Текст книги "Оболганный сталинизм. Клевета XX съезда"
Автор книги: Гровер Ферр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Хрущёв:
«Недавно, всего за несколько дней до настоящего съезда, мы вызвали на заседание Президиума ЦК и допросили следователя Родоса, который в своё время вёл следствие и допрашивал Косиора, Чубаря и Косарева. Это никчёмный человек, с куриным кругозором, в моральном отношении буквально выродок. И вот такой человек определял судьбу известных деятелей партии, определял и политику в этих вопросах, потому что, доказывая их „преступность”, он тем самым давал материал для крупных политических выводов.
Спрашивается, разве мог такой человек сам, своим разумом повести следствие так, чтобы доказать виновность таких людей, как Косиор и другие. Нет, он не мог много сделать без соответствующих указаний. На заседании Президиума ЦК он нам так заявил: “Мне сказали, что Косиор и Чубарь являются врагами народа, поэтому я, как следователь, должен был вытащить из них признание, что они враги”. (Шум возмущения в зале).
Этого он мог добиться только путём длительных истязаний, что он и делал, получая подробный инструктаж от Берия. Следует сказать, что на заседании Президиума ЦК Родос цинично заявил: “Я считал, что выполняю поручение партии”. Вот как выполнялось на практике указание Сталина о применении к заключенным методов физического воздействия.
Эти и многие подобные факты свидетельствуют о том, что всякие нормы правильного партийного решения вопросов были ликвидированы, всё было подчинено произволу одного лица»[285]285
О культе личности… // Известия ЦК КПСС. 1989, № 3, C. 145.
[Закрыть].
Плутовство Хрущёва здесь замаскировано намёками, будто показания, добытые Б. В. Родосом с помощью пыток, стали единственным основанием для приговора и казни Косиора и Чубаря. Как мы уже видели, против этих лиц имеется большое число таких свидетельств, которые не имеют отношения к использованию против них «методов физического воздействия». В частности, в признательных показаниях Ежова от 26 апреля 1939 года оба они были названы участниками заговора правых и немецкими шпионами.
Хрущёв подразумевает, что Родос был «человеком Берии»[286]286
Петров указывает, что Родос был арестован 5 октября 1953 года, т. е. вместе с другими участниками «банды Берии». См.: Н. Петров. Первый председатель КГБ Иван Серов. C. 393.
[Закрыть]. Но, как отмечается в реабилитационных материалах, карьеру следователя Родос начал в годы, когда НКВД возглавлял Ежов[287]287
Реабилитация: Как это было. Том 1. C. 176.
[Закрыть].
Возможно, Родос лишь «выполнял поручения», как он сам заявлял об этом Президиуму ЦК. Если пытки были санкционированы Центральным комитетом и Родос получил распоряжение применять их против обвиняемых (чего он, кажется, не отрицал), то тогда, возможно, ему действительно приходилось подчиняться приказам такого характера. В этом случае он не совершал приписываемых ему преступлений. Возможно, истинная его вина состояла в том, что он продолжал быть следователем как при Берии, так и при Ежове. Хрущёв приложил все усилия, чтобы свалить на Берию вину чуть не за всё на свете.
Родос был предан суду по специальному постановлению Президиума ЦК КПСС от 1 февраля 1956 года и приговорён к смертной казни 21–26 февраля, т. е. в те самые дни, когда проходил XX съезд КПСС[288]288
Реабилитация: Как это было. Том 1. C. 411, прим. 13. Не позже 1954 года Родос был арестован как участник «банды Берии», но материалы его дела до сих пор не рассекречены. На выставке «1953 год. Между прошлым и будущим» (2003) в Выставочном зале Федеральных архивов в Москве демонстрировались два документа, касающиеся Родоса. См. каталог выставки: http://www.rusarchives.ru/evants/exhibitions/stalin_sp.shtml
[Закрыть]. Зачем надо было так торопиться? Складывается впечатление, что расправа над Родосом нужна была, чтобы просто поскорее спрятать концы в воду. Как начальник следственной части НКВД Родос принимал активное участие в расследовании «деятельности» Ежова и вёл дела тех, кто входил в ближайший круг супруги Ежова, – И. Э. Бабеля, В. Э. Мейерхольда и ряда других. Хрущёву, несомненно, повезло, что ему удалось найти таких, как Берия и Родос: на них можно было переложить всю ответственность за репрессии, в том числе и за некоторые свои «грешки». Крайне спешное избавление от Родоса даёт основания думать, что между Хрущёвым и Ежовым сохранялась какая-то незримая связь, которая своими корнями уходит в годы, когда Хрущёв был одним из первых секретарей.
Дело Р. И. Эйхе
В 2002 году был опубликован полный текст письма Эйхе Сталину от 27 октября 1939 года, известный до этого лишь по фрагментам, процитированным в «закрытом докладе» Хрущёва и в докладе комиссии Поспелова[289]289
Реабилитация: Как это было. Том 1. C. 326–328. См. также: http://www.idf.ru/2/7.shtml.
[Закрыть].
Сегодня историки располагают другим важным свидетельством – заявлением М. П. Фриновского, бывшего зам. наркома Ежова, написанным в апреле 1939 года. Эйхе дважды упомянут в этом заявлении, и оба раза в контексте, который не оставляет сомнений, что бывший первый секретарь Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) (1930–1937) состоял в одном заговоре правых вместе с руководством НКВД:
«В одну из встреч в 1935 году ЕВДОКИМОВ у него на квартире рассказал мне о ряде людей, которые им привлечены к работе в Пятигорске. Он назвал ПИВОВАРОВА, большую группу чекистов: БОЯРА, ДЯТКИНА и ШАЦКОГО. Здесь же он мне рассказал о его связях… с ЭЙХЕ…
После одного из заседаний Пленума, вечером, на даче у ЕЖОВА были ЕВДОКИМОВ, я и ЕЖОВ. Когда мы приехали туда, там был ЭЙХЕ, но ЭЙХЕ с нами никаких разговоров не вёл. Что было до нашего приезда у ЕЖОВА с ЭЙХЕ – ЕЖОВ мне не говорил. После ужина ЭЙХЕ уехал, а мы остались и почти до утра разговаривали»[290]290
Лубянка. Сталин и НКВД – НКГБ – ГУКР «Смерш». C. 40 и 44.
[Закрыть].
По словам К. А. Залесского, автора и составителя Биографического энциклопедического словаря, Эйхе «возглавил работу по чистке партийного и хозяйственного аппарата в 1936–37, что вызвало беспрецедентную волну арестов в Сибири»[291]291
К. А. Залесский. Империя Сталина.. См.: http://www.hrono.ru/biograf/eihe.html.
[Закрыть].
Историк Юрий Жуков отмечает:
«За день до закрытия Пленума Роберт Эйхе, секретарь Западно-Сибирского крайкома, пламенный латышский революционер, который за несколько лет до этого во время хлебозаготовок обрушивал на деревню страшные репрессии, подаёт в Политбюро записку, в которой говорится, что НКВД в области работает плохо. Чекисты вскрыли антисоветскую повстанческую кулацкую организацию, но полностью её не разгромили, арестовав только верхушку. И в преддверии выборов, которые были назначены на декабрь, необходимо расправиться со всей антисоветской организацией, всех арестовать и осудить. Для ускорения процесса он просит, чтобы ему позволили организовать тройку, уже опробованную против крестьян. Он будет возглавлять её, плюс прокурор и начальник НКВД по области.
Есть основания полагать, что Эйхе действовал не только от себя, а выражал требования значительной группы первых секретарей. Трудно отказаться от предположения, что инициатива Эйхе являлась пробным шаром, способом проверить свою силу и решимость “узкого руководства” …»[292]292
Юрий Жуков. Сталин: иной взгляд. Беседа с автором книги «Иной Сталин». // Наш современник. 2004, № 12. См:
http://nashsovr.aihs.net/P.php?y=2004&n=12&id=4.
[Закрыть]
Снова Ю. Н. Жуков:
«…Первое (предупреждение. – Г. Ф.) Ежов принял с большим счастьем: в апреле 1938 года его назначили “по совместительству” ещё и наркомом водного транспорта. Второе предупреждение было сделано в августе: Сталин и Молотов целых четыре часа убеждали Ежова согласиться на кандидатуру Л. П. Берии в качестве своего первого заместителя[293]293
Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД. Док. № 335, C. 545.
[Закрыть]. И вот третий, последний акт этой долгой процедуры: 23 ноября[294]294
В сборнике «Лубянка. Сталин и Главное управление госбезопасности НКВД» вместо 23 ноября ошибочно приводится дата 23 сентября, см.: там же, C. 552 и далее.
[Закрыть] Ежов опять вызван к Сталину, где уже находились Молотов и Ворошилов. Мне пришлось держать в руках документ, который Ежов писал явно под их диктовку. Написан он на трёх страницах, все разных размеров, то есть хватали первые подвернувшиеся под руку бумажки и подсовывали их Ежову, лишь бы тот не прекратил писать. Формулировка его отстранения от должности меняется дважды: видимо, он сопротивлялся, возражал. А надо-то было вырвать от него решение уйти “по собственному желанию”! Тут же пишется проект постановления, который звучит как гарантия: “Сохранить за т. Ежовым должности секретаря ЦК ВКП(б), председателя Комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта”. Наконец заявление написано и подписано: “Н. Ежов”. Вот с этого и началось устранение “ежовщины”. Политбюро послало на места телеграммы с прямым текстом: немедленно прекратить репрессии и распустить “тройки”. Снова, перехватив инициативу, сталинская группа уже в конце 1938 года добилась проведения первых судебных процессов над работниками НКВД, обвинённых в фальсификации и надуманности дел, по которым почти целый год судили, ссылали и казнили тысячи людей. Так удалось остановить Большой террор»[295]295
Жупел Сталина. Беседа журналиста Александра Сабова с историком Юрием Жуковым. Часть 8. // Комсомольская правда. 2002, 20 ноября.
[Закрыть].
М. Янсен и Н. Петров в биографической книге о Ежове не могли оставить Эйхе без внимания:
«Рассмотрим возражения, высказанные Ежову начальником УНКВД Западно-Сибирского края Мироновым в июле 1937 года во время конференции в Москве. Как следует из показаний Миронова, полученных от него после ареста, последний сообщил Ежову, что Эйхе «вмешивался в дела НКВД». Эйхе отдал приказ руководителям городских отделений Кузбасского НКВД арестовать членов партии, хотя улики в большинстве случаев отсутствовали. Своё положение Миронов считал затруднительным: либо ему предстояло освободить часть заключённых и вступить в конфликт с Эйхе, либо органам НКВД надо было «создавать вымышленные дела» (выделено мной. – Г. Ф.). Когда Миронов предложил дать устные указания заинтересованным органам НКВД, чтобы те выполняли только заверенные им самим приказания, Ежов ответил: “Эйхе знает, что делает. Он отвечает за партийные организации; бороться с ним бесполезно. Лучше докладывай о появлении спорных вопросов, и я буду их решать… Следуй указаниям Эйхе и не порть с ним отношения”. Миронов добавил, что у Эйхе была привычка “неожиданно приходить в аппарат НКВД, посещать допросы, вмешиваться в следствие, оказывать давление в том или ином направлении, запутывая тем самым расследование”. Но Ежов остался при своём мнении»[296]296
M. Jansen, N. Petrov. P. 91–92. Здесь и далее цитаты из книги Янсена и Петрова даны в обратном переводе.
[Закрыть].
И ещё:
«Местные партийные руководители опасались, что классовые враги воспользуются предоставленной на выборах свободой. На июньском (1937) Пленуме председатель СНК Казахстана У. Д. Исаев предупреждал: “Мы столкнёмся здесь с ситуацией непосредственной классовой борьбы. Теперь к выборам готовятся даже муллы, троцкисты и каждая разновидность других контрреволюционных элементов”.* На октябрьском (1937) Пленуме московский партсекретарь А. И. Угаров вновь указал на усиливающиеся проявления враждебной деятельности. К тому времени его Западно-Сибирский коллега Р. И. Эйхе смог установить, что ситуация вследствие уничтожения базы организованной контрреволюции, наоборот, значительно улучшилась. Сталин согласился: “Люди довольны, что освободились от вредителей”.** По мотивам безопасности было решено в тот же месяц запретить состязательные выборы и предложить выборы с единственным безальтернативным кандидатом»[297]297
Ibid., P. 107. Цитаты, помеченные в тексте «звёздочками» взяты из документов, которые повторно засекречены и не доступны исследователям (РЦХИДНИ. Ф.17. Оп.2. Д. 617. Л. 167 и Ф.17. Оп.2. Д. 626. Л.40–41, 62).
[Закрыть].
Н. И. Ежов
В заявлении Фриновского от 11 апреля 1939 года подробно рассказывается о преступной деятельности Ежова на посту наркома внутренних дел:
«Стал я преступником из-за слепого доверия авторитетам своих руководителей ЯГОДЫ, ЕВДОКИМОВА и ЕЖОВА, а став преступником, я вместе с ними творил гнусное контрреволюционное дело против партии…
До ареста БУХАРИНА и РЫКОВА, разговаривая со мной откровенно, ЕЖОВ начал говорить о планах чекистской работы в связи со сложившийся обстановкой и предстоящими арестами БУХАРИНА и РЫКОВА. ЕЖОВ говорил, что это будет большая потеря для правых, после этого вне нашего желания, по указанию ЦК могут развернуться большие мероприятия по правым кадрам, и что в связи с этим основной задачей его и моей является ведение следствия таким образом, чтобы, елико возможно, сохранять правые кадры. Тут же он развернул план этого дела. В основном этот план заключался в следующем: “Нужно расставить своих людей, главным образом, в аппарате СПО[298]298
СПО – Секретно-политический отдел отвечал в НКВД за борьбу с антисоветскими элементами и освещение политических настроений в стране; см.: Н. В. Петров, К. В. Скоркин. Кто руководил НКВД. 1934–1941: Справочник. – М.: Звенья, 1999, C. 31.
[Закрыть], следователей подбирать таких, которые были бы или полностью связаны с нами, или за которыми были бы какие-либо грехи и они знали бы, что эти грехи за ними есть, а на основе этих грехов полностью держать их в руках. Включиться самим в следствие и руководить им”. “А это заключается в том, – говорил ЕЖОВ, – чтобы записывать не всё то, что говорит арестованный, а чтобы следователи приносили все наброски, черновики начальнику отдела, а в отношении арестованных, занимавших в прошлом большое положение и занимающих ведущее положение в организации правых, протоколы составлять с его санкции”. Если арестованный называл участников организации, то их нужно было записывать отдельным списком и каждый раз докладывать ему. Было бы неплохо, говорил ЕЖОВ, брать в аппарат людей, которые уже были связаны с организацией. “Вот, например, ЕВДОКИМОВ говорил тебе о людях, и я знаю кое-кого. Нужно будет их в первую очередь потянуть в центральный аппарат. Вообще нужно присматриваться к способным людям и с деловой точки зрения из числа уже работающих в центральном аппарате, как-нибудь их приблизить к себе и потом вербовать, потому что без этих людей нам работу строить нельзя, нужно же ЦК каким-то образом работу показывать”.В осуществление этого предложения ЕЖОВА нами был взят твердый курс на сохранение на руководящих постах в НКВД ягодинских кадров. Необходимо отметить, что это нам удалось с трудом, так как с различных местных органов на большинство из этих лиц поступали материалы об их причастности к заговору и антисоветской работе вообще…
После октябрьского Пленума ЦК в 1937 г. я и ЕВДОКИМОВ первый раз встретились вместе на даче у ЕЖОВА. Причём разговор начал ЕВДОКИМОВ, который, обращаясь к ЕЖОВУ, спросил: „Что у тебя не так получается, обещал выправить ягодинское положение, а дело всё больше углубляется и теперь подходит вплотную к нам. Видно, неладно руководишь делом”. ЕЖОВ сперва молчал, а потом заявил, что “действительно, обстановка тяжёлая, вот сейчас принимаем меры к тому, чтобы сократить размах операций, но, видимо, с головкой правых придется расправиться”. ЕВДОКИМОВ ругался, плевался и говорил: “Нельзя ли мне пойти в НКВД, я окажу помощи больше, чем другие”. ЕЖОВ говорит: “Было бы хорошо, но ЦК едва ли пойдёт на то, чтобы тебя передать в НКВД. Думаю, что дело не совсем безнадёжно, но тебе надо поговорить с ДАГИНЫМ, ты имеешь на него влияние, надо, чтобы он развернул работу в Оперативном отделе[299]299
Оперативный отдел – отвечал в НКВД за наружное наблюдение, обыски, аресты, перлюстрацию корреспонденции, политический надзор за органами милиции; см.: там же.
[Закрыть], и нам быть готовым к совершению террористических актов”…И здесь ЕВДОКИМОВ и ЕЖОВ уже вместе говорили о возможном сокращении операций, но, так как это было признано невозможным, договорились отвести удар от своих кадров и попытаться направить его по честным кадрам, преданным ЦК. Такова была установка ЕЖОВА…
После арестов членов центра правых ЕЖОВ и ЕВДОКИМОВ по существу сами стали центром, организующим:
1) сохранение по мере возможности антисоветских кадров правых от разгрома; 2) нанесение удара по честным кадрам партии, преданным Центральному комитету ВКП(б); 3) сохранение повстанческих кадров как на Северном Кавказе, так и в других краях и областях СССР с расчётом на их использование в момент международных осложнений; 4) усиленную подготовку террористических актов против руководителей партии и правительства; 5) приход к власти правых во главе с Н. ЕЖОВЫМ…
Следственная работа
Следственный аппарат во всех отделах НКВД разделён на “следователей-колольщиков”, “колольщиков” и “рядовых” следователей.
Что из себя представляли эти группы и кто они?
“Следователи-колольщики” были подобраны в основном из заговорщиков или скомпрометированных лиц, бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались “показаний” и умели грамотно, красочно составлять протоколы…
Так как количество сознающихся арестованных при таких методах допроса изо дня в день возрастало, и нужда в следователях, умеющих составлять протоколы, была большая, так называемые “следователи-колольщики” стали, каждый при себе, создавать группы просто “колольщиков”.
Группа “колольщиков” состояла из технических работников. Люди эти не знали материалов на подследственного, а посылались в Лефортово, вызывали арестованного и приступали к его избиению. Избиение продолжалось до момента, когда подследственный давал согласие на дачу показания.
Остальной следовательский состав занимался допросом менее серьёзных арестованных, был предоставлен самому себе, никем не руководился.
Дальнейший процесс следствия заключался в следующем: следователь вёл допрос и вместо протокола составлял заметки. После нескольких таких допросов следователем составлялся черновик протокола, который шёл на “корректировку” к начальнику соответствующего отдела, а от него, ещё не подписанным, – на “просмотр” быв. народному комиссару ЕЖОВУ и в редких случаях – ко мне. ЕЖОВ просматривал протокол, вносил изменения, дополнения. В большинстве случаев арестованные не соглашались с редакцией протокола и заявляли, что они на следствии этого не говорили, и отказывались от подписи.
Тогда следователи напоминали арестованному о “колольщиках”, и подследственный подписывал протокол. “Корректировку” и “редактирование” протоколов в большинстве случаев ЕЖОВ производил, не видя в глаза арестованных, а если и видел, то при мимолётных обходах камер или следственных кабинетов.
При таких методах следствия подсказывались фамилии.
По-моему, скажу правду, если, обобщая, заявлю, что очень часто показания давали следователи, а не подследственные.
Знало ли об этом руководство наркомата, т. е. я и ЕЖОВ? Знали.
Как реагировали? Честно – никак, а ЕЖОВ даже это поощрял. Никто не разбирался – к кому применяется физическое воздействие. А так как большинство лиц, пользующихся этим методом, были врагами – заговорщиками, то ясно: шли оговоры, брались ложные показания и арестовывались и расстреливались оклеветанные врагами из числа арестованных и врагами – следователями невинные люди. Настоящее следствие смазывалось…
Подготовка процесса РЫКОВА, БУХАРИНА, КРЕСТИНСКОГО, ЯГОДЫ и других.
Активно участвуя в следствии вообще, ЕЖОВ от подготовки этого процесса самоустранился. Перед процессом состоялись очные ставки арестованных, допросы, уточнения, на которых ЕЖОВ не участвовал. Долго говорил он с ЯГОДОЙ, и разговор этот касался главным образом убеждения ЯГОДЫ в том, что его не расстреляют.
ЕЖОВ несколько раз беседовал с БУХАРИНЫМ и РЫКОВЫМ и тоже в порядке их успокоения заверял, что их ни в коем случае не расстреляют…
Безусловно, тут ЕЖОВЫМ руководила необходимость прикрытия своих связей с арестованными лидерами правых, идущими на гласный процесс…
Обман партии и правительства.
ЕЖОВ, придя в НКВД, на всех совещаниях, в беседах с оперативными работниками, заслуженно критикуя существующую среди чекистов ведомственность, изоляцию от партии, подчёркивал, что он будет прививать работникам партийность, что он не скрывал и не будет скрывать ничего и никогда от партии и от СТАЛИНА. Фактически же обманывал партию как в серьёзных, больших вопросах, так и в мелочах. Разговоры же эти ЕЖОВ вёл не для чего иного, как усыпления бдительности у честных работников НКВД»[300]300
Лубянка. Сталин и НКВД – НКГБ – ГУКР «Смерш». C. 34–49. См также: http://chss.montclair.edu/english/furr/research/frinovskyru.pdf.
[Закрыть].
В протоколе допроса самого Ежова его преступная деятельность раскрывается ещё больше:
«ОТВЕТ: Должен признать, что, дав правдивые показания о своей шпионской работе в пользу Польши, я действительно скрыл от следствия свою шпионскую связь с немцами…
Обсудив с ЕГОРОВЫМ создавшееся положение, мы пришли к заключению, что партия и народные массы идут за руководством ВКП(б), и почва для этого переворота не подготовлена. Поэтому мы решили, что надо убрать СТАЛИНА или МОЛОТОВА под флагом какой-либо другой антисоветской организации с тем, чтобы создать условия к моему дальнейшему продвижению к власти. После этого, заняв более руководящее положение, создастся возможность для дальнейшего, более решительного, изменения политики партии и Советского правительства в соответствии с интересами Германии.
Я просил ЕГОРОВА передать немцам через КЁСТРИНГА наши соображения и запросить на этот счёт мнение правительственных кругов Германии.
ВОПРОС: Какой ответ вы получили?
ОТВЕТ: Вскоре после этого, со слов КЁСТРИНГА, ЕГОРОВ сообщил мне, что правительственные круги Германии соглашаются с нашим предложением.
ВОПРОС: Что вами было предпринято для осуществления ваших предательских замыслов?
ОТВЕТ: Я решил организовать заговор в НКВД и вовлечь в него людей, через которых я смог бы осуществить террористические акты против руководителей партии и правительства.
ВОПРОС: Разве только после разговора с ЕГОРОВЫМ вы решили сколотить заговорщическую организацию в НКВД?
ОТВЕТ: Нет. Фактически дело обстояло следующим образом: ещё задолго до этого разговора с ЕГОРОВЫМ, при моём назначении наркомом внутренних дел, мною была взята с собой в НКВД группа работников, тесно связанных со мной по контрреволюционной работе. Таким образом, моё показание о том, что я приступил к организации заговора, следует понимать только в том смысле, что в связи с переговорами с ГАММЕРШТЕЙНОМ и установлением контакта с военными заговорщиками надо было в НКВД шире развернуть, форсировать сколачивание заговорщической организации в самом НКВД…
Что же касается ЕВДОКИМОВА и ФРИНОВСКОГО, последние полностью были введены мною в курс дела заговора, знали абсолютно всё, в том числе о моих связях с группой военных заговорщиков РККА и военными кругами Германии…
Я проинформировал КЁСТРИНГА о дальнейших арестах среди военных работников, заявив, что предотвратить эти аресты не в силах, в частности сообщил об аресте ЕГОРОВА, который может повлечь за собой провал всего заговора.
КЁСТРИНГА все эти обстоятельства крайне обеспокоили. Он резко поставил передо мной вопрос о том, что либо сейчас же необходимо предпринимать какие-то меры к захвату власти, либо вас разгромят поодиночке…
Лично с КЁСТРИНГОМ я больше не встречался. В дальнейшем связь между нами осуществлялась через ХОЗЯИНОВА.
ВОПРОС: Знал ли ХОЗЯИНОВ о подготавливавшихся вами террористических актах против руководителей партии и правительства?
ОТВЕТ: Да, знал. Об этом ХОЗЯИНОВ был поставлен в известность не только мною, но и германской разведкой, так как при первой же встрече после установления между нами связи ХОЗЯИНОВ передал мне директиву немцев: во что бы то ни стало ускорить совершение террористических актов.
Кроме того, ХОЗЯИНОВ передал мне указания германской разведки о том, что в связи с освобождением меня от работы в НКВД и назначением БЕРИИ наркомом внутренних дел германская разведка считает необходимым совершить убийство кого-либо из членов Политбюро и таким образом спровоцировать новое руководство НКВД.
В этот же период в самом Наркомвнуделе начались аресты активных участников возглавляемого мною заговора, и тут мы пришли к выводу о необходимости организовать выступление 7 ноября 1938 года.
ВОПРОС: Кто это “мы”?
ОТВЕТ: Я – ЕЖОВ, ФРИНОВСКИЙ, ДАГИН и ЕВДОКИМОВ…
В одну из встреч в моём служебном кабинете в Наркомводе я сообщил ЛАЗЕБНОМУ, что на него в НКВД имеются компрометирующие материалы, что не сегодня завтра его арестуют и что ему грозит гибель.
Я сказал ЛАЗЕБНОМУ: “Выхода у вас нет, вам всё равно погибать, но зато, пожертвовав собой, вы можете спасти большую группу людей”. На соответствующие расспросы ЛАЗЕБНОГО я ему сообщил о том, что убийство СТАЛИНА спасёт положение в стране. ЛАЗЕБНЫЙ дал мне своё согласие»[301]301
Там же. С. 52–69. См. также: http://chss.montclair.edu/english/furr/research/ezhovru.pdf.
[Закрыть].
Причины ареста и последующего суда над Ежовым легко понять из книги Янсена и Петрова:
«Законность не заботила ежовский НКВД. В январе 1939 года, уже после отставки Ежова, комиссия в составе Андреева, Берии и Маленкова обвинила его в использовании противозаконных методов следствия: “Следственные методы были извращены самым вопиющим образом, массовые избиения огульно применялись к заключённым с тем, чтобы получить от них фальшивые показания и «признания»”. В течение 24 часов следователю зачастую необходимо было получить несколько десятков признаний, и следователи информировали друг друга о полученных показаниях так, чтобы соответствующие факты, обстоятельства, или имена могли быть внушены другим заключённым. “Как результат, такой характер следствия часто приводил к организованному оговору совершенно невиновных людей”. Очень часто признания были получены с помощью “прямой провокации”; заключённых склоняли к ложным признаниям в “шпионской деятельности”, чтобы помочь партии и правительству “скомпрометировать иностранные государства” или в обмен на обещания освобождения. По словам Андреева и других членов комиссии, “руководство НКВД в лице товарища Ежова не только не пресекло такой произвол и перегибы в арестах и ведении следствия, но иногда прямо поощряло их”. Вся оппозиция была подавлена»[302]302
Jansen, Petrov. P. 108. Документы, использованные в данном отрывке (ЦА ФСБ. Ф.3–ос. Оп.6. Д.1. Л.1–2) повторно засекречены и недоступны исследователям.
[Закрыть].
Резкой критике подверглась и работа “троек”. Андреев и другие члены комиссии сообщили о “серьёзных промахах” как в работе “троек”, так и т. н. “большой коллегии”, которая за одно вечернее заседание нередко рассматривала от 600 до 2000 дел. (Комиссия ссылалась на проверку в Москве альбомов по “национальным операциям”; до утверждения наркомом внутренних дел и прокурором альбомы рассматривались руководителями отделов центрального аппарата НКВД.) Работа региональных “троек” оказалась полностью неподконтрольной НКВД. Около 200 000 чел. были приговорены т. н. “милицейской тройкой”, “существование которой было противоправно”. Особое совещание НКВД “не собиралось в своём законном составе ни разу”.
Как позднее показал руководитель Тюменского оперативного сектора НКВД, аресты обычно производились без достаточных оснований – людей брали под стражу за принадлежность к несущнствующим группам, – а “тройка” обычно действовала в согласии с оперативной группой: “На заседаниях «тройки» преступления обвиняемых не рассматривались. Через несколько дней в течение часа я сообщал «тройке» о деле с участием 50–60 человек”. В более поздней беседе тюменский руководитель дал ещё более подробный отчёт о том, как оперативная группа выполняла вынесенные “тройкой” приговоры по “первой категории”. Казни приговорённых к смерти проводились в подвале в специальной комнате с укрытыми стенами выстрелом в затылок и вторым выстрелом в висок. Трупы затем увозились за город в крематорий. В Тобольске, куда в 1938 году был переведён сам участник событий, казни проводились прямо в тюрьме и там же закапывались тела; из-за отсутствия места трупы нагромождались друг над друга. Помощник начальника Саратовского УНКВД дал похожие показания: «Основным указанием было завести как можно больше дел, провести как можно быстрее их разработку и с предельно упрощённым расследованием. Что касается количества дел, [начальником НКВД] требовалось [приобщить] всех приговорённых и всех взятых под стражу, даже если на момент ареста они не совершили никакого конкретного преступления”.
Заместитель Ежова Фриновский после ареста объяснял, что в НКВД главными следователями были «следователи-колольщики», подобранные в основном из “заговорщиков или скомпрометированных лиц”. Они “бесконтрольно применяли избиение арестованных, в кратчайший срок добивались «показаний»”. С одобрения Ежова именно следователь, а не подследственный решал, чему быть в показаниях. Впоследствии протоколы “редактировались” Ежовым или Фриновским, обычно без вызова заключённого или просто мимоходом. По Фриновскому, Ежов поощрял использование на допросах физической силы: он лично контролировал допросы и приказывал следователям использовать «методы физического давления», если результаты оказывались неудовлетворительными. Во время допросов он иногда был пьян.
Как позднее объяснял один из следователей, если кто-то был арестован по приказу Ежова, тогда они заранее были убеждены в его виновности, даже если всех улих не доставало. Они “пытались добиться признаний от такого лица всеми возможными средствами”. Арестованный бывший заместитель начальника Московского УНКВД А. П. Радзивиловский привёл слова Ежова, который говорил, что в случае отсутствия доказательств “необходимо выбивать их [из заключённых]”. По Радзивиловскому, показания, “как правило, добывались в результате пыток арестованных, которые широко практиковались как в центральном аппарате НКВД, так и на местах”.
Как начальник Лефортовской следсвенной тюрьмы, так и его заместитель после их ареста показали, что во время допросов Ежов принимал личное участие в избиении арестованных. Его заместитель Фриновский делал то же самое. Шепилов вспоминает, как после смерти Сталина Хрущёв рассказывал своим коллегам, что однажды при посещении кабинета Ежова в Центральном комитете он увидел пятна запёкшейся крови на полах и обшлагах ежовской гимнастёрки. На вопрос, в чём дело, Ежов с оттенком экстаза ответил, что такими пятнами можно гордиться, т. к. это кровь врагов революции»[303]303
Ibid. P. 108–110.
[Закрыть].
Вскоре после ареста Ежова Сталин осудил его. В мемуарах авиаконструктора А. С. Яковлева читаем:
«– Ну, как Баландин?
– Работает, товарищ Сталин, как ни в чём не бывало.
– Да, зря посадили.
По-видимому, Сталин прочёл в моём взгляде недоумение – как же можно сажать в тюрьму невинных людей?! – и без всяких расспросов с моей стороны сказал:
– Да, вот так и бывает. Толковый человек, хорошо работает, ему завидуют, под него подкапываются. А если он к тому же человек смелый, говорит то, что думает, – вызывает недовольство и привлекает к себе внимание подозрительных чекистов, которые сами дела не знают, но охотно пользуются всякими слухами и сплетнями… Ежов – мерзавец! Разложившийся человек. Звонишь к нему в наркомат – говорят: уехал в ЦК. Звонишь в ЦК – говорят: уехал на работу. Посылаешь к нему на дом – оказывается, лежит на кровати мертвецки пьяный. Многих невинных погубил. Мы его за это расстреляли»[304]304
А. С. Яковлев. Цель жизни. Глава «Москва в обороне», C. 509. См. также: http://militera.lib.ru/memo/russian/yakovlev-as/20.html.
[Закрыть].
Комментируя этот фрагмент, Янсен и Петров пишут:
«Поскольку упоминался в особенности 1938 год, Сталин дал понять, что, по его мнению, в отличие от 1937‑го в том самом году террор вышел из-под контроля и стал угрожать стабильности государства. В конце жизненного пути Сталин рассказал охраннику, что “пьяница Ежов” был рекомендован для работы в НКВД Маленковым. “В состоянии опьянения он подписывал подсунутые ему списки на арест часто совсем невиновных людей”.
Подобным же образом Молотов рассуждал в интервью 1970‑х годов. По его мнению, Ежов пользовался хорошей репутацией до тех пор, пока морально не “разложился”. Сталин приказывал ему “усилить нажим”, и Ежову “дали крепкие указания”. Он “стал рубить по плану”, но “перестарался”: “и остановить невозможно”. Из очень выборочных воспоминаний Молотова складывается впечатление, что Ежов сам установил «лимиты», и был за это расстрелян. Молотов не согласен с тем, что Ежов действовал только по указке Сталина: “Сказать, что Сталин не знал об этом, – абсурд, но сказать, что он отвечает за все эти дела, – тоже, конечно, неправильно”. Другим бывшим сподвижником Сталина, оправдывающим чистки, был Каганович. Был саботаж и, как он признавал, всё такое, но “против общественного мнения тогда было идти невозможно”. Только Ежов “старался чересчур”; он даже “устраивал соревнования, кто больше разоблачит врагов народа”. В результате “погибло много невинных людей, и никто это не будет оправдывать”»[305]305
Jansen, Petrov. P. 210.
[Закрыть].
Важно, что и в самый канун XX съезда Хрущёв дважды во время одного из заседаний Президиума ЦК КПСС говорил о Ежове как о невиновном. Сначала в рабочей протокольной записи заседания записано, как Хрущёв говорил:
