Текст книги "Великий предводитель аукасов"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Глава третья. ТРАНГОИЛЬ ЛАНЕК И КУРУМИЛА

Мало-помалу утихло волнение, причиненное смертью махи, и восстановился порядок. Курумила и Трантоиль Ланек поклялись оставить всякую вражду и братски обнялись к великой радости воинов, любивших обоих предводителей.

– Теперь, когда мой отец отомщен, мы можем предать его тело земле, – сказал Курумила.

Затем, приближаясь к чужеземцам, он поклонился им и сказал:

– Бледнолицые будут присутствовать на похоронах?

– Да, – отвечал Луи.

– У меня просторная тольдо, – продолжал предводитель, – окажут ли мне мои братья честь жить в ней, пока будут среди нашего племени?

Луи хотел ответить, но Трантоиль Ланек поспешил вставить слово.

– Мои бледнолицые братья, – сказал он, – уже почтили меня: приняли мое гостеприимство.

– Хорошо, – отвечал Курумила. – Но что ж из этого? Какую бы тольдо ни выбрали мурехи, я буду считать их своими гостями.

– Спасибо, предводитель, – отвечал Валентин, – будьте уверены, что мы всегда останемся благодарны за ваше благорасположение к нам.

Тут ульмен простился с французами и воротился к телу своего отца. Начались похороны.

Некоторые путешественники думают, что у арауканцев нет религиозных верований. Это неверно. Напротив, у индейского народа весьма живая вера и основания ее не лишены некоторого величия. Арауканцы признают два божественных начала: доброе и злое. Первое, Пиллиан, есть божество творящее; второе, Гекубу, – разрушающее. Гекубу в постоянной борьбе с Пиллианом. Он стремится разрушить стройность мироздания и уничтожить все существующее.

Кроме этих двух главных божеств, арауканцы насчитывают значительное количество второстепенных духов, помогающих Пиллиану в его борьбе против Гекубу. Эти духи мужского и женского пола; первые называются геру, господами, вторые амеймальгвн, духовными нимфами. Арауканцы верят в бессмертие души и, следовательно, в будущую жизнь, где воины, отличившиеся на земле, охотятся в богатых дичью лугах, окруженные всем, что любят. Как и все индейские племена, они весьма суеверны. Все их богопочитание состоит в том, что они собираются в хижину волхований, где стоит безобразный идол, изображающий Пиллиана. Они плачут, кричат с ужасными кривляньями и приносят в жертву овцу, корову или лошадь.

По знаку Курумилы воины отошли, чтоб пропустить женщин, которые окружили труп и начали ходить вокруг, тихо и печально воспевая подвиги покойника. Через час все пошли сопровождать тело, которое понесли четыре славнейших в племени воина, и направились к холму, где была приготовлена могила. Сзади всех шли женщины, бросая пригоршнями горячую золу на следы, оставленные процессией, чтобы душа покойного, если захочет воротиться в свое тело, не нашла бы дороги к своей тольдо и не беспокоила бы наследников.

Когда труп был опущен в яму, Курумила зарезал собак и лошадей своего отца, которые были затем сложены рядом с покойником, чтобы мог он охотиться в блаженных лугах. Подле рук его положили кое-что из съестного, ему на дорогу и на долю темпилагги, или лодочницы, которая перевезет его на тот свет, пред лицо Пиллиана, где его будут судить по его добрым или злым делам. Затем тело засыпали землей. Но так как покойный был знаменитый воин, то на могилу нанесли камней, из которых сделали пирамиду. Потом каждый обошел в последний раз вокруг могилы, выплеснув на воздух большое количество хихи.

Родные и друзья покойного возвратились с пеньем в деревню, где их ждали поминки, называемые кагуин, и которые продолжаются до тех пор, пока все гости не повалятся наземь мертвецки пьяные. Путешественники не присутствовали на поминках; они чувствовали усталость и хотели отдохнуть. Трантоиль Ланек угадал их желание и, как только процессия воротилась в деревню, отделился от своих товарищей и предложил молодым людям проводить их к себе, на что они охотно согласились. Как и все арауканские хижины, хижина вождя представляла собой обширную деревянную постройку, выбеленную известью. Она была четырехугольна, с крышею в виде террасы и внутри необыкновенно чиста.

Трантоиль Ланек был одним из почетнейших и богатейших предводителей своего племени. Так как у молухов или арауканцев допускалось многоженство, то у него было восемь жен. Когда индеец вздумает жениться, то объявляет об этом родителям невесты и назначает, сколько он даст за нее скота. Когда его предложение принято, он приходит с несколькими своими друзьями, берет девушку, сажает сзади себя на лошадь и уезжает в лес, где остается три дня. На четвертый день он возвращается, закалывает кобылицу перед хижиной отца невесты, и начинаются свадебные пиршества. Похищение и принесение в жертву кобылицы заменяет венчание; таким образом, аукас1010
  Аукасы, арауканцы, молухи – разные названия одного и того же индейского племени.


[Закрыть] может иметь столько жен, сколько в состоянии прокормить. Однако первая жена, называемая унемдомо, или законной, пользуется большим почетом. Она заведует хозяйством и управляет другими, которые называются инамдомо, или младшими. Все живут в хижине своего мужа, где занимаются воспитанием детей, тканьем пончо из шерсти гуанако (горной овцы), или хилигуэке, и готовят кушанья мужу. Когда аукас уезжает, то поручает своих жен кому-нибудь из родственников.

Оба француза, очутившись посреди этих странных нравов, не понимали ничего, что происходило вокруг них. Валентину особенно все казалось странным, но он боялся это как-нибудь выразить. Приключение с махи так высоко поставило его в глазах жителей тольдерии, что он опасался уронить себя в их мнении каким-нибудь нескромным вопросом. Раз вечером, когда Луи хотел было идти, по принятому им обыкновению, навещать больных, чтоб облегчить их страдания, насколько позволяли ему его ограниченные медицинские сведения, Курумила иришел навестить чужеземцев и пригласить их присутствовать на празднестве, даваемом новым махи, который был избран в день смерти прежнего. Валентин обещал прийти вместе со своим другом.

После всего вышеописанного понятно, какое огромное влияние имеет колдун на все племя. Удачный выбор сделать трудно, и это случается редко. Махи обыкновенно женщина; если же это мужчина, то он наряжается в женскую одежду и ходит в ней до смерти. Почти всегда все знания достаются ему по наследству. Когда было выкурено довольно трубок и умолкли наконец нескончаемые речи, выбрали на место прежнего махи доброго и услужливого старика, который во вею свою долгую жизнь не нажил ни одного врага. Пир, понятно, был роскошный, щедро снабженный улъпо, национальным блюдом арауканцев, а хихи было разливанное море. Между другими кушаньями подали

большую корзину крутых яиц, которые ульмены пожирали взапуски.

– Отчего мой брат не ест яйца? – спросил Валентина Курумила. – Он, верно, не любит их?

– Нет, предводитель, – отвечал гость серьезно, – я очень люблю яйца, но не такие; я боюсь подавиться.

– А, – сказал ульмен, – я понимаю, мой брат любит сырые.

Валентин расхохотался во все горло.

– Еще меньше, – сказал он снова серьезно, – я люблю яйца всмятку, яичницу, но не люблю ни вкрутую, ни сырых.

– Что говорит мой брат? Яиц нельзя иначе варить, как вкрутую.

Молодой человек посмотрел на него с изумлением и затем промолвил тоном сожаления:

– Как, в самом деле, предводитель, вы не едите иных яиц как вкрутую?

– Наши отцы всегда так ели, – простодушно возразил ульмен.

– Бедняжки! Как мне жаль вас! Вы не знаете одного из великолепнейших блюд! Хорошо же, – сказал он, возвышая голос, – я желаю, чтобы вы меня считали благодетелем рода человеческого. Словом, я научу вас варить яйца всмятку и делать яичницу, чтобы память обо мне не исчезла между вами. Когда я уеду, то вы как станете есть то или другое, вспомните обо мне.

Предводители пришли в восторг от предложения француза и с криком спрашивали его, когда он исполнит свое обещание.

– Я не заставлю вас долго ждать, – сказал он, – завтра, на площади, перед лицом всего священного племени Великого Зайца, я научу вас варить яйца всмятку и готовить яичницу.

При этих словах предводители пришли в необычайный восторг, хиха полилась обильнее прежнего, и скоро все ульмены знатно подгуляли и принялись орать во все горло, не слушая друг друга. Эта музыка столь понравилась французам, что они пустились бежать, заткнувши себе уши. Пир продолжался еще долго по их уходе.

Завтрашний день все, особенно хозяйки, ждали с великим нетерпением. Они научатся готовить новое блюдо, которого, кажется, так хочется отведать их мужьям! С зарею мужчины, женщины и дети собрались на большой площади деревни Они толпились кучами, толковали о достоинствах нового кушанья, тайна которого скоро разрешится. Луи было совершенно не интересно выслушивать урок поваренного искусства, и он хотел остаться дома. Но Валентин настаивал, и после долгого спора молодой человек наконец согласился пойти.

Вскоре Валентин явился на площадь, где на средине для него было оставлено пустое пространство. Смеясь, он посматривал на индейцев, которые с ожиданием и недоверием уставили на него глаза. По требованию Валентина Трантоиль Ланек приготовил заблаговременно стол, был также разложен очаг и грелся котелок с водою, лежал нож, огромная сковорода, Бог знает где добытая, что-то вроде лоханки, деревянная ложка, петрушка, кусок шпику, соль, перец и корзинка свежих яиц.

Для начала представления ждали апоульмена племени. Для него было приготовлено нечто вроде помоста напротив Валентина. Приняв трубку мира, апоульмен слегка наклонился и сказал что-то на ухо Курумиле, который почтительно стоял возле него. Ульмен поклонился, сошел с помоста и, подойдя, сказал парижанину, что он может начинать.

Валентин поклонился апоульмену, снял свое пончо, свернул его и бережно положил у ног. Затем грациозно завернул рукава по локоть, слегка наклонился вперед, оперся правой рукой на стол и начал говорить тоном шарлатана, продающего зевакам свои лекарства:

– Почтенные ульмены и вы, непобедимые воины благородного и священного племени Великого Зайца! Выслушайте внимательно, что я буду иметь честь изложить вам.

В начале времен мир не существовал. Вода и облака носились и сталкивались в бесконечном пространстве, которое тогда составляло вселенную. Когда Пил-лиан создал мир и вызвал своим голосом человека из недр красной горы, то взял его за руку и, указав ему на все произведения земли, воздуха и вод, сказал: «Ты царь творения, а потому все животные, растения и рыбы принадлежат тебе и должны, каждый по мере своих сил и уменья, способствовать твоему благополучию и счастию в сем мире, среди которого я поставил тебя. Так, лошадь будет переносить тебя быстрым бегом через пустыни, ламы и овцы будут тебя одевать своей плотной шерстью и питать своим сочным мясом». Когда таким образом Пиллиан показал человеку одно за другим всех животных, то, прежде чем перейти к растениям и рыбам, он дошел до курицы, которая беззаботно тут же кудахтала, поклевывая зернышки. Пиллиан взял ее за крылья и, показывая человеку, сказал: «Вот одна из полезнейших тварей, созданных тебе на потребу. Свари ее в горшке, и она даст тебе отличный навар: кушай его, когда болен. Сжарь ее, и выйдет превкусное жаркое. Из яиц ты будешь делать яичницу с зеленью, шампиньонами, ветчиной и особенно со шпиком. Когда тебе будет нездоровиться и тяжелая пища будет не по слабому твоему желудку, ты вари яйца всмятку, и тогда увидишь, как это вкусно». Вот что, – продолжал Валентин, все более и более позируя перед индейцами, которые слушали его с раскрытыми ртами и вытаращенными глазами, ни слова не понимая из его болтовни, между тем как Луи искусал себе все губы, едва удерживаясь от смеха, – вот что Пиллиан говорил первому человеку в начале веков. Вас там не было, о воины аукасские! А потому неудивительно, что вы не знаете этого. Правда, меня также не было там, но благодаря способности, которою обладаем мы, белые, переноситься мыслию в прошлые века при помощи писания, эти слова Великого Духа были собраны со тщанием и в точности достигли нас. Но, оставив всякие предисловия, я буду иметь честь теперь приготовить перед вами яйцо всмятку. Послушайте только; это так же просто, как сказать «здравствуй!», и по силам самому несмышленому. Чтобы сварить яйцо всмятку, надо две вещи: во-первых, яйцо, во-вторых, кипяток. Берите яйцо вот так, затем откройте котелок, положите яйцо на ложку и опустите его в воду: оставьте его там три минуты, ни больше, ни меньше. Заметьте, это очень важно, если оно пролежит дольше, то все труды пропадут напрасно. Смотрите.

Засим он опустил яйцо в воду. Через три минуты Валентин вынул яйцо, разбил его, посолил и поднес апоульмену с кусочком маисового хлеба. Все это он делал с неподражаемо серьезным выражением, среди безмолвной тишины внимательной толпы. Апоульмен попробовал яйцо. Сначала выражение сомнения было на его лице, но мало-помалу черты его широкого лица засияли от радости и удовольствия, и он в восторге закричал:

– Оа! Э, игхе! Хих мик кахе1111
  Хорошо, отменно.


[Закрыть]!

Валентин, улыбаясь, воротился к очагу и немедленно сварил еще несколько яиц, которые раздал ульменам и главнейшим воинам. Скоро и эти стали расхваливать новое кушанье. Бешеное нетерпение овладело индейцами. Так хотелось всем отведать яиц всмятку и поглядеть поближе, как они варятся, что Валентина чуть было не сбили с ног. Когда желание большинства желудков было удовлетворено, снова воцарилась тишина. Апоульмену, голос которого был до того не слышен посреди шума, удалось наконец кое-как восстановить порядок и тишину.

Валентин, сильно ударя ножом по столу, начал такую речь:

– Сварить яйца всмятку, какими я вас сейчас угостил, было– для меня шуткой, но яичница другое дело: тут нужно и уменье и старанье. Рассказывая вам, как ее надо делать, я в то же время начну готовить – слушайте и глядите внимательно, как я буду смешивать разные припасы. Чтоб сделать яичницу со шпиком, требуется: шпик, яйца, соль, перец, петрушка и масло. Все это, как видите, лежит на столе. Теперь я все это смешаю.

С необыкновенным искусством и проворством принялся он за приготовление огромной яичницы, по крайней мере в шестьдесят яиц, не прерывая своего словообильного и красноречивого объяснения.

Любопытство индейцев было сильно возбуждено, восторг выражался прыжками и смехом. Но когда Валентин взял сковородку за ручку и, по-видимому, без всякого напряжения, с ловкостью и уверенностью заслуженного повара подбросил раза четыре на воздух, чтоб перевернуть яичницу на другую сторону, всеми овладел просто телячий восторг: индейцы запрыгали, заорали, завыли самым ужаснейшим образом.

Когда яичница была готова, Валентин сложил ее на деревянное блюдо, согнул пополам с искусством опытной кухарки и хотел еще дымящуюся поднести апоульмену. Но тот, подзадоренный яйцами всмятку, избавил его от такого труда. Позабыв всю свою важность и достоинство, бросился он со всех ног к столу, сопровождаемый главнейшими ульменами племени. Успех парижанина был чрезвычайный. В летописях поваренного искусства не запомнят подобного. Валентин, скромный, как все истинные таланты, отказался от предлагаемых ему почестей и поспешил с другом своим скрыться в тольдо Трантоиль Ланека.

На другой день сего достопамятного события, когда молодые люди хотели выйти из общей своей горницы, явился их хозяин в сопровождении Курумилы. Предводители поклонились, уселись на глинобитном полу и закурили трубки. Луи, привыкший уже к церемонным обычаям арауканцев и убежденный, что оба их друга явились по какому-нибудь важному делу, сел подле своего молочного брата и терпеливо ожидал, пока индейцы сочтут приличным начать разговор. Выкурив рассудительно трубки до конца, предводители выбили их о ноготь, заткнули за пояс и обменялись взглядами; тогда Трантоиль Ланек начал:

– Мои бледнолицые братья все еще хотят уехать от нас? – спросил он.

– Да, – отвечал Луи.

– Что ж, не нравится им индейское гостеприимство?

– Напротив! – отвечали молодые люди, крепко пожимая ему руку. – Вы с нами обходились, как со своими соплеменниками. Но мы обещали одному из наших друзей приехать в Вальдивию, где он ожидает нас, а потому завтра же думаем отправиться в дорогу. Предводители снова обменялись взглядами, и Трантоиль Ланек сказал:

– Мои братья поедут не одни.

– Что вы хотите этим сказать?

– Индейская земля небезопасна для бледнолицых. Мой брат спас мне жизнь, я поеду вместе с ним.

– Мой брат сохранил мне друга, – сказал молчавший до сих пор Курумила, – я поеду с ним.

– И не думайте об этом, – сказал Валентин. – Мы путешественники, случай нас кидает из стороны в сторону, как ему вздумается. Утром мы не знаем, куда попадем к вечеру.

– Что ж из этого? – простодушно сказал Курумила. – Куда вы, туда и мы.

Молодые люди были тронуты такой простой и чистосердечной решимостью.

– Но это невозможно, друзья мои, – вскричал Луи, – это невозможно! А ваши жены? А ваши дети?

– За нашими женами и детьми в наше отсутствие присмотрят родные.

– Друзья мои, добрые друзья мои, – с волнением сказал Валентин, – нет, мы не можем принять такого самоотвержения. Ради вас самих мы не можем согласиться на это. Я сказал уже вам, что мы сами не знаем, что нас ждет, – отпустите нас одних.

– Мы поедем с нашими бледнолицыми братьями, – отвечал Трантоиль Ланек тоном, не допускавшим возражений, – мои братья не знают льяносов. Четыре человека в пустыне – сила, два идут на смерть.

Французы не спорили больше. Они приняли предложение ульменов тем охотнее, что вполне понимали, какую огромную помощь окажут им эти два человека, которым леса и пустыни что свой дом, которые изведали все их тайны. Предводители простились с молодыми людьми, чтоб приготовиться к путешествию. Отъезд был назначен непременно на следующий день.

Утром, на солнечном восходе, выехали из деревни четыре путешественника, сопровождаемые толпами народа, непрерывно кричавшими:

– Вентени! Вентени! Виры темпы! Виры темпы!1212
  До свидания! Счастливого пути! Счастливой дороги!


[Закрыть]

Этими путешественниками были Луи, Валентин, Трантоиль Ланек и Курумила. Они ехали верхом на отличных конях андалузско-арабской породы, вывезенной в Америку испанцами. Цезарь бежал справа за ними. Простившись с индейцами, провожавшими их за пределы тольдерии, они направились по дороге в Вальдивию и скоро исчезли в ущельях.

Четвертая глава. ДОНЬЯ РОЗАРИО

Направляясь в Вальдивию, оба француза желали повидаться с доном Тадео де Леоном, одним из почетнейших людей в Чили, которому они, о чем расскажем ниже, спасли жизнь проездом через Сант-Яго. Солнце всходило, когда наши четыре путешественника достигли долины, расстилающейся перед Вальдивией, но составляющей еще арауканскую область. Так как именно в этот день в Вальдивии отмечался народный праздник, то вся равнина была покрыта множеством палаток, между которыми кишел народ. Всадникам недолго пришлось отыскивать палатку дона Тадео де Леона, который со своей дочерью, доньей Розарио, и несколькими слугами также выехал за город, чтоб присутствовать на празднике. Палатку дона Тадео было легко отыскать еще и потому, что она стояла поодаль от других.

Вальдивия, основанная в 1551 году испанским завоевателем доном Педро де Вальдивия, красивый город, в двух часах езды от моря, на левом берегу реки, по которой легко проходят большие суда. Он лежит в плодородной долине Гвадальянквен. Вид этого города, передового поста цивилизации в этих отдаленных странах, один из самых прелестных. Улицы широкие и прямые; здания, выбеленные известью, только – в один этаж, по причине частых землетрясений; почти т все дома имеют террасы. Там и сям вздымаются к облакам высокие колокольни многочисленных церквей и монастырей, занимающих добрую треть города. Благодаря обширной торговле, которую ведет Вальдивия при помощи своего порта, якорной стоянки китопромышленников, охотящихся в этих широтах, кораблей, подновляющихся здесь после или перед обходом мыса Горн, улицы оживлены, что редкость в небольших городках Южной Америки.

Когда оба француза поздоровались с доном Тадео, он попросил одного из них навестить его дочь, которая чувствовала себя не совсем здоровой, а потому пожелала остаться в палатке, а другого пригласил пойти посмотреть на празднество. Луи вызвался остаться с молодой девушкой, а дон Тадео с Валентином отправились на праздник.

– Я жду сегодня важных вестей, – сказал дорогой дон Тадео Валентину, – и вы, быть может, будете мне полезны.

Индейцы последовали их примеру. Мало-помалу разошлись и слуги: «людей поглядеть, себя показать». Донья Розарио оказалась премилой девушкой шестнадцати лет, небольшого роста, нежного сложения. Она была блондинка, что редкость в Америке, с густыми волосами цвета спелой ржи и небесно-голубыми глазами. Луи весело и беззаботно болтал с нею, рассказывал о Франции, о Париже и старался дать молодой девушке понятие о шумной и многолюдной французской столице. Вдруг несколько человек, вооруженных с головы до ног, ворвались в палатку. Граф быстро вскочил, чтоб защитить молодую девушку, схватив в обе руки по пистолету. Но прежде чем успел направить свое оружие на нападающих, он упал наземь, пораженный кинжалами. Падая, он увидел, как во сне, что два человека схватили донью Розарио и побежали, унося ее. Тогда, с невыразимым усилием, молодой человек приподнялся на колени и наконец встал на ноги. Он увидел, что похитители бегут к лошадям, которых невдалеке держал под уздцы индеец. Молодой человек бросился за ними с криком:

– Убийство! Убийство!

И выстрелил. Один из похитителей упал, посылая ему страшные проклятья. Тут силы окончательно оставили молодого человека. Луи зашатался, будто пьяный, в ушах у него зазвенело, все завертелось перед его глазами, и он упал бездыханный на землю.

Донья Розарио так испугалась, увидев, что граф упал под ударами убийц, что лишилась чувств. Когда она пришла в себя, была глубокая ночь. Несколько минут только смутные мысли бродили в ее голове, она никак не могла опамятоваться. Наконец, мысли ее стали светлее, и она прошептала тихим голосом, с выражением ужаса:

– Господи! Господи! Что такое случилось?

Она открыла глаза и стала беспокойно поворачивать голову. Мы сказали, что стояла глубокая ночь, но она оказалась еще темнее для бедной девушки: у нее на лицо было наброшено тяжелое покрывало. С терпением, столь свойственным всем попавшимся в плен, она старалась дать себе отчет о своем положении.

Насколько можно было судить, она лежала в длину на спине мула, между двумя тюками; веревка проходила через грудь и мешала привстать, но руки ее были свободны. Мул шел тяжелым и неправильным шагом, столь свойственным этой породе, отчего бедная девушка страдала при каждом шаге. Она была покрыта попоной, по причине ночной росы, или для того, чтоб не распознать дороги, по которой ехали. Донье Розарио, потихоньку и с великими предосторожностями, наконец удалось освободиться от покрывала, наброшенного на лицо. Она огляделась вокруг. Повсюду густой мрак. По небу шли облака и беспрестанно закрывали месяц, который в малые промежутки бросал слабый и неверный свет.

Подняв тихонько голову, девушка увидела, что несколько всадников ехали впереди и позади мула, на котором она лежала. Насколько можно было разглядеть в ночной темноте, всадники походили на индейцев. Караван был довольно многочисленный, по меньшей мере из двадцати человек. Он двигался по узкой тропинке, между двумя отвесными горами, скалистые груды которых, бросая тень на дорогу, еще более увеличивали мрак. Эта тропинка слегка подымалась в гору. Лошади и мулы, вероятно утомленные долгой дорогой, шли тихо. Молодая девушка, вспоминая, когда она была похищена из палатки, полагала, что прошла уже половина дня, как она стала пленницей.

Утомленная усилием разглядеть что-либо вокруг нее, бедная девушка опустила голову, заглушая вздох отчаяния. Закрыв глаза, чтобы не видать окружающего, она предалась глубоким и печальным размышлениям. Девушка не знала, где она теперь, кто и зачем похитил ее. Эта неизвестность усиливала страдания: она не видела впереди никакой надежды. Ее больное воображение создавало ужасные призраки; как бы ни была печальна действительность, все-таки она легче призраков. Таково было положение бедной девушки.

Караван безостановочно подвигался вперед. Он вышел из ущелья и подымался по тропинке, шедшей по краю пропасти, на дне которой глухо шумела невидимая вода. Порой камень, сброшенный копытом мула, с шумом катился по склону утеса и падал в бездну. Ветер свистел между елками и лиственницами; их сухие иглы валились на путешественников. По временам совы, живущие в трещинах скалы, кричали, точно рыдал ребенок, и печальные звуки прерывали тишину.

Страшный лай послышался вдали. Мало-помалу он приближался, наконец раздался с особенной силой. Послышались резкие голоса баб и детей, унимавших собак, заблестели огни. Караван остановился. Очевидно, пришли на ночлег. Девушка осторожно поглядела * вокруг. Дул сильный ветер и почти гасил пламя факелов. Она заметила только несколько мазанок и тени людей, которые с криком и смехом ходили вокруг нее. Люди, сопровождавшие ее, с сильными криками и ругательствами расседлывали лошадей и развьючивали мулов, нимало, по-видимому, не заботясь о бедной девушке. Прошло довольно много времени. Наконец она почувствовала, что кто-то взял ее мула за узду и грубым голосом закричал:

– Аггеа!1313
  Пошел.


[Закрыть]

Это было слово, которым погонщики обыкновенно понукают мулов.

«Что значит эта остановка? Почему часть конвоя осталась в деревне?» Такие вопросы задавала себе пленница. На этот раз неизвестность продолжалась недолго. Через десять минут мул снова остановился, проводник подошел к донье Розарио. Он был одет, как гуасо – чилийский земледелец. На голове его была старая шляпа из панамской соломы, ее длинные поля закрывали лицо и не позволяли разглядеть его черты. При виде этого человека девушка невольно вздрогнула. Погонщик, не говоря ей ни слова, снял с нее попону, развязал веревку и, взяв девушку на руки, словно это был малый ребенок, понес ее, дрожащую от страха, в хижину, стоявшую невдалеке, совершенно уединенно. Дверь была отворена настежь и словно приглашала войти.

В хижине было темно. Погонщик осторожно и бережно положил на пол свою ношу, чего не ожидала девушка. В ту минуту, когда он опускал ее наземь, погонщик наклонился к ней и едва слышно прошептал:

– Не бойтесь и надейтесь.

Затем он быстро встал и ушел, затворив за собою дверь.

Оставшись одна, донья Розарио приподнялась, а затем поспешно встала. Два слова, которые шепнул на ухо погонщик, возвратили ей присутствие духа и отогнали страх. Надежда, эта посланница небес, дарованная Господом, по его неизреченному милосердию, несчастным, чтоб утешать их в скорбях, снова поселилась в сердце девушки. Она почувствовала себя сильной и готовой для борьбы с неизвестными врагами. Она знала теперь, что дружеские глаза следят за нею, что в случае опасности ей окажут помощь. Вот почему не с боязнью, а скорей с нетерпением ждала она, чтобы похитители сказали, какую судьбу они ей готовят.

В хижине было темно, хоть глаз выколи. Сначала напрасно старалась она разглядеть что-нибудь. Но мало-помалу глаза ее привыкли к темноте, и она заметила прямо против себя слабый свет, видневшийся между половинками дверей. Осторожно, чтобы не привлечь внимания невидимых сторожей, которые, может быть, наблюдали за нею, протянув руки вперед, чтобы не наткнуться на что-нибудь в темноте, на цыпочках, прислушиваясь к малейшему шуму, она сделала несколько шагов в ту сторону, где виднелся свет, невольно привлекавший ее, как свечка привлекает неразумных бабочек, обжигающих о пламя крылья. Чем более она приближалась, тем явственнее становился свет; послышался чей-то голос. Вот она уперлась руками в дверь, наклонилась и приложила глаз к щелке. Девушка подавила крик удивления: в той комнате стоял индеец, по-видимому предводитель. Это был Антинагуэль (Тигр-Солнце), приказавший похитить ее.

Это был человек лет пятидесяти, высокий, величественной наружности. Все говорило в нем, что это муж, привыкший повелевать, созданный властвовать над другими. Он был одним из могущественных арауканских предводителей, могущественнейший токи, управлявший провинцией Пирег-Мапус (внутренние Анды). Он неслыханно прославился как воин, и его мозотоны просто боготворили его.

Похитив донью Розарио у отца, он просто захотел на ней жениться и ввести ее в свою хижину, и даже думал, что, сделав ее женою столь могущественного предводителя, окажет этим великую честь молодой девушке. Некогда, покрытый ранами, лежал предводитель почти без дыхания близ большой дороги. Донья Розарио увидела его, приказала пеонам (слугам) поднять его и перенести в дом своего отца. Три месяца был болен Антинагуэль. Все это время донья Розарио ухаживала за ним, и ее попечениями он поправился. С тех пор токи был исполнен уважения и поклонения к донье Розарио. И вот задумал взять ее себе в жены. Зная о празднестве и о том, что дон Тадео также выехал за город, предводитель зорко следил за всем, приказал он одному из храбрейших своих мозотонов Жоану во что бы то ни стало похитить девушку. Как это случилось, уже известно нашим читателям. Узнав, что пленница привезена, Антинагуэль, приехавший нарочно в эту деревню, приказал позвать к себе Жоана.

Вскоре явился индеец, но не Жоан.

– Что это значит? – спросил Антинагуэль. – Почему Жоан не пришел? Я звал именно его.

Тот, к кому относились эти слова, угрюмо посмотрел вокруг, вертя в руках шляпу, и отвечал с плохо скрытым замешательством:

– Жоан послал меня вместо себя.

– А по какому праву, – гневно сказал токи, – осмелился он поручить другому дело, которое я приказал ему?

– Жоан мой друг, – отвечал тот. – Поручение, которое мой отец дал ему, исполнено.

– Верно?

– Девушка с небесно-голубыми глазами там! – указал он на комнату, где была донья Розарио. – По дороге она ни с кем не говорила, и я могу уверить токи, что не знает, куда ее привезли.

При этом известии токи поглядел милостивее и сказал более ласковым голосом:

– А почему Жоан не поехал сам?

– О! – сказал исполнитель поручения с притворным простодушием, хотя плутовской взгляд и выдавал его. – По самой простой причине. У Жоана вдруг заболел сын – лежал при смерти. И хотя это недостойно воина, он воротился с половины дороги.

– Все это хорошо, – сказал Антинагуэль, – но еще не объясняет, кто таков мой сын.

– Я ульмен своего племени, великий воин между пуэльхами, – отвечал тот гордо.

– А, – сказал токи, довольный этим ответом. – Мой сын – ульмен пуэльхов! Могу ли я на него положиться?

– Я друг Жоана, – отвечал тот просто и почтительно поклонился.

– Хорошо. Мой сын хорошо ответил. Он может удалиться и ждать моих дальнейших приказаний на счёт той девушки. Я позову его, когда будет нужно.