Текст книги "Росас"

Автор книги: Густав Эмар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

– Жаль, – сказал другой, – что у солдат Мариньо ружья: Мариньо предпочитает расстреливать унитариев, которых уводит в свою казарму.

– Я не думала, что Мариньо так деликатен. Не оттого ли он столько возился со вдовушкой из Барракас?

– Сеньора донья Мария-Хосефа права: в будущем кинжал должен стать оружием федералистов. Я сделаю необходимые распоряжения, – сказал дон Мариньо, пытаясь польстить старой гарпии, лишь бы она перестала говорить о нем.

– Пусть Ресторадор покончит с внешними врагами, а мы разделаемся с внутренними! – сказал Гарратос.

– Как только Ресторадор отдаст приказ, первую же голову, которую я срежу, я принесу вам, донья Мануэлита! – сказал Пара.

Донья Мануэла сделала жест отвращения и повернулась к донье Фермине Сегойен, сидевшей подле нее.

– Унитарии слишком мерзки для того, чтобы Мануэлита желала их видеть! – произнес Торрес, незаконный сын Росаса.

– Это правда, но обезглавленные они прелестны! – отвечала донья Мария-Хосефа.

– Если донье это не нравится, то я не принесу ей головы, – произнес Пара. – Но мужчины должны видеть все головы унитариев, будут ли они прекрасны или отвратительны, так как мы не нуждаемся в манерничаньи и все мы добрые федералисты; наша обязанность – мыть свои руки в крови изменников-унитариев!

– Верно! – вскричал Соломон.

– Вот это речь федералиста! – прибавил Кордова.

– Пусть те, кто не согласен умереть за Ресторадора и его дочь, поднимут свою руку! – вскричал один сторонник падре Гаэте, мулат со зверским лицом.

– Прикажите, донья Мануэлита, и я принесу сам ожерелье из ушей изменников-унитариев.

Девушка печально опустила голову.

– Да, – восторженно вскричал депутат Гарсиа, – мы должны все соединиться, чтобы доказать, что федерация покоится на прочной основе.

– Браво!

– Великим днем для отечества будет тот день, когда будет тот день, успокоим ту горячку свободы, которая мстит нам теперь, а эту святую горячку можно успокоить только кровью унитариев.

– Кстати, о горячке, – сказал Мариньо почти на ухо генералу Солеру, – вы не знаете, генерал, что такое с падре Гаэте?

– Я слышал, что он болен. Кой черт с ним?

– Ужасная мозговая горячка!

– Ого!

– Он при смерти.

– С каких пор?

– Четыре или пять дней, я думаю.

– Это опасно?

– Во время своей болезни он только и говорит, что о магнетизме, Аране и двух неизвестных, которых не хочет назвать, наконец, еще о целой куче глупостей.

– Упоминает он о губернаторе?

– Нет!

– Ну, тогда он может умереть, когда ему угодно.

– Он, однако, добрый федералист!

– И еще более добрый пьяница.

– Вы правы, генерал, его болезнь – вероятно, последствие какой-нибудь оргии!

– Во всяком случае, если бы Лаваль восторжествовал, то дьявол взял бы его к себе очень скоро!

– И многих других с ним вместе!

– Вас и меня, например?

– Возможно!

– Все возможно!

– Это еще не самое худшее?

– Как, генерал?!

– Я хочу сказать, самое худшее, что мы не уверены, будто он не восторжествует!

– Правда!

– Лаваль отважен!

– Зато мы втрое многочисленнее его.

– Я овладел холмом Виктории с втрое меньшим числом солдат, чем их было у защитников!

– Да, но это были испанцы!

– Ба! Это были испанцы! Это значит, сеньор Мариньо, что они умели драться и умели, сражаясь, умирать.

– Наши солдаты не менее храбры!

– Я это знаю! А все-таки они могут быть разбиты, несмотря на их храбрость.

– На нашей стороне справедливость!

– Э, полно: на поле сражения, сеньор Мариньо, петь о справедливости!

– Ну, у нас энтузиазм!

– И у них также!

– Так что…

– Так что только дьявол знает, кто победит!

– Мы того же мнения, генерал.

– Я это знал.

– Я хотел знать ваше мнение по этому вопросу.

– Я также.

– Ваша проницательность, генерал, меня не удивляет, вы жили во время революции.

– Да, я вырос в то время.

– Но тогда никто не испытывал такого столкновения, какое нам предстоит в случае торжества Лаваля.

– Это было бы концом всего?

– Для всех!

– Особенно для вас и для меня, сеньор Мариньо!

– Особенно?

– Да.

– Почему же, генерал?

– Откровенно?

– Да, откровенно.

– Потому что меня они ненавидят, не знаю за что, а вас ненавидят как сторонника Масорки!

– О!

– Я понимаю, что они не должны меня любить.

– Но ведь я не масоркеро в настоящем значении этого слова.

– Быть может, вы правы, но нас не будут судить, а просто или умертвят, или заставят эмигрировать.

– Эмиграция – страшная вещь, генерал Солер! – сказал Мариньо, покачав головой.

– Да, вы сказали совершенно справедливо: но много раз я сам принужден был эмигрировать и знаю, что это очень тяжело!

– Нам надо защищаться до последнего!

– Кто знает, можем ли мы рассчитывать на всех?

– Я в этом также сомневаюсь.

– Измены многочисленны во времена революций.

– Да, и скрытые враги еще страшнее явных!

– Еще страшнее?

– Но они не обманут меня… Смотрите, вот один из них….

– Кто?

– Тот, кто входит.

– Но это ребенок!

– Да, двадцатипятилетний ребенок, все считают его убежденным федералистом, но я знаю, что он – тайный унитарий.

– Вы уверены в этом?

– В душе – да!

– Гм… Как его имя?

– Дель Кампо, Мигель дель Кампо, он сын настоящего федералиста, владельца асиенды, пользующегося большим влиянием в провинции.

– Ну, тогда он под хорошей охраной!

– Этот молодой человек пользуется также покровительством Соломона – все двери открыты перед ним!

– Если так, мой друг, – сказал генерал Солер, – то пойдем поздороваемся с ним!

– Да, но он уже занят! – отвечал Мариньо со злой улыбкой, и оба собеседника присоединились к другим группам.

ГЛАВА Х. Где Мигель беседует с дочерью Росаса

Действительно, дон Мигель дель Кампо входил в гостиную доньи Мануэлы, протискиваясь сквозь толпу и расчищая себе дорогу руками, он подошел поздороваться с доньей Мануэлой и окружавшими ее дамами-федералистками. Дон Мигель был одет по самой строгой моде федералистов, то есть носил пунцовый жилет, широкие девизы и не имел перчаток.

Заметив его приближение, жена доктора Риверы освободила возле себя место на софе, но это место было настолько узко, что молодой человек должен был бы сесть почти на колени к сестре его превосходительства – государственное преступление, которого он постарался избежать, предпочтя взять стул и сесть возле доньи Мануэлы.

Однако донья Мерседес не сочла себя побежденной: она встала, взяла стул и села по правую сторону от дона Мигеля, и ее первым приветствием был сильный щипок в руку молодого человека, которому она при этом сказала на ухо:

– Вы притворились, что не видели меня, да?

– Я видел, что вы всегда прелестны! – отвечал Мигель, полагавший, что ей этого будет достаточно.

Но он ошибался: она хотела большего.

– Я хочу вам сказать одну вещь!

– Говорите, сеньора!

– Я хочу, чтобы вы сопровождали меня, когда я выйду – сегодня я желаю взбесить Риверу, разговаривая с красивым молодым человеком, ведь он ревнив, как турок, не позволяет мне вздохнуть свободно.

– Это будет большая честь для меня, сеньора.

– Хорошо, теперь будем говорить громко, чтобы не вызывать все подозрений.

Донья Мануэля положила свою руку на край софы вблизи дона Мигеля, который наклонившись к ней, сказал так, чтобы его не слышали другие.

– Если бы кто-нибудь имел счастье внушить вам немножко интереса к себе, то этот дом был бы для него опасным соперником!

– Почему это, сеньор дон Мигель? – тихо спросила она.

– Потому что толпа, которую вы ежедневно принимаете, доставляет вам большое развлечение.

– Нет! – живо отвечала она.

– Извините, сеньорита, если я осмелюсь усомниться в этом!

– Однако я сказала правду!

– В самом деле?

– Да! Я стараюсь не видеть и не слышать этих людей.

– В таком случае это неблагодарно! – сказал улыбаясь молодой человек.

– Нет, это плата!

– Плата за что, сеньорита?

– Ведь вы знаете, что мое молчание и мое неудовольствие могут их рассердить?

– Как же может быть иначе?

– Ну, я плачу им этими приемами за то неудовольствие, которое они возбуждают во мне, говоря постоянно об одном и том же, о чем я бы никогда не желала слышать.

– Они говорят о сеньоре губернаторе и деле, общем для всех нас с большим воодушевлением.

– Нет, сеньор дель Кампо, они говорят ради самих себя!

– Вот как!

– Вы сомневаетесь в этом?

– Я удивлен по крайней мере!

– Потому что вы не занимаете ежедневно моего скучного места.

– Возможно, что это и так!

– Посмотрите кругом. Из всех, кто находится здесь, исключая вас, нет ни одного, кто бы не явился сюда с целью представить доказательство своих федеративных убеждений, чтобы я затем рассказала об этом Татите.

– Несмотря на то, они верно служат нашему общему делу!

– Нет, сеньор дель Кампо, они вредят нам!

– Вредят?

– Да, потому что они говорят более того, что бы должны были говорить и, может быть, не действуют с такой добросовестностью, с какой я хотела бы, чтобы защищали дело моего отца. Вы думаете, я довольна этими господами и этими женщинами?

– Конечно, у вас больше ума, чем у всех них вместе!

– Я говорю не об уме, а о воспитании.

– Я понимаю, что вам тяжело быть в этом обществе.

– Да, все мои подруги покинули меня.

– Может быть, вследствие такого времени, когда…

– Нет, из-за этих людей, которых я обязана принимать, так как татита требует этого, я думаю, вы единственный порядочный человек, который посещает меня.

– Однако я вижу здесь выдающихся людей!

– Правда! Но они стараются сделаться хуже, чем они есть на самом деле, и они преуспели в этом.

– Это ужасно.

– Они утомляют меня, сеньор Кампо. Я веду самую скучную жизнь. Я только слышу, как эти люди, мужчины и женщины, говорят о крови, о смерти. Но ведь бесполезно повторять это каждую минуту, сопровождая свои слова такими проклятиями, от которых я становлюсь больна, и выражением крайней ненависти, в которую я не верю. Все это бессердечные люди! Зачем им приходить сюда мучить меня этими разговорами и мешать мне принимать молодых женщин моего возраста или подруг, которых я желала бы видеть?!

– Правда, сеньорита, – отвечал дон Мигель с притворным простодушием, – вокруг вас нет молодых женщин вашего возраста и вашего круга, которые бы развлекали вас и могли заставить забыть, хоть на несколько минут, о страшных событиях, переживаемых нами.

– О, как я была бы счастлива, если бы это было возможно!

– Я знаю одну сеньору, характер которой совершенно гармонирует с вашим, и которая могла бы понять и полюбить вас!

– Правда?

– Сеньору, которая почувствовала к вам симпатию с того мгновения, как только увидела вас.

– В самом деле?

– Она ежедневно спрашивает меня о вас.

– О! Кто же это?

– Сеньора так же несчастна, а, может быть, и еще более, чем вы!

– Так же несчастна?

– Да.

– Не существует женщины несчастнее меня! – прошептала донья Мануэла с глазами полными слез.

– На вас не клеветали, сеньорита!

– На меня не клеветали? – вскричала донья Мануэла, гордо подымая голову. – Единственная вещь, которую я никогда не прощу врагам моего отца, это то, что они порочили мою репутацию из чувства политической мести!

– Время рассеет эту клевету, мой друг, – нежно отвечал тронутый ее словами дон Мигель, – к несчастью для той особы, о которой я вам говорю, время, наоборот, является величайшим врагом.

– Как! Объясните мне это!

– Каждое мгновение ухудшается ее положение.

– В чем дело? Что такое?

– На нее наклеветали, выдав за унитарку, и теперь онаподвергается преследованиям.

– Но кто это?

– Эрмоса!

– Ваша кузина?

– Да!

– Ее преследуют?

– Да!

– По приказанию татиты?

– Нет!

– Полиции?

– Нет!

– Кого же?

– Того, кто преследует ее!

– Но кто же может ее преследовать?

– Тот, кто влюблен в нее и кого она не любит.

– И?..

– Извините меня… Он злоупотребляет своим положением в федерации и именем Ресторадора для целей своей низкой личной мести.

– О, кто это, его имя?

– Извините меня, сеньорита, я не могу пока сказать вам этого!

– Я хочу это знать, чтобы передать татите.

– Вы вскоре узнаете это, а пока я скажу только, что это очень влиятельная личность!

– Тем преступнее она, сеньор дель Кампо!

– Я это знаю.

– У меня к вам просьба.

– Говорите, сеньора.

– Приведите ко мне Эрмосу.

– Сюда?

– Да!

– Она не придет.

– Она не придет ко мне?

– Она боязлива и не будет знать, как держать себя в окружающей вас толпе.

– Я ее приму одна… но нет, я не могу принимать одна.

– Тем более, что с тех пор, как в ее доме был обыск, она боится быть оскорбленной.

– Но это невероятно!

– И еще я должен признаться вам, что она уже несколько дней назад покинула свою прелестную дачу, и все-таки ее постоянно мучают, беспокоят.

– Несчастная!

– Вы, однако, могли бы ей быть очень полезной и оказать большую услугу.

– Я? Говорите, дель Кампо!

– Если бы вы послали ей письмо, которое она могла бы показать в случае, если опять кто-нибудь явится к ней без приказания сеньора губернатора….

– Разве кто-нибудь может осмелиться это сделать без приказания татиты?

– Это уже делали!

– Хорошо, завтра же я напишу ей!

–Я позволю себе просить вас напомнить в этом письме, что никто не должен осмеливаться произносить имя генерала Росаса или федерации для оправдания незаконного поступка.

– Хорошо, хорошо, я понимаю, но, – прибавила она, – если мы будем продолжать наш разговор, то это может возбудить ревность всех этих людей, которым согласно приказанию татиты я должна улыбаться.

– Ваши желания равносильны приказаниям, сеньорита. Вы обещаете мне не забыть о письме?

– Да, завтра же вы получите его!

– Тысячу раз благодарю вас за такую доброту.

Донья Мануэла не ошиблась: ее продолжительный разговор с молодым человеком уже начинал беспокоить достойных федералистов, поэтому, едва она повернулась к супруге Мариньо, а дон Мигель – к донье Мерседес, как они поспешили к молодой девушке. Каждый из них спешил обратиться к ней своеобразным комплиментом: одни уверяли ее, что умрут за ее отца, другие предлагали голову унитария, ожерелье из ушей их противников, а некоторые – даже косы вражеских женщин, когда пробьет час мщения федералистов.

Одно мгновение дону Мигелю показалось, что он присутствует в собрании демонов, когда он слушал эти клятвы, предложения и поношения противников, произносимые людьми, которых принимала по приказанию отца дочь Росаса.

Вскоре, однако, гостиная почти опустела, и сеньора донья Мерседес Росас де Ривера встала, чтобы удалиться, с характерной для нее откровенностью, она сказала донье Мануэле, обнимая ее:

– Доброго вечера, девочка! Я ухожу и увожу дель Кампо, чтобы взбесить Риверу.

Донья Мануэла слабо улыбнулась.

– Он не дает мне покоя, дитя мое, – продолжала она, – таким он еще никогда не был! Но я хочу взбесить его так, чтобы он более не ревновал.

– Итак, вы уходите, тетя?

– Да, девочка! До завтра!

– Прощайте, донья Мануэла, отдохните! – сказал девушке дон Мигель,, пожимая почтительно ее руку.

Мерседес взяла под руку своего кавалера, и оба они, пройдя двор, вышли на улицу Ресторадора.

Стояла светлая ночь, а дон Мигель был без плаща, но гнев, испытываемый им, был так силен, что он совсем забыл об этом неудобстве.

– Пойдемте медленнее! – сказала ему донья Мерседес.

– Как угодно, сеньора! – отвечал ей дон Мигель.

– Да, пойдем медленнее и дай нам Бог встретить Риверу!

– Как он взбесится!

– Конечно!

– И вы покинете меня тогда?

– Che!1515
  Эй! (исп.)


[Закрыть] Я вам расскажу кое-что. Однажды ночью он встретил меня, когда я возвращалась от Августины в сопровождении слуги. Увидев меня, он перешел на противоположный тротуар. Я узнала его, но что выдумаете, я сделала?

– Вы позвали его?

– Que?1616
  Что? (исп.)


[Закрыть] Ничего подобного! Я притворилась, что совсем не видала его, и принялась ходить взад и вперед по улицам. Я едва не потеряла башмак, который развязался у меня, вот! Куда я ни шла, Ривера все время следовал за мной по противоположному тротуару. Я знала, что он зол, и делала все нарочно, я говорила тихо, вдруг останавливалась и принималась хохотать, наконец, вернулась домой, и все время Ривера шел сзади меня. Дома была сцена: он кричал, поднял целую бурю, но в конце концов должен был заключить мир, поцеловал мне руку и затем…

– И затем мир был заключен так, как это водится между супругами! – сказал Мигель, смеясь над этим оригинальным приключением.

– Que? Совсем нет! Затем он пошел спать в свою комнату.

– А, у вас отдельные комнаты!

– Уже более двух лет!

– Ага!

– И это для того, чтобы его бесить. Я провожу время в ужасном одиночестве, но не уступаю, я, видите ли, женщина с сильными страстями, у меня вулканическое воображение и я еще не встречала сердца, которое бы понимало меня!

– Но, сеньора, а ваш муж?

– Мой муж?

– Да, сеньор Ривера.

– Муж! Муж! Есть ли на свете вещь, более невыносимая, чем муж?

– Возможно ли?

– Что-то прозаическое!

– Ага!

– Материальное!

– Да?

– Никогда он не может понять свою жену.

– Ба!

– Одним словом, Ривера – идиот!

– В самом деле?

– Конечно, как все ученые!

– Это правда!

– О, если бы это былпоэт, артист, молодой человек с горячими страстями…

– А, тогда…

– Ах, я очень несчастна, очень несчастна! Я, у которой страстное сердце и которая понимает все прихоти любви!..

– Действительно, это несчастье быть такой, как вы, донья Мерседес!

– Каждый день я бросаю ему это в лицо.

– Кому?

– Да Ривере же!

– А!

– Я не только говорю ему об этом, но и кричу.

– То, что вы мне сказали?

– Гораздо больше!

– А что же он отвечает вам, сеньора?

– Ничего! Что он может сделать мне! '

– Он ничего не желает вам?

– Che! Он ничего не желает сделать!

– Он, очевидно, очень добрый человек, ваш сеньор Ривера!

– Да, он очень добр, но мне нет от этого никакой пользы! Я нуждаюсь в человеке с горячим воображением, талантом – словом в таком, чтобы мы оба безумствовали вместе!

– Санта-Барбара! Сеньора!

– Да, чтобы мы оба безумствовали, чтобы на весь день запирались вместе, чтобы…

– Чтобы… чего же больше, сеньора?

– Чтобы мы запирались вместе, несмотря на гнев Риверы, писали стихи и читали их вслух!

– А вы автор?

– Почему же нет?

– Прелестно!

– Я пишу свои мемуары!

– Великолепно!

– С эпохи еще до моего рождения.

– Как! Вы писали свои мемуары еще до рождения?

– Нет, я рассказываю историю с той эпохи, о которой мне рассказывала моя мать, которая, будучи беременна мною на пятом месяце, не могла спать от моих движений. Я родилась покрытой волосами, в год я уже бегло говорила. Нет страсти, которой бы я не испытывала в течение своей жизни – целый ящик в моем комоде наполнен письмами и локонами волос.

– А сеньор Ривера видел его?

– Тота! Когда я хочу его взбесить или если он смотрит на свою мертвую голову…

– Что такое?

– Да, да, старую голову мертвеца, которая находится в его комнате и перед которой он сидит, изучая не зная что.

– Ага!

– И знаете, что я делаю в том случае, когда он садится в своей комнате?

– Ага, это любопытно!

– Я приоткрываю дверь своей комнаты, так что он меня может видеть, открываю комод и начинаю брать из ящика письма и читать первую строчку каждого из них.

Дорогая моя Мерседес,

Идол моей жизни!

Обвенчаемся, Мерседес,

Мерседитас моей души!

НесравненнаяМерседес!

Мерседес, звезда моей жизни!

Блондиночка всего моего сердца!

И наконец миллион писем того времени, когда я была молодой, перечислить которые нет возможности.

– До какого же времени вы дошли в своих мемуарах?

– Вчера я начала описывать тот день, когда родила первый раз.

– Важная глава!

– Это курьез в моей жизни.

– Однако, он бывает со всеми сеньорами.

– Que? Это было удивительно! Вообразите, я родила, составляя стихи и не подозревая той опасности, в которой находилась.

– Какой удивительный организм!

– Это был мой первый ребенок: половина – стихи и половина – проза.

– Кто? Ребенок?

– Нет, мой труд, мемуары.

– Ага!

– Только этот несносный Ривера не хочет признать их достоинств.

– Должно быть, это холодный человек!

– Как лед!

– Материальный.

– Как камень.

– Без чувства.

– Разумеется!

– Прозаик.

– Он и не думает читать стихи.

– Человек без сердца.

– Скажите, что он идиот, и вы скажете все!

– Очень хорошо! Тогда я скажу, со всем уважением к вам, что он идиот!

– Это правда, однако я люблю его таким. Каждое утро он сам ходит на рынок и приносит все, что я люблю, он нежно будит меня и бросает на мою постель все, что он купил. Кроме того, если бедняга и рассердится немножко, то тотчас же и раскаивается.

– Это превосходная натура!

– Ничего более того, что я вам говорю. Он мне ни к чему я нуждаюсь в человеке пылком, талантливом молодом, сильном, который не покидал бы меня ни на минуту.

– Сеньора, пойдемте немного быстрее, уже близко до вашего дома! – сказал Мигель, видя, что его дама все более и более замедляла свои шаги.

– Да, идемте ко мне, я прочту вам кое-что из своих мемуаров!

– Извините меня сеньора, но…

– Нет, у вас нет никакой причины отказываться!

– Но очень поздно, сеньора!

– Нет, нет! Ривера еще не вернулся!

– Извините меня, Мерседитас, но это невозможно!

– Да, да, вы зайдете!

В этот момент они подошли к дверям дома.

– В другой раз.

– Нет, сейчас!

– Меня ждут!

– На свидание?

– Нет, сеньора!

– Не женщина?

– Нет, сеньора!

– Поклянитесь мне в этом!

– Даю вам слово!

– Тогда войдите!

– Не могу, повторяю вам, сеньора, не могу!

– Неблагодарный!

Дон Мигель неистово заколотил молотком, чтобы скорее пришел кто-нибудь избавить его от той опасности, в которой он находился.

– Но неужели вы в самом деле не зайдете? Вы презираете мои мемуары?

– В другой раз, сеньора!

– Хорошо, но пусть это будет завтра!

– Постараюсь.

– Ну, у нас есть еще утка, которую Ривера оставил к ужину, зайдите поужинать ко мне!

– Сеньора, я никогда не ужинаю!

– Тогда до завтра!

– Если будет возможно!

– Хорошо, я приготовлю к чтению наиболее интересные главы моих мемуаров!

– Спокойной ночи, Мерседитас!

– До завтра! – отвечала она.

Дон Мигель быстро пошел, почти побежал, как только закрылась дверь за сестрой его превосходительства Ресторадора, восстановителя законов, женщиной еще очень свежей, хорошо сложенной, с алебастровой белизной лица, но одаренной в высшей степени романтическим характером, – употребляя это выражение для того, чтобы определить нечто из ряда вон выходящее.

В то время, как наш герой, смеясь, как сумасшедший, бежит по дороге к своему дому, мы ненадолго вернемся в прошлое, чтобы рассказать некоторые факты, необходимые для понимания этой истории.