Текст книги "Великий предводитель аукасов"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

Девятнадцатая глава. КОВАРСТВО

Дон Тадео произвел весьма искусную и быструю передислокацию войск. Его левое крыло простиралось до моря, средний полк находился в Арауко, столице арауканского союза, а правое углублялось в горы, так что сообщение между отрядами неприятеля было отрезано и по соединении генерала Фуэнтеса с диктатором аукасы очутятся между двумя огнями. Сначала диктатор предполагал сделать только ложное движение на Арауко, полагая, что в столице оставлено войско на ее защиту. Но отряды, посланные туда, нашли, что она совсем не защищена, оставлена жителями, и овладели ею почти без выстрела. Тогда дон Тадео приказал устроить там небольшое укрепление и оставил в нем гарнизон в триста человек под командованием майора. Сам же продолжал идти вперед. Войска чилийцев были растянуты от моря до гор и неуклонно шли вперед, разрушая и сжигая индейские гольдерии. Жители их в испуге бежали при приближении войск.

Антинагуэль, однако, поступил опрометчиво, оставив занятую им выгодную позицию у брода через Биобио, и позволил, таким образом, генералу Фуэнтесу вторгнуться в Арауканию. Бустаменте был в отчаянии, видя эту ошибку токи, ошибку, которую тот понял только тогда, когда уже не было возможности ее исправить. Генерал Бустаменте понимал, что его дело проиграно. Он знал, что ему остается только умереть с оружием в руках и что надежда возвратить утраченную власть погибла навсегда. Готовилась ие-ми1гуемая и скорая развязка.

Антинагуэль хотел углубиться в горы, но тщетно. Все его усилия привели только к тому, что он очутился окруженным тремя отрядами чилийских войск. Отряды эти смыкались все больше и больше, и Антинагуэлю нельзя было даже выбрать удобной позиции, ему придется сражаться там, где этого захочет неприятель. Дон Грегорио Перальта замыкал ему проход со стороны моря, дон Тадео де Леон – со стороны Арауко, а генерал Фуэнтес защищал проход в горы и к Биобио. Все эти движения продолжались две недели, в продолжение которых были только стычки и небольшие перестрелки, но не происходило ничего серьезного.

Дон Тадео хотел решить все одним ударом, одной битвой. В тот день, когда мы возобновляем наш рассказ, арауканцы и чилийцы были в виду друг друга. Передовые отряды их находились почти на ружейный выстрел один от другого. На следующее утро неминуемо должно было последовать сражение. Дон Тадео, дон Грегорио, генерал Фуэнтес и другие высшие военачальники собрались на совет в палатке дона Тадео. Вдруг послышались трубы. Чилийцы ответили на этот призыв. Адъютант вошел в палатку и доложил, что великий предводитель аукасов просит свидания с главнокомандующим чилийских войск.

– Не ходите, дон Тадео, – сказал генерал Фуэнтес, храбрый воин, который ненавидел индейцев. – Тут какая-нибудь западня.

– Я так не думаю, генерал, – отвечал диктатор. – Как главнокомандующий, я обязан по возможности избегать излишнего кровопролития, и потому я пойду на переговоры. Но это не помешает мне быть благоразумным и принять все меры предосторожности.

Местом переговоров было избрано небольшое возвышение как раз между двумя станами. Чилийское знамя и арауканское были водружены в двадцати шагах друг от друга. У одного знамени стояло сорок аукасов, вооруженных копьями, у другого столько же чилийцев с ружьями. При каждом отряде был трубач. Когда эти меры предосторожности были приняты, дон Тадео отправился в сопровождении двух адъютантов, Антинагуэль пришел с двумя ульменами. Дойдя до своих отрядов, оба предводителя приказали своим офицерам остановиться, а сами подошли друг к другу. С минуту они молча глядели друг на друга. Антинагуэль заговорил первый.

– Аукасы знают и уважают моего отца, – сказал он, вежливо кланяясь. – Им известно, что он добр и любит своих детей, индейцев. Облако встало между ним и его детьми – ужели его нельзя разогнать? Разве необходимо, чтобы кровь обоих великих народов лилась, как вода, из-за недоразумения? Пусть мой отец отвечает.

– Предводитель, – ответил дон Тадео, – белые всегда покровительствовали индейцам. Часто давали им оружие для охоты, семена для посева, теплые ткани для защиты от зимней стужи. Но аукасы неблагодарный народ. Когда несчастье проходит, они забывают сделанное для них. Почему они подняли оружие против белых? Разве белые обидели их? Загнали к себе их скот или потоптали их жатву? Нет, аукасы не могут сказать этого. Еще недавно токи, с которым я теперь говорю, торжественно возобновил с белыми мирный договор, а теперь вероломно нарушил его. Пусть предводитель отвечает в свою очередь. Я готов выслушать, что он может сказать в свою защиту.

– Предводитель не станет защищаться, – миролюбиво сказал Антинагуэль. – Он сознает свои проступки и готов принять условия, какие угодно будет предложить ему бледнолицым отцом, если только они не будут касаться его чести.

– Скажите сперва, какие ваши условия, предводитель. Я посмотрю, справедливы ли они, можно ли их принять, или мне нужно будет предложить вам другие.

Антинагуэль колебался.

– Мой отец знает, – сказал он наконец вкрадчивым голосом, – что его дети индейцы простодушный народ. Они легковерны. К ним пришел великий предводитель белых, обещал им много земли и другие блага, если они помогут ему возвратить потерянную власть. Индейцы – дети, они поверили этому лукавому человеку и восстали, чтоб защищать его. Но теперь они раскаялись и готовы, если мой отец желает этого, выдать обманщика, который поставил их на край пропасти. Что скажет мой отец?

Дон Тадео насилу удержался от выражения негодования, услышав это бесчестное предложение.

– Предводитель, – сказал он с плохо скрытым пренебрежением, – так в этом-то и состоят ваши условия? Вы хотите исправить свое вероломство новым клятвопреступлением? Человек, о котором вы упомянули, преступник, он заслуживает смертной казни. Если он попадет в мои руки, я его немедленно расстреляю. Но этот человек искал убежища у вашего очага. Гостеприимство священно, в том числе и для аукасцев. Выдать гостя, человека, который спал с вами под одной кровлей, как бы виновен он ни был, – это низость, и этого сраму ничем не смоет ваш народ. Аукасы – мужи свободные, они не терпят измены. Я уверен, что это предложение – ваше личное дело, а не дело народа.

Антинагуэль насупил брови и гневно посмотрел на дона Тадео. Тот спокойно и гордо встретил этот взгляд. Однако токи тотчас овладел собой и с нарочитым смирением сказал:

– Пусть мой отец простит меня, я виноват. Пусть он скажет свои условия.

– Вот мои условия: арауканское войско сложит оружие; бледнолицая девушка, похищенная токи, будет сегодня же возвращена; в обеспечение мира токи и двенадцать главнейших апоульменов останутся заложниками до тех пор, пока я не найду, что их можно отпустить.

Улыбка презрения обозначилась на тонких губах Антинагуэля.

– Мой отец не предложит менее тягостных условий? – спросил он.

– Нет, – твердо отвечал дон Тадео, – это мои единственные условия.

– Нас десять тысяч воинов, готовых умереть. Пусть отец не доводит нас до крайности, – мрачно сказал Антинагуэль.

– Завтра это войско падет под ударами моих солдат, как колосья под серпом жнеца. Оно будет развеяно, как сухие листья осенним ветром.

– Слушай же ты, кто осмеливается предлагать мне такие условия, – отвечал предводитель, засовывая правую руку за пазуху, – знаешь ли ты, кто я, унижавшийся сейчас перед тобою. И кого ты в своей гордости хотел раздавить как червя?

– Что мне до этого за дело? Я не должен больше ничего слушать.

– Постой! Я праправнук токи Кадегуаля. Между нами наследственная месть, и я поклялся, что убью тебя, собака, трус, вор!

И мгновенно выхватил кинжал из-за пазухи и ударил им в грудь дона Тадео. Но дон Тадео своей железной рукой сжал руку убийцы, а кинжал, как стекло, сломался о латы, которые из предосторожности были надеты диктатором, опасавшимся измены. Рука токи разжалась и повисла, как мертвая.

Чтобы объяснить нашим читателям, что за наследственная ненависть существовала между Антинагуэлем и доном Тадео, надобно рассказать, что случилось около трехсот лет назад. Когда испанцы завоевали Чили и обратили в рабов тамошних туземцев, они хотели так же завоевать Арауканию и вторглись в эту землю. Токи Кадегуаль, предок Антинагуэля, созвал на равнине Карампанга ауккойог. На этом совете он был назначен великим токи всех четырех уталь-мапусов и во главе многотысячной арауканской армии сразился с испанцами. Токи остался победителем, белые обратились в бегство. Много бледнолицых попало в плен. Среди них был и знатный дворянин дон Эстебан де Леон. Токи Кадегуаль мог, пользуясь своим правом, убить его, но он не только не причинил ему никакого вреда, но даже взял его в свою тольдерию и обращался с ним, как с братом. Дону Эстебану удалось бежать. Через некоторое время уже Кадегуаль, раненый, попался в плен и очутился в свою очередь в руках дона Эстебана де Леона. Испанец узнал в нем человека, некогда пощадившего его, но заплатил злом за добро. Он приказал отрубить у Кадегуаля два больших пальца на руках, выколоть глаза и в таком виде отпустил его домой. Слепой токи, вернувшись к себе, собрал всех своих родственников, показал свои раны и взял с них клятву отомстить. С тех пор между двумя семействами возгорелась страшная вражда, унаследованная и их потомками. До сих пор перевес был на стороне Леонов. В настоящее время оставался только один представитель этого семейства, именно дон Тадео. Лично он не нанес ни малейшего вреда аукасам и не жаждал мести. Но не таков был Антинагуэль. Он давно дожидался своего часа и решил, что час этот настал. Во что бы то ни стало он должен был погубить последнего из Леонов.

Теперь возвратимся к прерванному рассказу.

Солдаты, увидев, что жизнь диктатора в опасности, поспешили к нему на помощь. Дон Тадео остановил их движением руки.

– Не стреляйте, – сказал он, – этот негодяй достаточно наказан тем, что его покушение не удалось, и, стало быть, он напрасно унижался передо мною. Ступай, убийца, – прибавил он с презрением, – возвращайся, покрытый срамом, к твоим воинам. Мои предки ненавидели твоих, но то были храбрые воины, а ты выродок. Ты слишком ничтожен, чтоб тебя бояться. Я мщу тебе тем, что, осрамленному, я дарую тебе жизнь и даже не наказываю тебя за твое коварство. Прочь отсюда, негодная собака!

С этими словами дон Тадео повернулся и в сопровождении солдат удалился.

– О, – вскричал Антинагуэль, топая в ярости, – еще не все кончено! Завтра моя очередь!

И тоже вернулся в свой стан.

– Ну, – спросил его дон Панчо Бустаменте, – чего вы добились от него?

– Чего я добился? – мрачно ответил предводитель, показывая сломанную руку. – Этот человек осрамил меня. Кинжал сломался о его латы, и он мне вдобавок сломал руку – вот чего я добился.

– Завтра битва, – отвечал генерал. – Еще не все погибло. Может быть, завтра и придет час мщения.

– Должен прийти! – вскричал токи. – Пусть погибнут все мои воины, но этот человек будет в моих руках.

И, не говоря больше ничего, токи заперся в своей тольдо с доверенными предводителями, чтобы обдумать план мщения.

Дон Тадео, с своей стороны, вернулся в свою палатку.

– Не говорил ли я вам, – заметил ему генерал Фуэнтес, – что на них нельзя полагаться?

– Ваша правда, генерал, – с улыбкой отвечал дон Тадео, – Бог спас меня. Негодяй наказан по заслугам.

– Нет, – возразил генерал, – когда змея попадется на дороге, ее надо раздавить, не то она укусит. Вы имели полное право защищаться. Ваше снисхождение просто глупость. На индейца положиться нельзя: сегодня вы его простили, завтра он убьет вас.

Дон Тадео сидел в глубокой задумчивости, ни слова не отвечая на слова генерала. Скоро настала ночь. В стане развели костры. Все было тихо на равнине, где мирно спали тысячи человек, готовых на следующий день не щадить друг друга.

Наступило утро 10 октября – арауканцы называют этот месяц на своем образном языке Кута-Пенкен, то есть время больших побегов. Солнце вставало в густом тумане над равниной Кондорканки. Эта равнина некогда принадлежала Тупак-Амеру, последнему перуанскому вождю инков, который назвал ее Кондорканки – долиной кондоров. Кондор считался священной птицей у инков.

Едва первые лучи начали золотить вершины гор, как раздались звуки труб и барабанов, разбудившие диких зверей в их логовищах. В это же время появилось над долиной огромное стадо стервятников и кондоров, привлеченных инстинктом; они с резким криком покружились над пустынной еще долиной, а затем уселись на вершинах скал, где с полузакрытыми глазами стали точить клювы в ожидании кровавого пира:

Арауканские воины гордо выходили из стана и строились в боевые порядки. У арауканцев по неизменной традиции пехота составляет средний полк, конница два крыла. Пехота состоит из воинов, вооруженных копьями и булавами. Приближенный к токи предводитель, как бы заместитель его, командует правым крылом, один из апоульменов – левым. Сам токи ездит во время боя по рядам и возбуждает воинов храбро постоять за свободу. К чести воинов, надо прибавить, что предводителям скорее приходится утишать их пыл, чем возбуждать его. Для аукаса нет большей чести, чем пасть в бою.

Черный Олень, правая рука токи, как известно, был убит, а потому Антинагуэль приказал командовать правым крылом одному из апоульменов, а левое поручил генералу дону Панчо Бустаменте. В стане осталось только пятьдесят мозотонов для защиты доньи Розарио. Им был отдан приказ, в случае, если сражение будет проиграно, прорваться сквозь ряды неприятеля и спасти девушку во что бы то ни стало.

Арауканское войско, ставшее в вышеописанный боевой порядок, имело грозный и внушительный вид. Любо было поглядеть на него. Все эти воины знали, что их дело плохо, что они идут почти на верную смерть, и тем не менее спокойно, с блестевшими от возбуждения глазами ждали битвы. Антинагуэль, правая рука которого была на ременной перевязи, левой потрясал огромной булавой. На вороном коне разъезжал он по рядам, называя главнейших воинов по именам, напоминал им прежние подвиги и воспламенял к новым.

Чилийская армия была построена в каре. В то время, когда дон Тадео выходил из своей палатки, он вскрикнул от радости, узнав двух человек, которых никак не ожидал увидеть.

– Дон Луис! Дон Валентин! – вскричал он, пожимая им руки. – И вы здесь? Какое счастье!

– Как видите, и мы поспели, – отвечал, смеясь, Валентин. – И Цезарь с нами, ему тоже хочется подраться с аукасами. Так ли, собачка, а? – прибавил он, лаская пса, который махал хвостом и смотрел на него своими умными глазами.

– Мы думали, – добавил Луи, – что в такой день, как сегодня, лишних тут быть не может, а потому, оставив предводителей недалеко в кустах, отправились к вам.

– Благодарю вас от всего сердца. Надеюсь, вы останетесь со мною.

– Еще бы! Мы за тем и пришли! – сказал Валентин.

Дон Тадео приказал каждому из них привести по боевому коню, и все трое поскакали к первому каре, сопровождаемые умным Цезарем, и поместились в середине отряда.

Равнина Кондорканки, где дону Тадео удалось окружить индейцев, представляет собой огромный треугольник. На ней почти нет деревьев. Аукасы занимали вершину треугольника и были сжаты между морем и горами. В этом положении их многочисленной кавалерии почти невозможно было действовать.

Двадцатая глава. БИТВА НА РАВНИНЕ КОНДОРКАНКИ

Диктатор обнажил шпагу.

Загремели барабаны, зазвучали флейты, и чилийское войско ускоренным шагом пошло вперед, держа ружья наперевес. Как только был подан знак начать битву, арауканцы бросились вперед со страшными криками. Когда они были уже близко, чилийские ряды расступились и грянул залп картечи, уничтоживший первые ряды арауканцев. Затем каре сомкнулось, и солдаты, скрестив штыки, ждали натиска врагов. Они сшиблись ужасно. Аукасы, ряды которых были разорваны картечью, набросились сразу со всех сторон. Яростно кидались они на чилийские штыки, употребляя невероятные усилия, чтобы пробить брешь в строю неприятеля и прорваться в середину каре. Хотя они знали, что все передовые воины наверняка погибнут, тем не менее каждый стремился вперед. Первые ряды падали под градом пуль, их места занимали следующие, чтоб вступить в рукопашный бой.

Эти дикари, однако, отлично умели сдерживать свой пыл. Они быстро и точно повиновались ульменам и исполняли разнообразные маневры. Несмотря на артиллерийский огонь, они храбро шли вперед. Арауканцы выдержали и ружейный залп почти в упор и, наконец, вступили в рукопашный бой с чилийцами. Вооруженные обитыми железом булавами индейцы стремительно вращают ими и наносят верные и жестокие удары. Видя эту угрозу, на помощь бросилась чилийская конница. Но генерал Бустаменте предугадал это движение и направил своих всадников наперерез чилийцам. Оба конных отряда столкнулись с ужасным треском. Бустаменте, холодный и спокойный, несся впереди отряда, с саблей в ножнах, как человек, которому до того надоела жизнь, что он даже не хочет защищать ее.

Скоро битва завязалась по всей линии.

Арауканцы, стойкость которых ничто не могло поколебать, падали над ударами штыков, но не отступали ни на вершок. Антинагуэль был впереди своих воинов, вертел булавой и криками и жестами воодушевлял их. Аукасы отвечали ему яростными воплями и с новой отвагой бросались вперед, чтобы смять чилийцев.

– Что за народ! – не мог удержаться, чтоб не сказать, граф. – Какая безумная отвага!

– О, это просто демоны, – отвечал дон Тадео. – Погодите, битва еще только начинается, то ли еще будет.

– Молодцы, – вскричал Валентин, – смелый народ! Но этак их всех перебьют.

– Все полягут, – подтвердил дон Тадео, – но не сдадутся.

Между тем индейцы с особенной яростью нападали именно на ту часть каре, где находился главнокомандующий с своим штабом. Тут была не битва, а бойня. Стрелять уже было нельзя. Штыки, секиры, сабли, булавы рубили черепа, кололи груди. Антинагуэль поглядел вокруг. Словно колосья валились его воины. Лес штыков стоял перед ним.

– Аукасы! – крикнул он во всю мочь. – За мной, за нашу вольность!

Он поднял лошадь на дыбы, пришпорил ее и отважно бросился на штыки. Он пробил этим безумно храбрым маневром ряды чилийцев и бросился в средину каре, воины – за ним. Происшедшую свалку невозможно описать. Что ни удар, то падал человек. Яростные крики нападающих, вопли раненых, беспрерывные выстрелы – все это слилось в один общий гул. Аукасы как клин врезались в каре и разрубили его. Все смешалось, ноги скользили в крови, дым застилал все вокруг, раненые, падая, старались поразить врага.

– Ну, – сказал дон Тадео Валентину, – что вы теперь скажете о наших врагах?

– Это не люди, а звери какие-то, – отвечал тот.

– Вперед! Вперед! Чили! Чили! – закричал дон Тадео, пришпоривая лошадь.

И с пятьюдесятью воинами, в числе которых были и оба француза, он врезался в самую гущу врагов. Дон Грегорио и генерал Фуэнтес, видя, с каким остервенением арауканцы бросаются на отряд главнокомандующего, догадались, что Антинагуэль хочет захватить дона Тадео в плен. А потому, продолжая громить индейцев пушечными выстрелами, теснили их, стягивая свои отряды, и, наконец, окружили со всех сторон аукасов. Антинагуэль заметил это и крикнул генералу Бустаменте, чтобы тот спешил на помощь. Бустаменте также считал положение аукасов безнадежным. Он собрал вокруг себя всех всадников, плотно построил их и, встав впереди, крикнул:

– Спасем наших воинов!

– Спасем! – завопили индейцы, беря наперевес длинные копья.

И как ураган бросились на чилийцев, чтобы пробить дорогу. Ничто не могло противостоять им. Всадники пробили широкую улицу в чилийских рядах и соединились со своими товарищами. Трижды генерал проносился таким образом сквозь ряды чилийцев, сея по пути ужас и смерть. Но силы были не равны. Артиллерия громила аукасов, и их порядки редели все больше и больше. Вдруг генерал очутился лицом к лицу с эскадроном, которым командовал дон Тадео. Сверкая глазами, он бросился вперед: он искал не победы, а смерти.

С самого начала битвы Жоан дрался подле дона Тадео, не отставая ни на шаг от него и защищая в минуту опасности, которой тот нередко подвергался.

Дон Тадео, наблюдая за общим ходом дела, забывал о своей личной безопасности. Увидя Бустаменте, Жоан бросился на него.

– Слава Богу, – вскричал генерал, – я умру не от братской руки.

Лошади сшиблись.

– А, – крикнул генерал, – ты такой же изменник, как и я! Ты дерешься со своими!

И он замахнулся на Жоана саблей. Жоан отбил удар и обхватил генерала своими сильными руками. Обе лошади, не управляемые всадниками, испуганные шумом битвы, понеслись по равнине. Всадники обвились, словно две змеи. Но недолго пришлось им так скакать, оба упали наземь. Они освободили ноги из стремян и снова бросились друг на друга. Генерал хватил Жоана саблей по голове. Но индеец, прежде чем упал, собрал все силы, бросился на врага и ударил его в грудь отравленным кинжалом. Оба пали мертвыми.

Увидя, что Бустаменте убит, чилийцы вскрикнули от радости.

– Бедный Жоан! – проговорил Валентин, отбиваясь от индейцев. – Славный был человек!

– Он умер, как герой! – отвечал Луи, который, взяв винтовку за ствол, дрался ею, как булавой.

– Рано ли, поздно, всем придется умирать, – философски заметил Валентин, а затем, оттолкнув ногою арауканца, который бросился на него, прибавил: – Э, дружок, чего тебе здесь надо! Пиль, Цезарь, пиль!

Собака бросилась на упавшего индейца и тотчас задушила его.

Валентин дрался смело, ни на минуту не теряя присутствия духа и отпуская при каждом ударе какую-нибудь шутку. Чилийцы с удивлением смотрели на него. Цезарь не отставал от своего хозяина и смело бросался и душил индейцев. Валентин надел на него широкий ошейник, обитый железными остриями. Индейцы пугались при виде собаки. Они полагали, что это не пес, а злой дух в его образе.

А битва продолжалась, все свирепее и свирепее. И чилийцы и индейцы дрались на груде трупов. Аукасы уже не надеялись победить. Но не искали спасения в бегстве, они решили пасть, но дорого продать свою жизнь. Чилийское войско все более и более сжимало кольцо вокруг них. Твердый, как скала посреди разбушевавшихся стихий, закусив губу, мрачно смотрел на битву токи, неустанно вертя своей булавою, покрытой до рукоятки кровью врагов.

Вдруг странная улыбка мелькнула на губах токи. Движением руки подозвал он ульменов, еще оставшихся в живых, и что-то шепнул им. Ульмены махнули головой в знак согласия и тотчас возвратились на свои места. Битва некоторое время продолжалась, как прежде. Вдруг отряд в пятьсот индейцев бросился на эскадрон, в середине которого дрался дон Тадео, и со всех сторон окружил его. Чилийцы вздрогнули, увидев это.

– Стой! – вскричал Валентин. – Скорее напролом, не то они перебьют всех нас поодиночке.

И, опустив голову, он бросился в средину аукасов, солдаты – за ним. Через три-четыре минуты они выбились из охватившего их круга.

– Гм, – сказал Валентин, – жаркое было дело. Ну, слава Богу, пробились-таки.

– Да, – отвечал граф, – но где же дон Тадео?

– Где ж он? – в тон ему спросил Валентин, осматриваясь вокруг, и вдруг с яростью вскрикнул: – Скорее за мной! Вот он, вот!

Солдаты бросились вслед за французами. Дон Тадео с четырьмя-пятью солдатами отбивался от тучи врагов.

– Держитесь! Держитесь крепче! – закричал Валентин.

– Смелее! Мы выручим вас, – вторил ему граф. Дон Тадео услыхал их крики: он печально улыбнулся и сказал словно про себя:

– Напрасные усилия! Все погибло.

– О, – вскричал Валентин, закусывая ус, – я спасу его или сам погибну!

Он удвоил усилия. Напрасно аукасы пытались противостоять ему. Валентин и солдаты отчаянно прорубались в середину. Вот они уже у цели. Огляделись, но дона Тадео нигде не было видно. Напрасно они бросались во все стороны: дон Тадео исчез.

В это время арауканцы, словно сговариваясь, начали отступать и вскоре пустились бежать. Чилийская конница беспощадно рубила их. Только один отряд арауканцев отступал сплошной массой. Он состоял из избранных воинов под личным командованием Антинагуэля. Отряд этот храбро отбивался от преследователей и скоро исчез за высокими холмами, передовыми отрогами Кордильер.

Чилийцы одержали блистательную победу. Арау-г канцы получили настолько жестокий урок, что даже; сама мысль о войне с испанцами не скоро придет им в голову. Более двух третей индейцев пало во время; битвы или последовавшего за ней бегства. Генерал? Бустаменте, причина войны, был убит. Таким образом, все было покончено одним сражением. Но ликование чилийцев было не полно. Их вождя, их лучшего человека, не стало. Напрасно отыскивали тело дона Тадео де Леона, – оно исчезло. Генерал Фуэнтес, как старший, принял командование войском. Дон Грегорио был в отчаянии, он ломал себе руки и клялся страшно отомстить за смерть своего друга. Пятьсот пленников, большею частью раненых, досталось победителям. Дон Грегорио приказал расстрелять их. Напрасно старались удержать его от этого бесчеловечного поступка. Он остался непоколебим: это была месть за смерть дона Тадео.

Валентин, Луи и дон Грегорио целую ночь бродили по полю, вспугивая стаи стервятников. Все их поиски оказались тщетными: они не нашли тела дона Тадео. Наутро чилийцы направились по направлению к Биобио. Они везли с собою тридцать ульменов, как заложников; ульмены эти были взяты при первом вторжении в Арауканию.

– Поедемте с нами, – печально предложил дон Грегорио обоим французам. – Теперь, когда наш общий друг погиб, вам нечего делать в этой печальной стране.

– Я не согласен с вами, – возразил Валентин. – Думаю, что дон Тадео не убит, а захвачен в плен.

– Какие ж у вас доказательства?

– К несчастью, никаких. Сам не знаю почему, но я уверен, что дон Тадео во власти Антинагуэля.

– К чему обманывать себя? Этого быть не может.

– Позвольте, – сказал Валентин. – Я расскажу вам все по порядку, и вы поймете, что это вполне возможно. Когда мы пробились сквозь толпу врагов, я тотчас заметил, что дона Тадео нет с нами. Мы бросились назад. Я видел, как храбро отбивался он от аукасов. Я закричал ему, чтоб он держался крепче. Мы пробились прямо к тому месту, где он был, и вдруг он словно в воду канул. Из этого я заключаю, что враги схватили его и увезли в плен. Будь он убит, мы нашли бы его труп.

– Но, может быть, индейцы захватили труп с собою?

– На что им мертвое тело? Другое дело такой знатный пленник. Они, вероятно, надеются, что чилийцы за жизнь своего вождя пойдут на большие уступки. В противном случае они пригрозят убить его. Словом, такой пленник для них клад, особенно в нынешнее, тяжелое для них время.

Дон Грегорио согласился со справедливостью этого замечания.

– Это весьма возможно, – отвечал он. – В ваших предположениях много правдоподобного, может быть, вы и вовсе правы. Что же теперь делать?

– А вот что. Недалеко отсюда нас ждут Трантоиль Ланек и Курумила. Мы с Луи соединимся с ними и бросимся по следам Антинагуэля. Я уверен, что мы освободим дона Тадео, если он только жив.

Дон Грегорио был сильно тронут, слезы показались на его глазах. Он взял Валентина за руку и с чувством произнес:

– Дон Валентин, простите меня, я слишком мало ценил вас до этой минуты. Мы, американцы, народ полудикий, любим и ненавидим от всего сердца. Позвольте обнять вас.

– От всего сердца, милый друг, – отвечал молодой человек, тщетно стараясь скрыть свое волнение притворной улыбкой.

– Итак, вы отправляетесь? – спросил, успокоившись, дон Грегорио.

– Сию минуту.

– О, вы освободите дона Тадео, теперь я уверен в этом!

– И я также.

– Прощайте, дон Валентин. Прощайте, дон Луис.

– Прощайте, дон Грегорио.

Три друга расстались. Валентин свистом подозвал Цезаря и, пришпоривая лошадь, закричал:

– Вперед!

– Вперед! – повторил Луи.

Едва они сделали несколько шагов, как услыхали, что кто-то догоняет их. Они оглянулись и увидели, что дон Грегорио машет им рукою. Они остановились.

– Извините, господа, – сказал им дон Грегорио, подъезжая, – я позабыл вам сказать одну вещь, Бог знает, увидимся ли мы.

– Бог знает, – ответил Луи, покачивая головою.

– Позвольте же мне на прощанье сказать вам, что дон Грегорио в любую минуту по первому вашему зову готов пролить за вас свою кровь.

И, не дождавшись ответа, он быстро повернул лошадь и поскакал. Молодые люди благодарно поглядели вслед ему и молча продолжали путь.