Текст книги "В чреве кита"

Автор книги: Хавьер Серкас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

На улице продолжался дождь. Я зашагал в неизвестном направлении, словно уже не опасался промокнуть или словно дождь мог навести порядок в моих мыслях или избавить меня от страха. Какое-то время я шел, стараясь сосредоточиться на своих шагах, ни о чем не думая и ни на что не обращая внимания. Вне всякого сомнения, мне представлялось, что чем больше я удаляюсь от дома Клаудии, тем в большей безопасности я нахожусь, потому что вскоре я обнаружил, что стою на углу Муентанер и Митре, перед заправкой, похожей на пучок пронзительных огней – красных, зеленых, белых, оранжевых, синих – среди черной влажной ночи. Я остановился. Меня трясло от холода, начался жар. Я поднял мокрый воротник пиджака и в этот миг заметил свободное такси, притормозившее на красном перед светофором; перебежав улицу, я сел в машину.

12

Домой я попал в начале двенадцатого. Я промок насквозь и буквально разваливался на части. Я даже не пошел в душ и не стал переодеваться. Я позвонил Марсело.

– Марсело? – спросил я. – Это Томас. Прости, что беспокою тебя в такое время, но…

– Да ладно, – пробурчал он, едва скрыв недовольство. – По-видимому, сегодня вечером ты мне не дашь поработать.

Стараясь успокоить его, я робко проговорил:

– Я тебе помешал?

– Неважно, – теперь его голос звучал достаточно искренне. – Завтра я должен представлять в Мадриде последний роман моего друга Марсе. Ты его читал?

– Нет, – признался я.

Марсело не позволил мне увильнуть:

– Ты много потерял. Один студент мне недавно сказал, что перестал быть марксистом и стал марсистом. Глупость, конечно, но в ней есть доля истины: этот тип пытался стать благородным Джоном Фордом, жаль, что порой его вполне устраивает роль Генри Хэтэвэя… Черт, я понял, о чем буду завтра говорить!

Казалось, эта мысль привела его в возбуждение, потому что он довольно резко спросил:

– Ну и чего тебе надо?

Внезапно я растерялся и не знал, как начать.

– Произошло нечто ужасное, – наконец решился я. – Ужасное.

– Я уже знаю, – совершенно неожиданно отреагировал он. – Но, по правде говоря, я думаю, что не стоит отчаиваться.

По моей спине прошел холодок. Мне вновь показалось, что я сплю. «Не может быть», – подумал я. Еле слышным голосом я выдавил:

– Как это не стоит отчаиваться? И откуда ты узнал?

– Ну да, – ответил он с поразительным спокойствием. – Мне только что звонила Алисия и сказала, что Льоренс уже отправил заявку.

– Какую заявку?

– Как это какую? На конкурс. Ты, конечно, поступил, как полный кретин. Но, в конце концов, ничего страшного: завтра ты поговоришь с Льоренсом и передашь ему от меня, чтобы он связался с Мариэтой и заменил заявку…

– Да кого же сейчас волнует конкурс! – заорал я. – Я тебе говорю, что случилось ужасная вещь!

– Ну тебя к черту, Томас! Надеюсь, ты никого не убил?

– Что-то вроде того.

– Как это вроде того?

– Вот так, вроде того, – повторил я. – Речь идет о Клаудии.

– Кто такая Клаудия?

«Он не помнит, – подумал я, не понимая, то ли злиться, то ли плакать. – Сколько бы мы ни говорили с другими людьми, сколько бы ни проводили времени вместе, по сути мы всегда одиноки».

– Клаудия, – повторил я, все еще не веря в его забывчивость. – Вчера я весь вечер тебе о ней рассказывал.

– А, Клаудия! Прекрасное видение. Ну и что с ней?

Мне показалось, что он сделал вид, будто вспомнил, но он не притворялся.

– Она мертва.

– Не дури мне голову, Томас. Такое бывает только в русских романах.

– Это не я ее убил, – уточнил я, впадая в отчаяние. – Убийца – ее муж, сукин сын. Или он подослал кого-нибудь. Понятия не имею. Единственное, что мне известно наверняка, это что Клаудия мертва и что меня обвинят в убийстве. Я оставил сообщение на ее автоответчике, и портье видел, как я к ней приходил, и еще полно отпечатков пальцев.

– Какой муж? Какой портье? Какие отпечатки пальцев? – произнес Марсело, делая паузу после каждого вопроса и постепенно повышая голос.

– Будь так любезен, – продолжил он уже другим тоном, – возьми себя в руки и спокойно расскажи мне, что произошло.

Со всей обстоятельностью, на которую был способен, я поведал ему о случившемся. Во всех подробностях.

– Слушай, Томас, не сходи с ума, – промолвил Марсело, когда я остановился. – То, что ты не застал девушку дома, еще не значит, что она мертва.

– Ну и где она тогда?

– Мне-то откуда знать! Может, осталась на море с родителями и ребенком.

– Это невозможно.

Я привел доказательство:

– Она бы мне позвонила. Мы договорились созвониться. Она сказала, что во вторник обязательно должна выйти на работу, то есть к этому времени она непременно вернется. Кроме того, привратник заверил меня, что родители Клаудии сняли домик в Калейе только на август. Она не появилась у себя дома, ее нет на побережье, она не вышла на работу. Где она по-твоему? – И совершенно пав духом, я добавил: – Ничего не поделаешь. Клаудия меня предупреждала. Этот гад давно ей угрожал. Жаль, что я не принял ее слова всерьез, может, она была бы сейчас жива.

– Не будь идиотом: ты ни в чем не виноват. Ты даже не знаешь наверняка, мертва ли она.

– Конечно, мертва! Ты соображаешь, что это единственное объяснение?

– Ну да, естественно, – пробормотал он, помолчал и потом спросил: – И что ты собираешься теперь делать?

– Не знаю, – сознался я. – Как ты думаешь, зачем я тебе звоню?

– Ты мог бы поговорить с родителями девицы. Вдруг им что-нибудь известно?

– А как мне их разыскать? У меня нет их телефона, я даже не знаю, как их зовут и где они живут. Полный ноль. Сколько в Барселоне людей по фамилии Паредес? – Я сорвался на крик. – Толпы!

– Сделай одолжение, не повышай на меня голос. И немедленно успокойся! – Он опять замолк, пока я с трудом пытался втянуть воздух. – Я не знаю, жива твоя подруга или нет, хотя, по-правде говоря, все это довольно дурно пахнет. Далее: понятно, что если ее убили, то ты влип по уши. И наконец, полагаю, что самым разумным было бы сейчас не искушать судьбу и по крайней мере попытаться, чтобы на тебя не повесили труп. Это еще не поздно успеть.

– Но как? – спросил я. – Мне что, идти в полицию? Представь себе, я уже об этом думал.

– Про это можешь сразу забыть; если ты попадешь в полицию, ты уже оттуда не выйдешь, – уверенно, со знанием дела, заявил Марсело.

Наверное, из-за накопившегося напряжения, а еще от сознания того, что Марсело готов мне помочь, у меня встал ком в горле. Сам не знаю, зачем я позвонил Марсело: от безнадежности, мне кажется, потому что я не понимал, кому звонить, и сейчас меня охватил прилив безграничной благодарности к нему. Я уточнил для себя: «Все-таки, мы не совсем одиноки». А он продолжал:

– Против тебя слишком много улик, и если ее действительно убил муж, он наверняка хорошенько позаботился, чтобы они бросались в глаза. Во всяком случае уж никак не меньше, чем о том, чтобы не оставить своих собственных следов. Я считаю, что для начала следует проникнуть в квартиру. Ты сказал, что у тебя есть ключи, так?

– Да. Но я говорил, что мне не удалось открыть дверь. Клаудия меня предупреждала, что замок не в порядке.

– Пусть не в порядке, но вы же тогда попали внутрь, – поправил Марсело. – Надо попробовать еще раз. Мы должны войти во что бы то ни стало. Сотрем сообщение с автоответчика, уничтожим отпечатки пальцев. Все оставим в том же виде, как до твоей гениальной идеи зайти в квартиру.

– Самое плохое – это портье, – предупредил я.

– А что такого с портье?

– Он весь день на посту. Даже внутрь нас не пустит.

– Ну, это мы еще посмотрим, – сказал Марсело с воодушевлением: в один миг его озабоченность сменилась своего рода эйфорией. – Мне необходимо немного подумать. Надо разработать план и действовать в строгом соответствии с ним. И не терять ни минуты: в любой момент могут обнаружить труп. Давай пока поступим так: я никак не могу отложить завтрашнее мероприятие. Презентация в час, значит, самое позднее в семь я сяду на самолет и в восемь буду здесь. Ты завтра занят?

– У меня только экзамен.

– Во сколько?

– В одиннадцать.

– Отлично. Ты делай свои дела. Потом вернись домой и пообедай. Я тебе позвоню. К тому времени я что-нибудь придумаю. Мы можем договориться встретиться прямо в аэропорту. А оттуда сразу поедем к Клаудии.

Снова возникла пауза. Я с чувством произнес:

– Ты не представляешь себе, Марсело, как я тебе за все признателен.

– Благодарить будешь потом, пока я еще ничего не сделал, – укорил он меня. – А вот теперь ты должен хоть ненадолго оставить меня в покое. Прими пару таблеток и ложись в постель. Тебе нужно как следует выспаться; завтра нас ждут великие дела. И не переживай, дружище, – заключил он. – Все будет нормально.

Вслух я поблагодарил Марсело за эти слова лишь один раз, но в уме благословил его тысячекратно.

13

Перед отходом ко сну я принял мелаксен и почти сразу же заснул.

На следующий день я проснулся совершенно обессиленный, словно провел целую ночь без сна. Я встал и померял температуру: градусник показывал тридцать восемь и пять. Мне стало страшно. Однако рассудив, что будет разумнее прийти на экзамен, чем оставаться дома, я отправился на кухню, выжал апельсиновый сок и запил им две таблетки аспирина; затем я побрился, принял душ, оделся, позавтракал, а потом сел в поезд до университета.

Добравшись, я сразу же пошел на экзамен. Копий задания у меня с собой не было, так что пришлось диктовать. В течение десяти минут я нервно метался по аудитории, в полном унынии и с температурой, наблюдая за студентами и проклиная свою очевидную способность притягивать несчастья. За окном стояло безрадостное сентябрьское утро, не внушавшее ни малейшего оптимизма. И в этот момент вошел Льоренс. Уже само его появление в аудитории меня насторожило, и еще до того, как он начал говорить, я понял по перекосившей его губы гримасе, что случилась какая-то неприятность. В притворном удивлении и якобы с удовольствием он прошипел так, чтобы его не услышали студенты:

– По крайней мере сегодня ты не забыл прийти на экзамен.

Я мысленно задал ему вопрос: «Зачем ты пришел? Следить за мной?» И с ужасом услышал свой голос, произносящий вслух эти слова. Двадцать пар ошалелых глаз уставились на нас. Последовало тягостное молчание, во время которого я озабоченно подумал, что теряю самоконтроль. Сглотнув слюну, я ощутил резкую боль в горле и сказал себе: «Спокойно. Ничего не произошло». Мне не представилось возможности попытаться исправить свою ошибку, потому что Льоренс, побагровев, заслонил меня от взглядов студентов, будто желая уберечь их от неприличного зрелища, и с мстительным выражением процедил:

– В некотором смысле да. Мы можем выйти на секунду?

Мы вышли.

– Прости, Энрике, – поспешил я извиниться. – Сам не понимаю, как это сорвалось.

Я поднес руку ко лбу.

– У меня с утра температура, мне надо было бы остаться лежать, но я не мог пропустить экзамен…

– Понятно, понятно, – прервал он меня и перешел к сути. – Мне неприятно тебе об этом говорить, но я это сделаю. Я вчера послал заявку на твое место в деканат. Алисия с тобой беседовала, правда? Какую заявку ты ей дал?

Внезапно я вспомнил начало разговора с Марсело прошлой ночью. «Этого еще не хватало», – подумал я. Я сказал ему, какую заявку я давал Алисии.

– Именно так, – подтвердил он. – Я ее и отослал.

– Тогда в чем проблема? – спросил я, почуяв искорку надежды.

– Алисия вчера вечером говорила с Марсело. Знаешь, что он сказал? Что с такой заявкой тебя точно зарубят. Вот так и сказал. И я задаю себе вопрос: кого волнует, если тебя зарубят? И еще я задаю вопрос: а с какой заявкой тебя не зарубят? Выходит, что так, что эдак: заявку надо менять.

– Мне очень жаль, – произнес я, стараясь изобразить огорчение, хотя по раздраженному тону Льоренса я сразу же догадался о хорошей новости: именно ему придется говорить с деканшей, чтобы заменить заявку. – Я думал, что она должна быть такая же, как и в прошлом году. Вот так, – я пожал плечами и сокрушенным тоном, глядя на него кротким овечьим взором, добавил: – Мне очень жаль, Энрике.

Хотя ему было не более сорока пяти, у Энрике Льоренса была сверкающая розовая лысина и густая волнистая седина вокруг, тщательно уложенная на висках. Роста он был среднего, хилого телосложения, с большими вялыми конечностями, нервными жестами и пронзительным голосом. Он носил очки с маленькими круглыми стеклами, плотно сидевшими на выступающих скулах и оптически уменьшавшими его глаза, придавая взгляду ускользающий и отсутствующий вид. Носил он одежду свободного покроя, очень дорогую, тщетно стараясь скрыть как необоримую склонность к ожирению, так и непривлекательную вульгарность своей внешности. Он преподавал фонетику, судя по всему, очень хорошо, и уже больше года заведовал кафедрой – должность, которую он принял, как представляется, в надежде, что она позволит ему изловчиться и ускорить карьерный рост; однако скоро он понял, что железное соблюдение факультетского табеля о рангах пресечет его продвижение наверх, и решил, подобно многим его предшественникам, потихоньку переложить все обязанности на Алисию и без малейших угрызений совести вернуться к своим лингвистическим штудиям. Этот уход в науку оправдывал в его собственных глазах полное нежелание вникать в курс дел, кроме тех случаев, когда обстоятельства требовали его немедленного вмешательства – что, к счастью, случалось довольно редко, потому что вынужденная необходимость решать какие-то проблемы ожесточала его характер, обычно довольно сердечный и даже симпатичный, и повергала его в состояние праведного возмущения, как человека, ошибочно обвиненного в преступлении, которого он не совершал.

– Мне жаль, мне жаль! Дерьмо! – взорвался Льоренс, и на какой-то миг его лысина покраснела, а букли, по контрасту, побелели. – Это мне жаль. Наверное, деканша уже отослала заявку в ректорат. Ты даже не представляешь себе, что это за женщина: знаешь, какой скандал она поднимет, когда я скажу, что заявку надо менять? Нет, само собой, не знаешь. Так я тебе вот что скажу, Томас. Мне осточертело нянчиться с тобой. Я сыт по горло. Так что на этот раз я не стану подставляться из-за тебя. Если ты хочешь изменить заявку, то сам звони деканше и сам с ней разбирайся. Можешь даже сказать, что ты действуешь от имени нашей кафедры. Мне все равно. Единственное, чего я требую, это чтобы ты сам решил проблему, которую сам же и создал. Логично, да?

Мне, как и Льоренсу, было хорошо известно, что, может, логика здесь и присутствовала, но поступать следовало явно не так; если мы действительно намерены были заменить заявку на эту вакансию, то к деканше нужно было идти не мне, а ему. Я это все знал, но не чувствовал в себе сил спорить с Льоренсом, да и пытаться было бесполезно, так что я согласился.

Льоренс выскочил, не попрощавшись, а я, глядя, как он бредет вдаль по коридору своей разболтанной странной походкой, меланхолически подумал: «Проблемы никогда не приходят поодиночке: одна притягивает другую. В конечном итоге, наверное, это я их притягиваю». Сделав усилие, я взял себя в руки: «Эту проблему можно решить». Однако данная идея меня не сильно утешила, поскольку проблема с Клаудией явно решения не имела.

Мне показалось, будто, войдя в аудиторию, я заметил удивленный и насмешливый взгляд одного из студентов, устремленный на меня; студент тут же опустил глаза. И тогда мне представилось, будто весь класс слышал мою перебранку с Льоренсом. Наверное, я покраснел.

14

Поджидая лифт в холле факультета, я увидел Бульнеса. Он тяжело топал навстречу мне по коридору, огромный, косолапый и бородатый, с сознанием собственной преподавательской значимости выслушивая по пути объяснения какой-то чернокожей студентки. Мне было известно, что Бульнес, несмотря на свои вялые попытки приспособиться к действительности, по-прежнему принадлежит к тому сорту людей, которые только тогда безоговорочно и безоглядно встают грудью на защиту какого-нибудь дела, когда знают, что оно заранее проиграно, и это запланированное поражение дает им право на моральное осуждение и возмущенные размышления по поводу несовершенства окружающего мира, и поскольку я внезапно ощутил почти физическую потребность кому-нибудь довериться, а Бульнес со своей внешностью бесхитростного гладиатора показался мне идеально подходящим в этом смысле, то я решил подождать его и попросить, чтобы он вступился за меня и уговорил Льоренса побеседовать с деканшей, но у двери чернокожая студентка попрощалась с Бульнесом, и тут же к нему подошел специалист по средним векам Андреу Гомес – блондин, заика и любитель непристойных анекдотов. Он наводил на меня некоторый ужас разнузданностью и агрессивной напористостью своего красноречия и еще тем, что всякий раз, сталкиваясь с ним в туалете, я видел, как тот выходит из кабинки, что бы он там ни делал, и никогда не моет руки. У меня не было ни малейшего желания встречаться с ним, поэтому я поднялся по лестнице.

Я как раз проходил мимо двери в канцелярию нашей кафедры, когда Алисия, словно только меня и дожидалась, высунула голову.

– Ты виделся с Льоренсом?

Не останавливаясь, я сказал, что да. Алисия продолжала настаивать:

– Ну и как?

В этот миг меня осенило. Я развернулся и, зная, что Бульнес и Гомес вот-вот появятся в коридоре, втолкнул Алисию в кабинет и закрыл дверь, чтобы поговорить с ней наедине.

– Ты ведь знала, правда?

Алисия округлила глаза и утвердительно кивнула.

– Я тебя предупреждала, что могут возникнуть проблемы, – сообщила она, проявляя выдержку. – И что тебе сказал Льоренс?

– Что он и не собирается просить у деканши заменить заявку.

– Это меня совсем не удивляет. Он педераст и говнюк. И вообще, мы у деканши уже сидим в печенках. Сегодня утром она опять устроила скандал по поводу экзаменов, а тут бы еще и Льоренс приперся с твоими проблемами… Ладно, – вздохнула она, – что ты будешь делать?

– Не знаю, – соврал я, разглядывая носки своих нечищеных ботинок.

– Ну так выясняй быстрее. О замене заявки надо просить как можно скорее, потому что к завтрашнему дню ее наверняка отправят в ректорат, если уже не отправили сегодня. А уж в ректорате…

Подняв на нее глаза, я предложил:

– Слушай, а может, ты с ней поговоришь?

Едва я себя услышал, как тут же раскаялся в этих словах, и не столько из-за отчетливо прозвучавшего в них позорного малодушия, сколько из-за того, что мне вдруг показалось верхом бесстыдства и мелочности беспокоиться о своем будущем, когда Клаудия мертва.

– С кем? С деканшей? – не веря своим ушам, переспросила Алисия, чуть не расхохотавшись. – Ты что, совсем с ума сошел?

– Забудь об этом, Алисия, – попросил я, угнетенный охватившей меня тоскливой уверенностью, будто все, что я говорю и делаю, способно лишь усугубить мое положение.

Открывая дверь кабинета, я добавил:

– Извини меня. Сам не знаю, как мне могло прийти в голову просить тебя об этом.

Алисия взяла меня под руку и сказала:

– Подожди минутку, Томас.

Она закрыла дверь и, не выпуская моей руки, погладила меня по волосам, потом иронически взглянула мне в лицо своими огромными черными глазами и улыбнулась.

– Если бы я могла, я бы это сделала, – произнесла она тоном, отнюдь не столь нежным, как ее взгляд. – Но я не могу. Есть вещи, которые я могу делать, а есть те, которые не могу, и это как раз такой случай. Я не могу действовать за пределами нашей кафедры столь же свободно, как действую здесь; я всего лишь помощница по административной работе, да будет тебе известно, а помощница по административной работе не может просто так прийти к деканше и попросить ее заменить заявку на вакантное место преподавателя… – и с мягкой улыбкой она добавила: – Ты же сам понимаешь, правда?

Думаю, в тот момент я впервые почувствовал нечто вроде нежности к Алисии. Пытаясь спасти остатки достоинства, я поспешно согласился.

– Не беспокойся, – промолвил я. – Я сам справлюсь.

– Прежде всего тебе следует побеседовать с Марсело, – сказала она убедительно. – Он-то как раз способен уговорить деканшу, ты же в курсе, что они старые друзья и…

– Конечно, я знаю, – ответил я, хотя также знал, что до ночи не смогу связаться с Марсело, а тогда будет уже слишком поздно. – Я поговорю с ним.

– Если хочешь, я могу сейчас позвонить ему домой.

– Не беспокойся, Алисия. Я сам позвоню.

– Ну, как знаешь. Но сделай это сразу же. Начнешь оттягивать – будет хуже.

Я забрал свою почту из ячейки.

– Ладно, – я натянуто улыбнулся. – Я пошел.

Алисия не сдвинулась с места, так и продолжая стоять возле двери. Глядя прямо мне в глаза, она спросила:

– Слушай, а ты себя хорошо чувствуешь?

– А почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, – ответила она. – Ты плохо выглядишь.

– Мне кажется, у меня температура, – сознался я. – И сплю я последнее время плохо. Наверняка ничего серьезного, скоро пройдет.

– Надеюсь. А в отношении конкурса, то я бы на твоем месте не волновалась: позвони сейчас Марсело и скажи, чтобы он поговорил с деканшей; увидишь, он все уладит. Ему здорово удаются такие штуки. И, кстати, – добавила она, внезапно повеселев, – полагаю, что наш уговор сходить выпить в силе?

– Какой уговор?

И вдруг я вспомнил: мне показалось невероятным, что еще день назад мне пришла в голову мысль пригласить Алисию что-нибудь выпить, словно эта идея принадлежала не мне, а какому-то незнакомцу, вещавшему моим голосом, и опять на меня нахлынуло острое чувство беспомощности и неспособности контролировать свои поступки, как во сне, когда ты всегда делаешь не то, что хочешь или что должен.

– А, ну да, – сказал я. – Конечно, в силе. Как-нибудь на днях выпьем.

Я направился в кабинет, вскрыл корреспонденцию и стал изучать ее: большую часть можно было сразу же выкинуть в корзину, что я и сделал, а остальное положил на стол. Я взглянул на часы: была половина второго. Я вышел из кабинета и закрыл за собой дверь, но, дойдя до середины коридора, заметил, что перед канцелярией толпится группа преподавателей и с жаром что-то обсуждает; я узнал Льоренса, Бульнеса, Андреу Гомеса, Хесуса Морено и еще я заметил Алисию. Поскольку в хоре голосов солировал явно Льоренс, я испугался, что речь идет обо мне, так что, развернувшись, я вышел через заднюю дверь на другом конце коридора, совсем рядом с моим кабинетом. Я быстро спустился по лестнице и, помнится, в холле столкнулся с Бертой Видаль-и-Виньолас, заведующей кафедрой немецкой литературы – спесивой и мужеподобной дамой богатырского телосложения, которую Марсело неизменно величал Большой Бертой или Бертой Видаль-унд-Виньолас; хотя я с ней несколько раз общался в присутствии Марсело, в своем приветствии она, к счастью, ограничилась лишь высокомерным кивком. Я уже было выходил из здания факультета, когда кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся в испуге, словно меня застукали при попытке к бегству.

– Привет, Томас! Как дела?

То ли из-за болезни, то ли из-за потрясения я не сразу узнал деканшу. На ней был синий свитер и широкая юбка в цветочек; волосы подобраны в пучок на затылке красными заколками. Она улыбалась во весь рот, и мне показалось, что она немного перебарщивает. Я улыбнулся в ответ и поздоровался.

– Тебе уже все сообщили?

– Что именно?

– Вчера нам подали заявку на место, – и она радостно объявила: – Я только что отправила ее в ректорат.

– Это здорово, правда? – сказал я наугад.

– Да, – ответила она. – На самом деле я тоже рада.

Поборов приступ уныния, я попытался отреагировать:

– В любом случае, не знаю, но, может, эта заявка показалась вам слишком обобщенной, недостаточно конкретной? Из-за этого не возникнут проблемы?

– Напротив, – заверила она, подкрепляя свои слова улыбкой, чтобы сгладить беспокойство, отчетливо прозвучавшее в моем вопросе. – Что меня действительно радует, так это то, что место предназначено для специалиста широкого профиля. Гляди, Томас, буду с тобой откровенна, – добавила она серьезно, и улыбка моментально исчезла с ее губ, но не из ее глаз, по-прежнему удивительно блестящих. – Я не хочу заставлять кафедры делать что-либо насильно, по правде, я и не думаю, что это хороший способ руководить; поэтому в тот раз я ничего не стала говорить тебе и Марсело. Но не считай, будто мне приятно знать, что мы думаем одинаково. Университет меняется, и самое плохое, что находятся господа, не желающие себе в этом признаться. Нам нужны гибкие люди, многогранные, обладающие обширными знаниями и, кроме того, умеющие эти знания донести до студентов; наука же – нечто иное: не имеет к этому ни малейшего отношения, там есть свои источники и свои способы компенсации. А нам уже хватит специалистов по всякой ерунде!

– Да, конечно, – я попытался робко возразить. – Но ведь сейчас многие полагают, что узкая специализация необходима.

– Так и есть! Кто сказал, что это не так? – возмутилась деканша, выразив свой протест в адрес моего высказывания еще и резким взмахом рук. – Невозможно знать все; но и мы не должны превращаться в дилетантов, в профанов. Но всем известно, даже людям со стороны, что в университете специализация вырождается в какое-то совершенное безобразие. Уверяю тебя, что специализация – это основной аргумент бездарей и тех, кто хочет, чтобы ничего не менялось, потому что любые перемены повергают их в панику. Я это говорю вполне серьезно: довольно готовить специалистов по каким-то никчемным микроскопическим знаниям, ученых невежд со способностями не выше, чем у мужика от сохи, и которые, в довершение всего, даже не смогут посвятить свою жизнь науке. Нам следует готовить людей интеллигентных и образованных, полезных членов общества, способных сделать счастливыми самих себя и окружающих; одним словом, порядочных и достойных граждан, согласен?

Я с жаром закивал головой, соглашаясь – а что мне оставалось делать? – с диагнозом деканши.

– Во всяком случае, – добавил я затем, пытаясь не дать погаснуть последнему лучику надежды, – меня бы не удивило, если наша кафедра в последний момент решила бы заменить заявку на другую, более конкретную. Если они захотят, то за меня не беспокойся: мне все равно, останется эта заявка или будет новая. Более того, если придется выбирать, то по правде…

– Спасибо, Томас, но об этом не может быть и речи, – прервала меня деканша тоном, сразу посерьезневшим от сознания того, что она любой ценой должна помешать мне совершить этот щедрый и лицемерный акт самопожертвования, на который я был готов пойти якобы с намерением уберечь ее от неприятностей и огорчений. – Я этого не допущу. Поскольку бумаги уже в ректорате, я не позволю дать делу обратный ход. Красиво бы это выглядело! Кроме того, во внимание принимают в первую очередь мнение заведующего кафедрой. А заведующий кафедрой уже высказался. Так что успокойся: головой ручаюсь, останется именно эта заявка.

Смирившись с неизбежным, я поблагодарил ее. Затем извинился:

– Ладно, мне надо бежать, а то опоздаю на поезд.

Деканша опять засияла широчайшей улыбкой.

– Ты едешь в центр?

– Да.

– Я тоже собираюсь туда. Если хочешь, я отвезу тебя на машине. К счастью, сегодня мне не надо возвращаться в университет.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Но не стоит беспокоиться.

– Да мне совсем не трудно. Ты где живешь?

Я сказал адрес.

– Какое совпадение! – воскликнула она. – Мне как раз по пути!