Текст книги "Высшая справедливость"

Автор книги: Ханс Русенфельдт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Ида кивнула. Никаких вопросов, никакого любопытства – как, где, почему, есть ли у них зацепки.

Несколько мгновений тишины.

Она травмирована, снова подумал Себастиан. Всем существом она излучает шок и хаос. Урсула убрала фотографию и поднялась.

– Так вы никогда прежде не видели ее?

Очередное покачивание головой. Урсула шагнула прочь от столика, взглянув на Себастиана – пора было уходить.

– Вам кто-нибудь помогает? – мягко поинтересовался Себастиан, который остался сидеть на месте. – Пережить это?

– Что вы имеете в виду?

– Человеческая психика не может продолжать функционировать как ни в чем не бывало после подобных потрясений, нам нужна помощь, чтобы вернуться к себе. Нужен кто-то, с кем можно поговорить.

– Я молюсь.

– Кто-то помимо Бога.

Ида взглянула ему в глаза впервые с тех пор, как они пришли.

– Вы не верите, что он может помочь?

Себастиан не стал отвечать прямо. Сам он не верил ни в какие высшие силы. Однако он был убежден, что вера и религия дают людям чувство принадлежности, связи, привносят в жизнь упорядоченность и смысл. Вера могла помочь во многих ситуациях, но Себастиан был уверен, что молодая женщина, получившая столь тяжкую травму, нуждалась в чем-то еще, в чем-то большем.

– Я считаю, что его способность оказывать конкретную помощь на каждодневной основе ограничена.

– Вы не верите в Господа и Иисуса, – отрезала Ида, и это прозвучало так, словно она получила представление о Себастиане как личности и на этом основании составила о нем собственное суждение.

– Мои родители верили, – честно ответил Себастиан, пытаясь все же завязать диалог.

– Но не вы, – настаивала Ида. – Поэтому и не понимаете, как Он помогает, стоит лишь человеку на Него положиться.

Действительно. Он не понимал.

Никогда.

И никогда не выказывал доверия.

Напротив, большую часть своего взросления он посвятил борьбе против всего, во что верили его родители и за что они стояли горой, и под конец это стало очевидно даже им, уставшим от его бунтарской незаинтересованности и активного отмежевывания. Мама сказала ему об этом во время их последней встречи.

Бог покинул тебя, Себастиан.

Он отвел от тебя свою руку.

Если бы это было так, многое бы прояснилось. Но он не собирался становиться одним из тех, кто, столкнувшись с жизненными трудностями, ищет ответы по различным религиозным кружкам. Куда как проще было бы свалить все на кого-то другого или что-то другое. Не нести полную ответственность за то, что не смог удержать дочь, не смог ее спасти. Верить в то, что ее смерть входила в великий божественный замысел. Возможно, неисповедимый, но оттого не менее великий.

Он, однако, не собирался ввязываться ни в какую дискуссию – по опыту знал, что это бессмысленно. Речь шла о вере. Человек либо верит, либо нет, но если он верит так истово, как молодая женщина перед ним, доводы разума никогда не возобладают.

– Мне кажется, вам нездоровится, – вместо этого произнес Себастиан в самой сочувственной манере. Ида не ответила. – Когда вы в последний раз выходили из дома? – продолжал Себастиан, снова не получив ответа. – Ида…

– Неделю назад, наверное, – наконец выдавила она.

– Скрываться от мира – не выход.

– Господь подскажет выход.

– Возможно, божья помощь заключается в том, чтобы направить к вам кого-то, с кем вы могли бы поговорить? – предположил Себастиан, наблюдая за Идой, которая впервые, кажется, начала воспринимать его слова. – Пути его неисповедимы, – продолжил Себастиан цитатой, которую много раз слышал дома, когда родителям не удавалось рационально объяснить какое-либо происшествие. – Может быть, именно по этой причине он послал меня, – заключил Себастиан, но по реакции Иды сразу понял, что зашел слишком далеко.

– Вам кажется, что вы – проводник воли Господней? – эти слова она полным презрения голосом словно выплюнула ему в лицо.

В обычном случае эта мысль могла бы ему потрафить, но в данной ситуации хотелось просто прикусить язык и забрать свои слова обратно. У него был шанс достучаться до Иды, но Себастиан его упустил.

– Я не тот, кому нужно верить в это, – сказал он в надежде, что нечеткая формулировка вновь затронет что-то в ее душе. Этого не случилось.

– Я хочу, чтобы вы ушли, – попросила Ида.

Себастиан тяжко поднялся на ноги. Ида попятилась, когда он поравнялся с ней и дверным проемом.

– Вам нужен кто-то, – сделал он последнюю попытку.

– Уходите, будьте добры.

– Если у вас никого нет, можете поговорить со мной, – не сдавался Себастиан.

Ида, скрестив руки на груди, смотрела в пол.

– Себастиан… – Урсула махнула ему рукой, призывая следовать за ней. Они больше ничего не могли поделать. По крайней мере, не прямо сейчас. С явным сожалением Себастиан последовал за Урсулой в прихожую, а затем к выходу из квартиры.

Как только дверь за ними захлопнулась, Ида подбежала к ней, заперла и заново навесила цепочку. С трудом держась на ногах, она выдохнула. Ида была физически измотана напряжением, в котором пребывала рядом с двумя незнакомыми людьми. К тому же полицейскими.

Она поплелась в кухню и рухнула на один из стульев, пытаясь привести в порядок мысли. Взгляд ее упал на мобильник, лежавший на столе. Позвонить Кларе? Чтобы услышать, что к ней тоже приходили?

Конечно, приходили.

Что она сказала? Сказала ли что-нибудь?

Она нервно прикусила нижнюю губу, размышляя, как ей следует вести себя во время следующего визита полиции, когда они явятся и сообщат ей, что Клара Вальгрен узнала Ребекку и сказала, что Ида тоже должна ее знать. Что они определенно были очень хорошо знакомы. Возможно, достаточно будет просто сказать, что не узнала ее на фото, что смотрела невнимательно.

Внезапно почувствовав во рту солоноватый привкус, Ида прижала палец ко рту. Она искусала нижнюю губу в кровь. Глядя на каплю крови, смешанную со слюной, которая осталась на пальце, Ида стала размышлять. Слишком много совпадений, слишком многое сходится. Теперь еще и Ребекка. Это оно. Ничем другим это быть не может. Она слизала кровь с указательного пальца. Он был прав. Этот психолог.

Ей нужен кто-то.

Ей нужна помощь.

Ей нужен поводырь, ей нужен ответ. Нужен кто-то, кто примет решение. Ей необходимо знать, что она поступает правильно. Она взяла телефон и стала набирать номер.

* * *

Ингрид пребывала в раздражении еще до этого разговора.

По правде говоря, день у нее выдался дерьмовый. Ранним утром позвонил журналист с вопросом об одном ее вполне конкретном высказывании в конфирмационном[7]7
  Конфирмация – в ряде протестантских церквей обряд сознательного исповедания веры.


[Закрыть] лагере в Емтланде, в ее бытность пастором в общине Новой Уппсалы, воспринятом как унизительное и оскорбительное одним из конфирмантов. По какой причине это всплыло сейчас, спустя столько лет? Ингрид считала, что виной тому приближающиеся выборы епископа. Она на самом деле не переживала по этому поводу – она ведь всего лишь провозглашала слово Божье, как оно было записано, а если кому-то оно пришлось не по нраву, или показалось обидным – что ж, возможно, им не стоило проходить конфирмацию. Конфирмация необходима для подтверждения таинства крещения. Для того чтобы сказать Богу: да, я готов отдать свою жизнь в Твои руки. Несмотря на то, что Церковь Швеции – организация, в которой она служила – пыталась подавать конфирмацию под видом эдакого мировоззренческого курса. В том смысле, что ты важен и ценен потому что ты есть тот, кто ты есть. Как человек ты несешь ответственность и за собственную жизнь, и за свои отношения с окружающими, – гласила информация на церковном сайте. Пустые фразы, которые легко можно представить в контексте любой дешевой философии типа «помоги себе сам». Очень мало или вообще никакого отношения не имеющие к Богу. Возможно, конфирманты и смогут постичь ценность быть самим собой и быть возлюбленным Господом, но вряд ли поймут, что должны возлюбить Его в ответ.

Поклоняться ему.

Преклоняться перед ним.

Вряд ли они поймут, что все на свете можно постичь через Господа и Иисуса.

Но в наши дни все, что могло каким-либо образом уязвить раздутое эго молодежи, рассматривалось как не заслуживающее внимания, размышляла она.

Даже если Ингрид не испытывала чрезмерного волнения по поводу утреннего разговора, он так или иначе оказал влияние на ее приготовления к стандартному интервью – или заслушиванию, как епархия по какой-то неведомой причине его именовала. В преддверии выборов епископа два человека в течение почти получаса задавали ей вопросы. Одной из них была женщина, профессор философии и теологии из Университета Умео, а ее компаньоном оказался руководитель программы церковных конгрессов из центра в Лунде. Ничего не имея против них обоих, Ингрид решила, что они сместили фокус не на те вещи, задавали не те вопросы, так что ей всю дорогу приходилось их направлять, что в итоге могло быть воспринято как стремление избегать неудобных вопросов.

Нежелание отвечать.

Как в политике.

В конце они поблагодарили ее за беседу. Ингрид не могла понять, была это вежливость или они на самом деле остались довольны. Вся ее кампания противопоставляла ее либеральным течениям, представляя Ингрид в качестве альтернативы для тех, кто хотел бы вернуться к традиционным ценностям. И таких было множество. Многие с ужасом наблюдали, как их Церковь всерьез выносит на обсуждение вопрос о метафорической природе Бога в противовес традиционному пониманию его физического существования. Многие не верили своим ушам, слыша с высоких трибун слова о том, что истина в метафоре, которую не нужно понимать буквально. Многие следили за ходом дебатов о том, следует ли христианам прятать крест если, к примеру, они трудоустроены в сфере здравоохранения, – ведь он может быть воспринят, как провокационный символ.

На все это у Ингрид были ответы, но кто-то должен был задать ей верные вопросы, а этого как раз никто не сделал.

Ее снедало чувство, что она упустила фантастическую возможность, и это чувство лишь усилило ее раздражительность, когда после заслушивания она поехала на встречу с представителями профсоюза по вопросам психологического климата в коллективе. Проблема была ясна всем, все знали, чем занимается Ингрид, и они уже провели бессчетные часы на совещаниях по выработке мер и организации служебных разбирательств. Сегодня не ожидалось ничего нового, в этом Ингрид была убеждена. Но ее ожидал сюрприз. Сегодня ей предложили оставить службу, получив годовое жалование в качестве выходного пособия. В этом случае сведения о личных конфликтах в общине не получат широкого распространения.

Ничто иное, как шантаж.

Пытаются надавить на нее, используя ее статус кандидата на выборах епископа.

Ингрид была одной из семи кандидатов, из которых реальный шанс был у троих. Их могло быть всего двое, если бы она решилась дать ход известной ей информации о Йоране Пельтцене. Его поездка в Лондон по служебным делам в 2012 году вылилась для общины в Стрэнгнесе в существенно большую сумму, чем предполагалось. Если Ингрид правильно понимала, займись кто-то этим вопросом вплотную, он мог бы обнаружить разнообразные счета из ресторанов и театров, и Пельтцен явно затруднился бы объяснить, почему их оплатила община. Вопрос был лишь в том, воспользуется ли Ингрид этой информацией? Например, можно было бы организовать утечку в местные СМИ. Но только так, чтобы нельзя было отследить источник, чтобы следы не привели к ней. Очернение конкурентов может обернуться проблемой для нее самой. Ей, конечно, хотелось бы быть выше всего этого, но сейчас все средства хороши. Она была уверена в том, что именно один из ее соперников вытащил на свет божий эту историю с оскорбленным конфирмантом.

Обо всем этом Ингрид размышляла в машине вечером по пути домой. Пришла к выводу, что слишком зла и взвинчена, а это худшее состояние для принятия важных решений. Так что сведения о Йоране Пельтцене она решила пока придержать. Выборы должны состояться еще только через два месяца. Время есть. Можно выждать пару недель, оценить реакцию публики на заслушивание. Все выкладывается в Сеть, чтобы электорат мог составить себе представление о кандидатах. Может быть, все не так плохо, как ей кажется. Как только окажется дома, она посмотрит запись, а потом уже будет решать. Так она и поступит. Сворачивая на подъездную дорогу к вилле на Думхерревеген она немного воодушевилась.

Все разрешится.

Господь направит ее.

Как всегда.

Она уже заглушила мотор и собиралась выходить из машины, когда раздался звонок. Неизвестный номер. Только бы опять не тот журналист, думала Ингрид, нажимая кнопку ответа. Это был не он.

– Здравствуйте, это Ида. Ида Риитала, – едва слышно донеслось с того конца.

– Да?

– Не знаю, помните ли вы меня, я состояла в Аб…

– Я помню тебя, – резко прервала ее Ингрид. Последнее, что ей сегодня требовалось – это напоминание о жизни в Уппсале. – Чем я могу тебе помочь? – продолжила она уже более дружелюбно.

Следующие пять минут Ингрид слушала рассказ Иды об изнасилованиях, о Кларе и Ребекке, о полиции, о том, что та ничего не сказала, о ее сомнениях по этому поводу.

– Но я не уверена, – заключила Ида. – Может быть, нам нужно было… Мы должны были… Как вы думаете?

Ингрид положила голову на подголовник, прикрыла глаза и сделала глубокий вдох. Она была на взводе еще до этого звонка.

– Я считаю, что ты поступила правильно, – произнесла она тоном, который, как ей было известно, заставлял людей прислушаться. Положиться на нее. – Нет никакой причины это ворошить. Мы все оставили это позади, раскаялись, просили прощения и получили его.

Ответом ей была тишина. Тишина, которую Ингрид истолковала как сомнение. Когда человек подвергается испытаниям, он легко впадает в сомнения.

– Ты сделала все правильно. Рассказать все, впутать полицию в это дело – это человеческий путь, а ты должна подумать о божественном. Господь видит все в целом, он использует события для того, чтобы сделать тебя лучше, сделать тебя сильнее. Он проверяет тебя, но никогда не положит на твои плечи ношу, которая тебе не по силам. Будь уверена в этом.

Ответ Иды подтвердил правильность выбранных Ингрид аргументов. Она достучалась до Иды. Они беседовали еще минут пять, пока Ингрид не убедилась, что Ида согласна. Лучше ничего никому не рассказывать. Закончила Ингрид на том, что Ида может звонить в любое время, в надежде что этого не произойдет.

Еще несколько секунд Ингрид оставалась на месте, размышляя. Стоит ли позвонить остальным? Клара оставила церковь. Оставила Бога. Аргументы, которые сработали с Идой, здесь не пройдут. Разговор с Ингрид, которая попросит ее сохранять молчание, может даже возыметь обратный эффект. То же с Ребеккой Альм – если Ингрид позвонит ей, она решит, что это конспирация, что против нее могучие силы. У Ребекки всегда было живое воображение.

Ожидание представлялось Ингрид сейчас наилучшим выходом.

Нужно посмотреть, что будет дальше.

Положиться на Господа. Он поможет с этим разобраться.

Она вышла из машины и направилась к дому. Сняла туфли и повесила пальто. Зажгла несколько ламп по пути на кухню. Наполняя чайник, Ингрид вдруг осознала, как сильно устала за день.

День был длинный.

Но он еще не закончился. Ожидая, пока вскипит вода, Ингрид прошла в кабинет и включила компьютер. Она опустилась в свое рабочее кресло, оперлась локтями на стол и положила лоб на ладони. В доме было тихо. Разве что… Ингрид выпрямилась. Прислушалась. Ей показалось? Ингрид повернула голову к двери.

Ничего. Тишина.

Слабый щелчок со стороны кухни сигнализировал о том, что вода закипела. Она успела ввести пароль, прежде чем пойти на кухню за чашкой чая.

Она скорее почувствовала, чем услышала.

Кто-то посторонний был в доме.

Прямо позади нее.

Паника подступила к горлу, но она не успела обернуться.

Нет, только не снова, только не снова!

Мысли понеслись в ее голове с бешеной скоростью, как вдруг Ингрид ощутила укол в шею и упала на пол.

* * *

– Спасибо вам всем, что смогли прийти в такой поздний час, – начала Анне-Ли, занимая место рядом с Торкелем у стола в одном из малых конференц-залов на цокольном этаже здания полиции. Шум голосов утих. «В зале около тридцати сидячих мест», – прикинул Торкель. Примерно половина была занята. Всего около пятнадцати человек. Но какое количество печатных и цифровых изданий, а также телеканалов они представляли, он не имел ни малейшего понятия. Большинство снимали происходящее на видео, используя любые доступные средства – от камер на штативах до мобильников в руках.

– Это Торкель Хеглунд из Госкомиссии по расследованию тяжких преступлений, – продолжила Анне-Ли, указывая на Торкеля. – Он и его команда помогают нам вести это дело.

Торкель коротко кивнул собравшимся. Среди них было лишь одно знакомое лицо.

Аксель Вебер.

Кто бы сомневался.

Он по своему обыкновению освещал работу Госкомиссии. В предыдущем расследовании он вообще принял деятельное участие. Чересчур деятельное, с этим бы согласились все. Вебер слегка улыбнулся Торкелю и приветственно поднял руку. Торкель проигнорировал.

– На данный момент мы расследуем убийство, два изнасилования и попытку изнасилования, которые, по нашему мнению, совершены одним и тем же человеком, – перешла к делу Анне-Ли, и Торкель заметил, как заинтересованно притихли слушатели.

Выпрямили спины.

Ручки и блокноты наготове.

Пальцы на клавишах.

До начала пресс-конференции они договорились, что ведущую роль предстоит играть Анне-Ли. Торкель станет отвечать на вопросы, заданные непосредственно ему, либо в случае, если Анне-Ли передаст ему слово. Условия такие. Торкелю в принципе было все равно, у него не было причин противиться такому разделению полномочий. У нее был определенный стиль руководства. Приказной порядок. Торкель не мог припомнить, когда в последний раз получал от кого-либо приказы и, откровенно говоря, не чувствовал восторга по этому поводу.

Они также обговорили, на какие вопросы будут отвечать, какой информацией поделятся, а какую до поры придержат. Себастиан с Урсулой вернулись после встречи с Идой Риитала, подтвердив сведения, полученные Ваньей от Клары Вальгрен.

Никто из жертв не был знаком с Ребеккой. Ванья, однако, считала, что в показаниях Клары было нечто ускользающее от их внимания, и желала посвятить больше времени поискам связи между потерпевшими. Торкель был уверен, что она в этом преуспеет. Ванья обладала непревзойденным чутьем в такого рода делах. Карлос отчитался о получении сходных показаний от Терезы Андерссон. Она тоже не была знакома с Ребеккой, и даже никогда о ней не слышала. Поэтому сейчас не было никакой причины сообщать общественности о давнем знакомстве двух потерпевших. Это могло лишь подстегнуть ненужные спекуляции в прессе. Они также не станут упоминать о шприцах и мешках. Если дело получит такую широкую огласку, какой опасался Торкель, обе детали в течение суток и так станут достоянием гласности. Громкие дела имеют тенденцию к утечке информации.

– Мы можем узнать имена потерпевших? – спросил плешивый репортер, сидевший с правого края с мобильным телефоном в руках, когда Анне-Ли закончила излагать информацию и предложила задавать вопросы.

– Нет, мы не можем их озвучить. Только одно – Ребекка Альм.

– Погибшая. В Евле, – произнес Вебер, сверяясь со своими записями.

– Именно.

– Вам известно, почему он сменил город?

Торкель сам себе кивнул. Умный вопрос. Обоснованный. Вебер работал криминальным репортером так долго, что практически приобрел полицейские инстинкты.

– Нет, на данный момент неизвестно.

– Не значит ли это, что жертва была выбрана не случайно, что преступник хотел напасть именно на нее? – Вебер не сводил глаз с Торкеля, но слово опять взяла Анне-Ли.

– Не обязательно. Он мог оказаться в Евле по целому ряду причин.

– Но вы разрабатываете эту версию?

– Само собой, в числе прочих.

Вебер кивнул и продолжил изучение своих заметок. На первый взгляд удовлетворенный ответом. Торкель гадал, позвонит ли он вечером. Рыжеволосая женщина лет пятидесяти на вид, сидевшая справа по диагонали позади Вебера подняла руку, одновременно подавшись всем корпусом вперед.

– Вы упомянули БДСМ-секс, не могли бы вы немного развить эту тему?

– В каком ключе?

– Рассказать немного подробнее.

Торкель прекрасно понимал, чего хотела эта женщина. Более шестидесяти лет минуло со времен так называемой «сексуальной революции», которая была призвана сделать тему секса более доступной и повседневной, и тем не менее она все еще оставалась щекотливой. Притягательной. А уж если речь шла о каком-либо сексуальном отклонении в контексте жестокого преступления – то это был просто динамит. Или стопроцентный кликбейт, выражаясь современным языком.

– Наш профайлер выдвинул теорию, согласно которой преступник ранее экспериментировал с контролем и подчинением. В сексуальном контексте.

– Как?

Было наивно предполагать, что она удовлетворится такой размытой формулировкой.

Ей требовалось большее.

Им всем требовалось что-то большее.

Анне-Ли переглянулась с Торкелем. Какой дополнительной информацией они могут поделиться? Если Себастиан прав, они смогут вступить в контакт с людьми, пережившими похожий сценарий в отношениях с преступником. В то же время нельзя было давать прессе слишком много подробностей. Анне-Ли кивнула Торкелю, передавая ему слово. У него возникло чувство, что ей просто нужен кто-то, на кого можно было бы возложить ответственность в случае возникновения осложнений по ходу расследования.

– Вероятно он хотел, чтобы во время полового акта женщины неподвижно лежали на животе. Скрывали свои лица, возможно, накрывали их чем-то.

– Он накрывал их лица во время изнасилований? – поинтересовался молодой человек с заднего ряда.

Словно не услышав последнего вопроса, Торкель резюмировал:

– Вот что касается БДСМ.

Он скорее почувствовал, чем понял по выражению лица Анне-Ли, что уже сказал слишком много.

– Мы будем опрашивать всех, кто находился вблизи мест, где произошли нападения, непосредственно до или сразу после совершения преступлений, – заявила Анне-Ли, давая всем присутствующим понять, что тема секса и, соответственно, способа, коим были совершены преступления, исчерпана. – Мы составили список актуальных адресов и временных отрезков, вы можете его получить, – продолжала Анне-Ли, кивком головы указывая на двух полицейских в форме, стоявших у дверей, каждый с небольшой пачкой листов в руках.

– Если есть потерпевшие, которые не заявляли о нападении либо попытке нападения, мы просим их связаться с нами сейчас, – вставил Торкель.

– Значит, потерпевших может быть больше, – констатировал репортер с заднего ряда.