Текст книги "Кольцо Сатурна"

Автор книги: Густав Майринк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Густав Майринк
Кольцо Сатурна

Ученики ощупью, мелкими шажками, поднимались по винтовой лестнице.

В обсерватории набухала темнота, а возле блестящих латунных телескопов тонкими холодными лучами-струйками падал в круглый зал звёздный свет.

Если медленно поворачиваться из стороны в сторону, позволив глазам свободно блуждать по комнате, можно было увидеть, как разлетаются брызги света, разбиваясь о металлические маятники, свисающие с потолка. Мрак пола заглатывал сверкавшие капли, сбегавшие по гладким, блестящим приборам вниз.

Мастер наблюдает сегодня Сатурн, – сказал Вийкандер немного погодя и указал пальцем на большой телескоп, который, словно твёрдый, мокрый рог огромной золотой улитки, из ночного неба протиснулся сквозь люк обсерватории. Никто из учеников не возразил ему; они даже не удивились, когда, подойдя ближе, убедились в правоте Акселя Вийкандера.

Для меня загадка, как может человек в полумраке, только по положению телескопа, узнать, на какую звезду он направлен, – удивлённо заметил кто-то. – Откуда такая уверенность, Аксель?

– Я чувствую, комната полна тлетворных флюидов Сатурна, доктор Мохини. Поверьте, телескопы засасывают звёзды, на которые направлены, они как живые воронки, и затягивают их лучи, видимые и невидимые, в завихрения своих линз!

Если человек, так же, как я – с давних пор, – ночи напролёт проводит в предельном напряжении чувств, словно в засаде, он не только научается чувствовать и различать тихое, незаметное дыхание звёзд, ощущать их приливы и отливы, осознавать, как они беззвучно овладевают нашим мозгом, гасят наши намерения, чтобы поместить вместо них другие – как они, исполненные ненависти, молча борются друг с другом, эти коварные силы, за право приоритета в управлении кораблём наших судеб… Он научается видеть сны бодрствуя и наблюдать, как в известные часы ночи в видимое царство прокрадываются бездушные призраки умерших небесных тел, жаждущие жизни, и в чуждой, медлительной игре, пробуждающей в нашей душе смутный, неизъяснимый ужас, обмениваются загадочными, понятными лишь им знаками… Но давайте включим свет, в темноте легко сдвинуть что-нибудь, – а Мастеру не нравится, если вещи тревожат, перемещая их с законных мест.

Один из друзей подошёл к стене и нащупал выключатель. Слышен был шорох его пальцев, шарящих по стене, – потом разом стало светло, и жёлтая латунь маятников и телескопов ярко вспыхнула в зале.

Ночное небо, только что льнувшее своей мягкой бархатной кожей к окну, вдруг отпрянуло и скрыло свой лик далеко-далеко, в вышине, в ледяных сферах над звёздами.

– Вот та большая, круглая бутыль, доктор, сказал Вийкандер, – это о ней я вам вчера говорил, её использовал Мастер в своём последнем эксперименте.

А вот от этих двух металлических полюсов в стене – вот здесь, видите? – исходили два переменных тока, так называемые волны Герца, и они образовали вокруг бутыли электрическое поле.

Вы поклялись, доктор, хранить молчание относительно всего, что вы здесь увидите и узнаете, обещали помочь нам как психиатр, конечно, насколько это возможно.

Вы правда думаете, что, когда придёт Мастер и, полагая, что за ним не наблюдают, начнёт производить вещи, о которых я вам намекнул, но далее открывать их вам не имею права, что вы не поддадитесь влиянию внешних его действий и на основе только лишь безмолвных наблюдений за его сущностью сможете сделать заключение о том, исключается ли в его случае безумие?

Сможете ли вы не поддаться предрассудкам, которые свойственны учёным, и, если понадобится, открыто признать: да, это неизвестное мне психическое состояние, возможно, подобное летаргии, называемое Турийя, это что-то, никогда не виданное наукой, но не безумие?

Достанет ли у вас мужества открыто признать это, доктор?

Видите ли, только любовь к Мастеру и желание уберечь его от ударов судьбы, заставило нас пойти на то, чтобы привести вас сюда и, может быть, позволить вам увидеть то, чего ещё никогда не видел непосвящённый.

Доктор Мохини взглянул на него.

– Я честно сделаю то, что в моих силах, и приму во внимание ваши требования и вчерашние слова; но, знаете, как поразмыслю над этим, хочется за голову схватиться. Неужели и правда есть некая наука, некое тайное знание, необозримо широкое поле явлений, само существование которых остаётся нам неизвестным?!

Вы рассказали не только о магии – чёрной и белой; я услышал от вас о тайнах сокровенного зелёного царства и о невидимых жителях фиолетового мира!

Вы сами занимаетесь фиолетовой магией, так вы сказали, и принадлежите к древнему братству, которое с незапамятных времён призвано было хранить эти тайны и арканы.

А о «душе» вы говорите как о чём-то достоверном, реально существующем!

Будто бы это тонко организованный, вещественный завиток, носитель совершенно определённого сознания!

Но это ещё не всё, вы говорите, что ваш Мастер будто бы заключил такую душу в этом стеклянном сосуде, поместив его в осциллятор Герца?!

Я не в силах поверить этому, ведь это же полнейший…

Аксель Вийкандер нетерпеливо отодвинул свой стул, в полном расстройстве чувств подошёл к телескопу и уставился в него.

– Да, что же вам сказать, доктор Мохини, – помедлив, заметил наконец один из друзей. – Так оно и есть. Мастер действительно долгое время держал в этой бутылочке в изоляции человеческую душу, снял с неё теснившие её оболочки, одну за другой, будто очистил луковицу, облагородил её силу – и однажды она сбежала, прошла сквозь стекло и изолирующее электрическое поле… и сбежала! – В эту секунду речь его прервал громкий крик Акселя Вийкандера, и все удивлённо на него посмотрели.

Вийкандер задыхался от волнения:

– Кольцо, кольцо с зубчиками! Беленькое, с дырками, это невероятно, неслыханно! – кричал он. – Новое кольцо, образовалось новое кольцо у Сатурна!

Все по очереди посмотрели в телескоп и онемели от удивления.

Доктор Мохини, который не был астрономом и такой феномен, как появление у Сатурна нового кольца, не мог ни осознать в полной мере, ни оценить последствия столь невероятного события, едва успел задать несколько вопросов, как на винтовой лестнице послышались тяжёлые мужские шаги.

– Все на свои места, ради Бога, скорей! Выключите свет, Мастер идёт, – приказал Вийкандер в дикой спешке. – А вы, доктор, оставайтесь в нише, что бы ни произошло, слышите! Если Мастервас увидит, всё пропало.

Мгновение спустя в обсерватории снова царили мрак и мёртвая тишина.

Шаги слышались всё ближе, фигура в белой шёлковой мантии вошла в зал и зажгла стоявшую на столе крошечную лампу, которая отбросила слепящий узкий круг света.

– Просто сердце разрывается! – прошептал Вийкандер на ухо своему соседу. – Бедный, бедный Мастер, как исказило горе его черты!

Старик подошёл к телескопу, долго смотрел в него и, пошатнувшись, волоча ноги побрёл к столу.

– Кольцо растёт с каждым часом – теперь у него даже появились зубчики, это ужасно, – застонал адепт и в отчаянии закрыл лицо руками.

Долго, долго сидел он так, и ученики тихо плакали в своих нишах.

Но вот Мастер вскочил, преисполнившись отчаянной решимости, подкатил бутыль поближе к телескопу и положил возле него на пол три предмета, форму которых невозможно было различить.

Потом он неловко опустился на колени посреди комнаты и начал придавать рукам и верхней части туловища странные положения, напоминавшие геометрические фигуры или угольники; одновременно он монотонно бормотал какие-то фразы, в которых время от времени звучали долгие воющие гласные.

– Всемилостивый Господь, помилуй его, ведь это заклятие Тифона! – в ужасе прошептал Вийкандер своему соседу. – Он хочет силой вернуть из космоса ускользнувшую душу. Если это ему не удастся, он обречён будет покончить с собой… Братья, внимательно следите за мной и, когда я подам знак, прыгайте на него. И скрепите свои сердца, приближение Тифона заставляет их разрываться!

Мастер всё ещё неподвижно стоял на коленях и завывал всё громче, всё пронзительней.

Маленький язычок пламени отбрасывал на стол мрачный свет, но наконец он начал разгораться и вспыхивать в зале, подобно горящему глазу, и казалось, свет его постепенно, едва заметно мигая, окрасился в зеленовато-фиолетовый цвет.

Бормотание заклинателя совершенно прекратилось, только через долгие, равные промежутки времени голос его снова срывался на вой, который резал воздух, потрясая слушателей до глубины души.

И вдруг всё стихло. Настала тишина, ужасная и зловещая, как грызущая смертная тоска.

Всеми овладело чувство, будто вещи вокруг обратились в прах и зал с невероятной скоростью погружается куда-то в неизвестные миры, вниз, вниз, в удушающее царство прошлого.

Вдруг – илистое, неуверенное шлёпанье послышалось в зале, будто по нему короткими торопливыми прыжками перемещалось какое-то мокрое, невидимое существо.

На полу показались фиолетово поблёскивающие руки, неуверенно пошарили, оскальзываясь, хотели подняться из царства плоскостей в мир объёмных тел и бессильно сорвались вниз. Тощие, призрачные существа – безмозглые, ужасные останки мертвецов – отделились от стен и скользят вокруг без смысла, без цели, полуосознанно, двигаясь неуклюже, раскачиваясь, как калеки-идиоты, надувают щёки, таинственно, по-дурацки улыбаясь, они движутся медленно, совсем медленно, крадучись, как будто хотят скрыть какое-то необъяснимое, несущее гибель намерение – или коварно высматривают что-то вдали, чтобы вдруг молниеносно броситься вперёд, подобно гадюке.

С потолка беззвучно падают раздутые как пузыри тела, раскатываются и ползают вокруг безобразные белые пауки, в потустороннем мире населяющие сферы самоубийц и плетущие из обрубленных крестообразных форм сеть прошлого, которая непрерывно растёт час от часу.

Ледяным ужасом веет в зале – чуждый пониманию, находящийся за пределами разума удушающий страх смерти, у которого больше нет корней и причин – бесформенная праматерь ужаса. И тут пол загудел от глухого удара – доктор Мохини рухнул замертво.

Шея вывернута, лицо очутилось на затылке, рот широко распахнут… «Скрепите сердца! Тифон…» – слышен ещё крик Акселя Вийкандера, и вслед за этим со всех сторон потоком хлынули освобождённые события, опережая друг друга. Большая бутыль разбивается вдребезги, на тысячи осколков странной формы, стены фосфоресцируют.

По краям люка в потолке и возле оконных проёмов начинается чуждое человеческому миру разложение, превращающее твёрдый камень в оплывшую массу, вроде бескровной, изуродованной десны, – и оно вгрызается в потолок и стены с молниеносной быстротой, словно языки пламени.

Адепт вскочил, покачиваясь… в смятенье духа выхватил жертвенный нож и вонзил его себе в грудь.

Ученики схватили его руку, но рана, из которой вытекает жизнь, слишком глубока – закрыть её не удаётся.

Сияющий свет электрических ламп победил в круглом зале обсерватории, исчезли пауки, и призраки, и гниль.

Но бутыль разбита, на потолке видны следы пожара, и Мастер истекает кровью, лёжа на циновке. Ритуальный нож искали они напрасно. Под телескопом, с искривлёнными судорогой членами, на груди, лежит труп Мохини, и лицо его – повёрнутое кверху, к потолку – искажено ухмыляющейся гримасой смертельного ужаса.

Ученики, обступив смертное ложе, умоляют Мастера поберечь себя, но он мягко отвергает их просьбы:

– Послушайте, что я вам скажу, и не печальтесь так. Мою жизнь теперь никто не удержит, и моя душа исполнена желания завершить то, чему препятствовало тело.

Разве вы не видели, как дыхание тлена объяло весь этот дом! Ещё мгновение, и оно бы материализовалось – как туман выпадает вполне осязаемым инеем, – обсерватория, всё, что в ней находится, вы и я, все мы были бы сейчас плесенью и гнилью.

Выжженные следы там, на полу, это следы рук обитателей преисподней, переполненных ненавистью, напрасно пытавшихся завладеть моей душой. И так же, как эти выжженные в дереве и камне знаки, и другие их козни могли бы стать видимыми и остались бы навеки, если бы вы не вмешались с таким мужеством.

Ибо всё, что в этом мире «неистребимо», «вечно», как говорят глупцы, прежде было призрачно – призраком, видимым или невидимым, – и является не чем иным, как застывшим призраком.

Поэтому, что бы это ни было, прекрасное или безобразное, избранное, доброе или дурное, весёлое, но с затаённой смертью в сердце или печальное, с затаённой в сердце радостью, – всегда на нём налёт призрачности.

И если даже лишь немногие в мире ощущают присутствие призрачного, оно всё равно здесь, вечно и во веки веков.

Главный тезис нашего учения гласит, что мы должны взбираться по отвесным стенам нашей жизни к вершине горы, где стоит гигантский маг и из обманчивых отражений своих колдовских зеркал создаёт нижний мир!

Видите, я стремился к высшему знанию, я искал человеческое существо, чтобы убить его, ради исследования его души. Я хотел принести в жертву одного человека, который действительно был бы абсолютно бесполезен на земле; и я смешался с народом, с мужчинами и женщинами, и я заблуждался, полагая, что легко найду такого.

С радостной уверенностью направлял я свои стопы к адвокатам, медикам и военным – среди профессоров гимназии я почти схватил одного, почти!

Всегда «почти», ибо всегда был на них маленький, часто совсем крошечный, тайный знак, и я был вынужден выпустить добычу.

И вот пришло время, когда я наконец нашёл тех, кого искал. И не одно-единственное создание – нет, целую колонию таких существ.

Как бывает, когда случайно натолкнёшься на целую армию мокриц, приподняв с земли в подвале старый горшок.

Пасторши!

То, что надо!

Я подслушал разговоры целой когорты пасторш, о том, как они безостановочно «стараются быть полезными», проводят публичные лекции для «просвещения курьеров», для бедных негритят, наслаждающихся райской наготой, вяжут отвратительные чулки, распределяют среди населения нравственность и протестантские хлопчатобумажные перчатки… О, как же они досаждают бедному, измученному человечеству! Нужно собирать станиоль, старые пробки, бумажные обрезки, гнутые гвозди и остальное барахло, чтобы ничего не пропадало!

А уж когда я увидел, что они собираются наплодить новых миссионерских обществ и разбавить сточными водами «морального» просветительства мистерии Святого Писания, тут чаша моего терпения переполнилась.

Над одной из них – белобрысой «немецкой» штучкой, истинной порослью вендо-кашубско-обо-тритского семени, я уже занёс нож и вдруг увидел, что чрево её – благословенно, и древний Закон Моисеев удержал мою руку. Поймал я вторую, десятую, сотую, и все они были с благословенным чревом!

Тогда я залёг в засаду, сидел там и день, и ночь, как пёс, охотящийся за раками, наконец мне удалось выхватить одну, в подходящий момент, прямо из кровати родильницы.

Это была гладко причёсанная саксонская наседка с голубыми глазами гусыни.

Ещё девять месяцев я держал её взаперти по моральным соображениям, остерегаясь, не выродится ли всё-таки что-то или, может, случится нечто вроде непорочного почкования, как у моллюсков в глубинах океана, путём «перевязывания» или вроде того. И в те безнадзорные секунды своего плена она ещё успела тайно написать увесистый том: «Сердечные напутствия германским дочерям при их вступлении во взрослую жизнь».

Но я вовремя выхватил рукопись и немедленно спалил её в камере с гремучим газом!..

И когда я наконец отделил её душу от тела и поместил в большую стеклянную бутыль, однажды непонятно откуда появившийся запах козьего молока заставил меня заподозрить недоброе… Прежде чем я починил сломавшийся осциллятор, несчастье совершилось и anima pastoris11
  Пасторская душа (лат.).


[Закрыть] ускользнула от меня навсегда.

Я сейчас же воспользовался сильнейшими приманками, положил на подоконник пару женских панталон из розовой бумазеи (марки «Лама»), спинную чесалку из слоновой кости и даже поэтический альбом в обложке ядовито-голубого бархата с золотыми застёжками – всё напрасно! Применил магический дистанционный раздражитель по законам оккультной теленергии – увы!!

Дистиллированную душу изловить трудно!

Теперь она живёт на свободе, в космосе, и учит безвредных планетарных духов дьявольскому искусству женского рукоделия.

А сегодня она даже вокруг Сатурна – связала крючком новое кольцо!!!

Это уж было слишком.

Я измучил свой мозг, придумывая пути спасения, – их осталось всего два; первый: применить раздражители – был Сциллой, второй: отказаться от раздражителей – Харибдой.

Вам известно гениальное учение Иоханнеса Мюллера, которое гласит: «Когда сетчатку глаза освещают или подвергают давлению, нагревают или электризуют, или используют любой другой раздражитель, то не бывает ощущений, соответствующих различным объективным раздражителям, а именно: ощущения света, давления, тепла, электрического тока, но всегда присутствуют зрительные ощущения; если же освещать или оказывать давление на кожу, если подвергать её воздействию звука или электрического тока, ответом всегда будут только тактильные ощущения, со всеми вытекающими отсюда последствиями».

Этот неумолимый закон действует и в нашем случае, поскольку если на сущностное ядро пасторши оказывается воздействие – всё равно какое, – она рукодельничает, а если воздействие не оказывается… – голос Мастера стал тихим и приобрёл неземное звучание, – то… то она плодится и размножается.

Адепт был мёртв.

Потрясённый Аксель Вийкандер молитвенно сложил руки:

– Помолимся, братья! Он вошёл в райское обиталище; упокой, Господи, его душу!