываю у воды, завороженный всплесками волн. Тихо, светит солнце, и мне начинает казаться, что сейчас воскресное утро и никакой войны нет. Даже руины не портят этой мирной картины, потому что они давно уже стали частью повседневной жизни. Там, на другом берегу, война уже закончилась. Река – это узкая полоска ничейной земли. На той стороне люди могут свободно вздохнуть после ужасов войны, даже если сама война еще рядом. Свидетельство тому – вывешенные из окон белые тряпки.

А здесь? Жители этого несчастного города по-прежнему сидят в катакомбах и подвалах и продолжают надеяться на мир, который кажется почти недостижимым. Для них будущее несет в себе угрозу, оно страшное и жуткое, как черная, непостижимая умом пустота.

Из убежища на той стороне реки появляются две фигуры и идут к реке. Я наблюдаю за ними с интересом, словно они уже больше не люди, а пришельцы с другой планеты. Они медленно подходят ближе, мужчина и женщина. Чем они ближе, тем лучше я различаю их лица. Оба стары, с седыми волосами. У женщины в руках старомодный черный ридикюль, на голове – такая же старомодная шляпка. Мужчина без головного убора и тоже сед. Они останавливаются напротив меня под мостом. Справа от них несколько ступеней ведут к воде, где находится небольшая лодочная пристань. Они смотрят на меня через реку, но словно не замечают. Мы стоим друг напротив друга, два мирных жителя и солдат, и река разделяет нас, как будто представителей разных миров. Затем они делают движение. Мужчина открывает калитку в решетке, которая отсюда почти не видна. От решетки до воды всего один шаг. Сначала мне кажется, будто они пытаются пройти в какой-то потайной бункер, который мне с моего места не виден. Затем в калитку проходит женщина. Мужчина медленно следует за ней и закрывает за собой калитку. Они стоят у самой воды на каменном бордюре, который резко обрывается к воде. Они берутся за руки и целуют друг друга. Я по-прежнему наблюдаю за ними, не понимая, что, собственно, происходит. Неожиданно они прыгают в воду. Лица их спокойны, в них никакого страха, словно они оба уже не принадлежат этой жизни. Мужчина выпускает руку своей спутницы и ныряет в глубину. Женщина следует его примеру и тоже уходит под воду. К поверхности воды поднимаются пузыри. Где-то посередине реки всплывает одинокая шляпка, и течение уносит ее дальше. Спустя некоторое время всплывает спина мужчины, прямая, словно доска. Кажется, будто он силой удерживает под водой лицо. Женщину относит чуть в сторону, хотя она все еще касается мужчины. Вращаясь, словно в танце, они остаются посреди реки, но течение медленно увлекает их дальше. Они кажутся темными пятнами на серо-зеленой поверхности Хафеля. Вскоре они исчезают из вида. Река все так же катит свои воды, будто ничего не произошло. Я тру глаза, желая убедиться, что мне это не привиделось. Вдалеке, вращаясь, плывет по течению темным пятном шляпка с белой вуалью.

Я стою, не в силах пошелохнуться. Первое, что приходит мне в голову, – может, мне тоже нырнуть вслед за ними, чтобы спасти? Но они явно не хотят больше жить, так что моя попытка была бы просто бессмысленна. Затем я вспоминаю, что мне вчера рассказал один солдат про мост в Нордхафене, который предстояло взорвать. Когда об этом стало известно, люди пошли и встали на него, женщины с младенцами на руках, матери с плачущими детьми, старики и подростки, даже солдаты, и все, как один, отказывались сдвинуться с места. Не помогали никакие уговоры, никакие угрозы. Они продолжали стоять и не слушали, что им говорят, тупо глядя в воду – и так до того момента, когда на берегу показался первый танк и мост был взорван. Медленно поднялось темное облако, ввысь взметнулись языки пламени, и в этом огненном облаке люди стали падать в воду. Вчера я не поверил его рассказу, зато сегодня верю.

Я гоню от себя эти мысли и иду дальше вдоль набережной. Мне нужно хоть кого-нибудь увидеть. Я поднимаюсь к мосту и смотрю на тела убитых, затем иду по улице мимо бункера. Здесь вдоль стен домов вырыты траншеи, а сами стены украшает написанный яркой краской лозунг «Мы роем ради победы!».

Я продолжаю шагать вдоль улицы и сворачиваю за угол. Передо мной ворота «Дойче Индустри Верке». У ворот на скамейке, рядом с проходной, сидит старый сторож. Заслышав мои шаги, он поднимает глаза. Я спрашиваю его, не знает ли он, куда ушел мой отряд, если, конечно, он видел моих товарищей. Сторож не знает. Он понятия не имеет, где они могут быть. Затем он просит у меня еды. Он уже два дня не уходил с завода, и все это время у него во рту не было ни крошки. Я достаю из кармана банку тушенки и кладу ее ему в руку. Кто знает, понадобится ли она мне? Сторож роется в карманах и протягивает мне черные сигары. Затем я иду вдоль улицы, по которой рано утром шагал вместе с моими товарищами. В дверном проеме одного из домов стоит мужчина в грязной рабочей одежде. Я спрашиваю у него огоньку, и он протягивает мне спичечный коробок. Я закуриваю, неторопливо, но глубоко втягивая в себя дым. Затем из дома выходит женщина, а с ней еще двое мужчин. За редким исключением дома на этой улице почти не пострадали. Затем неожиданно вдалеке слышится рев. Сначала кажется, что это просто сильный ветер, почти ураган. В следующее мгновение улицу заполняют шипение и вой. Я ныряю в дом, вытягиваю пистолет, словно он спасет меня от того, что сейчас произойдет, я бросаюсь ничком на пол. Неожиданно становится так темно, что я ничего не вижу. Но в воздухе по-прежнему раздается лишь шипение, вой и грохот разрывов. Земля содрогается, словно хочет разверзнуться бездонной пропастью. Отовсюду сыплются песок и камни, они больно бьют меня по спине, стучат по стальной каске. В ушах стоит оглушающий рев, и я не могу собраться с мыслями. Я просто лежу на полу и жду конца.

Постепенно тьма рассеивается, и неожиданно воцаряется тишина. Я встаю. Моя одежда сера от пыли и песка, мой пистолет весь в грязи. Позади меня кто-то поднимается с грязного пола. То здесь, то там среди груд штукатурки и битого кирпича поднимаются человеческие фигуры. Стекла в дверях разбиты, в потолке зияют дыры, стены местами обрушились. Задняя дверь треснула пополам. Я через нее выхожу на солнечный свет и оказываюсь посреди типичного городского заднего двора с узкой полоской газона. Здесь есть перекладина для выбивания ковров, в углу – забитый до отказа мусорный бак. Позади них – строение, вернее, то, что он него осталось. Дерево тоже разнесено в щепки. Неожиданно кто-то легонько стучит меня по плечу. Я оборачиваюсь. Эта та самая женщина, с которой мы только что разговаривали. Ее волосы все грязи, словно в сахарной вате. «Спускайтесь за мной в подвал и отдохните», – говорит она. Я, не раздумывая, иду вслед за ней, и она ведет меня в подвал.

Мы спускаемся по ступенькам, открываем железную дверь бомбоубежища, закрываем ее за собой и оказываемся в кромешной тьме. Постепенно наши глаза привыкают к темноте, которую нарушает лишь слабый огонек свечи. Сидящие поворачивают головы в нашу сторону и, не говоря ни слова, смотрят на нас. Затем кто-то подталкивает ко мне стул, и я сажусь.

Подвал до отказа набит корзинами и домашними вещами. На тюках с постельным бельем спят дети, взрослые молча сидят на стульях и ящиках, прислушиваясь к звукам, которые доносятся с улицы. Это единственные, еле слышные звуки в этом помещении. Время от времени кто-то тихо переговаривается. Помещение подвала просторное, но забито вещами до отказа. Деревянные бревна служат импровизированными подпорками потолку, создавая ощущение безопасности, однако в случае артобстрела от них не будет никакого толку. Иногда кто-то поднимается с места и открывает дверь, чтобы выйти наружу, или же быстро возвращается в квартиру, сварить себе кофе или детям кашу. Женщины ждут их и могут вздохнуть с облегчением лишь тогда, когда муж, целый и невредимый, возвращается в подвал. Лица людей бледны, как маски смерти. Время от времени кто-то из детей начинает плакать, и усталый голос шепчет ему ласковые слова, а затем вновь становится тихо. Какой-то старик возвращается в подвал, держась за голову. Между пальцами у него сочится кровь. Ноги его подкашиваются, и он падает на землю. Какая-то женщина кричит, причитает, стонет – все одновременно. К ней бросаются еще несколько женщин и совместными усилиями сажают раненого на стул. Ему накладывают на голову толстую повязку, которая быстро пропитывается кровью. Голову раненого снова бинтуют. Вскоре остаются видны только глаза и нос. Стонущая женщина наконец успокоилась и теперь вычитывает мужа за то, что тот выходил из убежища.

Меня постепенно клонит в сон. Вокруг меня лишь встревоженные лица людей и больше ничего. На мне по-прежнему форма, и я ощущаю себя среди гражданского населения чужаком, несмотря на то что просто сижу среди них. Для них вскоре все закончится, но кто знает, сколько времени пройдет, прежде чем я снова обрету покой…

Отталкиваю стул и медленно поднимаюсь с места. Женщина предлагает мне кусок хлеба, но я отказываюсь. Есть мне не хочется, хотя я не ел весь день. Женщина вежливо настаивает, и я откусываю кусок. Неожиданно ощущаю невыносимый голод. Мужчина с перевязанной головой громко стонет. Тело его обмякло, зато боль усилилась, так обычно бывает при ранениях. Женщина рядом с ним по-прежнему плачет и держит его за руку. Свеча стоит на столе в фарфоровом блюдце с золотой каймой, на которое капает воск. Люди в убежище сидят тихо, словно спят. Лишь глаза выдают, что они еще живы. Иногда детский голос просит хлеба, в ответ слышатся усталые слова.

Я иду к выходу, открываю задвижку и распахиваю дверь. Неожиданно подвал заливает слепящий солнечный свет, и я зажмуриваюсь. Затем закрываю дверь, ставлю на место задвижку и медленно поднимаюсь по ступеням. Дверь подъезда открывается с трудом, заблокированная снаружи обрушившейся кладкой. Повсюду по улице валяются огромные обломки кладки и осколки стекла. Путь перегораживает разбитая вдребезги мебель. Повсюду валяются взорванные корпуса ракет, похожие на большие металлические бутылки. Воздух наполнен потрескиванием и вздохами. Я оборачиваюсь и перевожу взгляд на соседнее здание. Ракета пробила чердак и пробуравила огромную дыру вплоть до первого этажа. Охваченное огнем здание полыхает, как факел, трещит и разбрасывает по усыпанной битым стеклом мостовой дождь из раскаленного пепла. Повсюду, куда ни посмотри, горят чердаки домов, которые еще совсем недавно были целы. Буквально на каждом углу крыши домов охвачены пламенем. Над развалинами клубится серый дым, ветер поднимает и несет по улице пыль.

Я возвращаюсь по улице к заводским корпусам. Здесь меня тоже встречает темный дым. От каптерки рядом со входом ничего не осталось, она раздавлена рухнувшим на нее зданием. Вокруг раскатились бочки с горючим, охваченные огнем. Сторож лежит в луже горящей нефти, вокруг валяются корпуса взорванных ракет, на этот раз не такие большие и толстые. Мне уже довелось побывать под их огнем. Мы называем это оружие «сталинскими органами». Горящая нефть порождает густой дым, от которого слезятся глаза. Здесь ни за что не пройти. Огнем охвачена вся улица, и даже асфальт раскаляется докрасна.

Я поворачиваю в сторону в надежде отыскать другой вход на заводскую территорию. Жители стоят перед горящими домами и пытаются оттащить подальше от огня кое-что из мебели и домашних вещей, отчего на улице вырастают настоящие баррикады. На несколько секунд в одном из зданий среди языков пламени мелькает лицо какого-то мужчины. Судя по всему, он пробрался в горящий дом в надежде спасти кое-какие вещи из своей квартиры на первом этаже. Я нахожу другой вход – он недалеко отсюда, буквально за углом. Ворота открыты, и я вхожу внутрь. Здесь тоже повсюду валяются ракетные снаряды, некоторые впились в землю. То здесь, то там горят трава или асфальт. Посередине газона воронка, из которой, словно ящик с красками, виднеются цветные коробки. Я шагаю мимо деревьев и пытаюсь отыскать взглядом вход в убежище под цехами, где мы провели предыдущую ночь. Чтобы срезать путь, иду прямиком через грязные цеховые помещения, цех за цехом, и все смотрю, смотрю. Но они все одинаковы – серые, унылые, с выбитыми стеклами. Я пересекаю каменное пространство пола, словно я в лабиринте и не в состоянии отыскать выход.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю