Текст книги "Судьба моряка"

Автор книги: Ханна Мина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Отдохну в воде… Потом снова буду нырять.

– Ты рискуешь жизнью.

– Будь отец на моем месте, он поступил бы так же.

Пожилой моряк сказал:

– Ошибаешься, Саид… Послушай меня. Тебе не следует рисковать. Не заставляй нас применять силу.

Я рассердился:

– Отправляйтесь все на берег и оставьте меня одного… Я не уйду отсюда, пока не найду отца. Не найду сегодня, буду искать завтра, послезавтра. Пока не найду. Никакая сила не заставит меня прекратить поиски. Найти отца – мой долг. Лучше позаботьтесь о матери, не дайте ей прийти на берег. И держите язык за зубами, не то нагрянет полиция и выставит на пароходе охрану.

– Раз уж ты решил продолжать, то мы тебя не оставим, – сказал один из тех двух моряков, что были со мной с утра.

– Я ведь сказал, что не отступлю…

– Мы тоже останемся здесь. Можешь на нас положиться.

Другой добавил:

– Только давай договоримся, что ты не будешь больше так рисковать. Будь благоразумнее. Не доводи себя до изнеможения. Береги силы. Лучше нырнуть несколько раз ненадолго, чем израсходовать силы сразу и погибнуть.

Моряки поддержали своего товарища. Я тоже нашел его совет разумным. И обещал беречься. Утром я вел себя действительно неразумно. Мне казалось, что я смогу найти отца сразу же, с первого погружения. Силы тратил неэкономно. Зря подвергал себя опасности. Да и что с меня взять? Зелен еще. Если бы моряки не вытащили меня вовремя из люка трюма, я бы тоже утонул. Это уж точно. Какая трагедия постигла бы нашу семью! Пора кончать с этим нелепым мальчишеством, тужиться из последних сил, нырять до такой усталости, когда легкие уже не могут дышать. Беспокойство моряков обо мне понятно и объяснимо. Все, что они сказали, верно. Что же касается властей, то они палец о палец не ударят. Нет в порту аквалангов, нет никакого снаряжения для ныряния. И нет среди нас профессиональных ныряльщиков, аквалангистов, водолазов. Мы – оккупированная страна. Люди здесь не представляют никакой ценности. Если бы утонул француз, власти пригласили бы водолазов из Франции. Правительство никогда не признает за Салехом Хаззумом никаких прав, будь он жив или мертв.

И вновь тлеющие угли ненависти к властям вспыхнули костром. Весьма кстати: я нуждался в этом чувстве. Ненависть к врагу – внутреннее горючее. Моему телу нужно было такое горючее. Отец мой боролся с властями как мог. И пал в этой битве. И наш квартал не забывает моего отца, но квартал сейчас ничего не может сделать. Он голоден и бессилен. Моряки лишились крова. Они поплатились за ту демонстрацию, когда требовали хлеба. Франция не признает за голодными права заявлять о том, что они голодны. Она хочет, чтобы они погибали молча!

Я снова стал нырять. Я был молод, тело повиновалось мне. Немного отдохну – и снова готов уйти под воду. Жаркое солнце оживляет меня, тепло возвращает мне активность и равновесие. Кто-то принес бутылку воды, дал мне выпить немного. Я попросил еще, но он больше не дал. На берегу теперь было много людей. Некоторые – из моего квартала, другие увидели скопище и прибежали узнать, что здесь происходит. Прибыл и полицейский патруль, стал спрашивать. Люди сказали, что в пароходе утонувший, но полицейские не обратили на это внимания. Так и ушли, не ударив палец о палец. Возможно, не поверили, а может быть, это их не касалось, не входило в их обязанности. Может быть, доложат куда надо. Власти в таких случаях не спешат вмешаться. Ну что ж, тем лучше, значит, у меня есть еще время.

Первый трюм я обследовал весь, до последнего закоулка. Это был большой трюм. Возможно, самый большой на пароходе. Никаких следов отца. В полдень моряки принесли еду, и я перекусил. Солнце было в зените. Я спешил воспользоваться тем, что лучи, падая почти вертикально, проникали глубоко, облегчали поиски. У меня появился хороший помощник. Нырять и выходить на поверхность намного легче. Некоторые моряки тоже стали нырять. Так я невольно возглавил небольшой отряд. Я попытался было отговорить товарищей, но они не согласились и продолжали нырять. Конечно, это радовало меня, придало мне смелости и силы. Мы условились, что они будут искать неподалеку от люка. Все дружно принялись за дело. Когда человек работает не один, у него работа идет по-другому. Воодушевление охватило нас. Мы почти забыли об опасности. Мы ныряли один за другим, так что можно было подумать, что мы соревнуемся в нырянии. Но времени прошло много, а тело мы так и не нашли.

Я был в отчаянии. Я уже проверил почти все отсеки парохода. Куда девалось тело, если отец действительно утонул в этом пароходе? Где он? На берегу моряки прочесали все побережье и ничего не нашли. Коршуны тоже не появлялись. Никаких следов ни внутри парохода, ни вне его. Так куда же подевался отец?

Я вспомнил, что говорили моряки утром. Появилась надежда. Ложная. И все же я ухватился за эту надежду, жил ею. Я подумал, что отец мог покинуть пароход незаметно, втайне от своих товарищей. Нырнул, но не спустился в трюм, а уплыл в другое место – к другому судну, заранее договорившись с моряками о побеге. Если было именно так, значит, он спасен. Отец прекрасный пловец, ему ничего не стоит преодолеть большие расстояния в море, и если какое-нибудь судно ожидало его, он, безусловно, доплыл до него и уехал на нем… О господи! Как я был бы рад, если бы мой отец действительно уехал!

Сердце забилось, когда я подумал, что могло случиться именно так. Это значит, что он заранее составил план, как улизнуть от властей, осуществил его. Даже бывшие с ним товарищи-моряки не догадались о его замысле. Он всех обманул. А пароход этот – лишь предлог. Извлечение бидонов с горючим – всего-навсего дымовая завеса… Мой отец не умер… И я чуть не вскрикнул: мой отец не умер! – если бы моряк не прервал меня вопросом:

– А теперь?

– Что – теперь?

– Будем продолжать или вернемся на берег?

– Не знаю.

Другой моряк проговорил задумчиво:

– Мы искали во всех трюмах, но не нашли никаких следов.

– Если он утонул здесь, то какой-нибудь след оставил бы… Не могу поверить, что он утонул.

– Тогда куда он исчез?

– В этом-то и вся загадка.

Я подумал: «Да, это загадка. Отец никогда ни от кого не таился, действовал смело и открыто, но обстоятельства вынудили его скрыться. За ним охотились, власти назначили за его голову награду, а отец не из тех, кто покорится и сдастся без сопротивления. Похоже, он решил драться! Бежал из Искандеруна в другую страну. Может, вернулся в Мерсин, уехал в Александрию. В пароходе его нет. И это хорошо, это позволяет надеяться и ждать от отца какого-нибудь известия.

Но я вдруг усомнился в своих выводах. Отец не мог уехать, не предупредив нас. С гор он посылал нам вести, так или иначе сообщал нам о себе. Не мог он под видом помощи беднякам готовить себе побег. Когда он покинул свое убежище в горах, чтобы спасти квартал от голода, он легко мог скрыться в первый же день. Почему же он продолжал нырять и извлекать бидоны с горючим в течение стольких дней? И если он скрылся с парохода голый, то он, в конце концов, мог обойтись и без этого парохода. Мог бы спуститься с гор в любом месте подальше от порта, доплыть до судна, на котором рассчитывал уехать. Нет, отец неспособен на обман. Он знает моряков, доверяет им. Он сказал бы по меньшей мере одному из них, сел бы к нему в фелюгу в каком-нибудь месте, обманул бы береговую охрану и убежал бы от опасности. Все говорит о том, что он здесь, на этом пароходе, и нам остается одно: искать его и искать. И я снова должен рисковать.

Я сказал морякам:

– Будь все это в другом месте и при других обстоятельствах, я бы, конечно, послушался вас, опытных моряков. То, что вы говорите, разумно и правильно. Я готов принять ваши советы. Кто я по сравнению с вами? Молодой, неопытный моряк. Но в данном случае дело касается меня одного. Он мой отец, я – его сын. Если бы я утонул, он бы тоже искал меня, как я ищу его, не оставил бы мое тело акулам. Вы хотели помочь мне – я принял вашу помощь, не огорчил вас отказом. Вы сделали все, что могли. Большего я от вас не прошу. Можете вернуться на берег. Можете остаться на пароходе. Возможно, вы мне еще понадобитесь. Я буду продолжать поиск, спущусь на дно парохода. Риск здесь неизбежен. Но он оправдан. Так что я буду нырять вновь и вновь.

Моряки взволнованно зашумели:

– Это безумие. Одно дело – искать, другое – идти на самоубийство. Второй трагедии в одной семье мы не допустим!

– Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством. Я только выполняю свой долг. Я знаю, что делаю, и уверен в своих силах.

– Одной уверенности мало. Каждый моряк уверен в себе… Твой отец тоже был уверен в себе. Он был хорошим моряком, королем среди моряков. А что его погубило? Риск, страсть к авантюрам. Тебе так рисковать мы не позволим.

– Дайте попытаться последний раз. Это успокоит мою совесть.

Некоторые поддержали меня:

– Пусть нырнет еще разок-другой… Мы останемся здесь, рядом с ним, не позволим ему больше нырять.

– Ты уже пытался много раз, – возражали другие. – Обследовал все трюмы. Остается только посмотреть в каютах, между моторами. Ты не понимаешь опасности, которая тебя там ожидает.

– Там в одном из трюмов большая щель. Я видел утром. Возможно, отец вошел в нее и там застрял. Я тоже попробую туда пройти. Обещаю вам, что на этом я кончу.

– Если твой отец, такой опытный пловец… застрял там, то как ты пройдешь в нее?

– Я буду осторожнее. Не пойду далеко. Только взгляну – и обратно.

Пожилой моряк сказал:

– Сердце подсказывает мне: быть беде.

Молодой моряк возразил:

– Тому, кто работает в море, нечего прислушиваться к подсказкам сердца. Спускайся, Саид.

Другой сказал:

– Осторожнее, Саид. Море шутить не любит.

Слушая их, я старался воскресить в памяти вид трюма, обгоревшую стену, щель, в которой… Все это я видел утром. Я подумал тогда, что отец не стал бы туда лезть. Что ему там делать? На палубу оттуда не выберешься. Это могло произойти лишь в одном случае: если он столкнулся с чем-то и потерял ориентацию. Тогда, пытаясь спастись, он вошел в щель по ошибке.

Я твердо решил, что мне делать. Сказал морякам:

– Ныряйте по очереди. Ждите меня у входа в трюм.

Один из них предложил:

– Если хочешь, мы спустимся в трюм вместе с тобой.

– Спасибо за беспокойство. Подождите меня у входа в трюм – этого достаточно. Чтобы не случилось как утром…

Теперь я был в полной готовности. Хорошо отдохнул, знал пароход – он мне больше не страшен. Еще утром я был как новобранец перед первым боем: нервничал, боялся неизвестности. Теперь все изменилось. Я в пылу сражения. Пароход для меня уже не страшная неизвестность. Нервы успокоились. Я потренировался, освоился и могу начать снова.

В сопровождении моряков я отправился к палубе парохода. Поплыл на спине, на боку. Остановился над трюмом, нырнул прямо в его разверстую пасть. Дошел до дна, потом прямиком к стене и вошел в щель. Видимость здесь была плохой. Я растерялся. Боялся на что-нибудь напороться, если буду плыть быстро. Поднялся повыше, и в этот момент произошло неожиданное. Прямо передо мной оказалось что-то длинное, черное, оно медленно покачивалось между стенкой и щелью. Мне показалось, что это деревянная доска. Протянул руку. Она коснулась тела человека. Я чуть не вскрикнул… Сердце сжалось. Я был вынужден проскочить в щель – и к выходу. Запас воздуха истощился. Из последних сил я рванулся через люк наверх и всплыл на поверхность.

Я сообщил морякам об увиденном. Меня охватили противоречивые чувства. Что делать? Я нашел под водой человека. Утопленника. Коснулся его рукой. Это мой отец. Плакать мне? Радоваться? Я нашел отца, но он мертв. Как я могу вернуться домой, если не вытащу сегодня же тело? Удастся ли мне продвинуть тело и вытащить его из щели?

– Что мне делать? – спросил я моряков. – Он там… Я дотронулся до него рукой… Я не могу вернуться домой без него. Я скажу матери: «Вот мой отец. Я нашел его, но, увы, он мертв». – В отчаянии я ударил себя по голове. Теперь я был убежден, что мой отец погиб. Какие чувства обуревают человека, когда он узнает, что его отец мертв?!

Никто не произнес ни слова. Моряки молчали перед лицом смерти. Они, как и я, питали ложную надежду – теперь жестокая реальность ее разрушила. Один из моряков сказал: «Салех Хаззум умер… Краса и гордость наших мужчин».

Теперь мне осталось только одно: вытащить тело наверх. Та щель в стене была вратами смерти, теперь она станет вратами спасения. Через нее я протащу тело в трюм. Если смогу это сделать, поднять его наверх будет легко. Достаточно подтолкнуть тело к люку, и оно всплывет само. Если я не справлюсь, товарищи нырнут в трюм и помогут мне. Потом мы отбуксируем его на берег. Я надену свое нижнее белье, висящее на мачте. Не забуду никоим образом. Моя нагота напомнит мне о том, что ее надо прикрыть. Невозможно появиться на берегу в чем мать родила. Смерть отца обязывает меня помнить об этом. Мне нужно сохранять самообладание, показать себя мужчиной. Горе не сделает из меня тряпку. Нужно держаться стойко, ничем не выдавать своих чувств: я ведь мужчина. Отец всегда поступал именно так. Он презирал плач и причитания, это свойственно только женщинам. Мать вольна поступать как хочет. Я ей не помешаю. И без меня найдется кому плакать. Придут плакальщицы. На похороны проникнут и сыщики – убедиться, что умер именно Салех Хаззум, а не кто-нибудь другой. Это им необходимо. Они должны сообщить о случившемся в своих донесениях. Сбегутся дети, они любят похороны. Я должен подумать о погребальных носилках, о черном кофе и прочих расходах на траурную церемонию. О господи! Где взять деньги на похороны? У меня ничего нет, и в доме нет ничего, что можно было бы продать. Нам не на кого рассчитывать. Даже занять в долг не у кого. Позор! Смерть бедняка оборачивается позором. Но люди знают. Весь квартал знает, что мы бедняки… что мы голодные. Впрочем, мир не без добрых людей, нам помогут, обязательно выручит какой-нибудь моряк. Моряки, конечно, соберут немного кыршей. Не потому, что отец пожертвовал собой ради квартала, не щадил себя, защищая семьи бедняков, а потому еще, что уважение к покойному – это его похороны. Мы сообща устроим достойному человеку достойные проводы. Полицейские ищейки и всякие доносчики увидят, в каком мы положении. Кто-нибудь произнесет речь. Не знаю, воздадут ли отцу должное. Он тоже боролся с Францией.

Если бы он не умер, то был бы повешен. Французские власти преследовали его. Попади он в их руки, его бы приговорили к смертной казни. Он мечтал привести приговор в исполнение собственной рукой: ведь лучше умереть в бою, чем на виселице. Он сам выбрал для себя способ умереть, остался хозяином своей судьбы. Он был человеком во всем. И остался человеком даже в своей смерти. Остался мужчиной, как и хотел. Завтра обязательно придут мужчины. Будут говорить разные красивые слова по этому поводу. Я буду стоять перед могилой с опущенной головой и хорошенько прислушиваться ко всему, что будут говорить. Я запомню их слова. Придут те, кто сражается против Франции, придут те, кто выступает на демонстрациях, те, кто распространяет прокламации. О, эти люди умеют говорить, они выступают отлично! Эх, как будет хорошо, если они придут и скажут свое слово! Дух отца будет тогда витать над нами. Он услышит все, что будут здесь говорить. Да, такие похороны будут достойны моряка, который сражался с турками в Мерсине и с французами в Искандеруне. Они будут достойны Салеха Хаззума, моего отца.

Я весь ушел, погрузился в свои мысли и не замечал, что творилось вокруг. А вечер был красив. Солнце клонилось к закату. Небо было чистым – спасибо этой чистоте! Спасибо солнцу – оно освещало для меня пароход. Послало свои лучи вглубь вместо фонаря, высветило внутренности трюмов. Когда я выходил на поверхность, оно согревало меня. Вода внизу холодная. Как мне было там холодно! Но холод воды давал силы, будил энергию. Просыпались все органы чувств. А все это было так нужно, чтобы быть постоянно начеку! После целого дня ныряния всю эту ночь мне не придется сомкнуть глаз. Последняя бессонная ночь рядом с отцом. Завтра мы расстанемся. Больше я никогда его не увижу. Он уже не сможет помогать нам по дому. Все заботы о семье лягут на меня одного. Ах, в какое недоброе время придется мне все брать на себя!

Я сказал морякам:

– Ну что ж, приготовьтесь вытаскивать тело… Теперь я точно знаю, где оно.

– Может, я нырну с тобой? – спросил молодой моряк. – Помогу тебе там, внизу?..

– Не стоит… Пока не вытащу тело…

– А ты сможешь вытащить его один?

– Тут нужна не столько сила, сколько здоровые легкие… Если дыхания хватит, сделать это будет нетрудно.

Пожилой моряк сказал:

– Понапрасну не рискуй. Конец уже близок, тут спешить не нужно.

– Придется еще немного рискнуть… Тело за стенкой трюма, туда можно проникнуть только через щель.

– Тебе не нужна веревка? Жаль, что у нас нет с собой веревки.

– Веревка мне не нужна. Стоит только вытолкнуть тело оттуда, где оно застряло, и оно всплывет.

– Попробуй протолкнуть понемногу. Оно сдвинется с места, и все пойдет как надо.

– Я так и сделаю. Это недолго. Ждите меня.

Сказав это, я нырнул. Проплыл через двери трюма в сторону щели. Дорогу я нашел без труда. В трюме было еще довольно светло, однако дальше свет не проникал: мешала стена. Путь к телу преграждала деревянная доска. Если ее убрать, дело будет сделано… Проникнув в щель, я схватился за доску, подергал: она стояла на месте прочно. Я сильно потряс доску двумя руками и понял, что она не прибита. Дернул еще раз, но доска не подалась. Может, поднять ее наверх? Что-то стало получаться – она приподнялась, но положения не изменила. Доска длинная, сдвинуть с места нелегко. Мне уже не хватало дыхания, и я отступил. Вышел, рассказал морякам, что случилось. Проклятая доска! Здоровенная, она мешает протащить тело в щель.

Один из товарищей посоветовал:

– Тащи его наружу… Попытайся протащить тело над доской. Или под ней. Попробуй…

– Говорю вам, что доска закрыла всю щель… Нужно ее сдвинуть…

Пожилой моряк сказал:

– Имей в виду, она и тебе закроет путь.

Другой сказал:

– Тут без веревки не обойтись. Надо бы кому-то сходить за веревкой.

– Не нужна мне никакая веревка. Тело плавает, его надо только подтолкнуть…

Я снова нырнул, так и не решив, что делать с доской. От того, что я слышал наверху, не было никакой пользы, они говорили о том, чего не знали. Только я один видел щель, тело и доску. Значит, мне и выход искать. Нужно только пробовать. Надо поглубже проникнуть в щель. Дернуть доску сзади, она и сдвинется с места. И тогда можно вытащить тело из щели.

Я направился прямо в щель… Не остерегаясь, как прежде. Схватил доску и толкнул ее назад. Она качнулась вместе со мной, но с места не сошла. Я потерял равновесие и опустился на дно. Вода там была зловонная. Тьма полнейшая. Я снова поднялся выше. Ухватилсяза доску и опять толкнул ее. На этот раз она сдвинулась с места, но не отвалилась. Я вышел через щель в трюм и оттуда на поверхность… Моряки бросились ко мне:

– Ну что? Вытащил доску?

– Сдвинул с места.

– Что-нибудь еще мешает?

– К сожалению, да…

– И что теперь будешь делать?

– Теперь потащу тело. Оттолкну доску и протащу тело. Думаю, мне это удастся. Важно, чтобы оно вышло через щель.

Я снова нырнул. Глаза болели от соли, и все же я открыл их пошире.

Теперь надо собрать все силы, все чувства и стрелой пролететь сквозь двери трюма к щели. Стало темнее, вода за щелью мутная. Вот и деревянная доска. За ней – тело. Я поднялся кверху, насколько позволял потолок. Отодвинул доску, подтолкнул к щели плавающий на спине труп, а он не проходит, застрял, заслонил мне выход. Я уперся ногами в стену. Оттолкнулся. Попытка не удалась.

Кровь стучала в висках: не хватало дыхания, чтобы попытаться вытолкнуть тело еще раз. Придется выйти на поверхность. Я заметил, что начал уставать. Ничего удивительного. Физические возможности даже самого сильного человека не беспредельны, а я ныряю на такую глубину с самого утра! Непрерывные погружения изнурили меня. Быть может, отложить до завтра? Бороться с усталостью нет больше сил. Я уже стал сомневаться, справлюсь ли сегодня. Я устремился в трюм, оттуда – к свету и выплыл на поверхность. Как и в прошлый раз, моряки подхватили меня, помогли выбраться на палубу. Окружили меня, ждали новостей. Я покачал головой: ничего нет. Я очень устал, хотелось отдохнуть. На лицах товарищей удивление и беспокойство. Я стиснул зубы, закрыл глаза. Меня оставили в покое. Открыв глаза, я увидел самого старшего моряка. Он был огорчен тем, что его, старого моряка, не послушали, не поверили. Ему было очень обидно.

Я услышал его голос:

– Так нельзя. Нельзя нырять больше двух часов подряд. Если бы мы были на борту судна, я поступил бы иначе. Если бы его отец был жив, он бы такого не позволил. Мы посылаем парня на верную смерть. Взгляните на него, он совершенно обессилел.

Моряки молчали. Я слышал крики чаек в воздухе. Белая чайка опустилась на верхушку мачты. Мое нижнее белье тоже было на верхушке мачты. Солнце клонилось к западу. Дул прохладный ветер, обжигал тело. Я действительно изнемог, но что же делать – ведь тело отца все еще там. Как я вернусь к матери без него? Что скажут тогда обо мне? Смириться с поражением, сдаться? Значит, море одолело меня в первой же схватке? Как вырвать у него победу после этого? Если я отступлю, мне конец. Море окажется победителем, а надо мной станут смеяться. Еще не поверят, что я действительно сын Салеха Хаззума. А это синее, безмолвное море, что подумает обо мне оно? Как оно примет меня завтра? Какой еще позор постигнет меня?

Я снова закрыл глаза. Мне было не по себе. О, если бы я был на берегу! На песке. Я бы растянулся на нем. Обнял бы землю. Прижался бы к ней всем телом. Схоронил бы себя живьем и отдохнул. Ах, какое это было бы блаженство! Уснуть бы и ничего не чувствовать. Лежать без движений, без дум и воспоминаний. Как это сладостно, как мне нужно сейчас, в этот самый миг!

Отец мой говорил: «Не столь уж важно, что мы чего-то боимся, важно уметь побороть страх. Не так важно не устать, как важно побороть усталость». Я противился и страху, и усталости. Я хорошо запомнил наставления отца. Я докажу, что я его сын и достоин носить его фамилию. Случается, что человек берется за какое-нибудь дело, чтобы угодить другим. Но долго так продолжаться не может. Он не завершит начатого, пока думает об удовлетворении других. Важно, чтобы человек сам получал радость от своих дел. Удовлетворение рождается из убежденности и веры. Если человек трудится, побуждаемый своей верой, убежденностью, он действует с усердием и упорством. Если он не верит – пропал. Отступит, прекратит сопротивление – проиграет. Все это я понял потом, когда стал моряком, настоящим человеком. А до этого мною двигала сила примера, она владела моими побуждениями, рождала во мне дух самопожертвования. Этим примером для меня был мой отец. Я хотел стать таким же, как он. В любой работе, в любой сложной ситуации, когда нужно было принять решение, я задавался вопросом: «Как поступил бы в данном случае отец?»

И сегодня много раз я задавал себе этот вопрос. Вот и сейчас, озабоченный собственной неудачей, своим бессилием, я спрашиваю: «Как поступил бы отец? Как?! Как бы он поступил, если бы тело, застрявшее в трюме парохода, было моим?» Конечно, не упрямство руководило бы его действиями в подобной ситуации. Что толку в упрямстве, если не принято верное решение? Когда отец был уверен в правильности избранной позиции, он отдавался делу до конца. В Мерсине у него была одна задача, в Искандеруне оказалась другая. Река была его делом, и море тоже; каждое дело, которым он занимался, заключало в себе определенную цель, и ради достижения этой цели он проявлял упорство, смелость, твердость. Если он верил во что-нибудь, то отдавался этому делу целиком и полностью. Пускаясь в предприятие, сопряженное с большим риском, он не страшился смерти, не спрашивал: «Когда я умру?», а лишь: «Во имя чего?» И, спускаясь в этот пароход, чтобы достать из трюмов бидоны с керосином, он наверняка задавался вопросом: «Во имя чего я выполняю эту работу? Стоит ли она того, чтобы я принес себя в жертву? Умру ли я, если придется умереть, ради квартала или ради собственной выгоды? Будет ли жертва, если она неизбежна, ради куска хлеба для моих детей или же ради куска хлеба для всех детей?» Только хорошо все продумав, он мог успокоиться, бесстрашно приняться за дело и был готов умереть, зная, что погибнет не напрасно. А как он расстанется с жизнью – на виселице или от пули французского солдата, – для него особой роли не играло.

Упорство такого рода понятно и приемлемо. И сейчас, когда я рискую жизнью, чтобы вытащить труп со дна парохода, делаю ли я это только потому, что утонувший – мой отец, или же потому, что были у него еще и другие достоинства? Предположим, что он был моим отцом и к тому же был трусливым, подлым, низким человеком, который рабски склонялся перед турками в Мерсине, лебезил перед французами в Искандеруне. Что тогда? Рисковал бы я в таком случае? И стали бы мне помогать моряки? А море, взявшее его, вело бы себя как заклятый враг? Вынести раненого с поля сражения – значит проявить уважение к нему, к его ранам. Похоронить умершего – воздать должное ему как человеку после смерти. А разве то, чем я занимаюсь сейчас, пытаясь вытащить труп борца из морской пучины, – это не борьба? Разве это не выражение солидарности с тем, кто погиб как солдат? Не продолжение боя, который он вел? Разве я не терплю эти муки ради нашего квартала, не приношу себя в жертву во имя родины, не борюсь против французов?

Эти мысли воодушевили меня, и я открыл глаза. Беседовать с самим собой я был способен при любых обстоятельствах. Это качество я также унаследовал от отца. Оно стало проявляться во мне в школьные годы. И тогда тоже все было связано с морем. Школа стояла на самом берегу, я подолгу гулял там и размышлял.

В душе я считал, что буду моряком, и готовился им стать, а моряки, как известно, частенько говорят сами с собой. Так быстрее и незаметнее проходит время вахты, часы, проведенные за штурвалом или на верхушке мачты. Отец учился умению молчать у моря, но в это время он молча разговаривал сам с собой, обдумывал разные дела и только после этого принимал решение.

Итак, я принял решение. Борьба продолжается. Если я не вытащу тело, то останусь на пароходе. Быть может, завтра волны унесут его или загонят в другой отсек корабля. Или полиция выставит на пароходе охрану. Тогда все пропало. Я не найду отца, и повинна в этом будет моя слабость. Все нужно закончить сегодня. Моряки доверяют мне, поверили в меня не потому, что я сын Салеха Хаззума, а потому, что я такой же моряк, как он, и хорошо знаю, что сделал мой отец для своей родины и своего народа.

Я сказал:

– С парохода я не уйду, пока не вытащу тело.

– Ты не сможешь его вытащить, не рискуя собой.

– Ну что ж, значит, надо рискнуть.

– Но ведь ты так устал.

– Я уже отдохнул.

– Ты обманываешь себя.

– Возможно.

– Упорный, как его отец, – сказал пожилой моряк. – Не пустим его!

Меня обрадовало слово «упорный». Первое признание сходства между мной и моим отцом. Без упорства в борьбе никак нельзя. Перед решительным боем человек сжигает за собой мосты, и остается у него только один выбор – смерть или победа. Я не погибну. Одержу победу. Я вырву у моря тело отца, вытащу его. Я не переоцениваю себя. Кто может тягаться с морем? Море – гигант. Так говорил мой отец. Но я человек. А человек – самое сильное из всех созданий, живущих на земле. Это тоже говорил мой отец. Итак, я должен нырять. Бороться до последнего вздоха. И нет силы, способной мне помешать. Я уважаю старого моряка, но на этот раз ослушаюсь его. Пусть возвращается на берег, если ему надоело ждать. Пусть отойдет в сторону, если отчаялся. Если он боится за мою жизнь, спасибо ему за это. Пусть лучше подумает о моем будущем. Я моряк – и боюсь? Моряк – и отступаю? Не бывать этому!

– Я снова пойду туда.

– Послушай, сынок… Послушай, Саид. Ты напрасно упорствуешь, всему свое время. Упорство может и повредить.

– Кто оценит вред и пользу лучше того, кого это дело касается?

– А мы? Кто мы? Разве мы не с тобой в этом несчастье? Почему же мы тогда с самого утра торчим на этом пароходе?

– Спасибо вам. Но мое сражение с морем не окончено. С поражением я не смирюсь никогда.

– Ты говоришь «поражение»? Разве тот, кто осмеливается броситься в пучину, спуститься на дно парохода, может считаться побежденным?

– Тело там. Я видел его собственными глазами. Я убрал доску перед ним и подтолкнул его к самой щели. И теперь отступать?!

– Отложи все до завтра… Отсрочка – не отступление.

– Отсрочка – начало отступления. Не буду откладывать… Сегодня или никогда.

– Мы тебя предупреждали, аллах свидетель. Упрямство погубит тебя…

– Пусть… Лучше смерть, но только не поражение.

Моряки умолкли. Разговор прекратился. Я не колебался. Нырну еще раз, проскочу прямо в щель. И не вынырну, пока не протолкну тело в трюм. Хватит вертеться вокруг него. Если я не возьмусь решительно за это дело, то никогда его не кончу. Море меня не подведет, не оставит меня в беде, когда дело связано с моим отцом. Оно хорошо знает цену моему отцу. Спрашивается, есть ли у самого моря отец?

Я полностью отдался во власть воде. Сейчас она была бирюзовой. Лучи заходящего солнца будто протыкали море насквозь длинным золотистым пучком. Поверхность моря колыхалась, подбрасывала золотистые лучи, и казалось, что оно играет жидким золотом, невидимыми в глубине руками приводит его в движение. В небе густели белые облака, заполняли весь горизонт, образовывали разноцветные, причудливые фигуры, затем все больше и больше становились похожи на груды пепельно-серой ваты. Небо – чистое и прозрачное сверху – следило за восходом далекой звезды… Дул ветер – легкий и холодный; птицы описывали над нами прощальные круги, улетая в свои гнезда, они махали крыльями в такт, как бы подчиняясь неслышной мелодии, а некоторые доверились ветру, и он нес их на своем ковре-самолете. Берег по-прежнему пестрел группками людей, но оттуда не долетало ни звука, только волны размеренно бились о железный корпус парохода.

Я постоянно испытывал какой-то мистический трепет перед морем по вечерам, когда опускаются сумерки. Оно что-то рассказывает, как старец, усевшийся на низеньком стульчике перед своим домом. Рассказывает свои истории. Напевает вполголоса свои печальные песни. Тяжело вздыхает, и его дыхание – это пар, который, как мираж, поднимается с лучами, а те поднимают его высоко вверх, растворяют в себе. В такое время море становится добрым, тихим, расслабленным, тогда оно монотонно, с тихим шорохом лижет песок пляжей, а иногда бурлит, бросает волны на прибрежные скалы, разбивается о них, разлетается брызгами.