Текст книги "Основание Харькова (старинное предание)"

Автор книги: Григорій Квітка-Основ’яненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Пани воеводова, хотя и не читывала романов, но очень хорошо понимала, что может выйти из такого свободного обращения юноши с девицею, но она как будто и не примечала, да ещё, уж когда говорить правду, так чуть ли и не желала такого союза. Она надеялась, что когда же нибудь с отца Квитки при перемене правления снимут опалу, возвратят ему его отчины; что он отыщет сына... и тогда единственная радость её, её Мася, будет богата, знатна, счастлива и, более всего, не будет за каким-нибудь поляком. Можно догадываться, что так думала и предполагала она, потому что когда дети, не замечая никого, говорили между собою полусловами, переглядывалися полувзглядами, тогда мать с довольною улыбкою посматривала на Софию, хотя и замужем уже бывшую, но всё часто гостившую у неё; потом они, уединясь, говорили между собою что-то весело и с удовольствием, поглядывали на свычку детей.

Пан воевода озабочен был управлением областию. Добже кушал, много пил и сладко почивал, а до того, что делалось в доме, в семействе, ему не было нужды. «Кебы била здрова моя кохана пани и цурка, а дале нех дзябли озьмут».

– Мася! я должен ехать в Москву, – сказал в один вечер Квитка, быв наедине с нею и держа её за руку; но сказал это так жалко, печально...

– В Москву!.. – вскрикнула она, как будто внезапно услышала страшный удар грома над собою. Оба бледные, трепещущие, держась за руки, не могут выговорить ни слова. Наконец, Мася жалобно проговорилась: «Возьми и меня с собою...»

– Не могу, Мася!

– Отчего же?

– Ты панна воеводовна, дочь гордого богатого отца, а я кто?!

– Ты избранный мною, милее мне всего света, солнца, жизнь души моей, – этого довольно для матери; а для моего отца ты сын московского боярина.

– Кто он, где он – кто может сказать? Без рода, без племени, без имени!.. Еду в Москву, буду служить царю, заслужу внимание его, милость ко мне. Он спросит, кто я, покажу ему крест... признают меня, отыщется отец... тогда буду, чем мне быть должно, тогда приеду к твоему отцу. Тогда, не краснея, могу сказать ему: «Пан воевода! отдай свою дочь за сына боярина московского».

– А когда же это будет?

– Мне ещё двадцать лет... по крайней мере... лет чрез пять...

– Я умру до того!..

Долго они говорили друг с другом и не знали, на что решиться. Наконец, Мася, скрепя сердце, сказала дрожащим голосом:

– Бог с тобою, мой милый, мой коханый Квитка! Поезжай с богом!.. Я не умру без тебя... буду расти, учиться хозяйству... переживают люди и целый век горя, а пять лет, и потом вечное счастье? Готова терпеть!..

Пани София была поверенною любви их. И она одобрила намерение Квитки. Нашла случай умножить маленькую сумму, сохранённую Агафоном и после смерти родителей её хранившуюся у неё, подала советы, как действовать Андрею в Москве, обещала утешать Масю, и вот... уже назначен был день тайного отъезда Квитки; пани воеводова, будто ничего не подозревая, более и более ласкала Квитку и, может быть, не она ли вручила пани Софие деньги, необходимые для Квитки.

После непродолжительной болезни умирает пани воеводова. Положение наших молодых людей изменилось во всём. Они уже не только не бывают вместе, но и не видят друг друга. «Пестунчика моей коханой жоны возьме до псов; нех не ест даром хлеба, нех бендзе ловчий. Я устрою его счастие», – повелевал ясно пузатый воевода, и Квитка должен был переселиться из воеводского замка за город, где помещена была вся охота пана воеводы.

Он не остался бы и часа служить поляку, хотя и отцу своей Маси; он располагал в ту же ночь оставить Киев и пробраться в Москву, но пани София умолила его остаться, переносить всё для любви к Масе и дожидать, не поблагоприятствует ли им случай к достижению их цели.

Пани София умела войти к воеводе в неограниченную доверенность. Правду сказать, он ещё и рад был, что избавлялся от забот о своей цурке: было кому разделять с ней время и иметь о ней попечение. Потому-то пани София часто гостила у Маси, а ещё чаще брала её к себе, и там-то виделись любовники, рассуждали о своей будущности и ни на что не решались.

Прибыл в Киев из Кракова какой-то знатный сановник, старик лет пятидесяти. Пан воевода рассыпался пред ним, угощал его, как мог. Пану приезжему полюбилась Мася, и за келюшком венгерского положено на слове: панну воеводовну выдать за пана приезжего; а как ему не можно было долго прожить в Киеве, то тен час справить свадьбу. Спешили с приготовлениями и таили всё от Маси, думая внезапно обрадовать её такою блестящею долею. Но как скрыть в многолюдной дворне все приготовления и распоряжения к такому празднеству! Мася о своей доле узнала тот же час... и упала на грудь пани Софии, заливаясь слезами, спрашивала, что ей делать?

Пани София приступила действовать решительно. Нашла случай, под предлогом шитья платьев и прочего к свадьбе, оставить Масю у себя переночевать. Призвала Квитку, соединила руки их, благословила и сказала:

– Ты, Андрей, любимец мой с первого часа, когда бог привёл тебя в дом наш, родители мои приняли тебя, и я, давшая тебе прозвание, обязана вместо их пещись о твоём счастьи. В эту торжественную минуту объявляю вам, что мать Маси желала вашего союза, и я именем её благословляю вас, и вот моё поручение. Масю наряди мальчиком, и в этот же вечер выйдете из Киева; в первом селении обвенчаетесь; далее да благословит бог путь ваш и да будет над вами воля его! Скрывайтесь, оставляйте большие проезжие дороги, погоня будет за вами, но вы её не ожидайте скоро. В эту же ночь, пред рассветом, из моего двора поскачет бричка с двумя молодыми людьми по дороге к Вильне. Туда бросится погоня, и я беру на себя, что не скоро догонят мнимых любовников. Поймают ушедших и, увидев обман, уже бросятся в другие стороны, а вы с помощью божиею будете далеко и вне власти раздраженного отца. С богом! Начнём действовать.

Той же ночи в Борисполе, вёрст тридцать пять от Киева, к рассвету в церкви теплился огонёк, и священник пред алтарём призывал благословение божие на рабов его – Андрея и Марию, ныне сочетающихся друг другу.

В то же время в Киеве пани София проснулася необыкновенно рано. Вдруг криком своим перебудила дворню... ужас объял всех!.. Панна воеводовна, расположившаяся ночевать у ней, не ложилась в постель, и нет её в доме. Сундук пани Софии, где лежали деньги, лучшие вещи, платья, отперт, и в нём не найдено ничего... С Масею бежала Ульяна, самая ближайшая к панье и самая доверенная особа. Старик Федот, пользовавшийся особенною милостию панскою, также скрылся. Сделан всем допрос. Пани София плакала, рыдала, падала в обморок, заклинала открыть ей, если кто знает, куда и с кем бежала панна воеводовна... Никто не мог сказать ничего, никто ничего не заметил за панною... Одна из прислужниц, робея, призналась, что она подглядела, как подъехала ко двору их бричка; из неё вышел пан, не очень молодой и не так красивый; постучал в окошко, где спала панна. Скоро она вышла, а за нею Федот и Ульяна с узлами в руках, посадились и говорили между собою, что скоро будут в Вильне, там и обвенчаются.

Открывшую об этом, как знавшую про уход панны и не объявившую тотчас своей панье, тут же в наказание отправили в дальнюю деревню... Пани София после нескольких обмороков едва собралась с духом и силами явиться к пану воеводе и объявить ему о случившейся беде...

– Цо то за пшичина? – говорил толстопузый пан воевода, зевая и протирая заспанные глаза, чтобы лучше удостовериться, точно ли он видит пред собою паню Софию. – Цо то за пшичина, кеды пани София так рано пожелала видеть мою яснейшую особу?

Рано? А это уже было к полудню. Пани София за горем и беспокойством не могла прежде приехать к воеводе. Он же, проводя всю ночь с нарёченным зятем среди разных медов и столетним венгерским, не приметил, что свалился на постель уже на рассвете; оттого и полагал, что ещё утро.

Пани София с слезами, вскрикиваниями едва могла объяснить ему о случившемся несчастьи...

– Нех дзябли озьмуть и тебе с твоими пропавшими деньгами! – заревел неистовым голосом воевода. – Подай мне тен час мою цурку, мою Масю!.. гвалт!..– кричал он в беспамятстве, обрывая хохол свой и страшные усы.... Весь двор встрепенулся... Большими отрядами послана погоня в разные стороны и все по направлению к Вильне...

Яснейший пан воевода с горя и досады пил – и на беду свою один: наречённый зять его, не находя нужным оставаться долее без невесты, уехал. Пани Софья заперлась у себя в доме, сказавшись сильно больною. Дней через пять привезли настигнутых беглецов в бричке... Воевода приказывал тащить их к себе... остолбенел, увидевши, что это совсем не цурка его, а просто беглецы, обокравшие барыню свою; о панне воеводовне же они вовсе ничего не знали... Воеводе до того не было нужды, и он в порыве гнева и досады, конечно, приказал бы их повесить,. зачем нет с ними дочери его; но пани Софья нашла средство умилостивить его, и как всё похищенное беглецами привезено в целости, то она выпросила виновных себе, дав обещание наказать их строго за такой злодейский умысел. И пани Софья, чтоб больше заставить Ульяну и Федота раскаиваться в проступке своем, жаловала и ласкала их более прежнего.

Известно стало пану воеводе, что в ту же ночь, когда скрылась Мася, ловчий его, Андрей, бежал из Киева, но куда? никто не знал. И сам воевода, и все окружающие его положили наверное, что Андрей сманил панну воеводовну: он рос с нею, так и не мудрено, что они кохалися с детства, а видя, что её отдают за нелюба, они решились уйти, но куда? Никто не мог сказать наверное. Для этого составлялись целые отряды, чтобы бежать в Малороссию и там искать их по дороге в Москву. Тщательно списывали их приметы, писали для них пропускные виды, вписывали в них большие награды, кто схватит, откроет, задержит или представит беглецов.

Уже готовы были отряды с полными и ясными препоручениями лететь в назначенные им страны для поимки бежавшего Андрея, увёзшего с собою панну воеводовну, как вот является Антон Муха, верный раб и хлоп яснейшего пана воеводы. Он с молодых лет был при Квитке для прислуги, рос вместе с ним и знал его тайны, но не смел никому открыть, потому что Андрей сгубил бы его. Теперь же мучит его совесть, что он забыл на время долг свой против такого милостивого пана и отца, як есть вельможный пан воевода. Принося ему повинную голову, Муха чистосердечно открывал, что Андрей точно кохался с панною; а чтобы она не досталась другому, убедил её бежать с собою... «Как они перерядились, то я уже знаю и везде могу их открыть. Путь же свой направили они к Кракову, и Андрей располагал найти случай представиться найяснейшему пану крулю и просить у него ходатайства пред прогневанным паном воеводою и защиты от русского царя. Теперь, – продолжал Муха, – кеды пан воевода хце, я возьму небольшой отряд, и как знаю, на какие места бежавшие пробираются, то скоро настигну их и Андрея с панною представлю яснейшему пану воеводе, а не то, нех глава моя бендзе на плахе».

Воевода обрадовался предложению Мухи, уничтожил прежние распоряжения и, обещав Мухе неимоверные награждения, отпустил его сам-пятого с избранными самим Мухою товарищами. Только же воевода их и видел!..

Когда всё это происходило в Киеве, Андрей и Мася, обвенчавшиеся в Борисполе, продолжали путь свой благополучно. Мася была переодета мальчиком, оба они были в простом крестьянском платье. Сказывались о себе различно, где как требовали обстоятельства. Хотя и неприметно было, чтобы где их подозревали по преследованиям из Киева, но из предосторожности Андрей путал свой путь: проходил несколько прямо, потом брал в сторону, обходил кругом и опять возвращался на прежнюю дорогу и к великому обрадованию своему узнавал, что от воеводы киевского не слышно никаких преследований. Он сказывался везде родом из Украины, сиротою, пустившимся с братом на заработок, пока сыщется добрый и надежный человек, что примет их навсегда.

Где он уверен был в совершенной безопасности, там останавливался на несколько дней, чтоб его милая Мася отдохнула после долгого пути. Его план был пробраться, как ни есть, в пограничный русский город и там объявить о себе. Он никак не забыл взять с собою золотой цепи и описания о приезде его в Киев, сделанном паном Ясенковский и духовником, напутствовавшим Агафона. Крест же был всегда на нём. Поэтому он надеялся, что русские признают его за земляка, доставят случай быть в Москве, предстать пред царя; ему помогут отыскать род свой, имя, имение; а если бог благословит, что отец и брат его живы и он отыщет их, тогда... с Масею, с родными... кто будет счастливее его!..

Пробираясь таким образом, уже пришли они в селение Гадячского полка. Зима приближалась, надобно было приискать безопасное убежище. Удалось Андрею найти хутор в отдалении от сотенных местечек и большой дороги. Семьи три казаков, не обязанных уже службою и никакими повинностями по полку, проживали здесь себе покойно. К ним пристал Андрей с братом, работал за себя и за него. Нужда приучила его ко всему. Он был силён, бодр, свеж, а как Мася отнюдь не тяготилась такою жизнию и не тужила ни о чём, то он, весельчак, балагур, пел своим хозяевам разные песни, был ими любим и всеми называем был: «парень друзяка».

В один осенний вечер Андрей, возвратясь с работы, отогревался, сидя на печке, Мася своими руками растирала его окоченевшие пальцы, говорила, мечтала о будущем... как вот слышат за дверью, в сенях, голоса незнакомых им людей...

– Пустите нас, сделайте милость, хоть только подивиться на них! – кричал один из незнакомых, и слышно было, что силился отворить дверь, удерживаемую хозяином. – Я их знаю; когда не они, то и бог с вами! Мы себе и пойдём далее.

Мася помертвела... Андрей схватил топор и бросился к двери... но уже вошли четыре человека, вооруженные по-казацки...

Андрей располагал защищать Масю до последней крайности, взмахнул топором... Но сильная рука удержала его...

– Бог с вами... Бог с вами; что это вы, пане, делаете?.. Вы меня не узнали? Дайте светло поближе. Я же ваш верный Муха...

– Муха! Это ты? – проговорил Андрей, изумясь такой встрече, но всё не выпуская из рук топора. – Зачем ты здесь? и это кто? – спрашивал Андрей, с недоверчивостью поглядывая на скромно стоящих товарищей Мухи.

– Я искал вас по всей Малороссии, – сказал Муха и, уловив руку Андрееву, поцеловал несколько раз. – Благодарю бога, нашёл вас сверх ожидания и что вы здоровы. А это мои верные товарищи, поклявшиеся мне вместе со мною отыскать вас и никогда не отставать от вас. Куда иголочка, туда и ниточка. А где ж панна... а може, вже и пани? Покажите нам её, паду до ножки и поцелую полу платья ее. Покажите, возвеселите нас за нашу турбацию,

Андрей хорошо знал честность Мухи и почти готов был ввериться ему, но товарищи его, и в таком числе, приводили его в смущение.

– Муха, Муха! – сказал он. – Смотри, не предатель ли ты?

– Ох, боже мой! – вскричал Муха, колотя себя жилистым кулаком в грудь. – И это о Мухе так думают? И о товарищах, которых он сам выбрал и прошёл с ними сквозь огонь и воду; готов был на всё, чтобы только отыскать своих коханых паныча с панянкою, милых, ненаглядных Квиток. Хлопцы! – сказал он товарищам. – Нам не верят. На присягу!

Мигом один из пришедших бросился из хаты и принёс в шапке земли. Другой, сотворив крестное знамение, встал на лавку, снял со стены образ Спасителя и с благоговением положил его на стол. По знаку Мухи все положили по три земных поклона и стали на колена. Тут Муха начал произносить страшную клятву; прочие повторяли за ним, призывая все казни божие на себя и весь род свой, если они не будут шановать пана Квитку как есть прирождённого своего господина и повелителя. Если случится ему и панне его какая беда, полягти им всем, живота, последней капли крови не пощадить, защищать их и не допустить ворогам их сделать им какое насилие... и проч., и проч.

Сказавши общий аминь, целовали они образ, и потом каждый из них, взявши по горсти земли и сказавши: «Земля не потерпит клятвопреступного», съели её и бросилися к Андрею целовать руки, полы платья его... Андрей был растроган, орошённые слезами глаза возвёл к богу, в сердце своём благодарил его промысел, что сохранил его, сироту, безвестного, безродного, одного с женою скитающегося без пристанища, без надежды где-либо найти спокойствие. В таком горестном положении бог послал ему пятерых защитников, помощников, друзей!.. Он обнял каждого и сам что-то хотел сказать, но Муха вскрикнул:

– Сего мало. Давай нам панну воеводовну...

– Её нет со мною, – сказал Андрей, сводя с печи свою Масю, уже успокоившуюся от сильного страха. – А вот моя жена!

– Панна наша!.. Мати наши!.. Да який же гарный з ней хлопчик!.. Многая лета вам, паны наши!.. Живите счастливо и любите нас. – Так кричали товарищи Мухи, а он, схватив на руки свою паню, приподнял её кверху, а казаки целовали ноги ее...

Никто из казаков, живущих на хуторе, не знал, что происходило в хатё Андрея. Он нанял её собственно для себя с братом и потому мог свободно, по своей воле угостить товарищей своих и свободно говорить с ними, не опасаясь, чтобы кто подслушал или подглядел за ними.

Начались расспросы, что происходило в Киеве по уходе их; как пани Софья знатно одурила яснейшего пана воеводу и сбила его с панталыку, заставив его посылать погоню чёрт знает куда и чёрт знает за кем. Как потом уже он, Муха, по всегдашней привязанности своей к бывшему панычу Квитке, сплёл свою басню и, готовую погоню удержав, вызвался сам ехать и обещался непременно схватить беглецов и представить их воеводе.

– Вот для этого случая, государь мой любезный! – так пересказывал Муха. – Я выбрать-выбрал самых моих вернейших приятелей. Мы все пятеро были как пять пальцев на руке. Вы, панычу... или, извините, пане... вы их и не знали, но по прощению моему у вас замолвить замовляли иногда слово у пани воеводовой. Нехай над ней земля пером!.. а та, как имела власть и силу над их ясновельможностию, так и выкрутить-выкручивали из беды. Вот с того часу они стать-стали вам вернейшими слугами и с радостию собраться-собрались со мною за вами якобы в погоню.

Пожалуйте же. Вот, как мы выехать-выехали из Киева, то и назначили себе, воротясь всякий себе выбранною дорогою, съехать-съехаться уже назад в Переяславль. Нам крепко обрыдло умничанье над нами ляхов, и как мы себе бессемейные, то мы и положили искать места, где будет нам лучше: коли наехать-наедем вас, то с вами хоть в. самую Москву; а не встретим вас, остаться, где бог приведёт, у москалей. И так-то послать-пославши за глаза ясновельможному пану воеводе киевскому, от каждого из нас по крученой дуле, пуститься-пустились в свой путь.

Съехавшись в Переяславле и не отыскавши следов ваших, мы пуститься-пустились такою же хитростию, всегда назначая собираться в полковом городе. Собираться-собирались, но про вас нигде ничего слышать не слыхали. Мудро вы замотали свой след. В Ромне мы сошлись с знакомым парнем, также пустившимся из Киева на божий свет и на вольную свободу. Мы будто ничего не знаем, да и выспросили всё, что нам нужно.

– Знаете ли, господа мои любезные, что там случиться-случилось. Пан воевода взять-взял себе другую жену, а про вас, пани, сказать-сказал: «Кеды затопила свою глову за москалем, нех пропада; бендзе мець з млодою коханкою лепших цурок, неж она была».

Тут мы уже пойтить-пошли свободнее. Нигде о вас не слышали, да вот в ближнем хуторе что-то нам помаячить-помаячило, как будто что-то сдавалося на вас. Как вот и дал нам бог вас найтить-найти.

Угостив, сколько мог, Андрей гостей своих, всё однако ж признал нужным брать все предосторожности; для этого он распорядился, чтобы каждый из пришедших расположился бы зимовать в особом сотенном селении, все по пути в Ромен; и чтобы каждый, заметив что опасное для них, давал бы знать близживущему товарищу; и таким образом о всякой опасности Андрей был бы извещён заблаговременно и успевал бы брать все предосторожности.

Но все их распоряжения были напрасны. Андрей с женою провели зиму весьма покойно; а чуть лишь вскрылась весна и устроились переправы чрез большие реки, они пустились в дальнейший путь на Белгород. Муха с товарищами, запасшись добрыми конями и надёжными пистолями, препровождали повозку, в которой ехала их молодая пани. По причине её положения переезды были невелики. Всё шло благополучно.

Уже караван наш, впрочем, всегда удалявшийся от больших дорог и значущих селений, переправился чрез реку Ворсклу, как путешественники начали замечать, что их преследуют и наблюдают за ними. Вчера и сегодня один и тот же человек нагонит их, присматривается к ним, поскачет вперёд, взъедет на курган, выглядывает кого-то и скроется; немного времени спустя опять покажется и всё то же да то же. Немедленно составлен был совет. Мася и слышать не хотела, чтобы преследовать соглядатая; ужасалась также, если нападут на них и должно будет её Андрею защищать её и себя. В такой крайности решились, оставя все дороги, ехать прямо, по догадкам, где должен находиться Белгород или другой какой из вновь построенных по линии городов, о чём они все знали от бывших на новой линии людей. Для большего удобства к достижению цели ехать ночью, по звёздам, а днем скрываться в лесах. Муха взялся быть вожатым. Призвав бога в помощь, пустились в путь по такой необыкновенной дороге.

Они большею частию всё шли пешком, ведя в руках коней своих; одна Мася, от возрастающей слабости в её положении, ехала на телеге, но лишь путь становился хоть мало беспокоен, муж брал её на руки и нёс со всею осторожностию, пока встречалось ровное место; проходимые ими места были вовсе необитаемы; степь, леса, реки, пески, попадавшиеся на пути озёра, болота, иногда тёмная ночь – всё это затрудняло путь их и не дозволяло им утешиться мыслию, что они скоро найдут жилище.

В один день, и именно 24 июня, в праздник рождества крестителя, караван наш к утру, переправясь чрез речку, расположился отдыхать в тенистой берёзовой роще, окружённой дикими черешневыми, вишнёвыми садами; впереди, к востоку, шла ровная степь, направо, за рекою, густой сосновый бор, место дикое, едва ли когда проходимое человеком, но положением своим и окружными видами манящее к отдыху; тут Мася, придя в совершенную слабость и изнеможение, решительно объявила Андрею, что она далее не может ехать и располагает, что бы ни случилось с нею, здесь ожидать решения своей участи.

Встревоженный Андрей немедленно приступил к распоряжению. В тот же день наскоро сплели из ветвей шалаш (первое поселение), покрыв его листьями, травой, вблизи найденным камышом, и в нём поместили слабую Масю. Потом Муха с тремя товарищами ускакали на конях вперёд в разные стороны с тем, что если кто из них найдёт какое селение и не в дальнем расстоянии, туда на руках перенести Масю; но если селение будет отдаленно и Масю доставить туда к вечеру будет невозможно, то из селения пригласить женщину, необходимую в таком случае и хотя бы уже сколько-нибудь понимающую дело, для коего она будет призвана, и поспешнее привести её к страждущей.

К вечеру из посланных никто не возвратился, но и Мася казалась так покойна, что Андрей, успокоясь духом, ходил в окрестностях этой рощи, любовался местоположением, отыскал две реки, кои, соединясь вместе, составляли одну, протекавшую близ того места, где они основали временное свое пребывание. Как же еще и утром посланные не возвращались, то Андрей удостоверился, что вблизи нет никакого селения, а потому по причине Масиного положения они должны будут остаться здесь на несколько дней... К удивлению своему, он нашёл, что эта мысль не огорчила его; напротив, ему казалось, что если бы он и должен был когда-либо оставить это место, то ему было бы грустно...

На другое утро он был погружён в размышления о чём-то и всё ходил в окрестности. Положение Маси его не тревожило; она была покойна, бодра и до того крепка, что без всякого отягощения готовила сама обед из рыбы, которую наловить в ближней реке умудрился оставшийся спутник их.

– О чём ты так задумываешься, мой милый Квитка? – спросила Мася, ласкаясь к мужу. – Всё ходишь один и всё рассматриваешь по сторонам. Здесь мы в совершенной безопасности. Если тревожишься обо мне, то напрасно: я уже так отдохнула и укрепилась, что если бы воротился Муха с товарищами, то я могла бы пуститься в дальнейший путь. Однако скажу тебе... если бы не моё положение, я бы не вышла отсюда; так хорошо здесь.

Андрей поцеловал жену и сказал: – Как ты утешила меня, неоценённая Маничка!.. Дал бы бог возвратиться товарищам с чем нужно, тут я что-то вам предложу.

Поздно к вечеру из посланных прежде всех воротился Муха. Ему посчастливилось как-то напасть на городок, т.е. на большое пространство, обнесённое частоколом, с неглубоким рвом, выстроенный ещё при царе Иоанне Васильевиче, для наблюдения за движениями татар, иногда внезапно нападавших на пограничные города России. Городок этот был при реке Донце, назывался. Чугуев, и в нём обитали несколько стрельцов и дворян низшей степени, так называемых «боярских детей», с семействами. Они, прослужа здесь уречённое для них время и дождавшись смены, возвращались на прежнее жилище в Москву.

В Чугуеве Муха был принят радушно, и лишь объявил, кто он, что и для чего нужно ему, как тут же одна из жён стрелецких предложила свои услуги и вызвалась ехать для помощи больной. Рассказала о многочисленной и всегда удачной практике своей, что она и по Москве между своими славилась ловкостию, умением, а больше счастием в этом деле. Сборы были недолги. Федосья Кузьминична, так звали акушерку, пригласила с собою «для потехи барыни» девушку, дочь одного «из боярских детей», и, забрав что нужно было по её ремеслу, покатила с Мухой, припеваючи и балагуря во всю дорогу.

Не с одною Федосьею Кузьминичною в Чугуеве познакомился наш Муха. Он нашёл там священника, условился с ним, как поступать, когда бог пошлёт радость пану Квитке; приговорил ехать с собою одного промышленника взглянуть на их кочевье, рассчитать, что нужно для вновь прибывших. Что значит для русского промышленника каких-нибудь тридцать вёрст расстояния, хотя бы и дикою, непроходимою степью? И вот он на тройке лихих коней следовал за Мухою, везя на всякий случай кое-чего из съестного.

Приезд Мухи с кем нужно было оживил Андрея, а возвращение утром и других посыланных совершенно успокоило его. Товарищи Мухи не так были счастливы, как он. Хотя они и находили людей, но это были или пикеты чугуевской команды, или какие-либо блуждающие в степи люди, имеющие свои занятия, свой промысел, и с которыми посланные не нашли за нужное сближаться.

Кузьминична без дальних церемоний прямо отнеслась к Масе, заласкала, заговорила её.

– Эка, наливное моё яблочко! – так начала она... – Стосковалось, сгрустнулось тебе. Не бойся, не робей. Приехала Федосья, да еще Кузьминична, она поворотит делом. Поотдохни после дальней пути-дорожки, погуляй в таком приволье. Я с своими сказками да с прибаутками, а Настя с стряпнёю да с услугою, да мы не дадим молодой боярыне и соскучить-та. Пусть твой молодец, что, видишь, гоголем ходит, что отбил у панского туза такую кралю, а и сам, что твой маков цвет, пусть он ходит здесь по лесам да настреливает нам к празднику дичи, а мы затем ему и положим махонького казачонка на руки, что твой херувимчик. А ты, пан, поворачивайся у меня быстро. Живёшь здесь на воеводстве, а гляжу, у тебя ни кола ни двора, а опричь всего хозяйственного многое и мне нужно. Давай мне своих чубов в команду. Я закомандую по-бабьи, и у меня всё родится вдруг.

И в самом деле, у неё закипело дело. Смастерила покойный для Маси шалаш с сенцами, защитила его от ветра и непогоды, устроила кухню и все, что нужно было для маленького поселения. Приехавшая с Кузьминичною девушка стряпала и прислуживала Масе, Муха с товарищами ловил рыбу. Андрей не отходил от жены и вместе с нею не видал, как проходило время, слушая рассказы Кузьминичны про Москву, про все бедствия, какие терпели там при самозванцах, при боярщине без царя и как господь послал благодать свою на русскую землю, вручив её царю Михаилу Фёдоровичу*. Как теперь все спокойны, как блаженствуют! Как и она сама поживала в Москве, по какому случаю заехала на край света; какие страсти терпят они от татар... и не говори отъехать от города Чугуева ни за две версты! неравён час набежит татарва, гикнут, аркан на шею, очнёшься либо в татарщине, либо ближе, на том свете. Все эти рассказы, доселе не слыханные нашими супругами, не имевшими никакого понятия о Москве, очень много занимали их, а пуще радовало Андрея, что царь московский справедлив, милостив и жалостлив к народу.

В день св. апостола Петра и Павла Андрей поговорил с своею Масею, призвал к себе Муху и товарищей его, благодарил их за всё усердие, ему и жене его оказываемое, и за верность, с какою они служили ему до сего часа. Разрешил их от данной ими клятвы и предоставлял им на волю идти, кто куда хочет. «Вы люди молодые, – говорил он, – вам надобно жить, приискать средства, как и чем жить. Не хотите бедствовать под игом ляхов? Идите к Москве; теперь уже дорога известна. Царь московский по сердцу божию народ свой милует, и он приймет вас под свою милостивую руку, и вы по желанию вашему поступите в число детей его. Не думайте, как оставить меня. Я и Мася решились остаться здесь, что ни устроит бог с нами. Зачем теперь мне в Москву? Что скажу я о себе, если бы и удостоился видеть царские светлые очи? Я сын боярина московского; какого? не знаю ни имени, ни прозвища его, ни того, когда и по какому случаю оставил он Москву, жив ли он и где находится? Не могут ли по справедливости счесть меня выдумщиком? Крест, что на мне, ничего другого не объясняет, кроме того, что я Андрей, родился тогда-то, а от кого? Никто не объяснит надписи на кресте. Усомнясь в словах моих, везде отринут меня. А если у моего отца, как у боярина, были значительные отчины и поместья и при опале отданы другому, тогда владетели их, опасаясь, чтобы я не стал отыскивать прав своих, пойдут на всё: меня как обманщика по их настоянию закабалят в лютые руки... Я, поклявшийся пред богом доставить Масе спокойную и довольную жизнь, буду причиною вечных страданий её и семейства, коим бог благословляет меня. Каково будет среди собственных бедствий видеть и её страдания! Итак, обдумав с нею всё здраво, призвав бога на помощь, решилися мы навсегда остаться здесь. Что нам знатность рода, богатство, почести? Всё суета! Оставляю навек самую мысль разыскивать о моём происхождении. Я вольный казак Андрей Квитка, как назван призревшими меня в сиротстве. Буду жить здесь, спокойно, будучи обязан хранить спокойство жены и устраивать благо семейства, – уж какой я слуга моему государю? Наградит меня бог сыновьями, воспитаю их, передам им все чувства мои и преданность к царю, представлю их не как потомков такого-то боярина, а как сыновей вольного человека. Укажу боярам на здешний край, передам им мысли мои, что благого можно устроить здесь, и стану покойно доживать век в этом уголке, куда господь, сохранивший нас доселе от всех бед, привёл нас. Скоро благословит меня бог чадом. Отпразднуем в этой пустыне крестины нового поселенца и... распрощаемся!..