Текст книги "Причина успеха"

Автор книги: Хелен Филдинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Спасибо, – сказала я, – но я привыкла сама решать свои проблемы.

– О боже! Извини. Я вел себя как болван. Но мне показалось, что тебе нужна поддержка. Я пытался помочь.

– Занимайся своим делом, – сказала я и улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.

После захода солнца надо было возвращаться в поселение. Песчаная котловина излучала персиковый свет, который, казалось, исходит от земли, а не от неба. Ветра не было, в воздухе стоял запах земли и дыма. Издалека лагерь казался таким спокойным: пастух загонял коз под навес, мужчина ехал на ослике – слишком крупный для такого маленького животного: его ноги почти волочились по земле. По равнине, покачиваясь, шел верблюд, его длинная шея подрагивала при каждом шаге. Из лагеря доносились крики, детский смех, блеяние коз. Я снова перенеслась на четыре года назад, и долина наполнилась стонами умирающих. За четыре года мы проделали такую работу! Кормили беженцев, строили хижины, организовывали школы, делали прививки. Мы делали все, чтобы принести счастье в эту долину. Наверху, на розовеющем небе, словно грозное предзнаменование, сгущалась темная туча.

Впервые я приехала в Сафилу в это же время дня, на закате. Это было в ноябре 1985 года. Торопливая благотворительная миссия с книгами сэра Уильяма. Это было похоже на туристическую поездку: из аэропорта меня отвезли в отель с кондиционером, потом на экскурсию – посмотреть достопримечательности. Тогда здесь еще не было хижин. Беженцы жили в палатках, которые на время дождя накрывали белым пластиком. В складки забивался песок. Издалека это выглядело чудесно. Помню, что, впервые увидев Сафилу, я подумала: какая красота! Я была счастлива, что я в Африке, далеко от дома.

Глава 9

– Я влюблен в тебя, но не люблю тебя.

– Но ты же говорил, что любишь меня.

– Ты мне нравишься.

– Это не одно и то же.

– Это все равно любовь.

– Значит, ты влюбился в меня, но не полюбил, то есть пока ты влюблялся, ты вроде как отклонился от курса и причалил в другом месте?

– Рози, прекрати говорить глупости…

Мы с Оливером снова играли в до боли знакомую игру: он пятился, изворачивался и хитрил, держал свои изменчивые чувства, как приманку, у меня над головой, потом позволял мне почти дотронуться до приманки рукой – и быстро отнимал, так, что я даже не успевала опомниться. Я не понимала, зачем мне все это. Я будто пыталась сдать какой-то экзамен. Как будто его чувства могли как-то повлиять на мое представление о самой себе. Как будто любовь – это вознаграждение за приложенные усилия. Если бы я точно следовала всем инструкциям во всех ежемесячных глянцевых журналах – питалась бы только сырыми овощами и блюдами на пару́, избавилась от целлюлита, носила бы платья от Николь Фархи, умела бы готовить домашнюю лапшу, тренировала интимные мышцы, не давила на него, всегда бы поддерживала его и при этом оставалась самодостаточной личностью, продвигалась бы по карьерной лестнице и не становилась карьеристкой, красила ресницы в салоне, прочитала бы все существующие книги по кубизму и использовала в сексуальных играх наряд строгой кондукторши автобуса, – Оливер решил бы, что любит меня, а не просто влюблен, даже если бы раньше не подозревал об этом. Но все не так просто – иначе все мужчины влюблялись бы исключительно в девушек с рекламы спортивных машин с откидным верхом.

Мы начали ссориться и выяснять отношения, когда собирались на обед для избранных, который устраивал Джулиан Алман. Это был наш излюбленный способ заставить друг друга почувствовать себя несчастными. Я всегда была зачинщиком ссоры – в основном потому, что Оливер своим поведением вызывал у меня ужасную неуверенность в себе. Если слишком часто выяснять отношения, это входит в привычку. К сожалению, женщины от природы наделены врожденной непреодолимой тягой к выяснению отношений, и почему-то им хочется устраивать скандалы именно тогда, когда оба партнера куда-нибудь опаздывают.

Поскольку на любовном фронте мы зашли в тупик, Оливер решил пройтись по поводу моего внешнего вида, и в частности – моего сегодняшнего платья. Оливеру не нравилось, как я одеваюсь. Он никогда не говорил этого прямо, но все и так было понятно. У Оливера был безупречный вкус и куча денег. Я всегда мучилась сомнениями, что надеть по тому или иному случаю, но особенно не забивала себе голову. Подумаешь – я не умею одеваться; я примирилась с этим, как люди смиряются с лишним весом. Но с тех пор как я познакомилась с Оливером, каждая наша встреча означала придирки, издевательства и испорченное настроение. Он решил помочь мне и купил маленькое черное платье от Алайа, чтобы я стала более-менее похожа на всех других женщин, которые посещали те же приемы. И хотя сегодня нам предстоял всего лишь неформальный воскресный обед, я на всякий случай втиснулась в корсет от Алайа.

– Скажи, я толстая? – спросила я.

Он вздохнул:

– Нет.

Я забралась на стул и внимательно осмотрела свой живот в зеркале туалетного столика на предмет воображаемых складок.

– Ты не толстая! – прорычал он сквозь зубы, когда я повернулась, чтобы получше рассмотреть себя сзади.

Что случилось с женщинами моего поколения? С какой стати мы должны быть обречены всю жизнь мечтать похудеть на пять килограммов? Я не страдала анорексией, булимией или еще какой-нибудь патологией, но все равно каждый раз после еды испытывала чувство вины. Я думала, что еда – это проявление слабости. Забавно вспоминать об этом сейчас.

В машине, обиженные и измученные, как непримиримые враги из древних легенд, мы перешли к поводу для ссор номер четыре – к моей поездке в Африку. С каждым днем Оливер делал меня все более и более несчастной, и с каждым днем мое желание уехать в Африку росло. Соответственно росла и его решимость остановить меня. Тогда я не могла понять, зачем он это делает. Позже я догадалась, что он просто не хотел отпускать меня на две недели.

Хотя Оливер не мог определиться, любит ли он меня или влюблен, независимо от того, что происходило у него в голове, он бешено ревновал меня – и ко всем другим мужчинам на свете, и к моему свободному времени. Но главная причина его нежелания отпускать меня заключалась в том, что ему очень хотелось, чтобы все оставалось как есть, – чтобы все мое существование зависело от него, вращалось вокруг него, а моя собственная жизнь не имела бы особого значения. Он почуял, что, если я уеду в Африку, он перестанет быть центром вселенной, и вселенная рухнет. И его предчувствия оправдались.

Скандал разразился в машине. У всех пар бывают ссоры. Влюбленные ссорятся, потому что один из них опоздал, или напился, или устал, или сыт по горло, или флиртовал на вечеринке. Но такие ссоры – обычное дело. А Оливер был настолько умен, изощрен в средствах и жесток, что после каждой нашей ссоры я чувствовала себя уничтоженной, будто мое существо и все, во что я верила, затоптали в грязь. Мне хотелось записать эти ссоры на пленку и проиграть их своим знакомым, чтобы доказать, что я не сумасшедшая. Во время ссоры он наводил на меня какой-то панический ужас. Когда мы приехали к Джулиану, я сидела, вцепившись в сиденье, уставившись в одну точку и не произнося ни слова, надеясь, что он просто уйдет.

Оливер сказал: «Хорошо, если ты так хочешь, сиди в машине». Забрал ключи и вошел в дом. Я не могла прийти в себя, совершенно убитая. Мне хотелось умереть от горя. Только через полчаса я смогла заставить себя выйти из машины и поймать такси до дома. Позже вечером он заехал и стал говорить, что хочет иметь от меня детей. Через два дня прекратил звонить, без всяких объяснений, и не отвечал на мои звонки четыре дня. Когда он наконец позвонил, то сказал, что любит меня и хочет встретиться. Потом сказал, что не может найти ежедневник, и исчез на два дня. На следующей неделе повторилось то же самое.

Иногда мне даже трудно вспомнить, за что я его так любила. Он был умен, красив и умел рассмешить; между нами существовало особое, химическое притяжение, которому невозможно было сопротивляться. Оливер отличался непостоянством, но он никогда, никогда не был занудой. И хотя позже я возненавидела его за это, в самом начале мне было приятно встречаться со знаменитостью. Когда мы выходили на люди, всем хотелось отхватить кусочек Оливера, и мне это льстило. Ведь он был со мной. Было забавно видеть, что Гермиона завидует. Забавно рассказывать маме, что я встречаюсь с тем парнем из телевизора. Я была в восторге от шикарных ресторанов, вечеринок, встреч со знаменитыми людьми. Если бы не Африка, я бы, наверное, смирилась с невменяемостью Оливера и так и продолжала дальше.

Тогда, в 1985 году, я провела в Намбуле четыре дня. Всего четыре дня.

Когда сэр Уильям узнал, что редакторы «Фокуса» отказались послать съемочную группу, он решил не ехать. Но он купил продовольствие на свои деньги. От меня требовалось убедиться, что логотип «Гинсберг и Финк» фигурирует на видном месте на всех фотографиях. Логотип прилепили на мешки с едой и дверцы грузовиков. Мне вручили коробки с полотняными сумками и закладками, и даже они гордо несли на себе надпись «Гинсберг и Финк».

Мы ехали на такси из аэропорта Эль-Дамана. За окном проносились печальные свидетельства некогда подававших надежды, но неудавшихся проектов. Дорожки и сводчатые проходы дендропарка у реки были покрыты толстым слоем песка. Рядом с громадной вывеской со львами и леопардами, которая гласила: «Муниципальный зоопарк Эль-Дамана», красовалась зияющая дыра в заборе. На заброшенной муниципальной площадке для гольфа паслись козы. На обочине стояли такси с висящими на петлях дверцами и валялись груды булыжника. Женщины в грязных лохмотьях и сандалиях с оторванными ремешками шли под руку по краю дороги и смеялись. К муниципальному зданию министерства труда Эль-Дамана вела потрескавшаяся дорожка; колонны у входа обрушились, белые стены были заляпаны грязью. Я ощутила ни с чем не сравнимое чувство свободы. Вот место, где можно делать все что захочешь, претворять в жизнь грандиозные фантазии, даже зная, что они ни к чему не приведут.

В тот день меня возили из офиса в офис. Малькольм знакомил меня со всеми и оформлял разрешения на въезд. Сидя в его джипе, я обмахивалась подолом платья, чтобы создать хоть подобие ветерка. Я откинулась на сиденье, измученная жарой, и подумала: здесь, в Африке, нет смысла требовать слишком многого ни от себя, ни от других. Здесь ни к чему изысканно одеваться, пользоваться косметикой, выглядеть идеально, искриться остроумием, искать прекрасного принца, добиваться успеха. Здесь можно просто заняться делом и не контролировать каждый шаг, не чувствовать на себе взгляды сотен людей, которые оценивают тебя по целому списку строжайших критериев и только и делают, что ждут, когда ты споткнешься. Здесь не нужно бояться холодных неодобрительных взглядов; бояться, что кто-то все равно сделает лучше тебя. Рози, которая от страха перед окружающим миром забралась под одеяло и боялась выглянуть, наконец-то смогла спокойно выйти на свет. Я преследовала очень эгоистичные цели. Я подумала, что Африка может мне очень даже помочь.

Оказавшись в лагере первый раз, я не совсем представляла, с чем имею дело. Помню, я долго стояла и любовалась чудесным видом, потом вернулась к джипу. Фотограф и представители организации «Содействие» уже стояли у въезда в поселение. Навстречу по дороге ехал грузовик, выкрашенный в яркие цвета, с открытым кузовом и металлическим ограждением для груза. Из кузова доносились страшные звуки, не похожие на человеческие. Когда грузовик проехал мимо, я увидела, что кузов полон человеческих существ – таких исхудавших, что их головы напоминали черепа. Они набились в кузов, как скот. Вдруг одно тело проскользнуло через прутья решетки и упало на землю. Какая-то женщина в грузовике вытянула руки и закричала. Грузовик скрылся из виду. Тело лежало на дороге, прямо перед нами: шея сломана, голова свернута на сторону.

Я долго пыталась забыть те два дня, проведенные в лагере. Раньше я испытывала шок, когда смотрела программы Би-би-си о голоде в Эфиопии в ноябре 1984 года. До сих пор помню немногословный комментарий Майкла Буэрка: «Рассвет. Пронизывающий ночной холод отступает перед первыми лучами солнца… и я вижу Великий Голод, описанный в Библии. Но это происходит в двадцатом веке. Это место, по словам тех, кто побывал здесь, и есть ад на земле».

Я была в шоке, когда смотрела рок-концерт в помощь голодающим. Помню кадр, как изнуренный голодом ребенок пытался удержаться на ногах, а на заднем плане «The Cars» исполняли свою песню. Но это был шок совсем другого рода: я понимала, что делается все возможное, звезды тоже вносят свой вклад; любой может послать пятьдесят фунтов и успокоиться, зная, что тоже помог голодающим. И больше ничего подобного не случится.

А когда я побывала в Африке, я впервые в жизни осознала, что мир – не безопасное место, где царит справедливость. Я поняла, что никому нельзя доверять и ситуацию невозможно контролировать. Мне было стыдно оттого, что я находилась в самом эпицентре чрезвычайного положения и ничем не могла помочь. Мне казалось, что я тоже несу ответственность за весь этот кошмар. Я не могла есть. Не могла спать. Меня охватила паника. Мне казалось, что я виновата во всех мировых проблемах, казалось, что меня вот-вот разоблачат, мое имя опубликуют во всех газетах, меня посадят в тюрьму. Я как будто случайно стала соучастницей темного, кровавого преступления и теперь ждала той минуты, когда последует наказание.

По возвращении в Лондон паника не прекратилась. Было Рождество, и я сидела в праздничных домах, ощущая себя ребенком на взрослой вечеринке. Голоса гостей доносились будто издалека. Я не могла раскрыть рот. Казалось, город задыхается, душит сам себя, лабиринты улиц, перегруженные машинами, магазинами, ресторанами, затягивают смертельную петлю. У меня началась клаустрофобия. Я выводила Оливера из себя, когда ни с того ни с сего посреди вечеринки выбегала на улицу и садилась в машину. Я сидела, смотрела, как капли дождя стекают по ветровому стеклу, и думала об Африке. Я представляла африканскую ночь, бесконечное небо, усыпанное звездами, и мечтала вернуться.

Короче говоря, я стала невыносимой занудой.

– Шампанское? – Джулиан Алман весело поднял коллекционную бутылку. – С Рождеством, – сказал он. На бутылке был ценник: 27.95.

– Я хочу стакан простой воды.

Оливер вздохнул.

– С газом или без?

– Из-под крана, пожалуйста.

Джулиан закрыл свой мини-бар, отделанный красным деревом, и исчез на кухне.

– Немедленно прекрати, это дерьмо, – прошипел Оливер.

Я опустилась на жесткую кушетку в стиле бидермайер.

– Я буду пить то, что хочу.

Он подошел к камину. Над камином висела картина Ван Гога.

– Уродство, да? Ничего лучше он и не мог.

Вся эта комната была уродской. Стены выкрашены в темно-зеленый цвет. Громоздкая антикварная мебель. Мраморный пол. Ван Гог висел под толстым двойным стеклом, рядом горела лампочка охранной сигнализации. На окнах были решетки.

Появился Джулиан с водой из-под крана.

– Пойдем наверх?

Он жил один в высоком, узком пятиэтажном особняке в Фулхэме. Здесь было полно всяких архитектурных прибамбасов. Мы поднялись на восемь лестничных пролетов. Перила были украшены орнаментом и завитушками. Мы проходили мимо дверей, обитых темными панелями, непостижимого количества антикварной мебели, картин в тяжелых рамах, над каждой из которых горела красная лампочка сигнализации, жестких занавесок с рюшами, которые чем-то напоминали детские панталоны с резинками. Наконец мы очутились наверху, в комнате, которая выбивалась из общего стиля. Стол был завален бумагами, из огромного коричневого вельветового дивана в стиле семидесятых торчала пружина, по голому дощатому полу были разбросаны большие круглые подушки, на стенах висели плакаты «Пинк Флойд». Здесь Джулиан и проводил все свое время. Спал на диване, потому что его кровать семнадцатого века о четырех набалдашниках была слишком неудобной – у него болела спина.

– Вот черт, – произнес он, – забыл сигареты. – И поплелся вниз.

Я обошла стол и встала у окна, глядя на выступающий козырек крыши. На улице было темно, шел дождь. Я наблюдала, как внизу двумя встречными потоками движутся машины. Напротив высились белые особняки в георгианском стиле.

Зазвонил телефон. Оливер снял трубку. У Джулиана был телефон с коммутатором и множеством кнопочек: «Кухня», «Гараж», «Прачечная», «Ванная на втором этаже».

– Алло! Джейни, привет. – Джейни – новая девушка Джулиана. – Это Оливер, как дела, дорогая? Что ты в нем нашла? Несчастный старый ублюдок.

Джулиан загудел с нижнего лестничного пролета:

– Переключи ее на кухню.

– Подожди, Джейни. – Оливер вышел на лестничную площадку и прокричал: – Как?

– Нажми… потом нажми «Кухню».

– Что нажать?

– Звездочку.

– Звездочку, потом «Кухню».

– Да. Нет, звездочку, потом «Кухню», потом перевести звонок.

– О’кей. – Оливер вернулся и взял трубку. – Сейчас соединю тебя с Джулианом, он на кухне. – Он нажал кнопки. – Черт! – Снова вышел на лестничную площадку. – Я ее отключил.

– Что?

– Связь прервалась.

– …ради бога…

– Перезвони ей. Это Джейни.

– Кто?

– Джейни.

Джулиан – яркий пример того, как богатство превращает нормального человека в дебила.

Моя голова распухла от постоянных мыслей об Африке. Я не могла прекратить думать об этом. Ощущение было, будто я схожу с ума. На телефоне вспыхивали лампочки. Я отошла от окна и села на подушку, обхватив колени руками и склонив голову. Джинсы на коленях протерлись до дыр.

Оливер вернулся в комнату.

– Рози, чтобы я больше тебя в этих джинсах не видел. Ты на бомжиху похожа. У тебя же полно шмоток.

– Я всё продала, – сказала я, не поднимая головы.

– Что?

– Отнесла в магазин «Второе дыхание». Мне дали пятьсот фунтов, и я пожертвовала их на благотворительность.

– Нельзя же быть такой наивной! Думаешь, это что-нибудь изменит? Как ты собираешься жить здесь, если у тебя нет нормальных шмоток?

– Главное – внутренняя красота, Оливер.

– О! Да что ты говоришь! Правда? Ну спасибо. Спасибо, мать Тереза, вы показали мне свет.

Я так и сидела с опущенной головой, не произнося ни слова.

– Господи, Рози, сколько это может продолжаться? Слушай, если уж тебе так хочется, я пожертвую на благотворительность пятьсот фунтов. Иди и забери свою одежду. Когда ты это сделала?

– Ты тоже можешь послать пятьсот фунтов.

– Я пошлю тысячу, успокоилась? Ты заберешь свою одежду, и все останутся довольны.

Я выпрямилась и взглянула на него.

– И что мне делать?

– По крайней мере, возьми себя в руки.

– Я верю, что поступаю правильно, и ты не сможешь меня купить.

– О, ради бога, прекрати, меня уже тошнит от всего этого. – Он заметил выражение моего лица. – Ладно, извини, я понимаю. Но ты не могла бы вернуться в реальный мир, Рози, хоть на минутку?

На лестнице послышались тяжелые, неуклюжие шаги Джулиана. Он вошел, плюхнулся на диван и с огорченным видом зажег сигарету.

– Маргарита ворует еду из холодильника.

– Кто? – спросил Оливер.

– Домработница. Маргарита, ты же ее видел. У меня было шесть бутылок «Moet & Chandon», а сейчас смотрю – осталось четыре. Я и так слишком щедр. Позволил ее сыну мыть машины пять раз в неделю, так они теперь все в разводах. Что мне делать?

– Отрубить им руки, – предложила я.

– Заткнись, – огрызнулся Оливер.

Оливер заехал к Джулиану, чтобы взглянуть на сценарий рекламного ролика для «Бритиш Телеком». Джулиан должен был играть главную роль, но волновался, что его персонаж не слишком смешной.

– Сколько? – спросил Оливер.

Джулиан протянул ему сценарий.

– Сто штук.

– Мало. Проси двести.

Я встала и вышла из комнаты. Спустилась по лестнице и направилась в ванную для гостей на четвертом этаже. Ванная была размером с мою квартиру, повсюду зеркала. Пол был вырезан из цельного куска нефрита, а в центре, на ножках из кованого железа в форме орлиных когтей, стояла ванна джакузи, подделка под викторианский стиль. Сиденье унитаза тоже было нефритовое. Я опустила крышку и села. Посмотрела в позолоченное зеркало напротив и увидела грузовик с умирающими от голода и мертвое тело на земле. Мое лицо в зеркале казалось чужим. У ног стояла мраморная табуретка, на ней – еще один телефон с коммутатором. У двери, на латунных крючках в форме орлиных голов, висели пушистые полотенца. Я встала и вышла на лестничную площадку.

Джулиан гремел на весь дом.

– Я ожидал от тебя большего, Оливер.

– Ты хоть раз сказал что-нибудь хорошее о моей программе? Хоть раз?

Я очень медленно поднялась по ступенькам и вошла в комнату. Они испуганно переглянулись, будто увидели лунатика. Я села за стол, в кресло. Они снова переглянулись, робко взяли сценарии и вернулись к своему разговору.

В куче бумаг на столе лежал чек из спортивного клуба «Лейтон». Я взяла чек. На нем было написано: «Джулиан Алман, годовой абонемент, все услуги включены, 3500 фунтов».

– Эй! – Они обернулись. – Зачем тебе это? – спросила я.

– Оставь в покое бумаги Джулиана.

Я показала им чек.

– Три тысячи пятьсот фунтов. Зачем?

– Мне нужно сбросить вес.

– Три тысячи пятьсот фунтов, чтобы сбросить вес?

– Рози, – сказал Оливер, – хватит строить из себя святую.

– Ты знаешь, сколько еды можно купить в Африке на эти деньги?

– Знаю, но я же делаю пожертвования на благотворительность, – извиняющимся тоном произнес Джулиан. – Себе-то надо что-нибудь оставить. И какая разница, на что я потрачу остальное?

– Вот именно, – поддержал Оливер. – Именно это я и пытался ей объяснить. Нельзя же пожертвовать все, что у тебя есть. Если у тебя есть деньги, неважно, на что их тратить. На лошадей, акции, Пикассо, микроволновки – все равно.

– Мы не имеем права жить в роскоши и жертвовать символические суммы, в то время как половина населения планеты голодает.

– Тыквочка, монашеское одеяние тебе не к лицу.

Я демонстративно встала, подошла к окну и повернулась к ним спиной.

– У нее крыша поехала. Наплюй на нее.

– Расточительство и чревоугодие. Расточительство и чревоугодие. Они разъедают душу, – сказала я, обернувшись и посмотрев на них уничтожающим взглядом, как леди Макбет. Потом снова повернулась спиной и три раза ударилась лбом о стекло.

Мне показалось, что один из них захихикал. Когда я обернулась, они оба смотрели на меня, как маленькие мальчики, и не знали, что делать дальше.

– Я пойду на улицу.

– Только не опять сидеть в машине. Это идиотство.

– Я хочу прогуляться.

– Вообще-то я тоже не откажусь прогуляться, – сказал Джулиан.

– Вы что, тронулись? Там ливень.

– Тогда можешь остаться здесь. – Джулиан выглядел озабоченно. – Так даже лучше, нам не придется ставить на сигнализацию. – Естественно, Оливер тут же решил, что тоже хочет прогуляться под проливным дождем.

Мы несколько минут тряслись от холода на крыльце, пока Джулиан включал сигнализацию.

– Проклятье! Подождите. Мне надо зайти в дом. – Он открыл дверь. Раздался оглушительный звон. Джулиан пулей пролетел через прихожую, поскользнулся на индийском ковре на натертом полу и ударился огромной задницей о батарею. – Дерьмо! – выругался он, вскакивая на ноги.

Звон не прекращался. Через пять минут он затих, и в дверях появился Джулиан. Он тяжело дышал.

– Так… – Он снова стал возиться с маленькой коробочкой у двери.

– Давай, Джулиан. Сколько можно!

– Подожди, нужно набрать год рождения моей матери, потом – номер моего банковского счета. – Он выпрямился и взглянул на нас. – Понимаете, система сама по себе очень умная: если набираешь неправильный код, нельзя попробовать снова, пока не наберешь еще один код. Поэтому нельзя подобрать случайно. Проклятье!

Снова сработала сигнализация.

Как ни странно, мне понравилось с ними гулять. Нам всем было стыдно за последние несколько часов, и каждый старался угодить другому, поэтому атмосфера неприятия исчезла, и мы хорошо провели время. Джулиан и Оливер проголодались, но я отказалась идти в ресторан и заставила их пообедать в пабе. Это был замечательный паб, с камином и рождественскими украшениями. Они предлагали рождественский ужин из трех блюд всего за 4.95, что я посчитала вполне приемлемым. У меня поднялось настроение, и я даже отщипнула у Оливера индейку.

Оливер вел себя очень странно. Раньше мне всегда казалось, что я ступаю по тонкому льду и стоит чуть-чуть отвлечься, сделать что-то, способное вызвать его недовольство, как он никогда больше не захочет меня видеть. Теперь я вела себя так, как обычно, и мне было наплевать, что он хочет. И я все думала: когда же он лопнет или исчезнет? Иногда мне даже хотелось, чтобы он исчез. Но он все время был рядом.

Ко мне вернулся рассудок. Я начала успокаиваться, осваиваться, идти на уступки, принимать мир таким, какой он есть. Это было необходимо, и именно поэтому я ощущала какую-то дисгармонию. Но в моей душе происходили глубинные изменения. Мои представления о жизни развернулись на сто восемьдесят градусов. Только потом я поняла, как это повлияет на нас с Оливером.