Текст книги "Стойкий запах лосьона"

Автор книги: Григорий Глазов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Какие у вас с ним отношения?

– В сущности никаких.

– Кто-нибудь из них интересовался, как идут у вас дела?

– Нет.

– Кто первый получает сведения о прибытии груза для вас и о его характере? Завскладом?

– Нет, прежде всего таможня.

– Мощность вашего будущего завода велика?

– Достаточная, чтобы через год-два обеспечить город и область баночным пивом. А потом, когда смонтируем еще две линии, будем иметь резерв для других регионов, по бартеру, скажем, за сахар.

– А какова будет стоимость банки пива?

– Точно мы еще не скалькулировали, но, думаю, процентов на десять будет дешевле, чем государственное.

– За счет чего?

– За счет себестоимости, современной технологии, линии все автоматизированы, электроника, минимальное количество людей... А почему вас все это интересует?

– Такой уж я уродился, любопытный... Договариваемся так: без нас ничего не предпринимайте, и Боже вас упаси появиться в эти дни на складе. Вы поняли?

– Не совсем.

– Это не страшно. Главное – чтоб вы мои слова поняли, а что за ними это уж мои заботы.

– Не возражаю, лишь бы был результат.

– Вот и славно. До свидания...

На этот раз Дугаева открыла не так быстро. Она была уже не в халате, причесана, чуть подкрашена, в коридоре стояла сумка.

– Еще минут пять, и вы бы меня не застали. С мужем ничего не случилось?

– Нет-нет... Вы извините, что я опять... У меня к вам вопрос: вы не слышали, чтобы вчера или сегодня утром муж ваш разговаривал с кем-нибудь по телефону, или, может, кто звонил?

Она задумалась, потом сказала:

– Вчера он на работу не ходил, у него под коронкой зуб заболел, пошел к стоматологу, просидел там: всюду очереди, сперва к врачу, потом на рентген, потом к технику, мост снимать надо было. Почти целый день угробил. А вечером перед концом дня куда-то звонил. Наверное, на работу, громко кричал, просил: "Девушка, девушка, вы слышите меня? Дайте 5-13". У них там коммутатор – жуть!

– А с кем говорил, о чем?

– Вот этого не слышала, я вышла к соседке, у меня соль кончилась. Вы правду говорите? С мужем ничего не случилось?

– Что может случиться с опытным водителем? – улыбнулся Михальченко. Скажите, а где муж держит ключи от гаража?

– В ящичке, в кухонном серванте.

– Вы не могли бы посмотреть, на месте ли они?

– Конечно, могу, одну минутку, – она пошла в кухню, он слышал, как выдвигался и задвигался ящик. Когда вернулась, сказала: – Вы знаете, ключей нет. Наверное, он забыл выложить.

– Наверное, – улыбнулся Михальченко. – Извините за беспокойство.

– Ничего, пожалуйста, – она проводила его до двери...

25

Когда сестра пришла с работы, Костюкович был дома. Сели обедать.

– Ты сегодня идешь на ночь? – спросила сестра.

– Да.

– Отделение забито?

– Нет, места есть. Тебе положить кого-то надо?

– Упаси Бог! Так просто спросила.

– Я был у главного и в прокуратуре. Показал им стекла.

– Чем кончилось?

– Следователь обрадовался, мы хорошо расстались. А наш жлоб проглотил ежа, но сделал вид, что это гладкая устрица.

– Я выполнила твою просьбу, узнала, кто подарил Погосу лосьон.

– Кто же?

– Этот шустрый Сева Алтунин.

– Странно. Что солидного Погосова может связывать с этим прохиндеем?

– Я уже говорила тебе, что общительность Погосова не знает меры, он обрастает людьми без разбора.

– А он не сукин сын?

– Погос?! Ну что ты! Он очень добр. Просто безалаберный, всеядный в знакомствах. Почему тебя это так интересует?

– Просто возникла одна ситуация. Хочу разобраться.

– Что за ситуация? При чем здесь Погос?

– Пытаюсь понять. Пойму до конца – расскажу.

– Что тебе дать с собой на ночь?

– Плавленые сырки есть?

– Есть.

– Сделай бутерброды с колбасой, плавленый сырок и помидоры.

– Хватит?

– Вполне...

Курсы сократили на неделю: профессор, который вел один из циклов, срочно уехал куда-то в Россию, где у него умерла сестра. И Сажи на неделю раньше вернулась домой.

Квартира была запущена, накопилось грязное белье. Стирального порошка в доме не оказалось. Взяв большую сумку, она ушла в город, купила порошок, заглянула на рынок, вернулась, затолкала белье в "Вятку", убрала квартиру, позвонила свекрови, что в школу за сыном пойдет сама. Так прошел день. Вечером, выкупав сына, уложила спать, почитала ему на ночь сказку, и он, счастливый, что мама приехала, спокойно заснул. Муж вернулся с работы поздно. Человек молчаливый, замкнутый, он никогда не вникал ни в ее работу, ни в домашние дела. После первых трех-четырех лет замужества ей стало казаться, что он поглощен одним: догнать какую-то свою жар-птицу, но с каждым годом птица эта улетала все дальше. Муж был старше на тринадцать лет, и сейчас, после двенадцати лет замужества, она ощутила, что эта разница как бы удвоилась. И Сажи примирилась.

Посидев с полчаса, они немногословно поговорили, и каждый занялся своим. Сажи ушла на кухню, где был второй, параллельный, телефонный аппарат, и позвонила Костюковичу домой. Сестра его ответила, что тот на дежурстве. Сажи набрала ординаторскую, долго никто не отвечал, затем трубку сняла дежурная сестра и сказала, что доктора вызвали в приемный покой...

Утром следующего дня Сажи вышла на работу. В отделении ничего не изменилось, не было никаких новостей, шла все та же спланированная больничная жизнь: вскрытия, биопсии, некропсии... И на ее вопрос: "Что тут нового" – Коваль, замещавший Сажи, ответил: "Перчаток и скальпелей как не хватало, так и не хватает..."

Побыв с час у себя, она пошла в главный корпус, заглянула в ординаторскую 2-й неврологии, но ей сказали, что Костюкович в палате тяжелого больного. И она направилась к главврачу...

– Так что, господин Михальченко, будем делать? – спросил Левин. Рискнем?

– В ваших соображениях нет ни одного изъяна. Кроме одного, – сказал Михальченко.

– А именно?

– Вдруг все окажется не так. Можем напороться.

– Ну давай еще раз пройдемся по моему сценарию. Я буду говорить, а ты сокрушай его, возражай, предложи что-нибудь свое. Не обижусь.

– В том-то и дело, что у меня все вразброс, а соединить нечем. Что ж, давайте рискнем. Вы Чекирде высказывали свои предположения?

– Нет, еще рано, – ответил Левин.

– Значит, делаем так: я отправляюсь с Рудько на пост ГАИ на Волынское шоссе, перехватываем Дугаева. Вы сидите здесь и ждете моего звонка. Если наш разговор с Дугаевым что-то даст, я звоню вам и вы сразу же – на пивзавод. И Бог нам в помощь!

– Дрожат коленки?

– У меня всегда, в таких случаях, когда хожу втемную, начинается нервная зевота. А у вас?

– Закладывает уши.

– И сейчас?

– Вроде еще нет, слышу тебя хорошо.

– Значит, завтра мы с Рудько едем встречать Дугаева.

Главврач принял ее сразу, и Сажи, едва увидев его подобревшую вдруг физиономию, почувствовала, как у нее натянулась кожа на скулах и по лицу пронесся горячий ветер – признаки закипавшего гнева. Но сдержавшись, она сухо поздоровалась и так же сухо сказала:

– Доктор Костюкович вам уже сообщил, что стекла Зимина у нас есть? Через два-три дня я представлю вам протокол вскрытия и бланк гистологии.

– А большего и не нужно, Сажи Алимовна! – с энтузиазмом произнес главврач, словно только на нее и надеялся. – Работайте спокойно.

– Я принесла вам заявление: из больницы я ухожу. В конце месяца, – и она положила ему на стол листок бумаги.

– Как?! Почему? – оторопел главный. Каким бы он ни был, он все же понимал, что найти равного ей завотделением будет очень трудно, непросто будет найти и такого патогистолога, как Каширгова. – Ну что вы, Сажи Алимовна! Не спешите, подумайте. Ну произошло недоразумение! Инцидент исчерпан. Я вас не отпущу.

– Это не недоразумение. И вы прекрасно понимаете, о чем речь. После этого мы не сработаемся. Я ухожу на кафедру. У профессора Сивака есть место ассистента. Вы много потеряете, если от вас уйдет и такой невропатолог, как Костюкович. До свидания, – круто повернувшись, она вышла из кабинета.

26

Минут за тридцать Михальченко и Рудько добрались до стекляшки-будки поста ГАИ на Волынском шоссе. Дежуривший рябой старшина, поняв, что от него требуется, вышел и занял место у разделительной линии на "островке безопасности" – овальном пятачке, возвышавшемся над шоссе сантиметров на пятнадцать-двадцать.

– Ну что, будем загорать? – вздохнул Михальченко и глянул на часы. Была половина девятого утра. – Знать бы сколько.

– Кто знает. Тут Дугаев нами распоряжается, – отозвался Рудько. Но завгар сказал мне, что Дугаев сегодня должен обязательно вернуться.

– Хоть бы почитать что, – Михальченко окинул взглядом столик, на котором, кроме многоканального телефона-коммутатора ничего не было.

– Может, сгоняем в "подкидного"? – спросил Рудько.

– А карты?

– Это добро найдем, – Рудько вытянул ящичек стола и, порывшись, извлек колоду замусоленных карт. – Сдавай.

Сколько партий они сыграли, Михальченко не помнил, время тянулось медленно. Около часа дня они пошли в придорожный буфет, сколоченный из толстых фанерных щитов, стоявший между магазином автозапчастей и заправочными колонками. Буфет был почти пустой – всех отпугнули цены, а прежде тут всегда было полно шоферов-"дальнобойщиков". Взяли по две чашечки кофе и по пачке вафель. Когда вышли, Михальченко сказал:

– Ты иди, Богдан, а я в туалет схожу.

Возвращаясь из туалета, увидел, что старшина, остановив какой-то "ЗИЛ", разговаривал с шофером, сидевшим в кабине, лица его Михальченко не видел, но по номеру на борту понял: это та машина, которую они ждали. Михальченко быстро пошел в будку, где сидел Рудько.

– Дугаев прибыл, – коротко сообщил он Рудько.

Минут через пять вошли старшина и Дугаев.

– Вот, товарищ старший лейтенант, ездит, а техосмотр не прошел. – Уже три месяца просрочено, – старшина положил перед Рудько документы Дугаева.

Рудько стал медленно молча перелистывать бумажки, нарочито долго читал, а Михальченко осторожно разглядывал Дугаева.

– Что же это вы, Дугаев? – спросил наконец Рудько.

– Машина не моя, товарищ старший лейтенант.

– Куда ездили?

– На Волынь. Надо было в одном хозяйстве получить хмель.

– А кто послал вас?

– Начальство.

– Кто именно?

– Начальник отдела снабжения и сбыта.

– Фамилия?

– Деркач Алевтина Сергеевна.

– Она что, не знала, что машина не прошла техосмотр?

– Наверное, нет.

– А почему завгар ей не сказал?

– Не знаю.

– Ну а вы-то сами? Не дитя ведь. Почему не сказали ей.

– Да как-то так вышло, вроде срочно.

– Вы когда узнали, что предстоит ехать на Волынь?

Дугаев задумался. Явно прикидывал, как ответить, поскольку не знал, что на уме у Рудько. Наконец произнес:

– За три дня до поездки.

– Вот видите, а вы говорите "срочно". А мы ведь вас ждали, Дугаев, Рудько посмотрел на Михальченко. – Это я вас приглашал к девяти утра. Моя фамилия Рудько. А вы сели и уехали. Если знали за три дня о командировке, почему же не предупредили, что не явитесь?

– Так как-то получилось. Вы уж извините, товарищ старший лейтенант.

– У вас накладная на груз есть?

– А как же! – Дугаев извлек из бокового кармана тонкие листки.

Просматривая их, Рудько как бы между прочим спросил:

– У вас гараж есть?

– Личный, что ли?

– Личный.

– Есть. Правда, металлический.

– Какая машина в нем стоит?

– У меня сейчас машины нет. Продал. Там старенький мотоцикл.

Михальченко видел по глазам Дугаева, что тот, иногда поглядывая на него, пытается понять, кто этот в штатском, какова его роль тут?

– Нескладно получается, Дугаев, – произнес молчавший все время Михальченко. – Говорите, что о поездке знали за три дня. А жене сказали накануне вечером, что назавтра собираетесь в ГАИ, но позвонила Деркач, и утром укатили на Волынь. Так кто врет, Дугаев, вы или ваша жена?

Не давая ему опомниться, Рудько спросил:

– Вы давно были в своем гараже?

– Давно, наверное, месяца два назад.

– Что в нем хранится? – спросил Рудько.

– Кроме старого мотоцикла – ничего.

– Может, сдавали гараж в аренду?

– Нет.

– Дугаев, я давненько работаю в угрозыске, – вдруг мягко сказал Михальченко. – Да и следователь Рудько тоже, как понимаете, не пальцем деланный. Как думаете, кому из нас сейчас легче – вам или нам?

– Вам, – тихо ответил Дугаев. – Вы власть.

– Не поэтому, – покачал головой Михальченко. – Нам легче потому, что мы знаем правду, а вы, прежде чем ответить, вынуждены гадать, сойдется ваш ответ или, как горбатый, не прислонится к стене, как его ни приставляй. И от этого умственного напряжения мысли ваши потеют, а язык фигню на фигню городит.

– Я что? Я ничего... Все по правде... – нервно крутил Дугаев брелок с ключами от машины.

– Где вы храните ключи от своего гаража? – спросил Рудько.

– Дома, на кухне в ящичке.

– И сейчас они там?

– Должны быть.

– Сколько у вас пар ключей?

– Одни.

– А вот ваша жена говорит, что ключей в этом ящичке нет. Может, вы забыли и случайно захватили с собой? Вы поройтесь в карманах, поищите.

Уже сбитый с толку, растерявшийся Дугаев начал шарить по карманам и из бокового в куртке извлек ключи.

– Забыл выложить, – задергал он головой.

– И два месяца таскали их с собой? – спросил Михальченко.

– Зачем? – искренне вырвалось у Дугаева. – Они обычно в ящичке... А... Ну да... – понял он свой промах и умолк.

– Облегчить мне вашу душу, Дугаев? – подмигнул Михальченко.

Тот не ответил, сидел понуро.

– Тогда слушайте. Вы сделали три ходки со склада "Промимпортторга". Первый раз вывезли ящики с электроникой, во второй – коробки с краской, а на днях – пластиковые мешки с гранулами. Все это засунули к себе в гараж. Позавчера раненько-раненько вы взяли ключи из ящичка на кухне и уехали на Волынь. У меня все складно, Дугаев?

Дугаев молча мял пальцы так, что они хрустели.

– Что в гараже, Дугаев? Только не врите, мы же поедем, проверим.

– Некоторая аппаратура... Чужая...

– И все? – как бы наивно спросил Михальченко.

– Да.

– С аппаратурой разберемся, чья она. А вот, куда девалась краска? Когда и куда вы перепрятали мешки с гранулами? Мы ведь нашли несколько гранул возле вашего гаража. Мы их не тронули, Дугаев, они там лежат. Вы, конечно, можете сказать, что это мы вам подложили. Есть такой соблазн, а Дугаев? А что, если немножко гранул высыпалось и в гараже? А он у вас заперт и ключи от него у вас. Вы все поняли теперь? – закончил Михальченко.

– Понял, – сипло ответил Дугаев.

– Так где же коробки с краской?

– Отвез на Волынь... Продал одному слесарю по кузовным работам.

– А мешки с гранулами?

– Высыпал на свалку.

– Теперь вам остается рассказать, кто скомандовал вывезти, а вернее выкрасть груз со склада, как вы узнавали, когда надо приехать на склад за грузом. Ведь вы брали именно груз фирмы "Золотой ячмень". С чего бы? Хотите рассказать все?

Дугаев долго молчал, возможно, припоминая весь их разговор, места, в которых он влетел в ловушки, и, убедившись, что их достаточно много, слегка кивнул.

– Только письменно, Дугаев, так вам легче будет, – Михальченко, осмотревшись, увидел на полочке под стопкой брошюр пачку серой бумаги, взял на ощупь и положил перед Дугаевым. – Подробно, Дугаев, но без фантазий. – Потом снял трубку и позвонил в бюро Левину: "Ефим Захарович, не уезжайте, дождитесь меня. Дугаев исповедуется..."

27

Ночь выдалась тяжелая: до половины третьего вызывали несколько раз на консультации: в хирургию, в терапию и в кардиологию, а затем подряд привезли четыре инсульта, да все тяжелые. Утром, когда ординаторская заполнилась, коллега сказал Костюковичу, что его разыскивала Каширгова. Он удивился – знал, что она на курсах, но не знал, что вернулась. После пятиминутки позвонил ей в отделение.

– Здравствуйте, Марк. Я уже на месте. Вернулась на неделю раньше, сказала она. – Вы с ночи?

– Да. Но я зайду.

– Заходите, угощу вас кофе...

Он шел по внутреннему двору уставшей походкой, ощущая от бессонной ночи тяжесть в затылке и резь в глазах. Он уже был у двери в отделение патологической анатомии, когда она отворилась. Костюкович машинально шагнул в сторону, чтобы пропустить выходившего оттуда человека. Им оказалась миловидная стройная девушка в белом халате и в белой шапочке. Он узнал ее не сразу, но узнал. Она тоже придержала шаг, видимо, от неожиданной встречи, смутилась.

– Что вы тут делаете? – вырвалось у него.

– Я тут работаю.

– Кем?

– Лаборанткой.

– Как вас зовут?

– Аня... Извините, я спешу, – вдруг заторопилась она...

Каширгова ждала его. Шнур чайника свисал из розетки, на столе стояла банка гранулированного кофе "Кафе Пеле", две чашки и сахарница.

– Совсем приехали, Сажи? – спросил он, усаживаясь.

– Да. Нас отпустили на неделю раньше... Что у вас слышно?

– Был у главного.

– Ну и?..

– Он утерся. В прокуратуре тоже все нормально.

– И я была у главного. Получила удовольствие, показав ему стекла.

– Обрадовался?

– Изобразил во всяком случае... Я подала ему заявление, Марк.

– Какое?

– По собственному желанию.

– То есть? – он поставил чашку в блюдце.

– Ухожу на кафедру. Там есть ставка ассистента. Сивак берет меня. Я все же кандидат, – усмехнулась она.

– Зачем, Сажи?

– Надоело. Буду наукой заниматься и читать лекции.

– Интересный поворот, – не скрывая огорчения, сказал он.

– Но будем видеться, Марк. Из вашего отделения до кафедры даже ближе, чем сюда... И потом – у вас есть мой телефон, а у меня ваш.

– Ну разве что, – хмыкнул он.

– Еще кофе, Марк?

– Нет, спасибо...

Пока произносились все эти слова, другие слова немо возникали на периферии его мозга, подыскивали свое место в логическом ряду, составляли теперь уже хорошо видимую и понятную картину. И когда последний мазок вроде завершил ее, Костюкович сказал:

– Сажи, у вас работает такая лаборантка – Аня? Беленькая, смазливенькая с хорошей фигуркой?

– Да, есть такая, – удивленно ответила Каширгова. – Понравилась?

– Внешность – весьма... Вы не могли бы пригласить ее сюда?

– Сюда?! Зачем?!

– Пригласите, пригласите.

– В чем дело, Марк?

– Она у вас старшая?

– Нет. Исполняла обязанности, пока старшая была в отпуске.

– А когда это было?

– Около двух месяцев тому, – Каширгова сняла трубку внутреннего телефона. – Так что, звать?

– Да-да. Непременно!

– Вы меня заинтриговали. Алло, Света, ты?.. Скажи, чтобы Аня Минеева срочно зашла ко мне... Разыщи ее...

– Пишет он неграмотно, но за это сочинение я ставлю ему пятерку брехни вроде нет. Ладно, проверим, – сказал Левин, дочитав последнюю страничку излияний Дугаева. – Где он сам?

– Рудько поехал с ним в его гараж. Я попросил Богдана, чтоб он подольше держал при себе этого писателя – вы успете к Алевтине Петровне Деркач до того, как он появится там, так будет веселей.

– На чем они поехали?

– А на его грузовике, Рудько с ним в кабине, а в кузове хмель, засмеялся Михальченко. – Бедняга Чекирда звонил?

– Нет... Ну что, начнем? – Левин взялся за телефон, набрал коммутатор пивзавода. – Будьте добры, 5-13... Алло!.. Алевтина Петровна? Здравствуйте. Моя фамилия Левин... Нет-нет, я не врач, я другой Левин. Мне срочно нужно повидать вас... Нет, по телефону это долго и не в ваших интересах, коммутатор дело ненадежное... Интригую?.. Нет, я не интригую... Есть такое бюро, занимается всякой всячиной... Уверяю вас, отлагательства не терпит. Поверьте, тут не мои, а ваши интересы... Это при встрече... Да, прямо сейчас, скажем, минут через тридцать-сорок... Левин Ефим Захарович... Какая? Ага, второй этаж, седьмая. Понял, – он опустил трубку и сказал Михальченко: – Дама наша очень занята, упиралась, хотела, чтобы все по телефону или завтра-послезавтра. Все же уговорил... Я поехал...

– Если Чекирда объявится, что ему сказать?

– Пока ничего. Сперва послушаем Алевтину Петровну...

– Куда едем, Ефим Захарович? – спросил Стасик, когда Левин уселся в машину.

– На пивзавод, Стасик. Любишь пиво?

– Нет, я люблю "сухарик", я ведь родом из Цимлянска. Знаете, какой там виноград давят?!

– Слышал...

Пропуск ему был заказан. Пройдя двор, Левин зашел в здание заводоуправления, поднялся на второй этаж. На двери комнаты "7" висела табличка "Начальник отдела снабжения и сбыта".

Алевтина Петровна Деркач оказалась женщиной весьма представительной. Было ей около пятидесяти, лицо спокойное, холеное, слегка украшенное косметикой, волосы ухожены, умеренная седина на них не скрывалась, и ростом хозяйка кабинета была высока, и фигурой ладна. Все это Левин оценил сразу и подумал: "Властна".

– Я – Левин, – сказал он кратко.

– Садитесь. Итак, из какого же вы бюро?

– Частное сыскное бюро или агентство, как угодно. Называется "След".

– Многозначительное название.

– Алевтина Петровна, сперва маленькое предисловие для того, чтобы ни я, ни вы не сетовали потом, что наша встреча оказалась потерей времени. Так вот: около сорока лет я проработал в прокуратуре следователем, а ушел на пенсию с должности прокурора следственного управления.

– К чему эта преамбула? – перебила она.

– Чтобы вы поверили, что я профессионал и посему дело, по которому я пришел к вам, для меня в общем-то рядовое. Если вы поверите, что у меня есть опыт, мы не будем морочить друг другу голову – он посмотрел на нее. Ничто не изменилось ни в лице, ни в осанке.

– Дальше, – спокойно сказала она, словно приняв его условие.

– Вот это – так сказать, исповедь шофера Дугаева, – Левин вынул из папочки сцепленные скрепкой серые странички. – Она весьма многословна, но я всегда любил подробности, лишние слова меня не угнетали. Прочитайте, пожалуйста. Потом, если захотите, прокомментируете.

– А где сам Дугаев?

– Его повезли в гараж, где он кое-что хранит.

Ничего не сказав, она стала читать. И снова на лице ее Левин не увидел ни смущения, ни волнения, словно читала она какую-нибудь рядовую бумажку, каких много приходится читать по службе начальнику отдела снабжения и сбыта.

– Что же требуется от меня – опровержение или подтверждение? спросила она, закончив читать.

– Ни то, ни другое. Некоторые уточнения. Поскольку опровергать затея безнадежная, а подтверждать или нет – дело ваше. Я ведь не из прокуратуры, не из милиции; протокол вести не собираюсь. Я просто выполняю договорные обязательства перед нашим клиентом.

– Какие тут возможны варианты? – не то Левина, не то себя спросила она, словно собираясь у него что-то выторговать за свою откровенность. Вы же сразу побежите в милицию.

– Я уже стар бегать, Алевтина Петровна. У меня артрит, ноги болят, поэтому чаще пользуюсь телефоном. Но даже, если бы я поленился снять телефонную трубку, есть еще шустрый и обиженный вами Чекирда и еще одно, уже официальное лицо – некто Рудько, следователь ГАИ, задержавший вашего Дугаева.

Она долго молчала, расхаживая по кабинету, а Левин сидел и ждал, какое же решение она примет. А их было три возможных: выставить его за дверь, заявив, что он обратился не по адресу; городить ложь, отвечая на его вопросы, или полуложь; и, наконец, – выложить все, как на духу, не зная, о чем осведомлен Левин, а что держит в запасе. Если она умная женщина, а Деркач производила впечатление женщины умной, опытной, то, конечно, пойдет на откровенный разговор. Во-первых, в расчете, что все-таки сможет договориться с Чекирдой полюбовно. Ясно, она его знает. Когда Левин упомянул его фамилию, даже не поинтересовалась, кто, мол, такой этот Чекирда. Во-вторых, зная этот тип женщин, достигших престижных постов, – деловых, властных, амбициозных, тщеславных – Левин полагал, она не станет врать, опасаясь, как бы он тут же не поймал ее на лжи, т.е. унизит таким образом и низведет с определенного пьедестала в их иерархии ценностей до положения заурядной продавщицы пива, которую поймали на недоливе. Но нельзя сбрасывать со счетов и то, что она безусловно понимала: если дело дойдет до суда, то получит срок. Это и есть та обнаженная реальность, которую она, разумеется, вычислила прежде всего... И он не ошибся, она спросила:

– Какие вы даете мне гарантии за мою откровенность?

Он понял, что она имела в виду:

– Алевтина Петровна, все ваши ответы на мои вопросы я передам прежде всего Чекирде, своему клиенту. Мы же с вами, повторяю, будем беседовать без протокола, подписывать вам ничего не придется, вы всегда сможете отказаться от своих слов, даже заявить, что вы меня и в глаза не видели, просто мы друг другу приснились, как дурной сон.

– Что вы юлите?.. А не боитесь неприятностей?

– За что и от кого? – спросил Левин.

– От милиции, прокуратуры за то, что не зафиксировали письменно.

– Это уже мои заботы. Вас они не должны волновать. Что же касается Чекирды, – это выходит за пределы моих функций. Вы не боитесь с его стороны шантажа впоследствии?

– Вот уж этого я не боюсь! – воскликнула Деркач. – Мы с ним в некотором смысле были впряжены в одну телегу. Так что если одна из лошадей падает, телега все равно перевернется и потянет за собой вторую лошадь.

– Значит, вы знакомы с Чекирдой?

– А разве он вам не сказал? – удивилась Деркач.

– Я его об этом не спрашивал, – уклончиво ответил Левин.

– Знакомы. И давно. Прежде он занимал этот кабинет, а я была его заместительницей. Восемь лет...

– Странно для его профессии железнодорожника...

– Садись, Аня, – сказала Каширгова, когда девушка вошла. – Марк Григорьевич хочет задать тебе несколько вопросов.

Аня села. Костюкович видел, что она напряжена.

– Вы хорошо плаваете, Аня? – спросил он.

– Учусь, – ответила, удивившись. – А почему вы спрашиваете?

– Я видел вас в бассейне. Там, где работает Сева Алтунин. Кстати, вы не знаете, каким лосьоном он пользуется?

– Откуда мне знать? – смутилась.

– Тогда я вам скажу. "Шанель "Эгоист".

– Может быть... Я с ним не очень знакома.

– Разве? А я полагал, что вы довольно близко знаете друг друга.

– Нет.

– Однажды во время ночного дежурства я пошел посмотреть, хорошо ли запер машину. В тоннеле-переходе почувствовал запах лосьона. Стойкий лосьон. Кто-то только что передо мной прошел по тоннелю во двор. Была ночь. Ни души. Но когда я вышел во двор, увидел две фигуры. Обе в белых халатах, мужская и женская. Они двигались от тоннеля в сторону вашего отделения, Сажи, – повернулся он к Каширговой. – Я решил, что это врачи со "скорой", поскольку за отделением подстанция "скорой", – он снова обратился к Ане. – Но недавно, Аня, я понял, что это были вы и Алтунин. Вы, должно быть, близко знакомы, если после плавания выходите из одной душевой кабины, – Костюкович взглянул на девушку. Лоб, щеки, шея ее густо покраснели, она опустила голову. Он снова обратился к ней: – Я и Сажи Алимовна сразу поняли, что похитивший протокол вскрытия и листок гистологического исследования знал, что к чему, поскольку прихватил с собой стекла и, главное, исходный материал – блоки. Явно это был человек, что-то понимавший в медицине. С запахом лосьона я встречался потом не однажды, и всякий раз он был как-то связан с присутствием Алтунина. Я видел вас, Аня, когда вы вместе с Алтуниным выходили из душевой, а сейчас узнал, что вы работаете здесь. Мне все стало ясно, тем более, что старшую лаборантку вы замещали именно тогда, когда была совершена кража. И произошла она, по-моему, как раз в ночь моего дежурства, когда я увидел мужскую и женскую фигуры, направлявшиеся в сторону вашего отделения. Тогда я ошибся, посчитав, что это два врача со "скорой". Теперь нет сомнения, что это были вы и любитель лосьона Алтунин.

– Да, – еле шевельнула она губами.

– А кто помогал матери Зимина сочинять жалобы?

– Я и Сева.

– Зачем?

– Я была у Сажи Алимовны, когда она по телефону читала вам листок гистологических исследований Зимина...

– И?

– Рассказала об этом Севе. Он решил, что надо внушить матери Зимина, что виноваты в смерти Юры вы, намекнуть, что хорошо бы подать на вас жалобы, – она приложила ладони к горящим щекам.

– Туровский и Гущин знали об этом?

– Сперва нет. А потом Сева им рассказал. Они всполошились, страшно его ругали, мол, зачем он подымает шум вокруг этого, привлекает внимание. Но они знали содержание вашего разговора с Сажи Алимовной, и теперь деваться было некуда: они и велели украсть из архива все, что нужно, они знали, что я и Сева понимаем, что должно исчезнуть, – подняв заплаканные глаза, тихо закончила лаборантка.

– Да, забыл: вы ведь с Алтуниным были и в загородном ресторане, где веселились вместе с Туровским, тренером Гущиным, каким-то таможенником, Погосовым. С последним пришла одна дама. Она моя сестра. Она мне передала привет от Алтунина и довольно точно нарисовала портрет его подруги – ваш, Аня, – Костюкович откинулся на спинку стула, словно устав после тяжкой работы и сказал Каширговой: "У меня все, Сажи."

– Это все правда? – спросила Каширгова у лаборантки.

– Да, – едва слышно произнесла та.

– Тебе заплатили? Сколько? – Каширгова уставилась в ее склоненный лоб.

– Нет, – замотала та головой. – Я не брала никаких денег... Он попросил... Мы любим друг друга... Скоро поженимся... Он обещал.

– Обещал!.. Эх ты, дура!.. Сейчас же пиши подробную объяснительную на мое имя. И к ней приложи заявление, что увольняешься по собственному желанию. Большего я для тебя сделать не могу. Иди.

Лаборантка ни слова не сказав, пошла к двери, Каширгова взглянула на часы.

– Боже, опаздываю! У меня четыре вскрытия... Марк, зачем им это нужно было?

– Боялись, что докопаюсь до подлинной причины смерти Зимина, когда увидели, что очень интересуюсь этим случаем, хотя я был далек тогда от того, что знаю сейчас.

– Ладно, к подробностям вернемся, побегу...

Вышли вместе. Она направилась в прозекторскую, он – к двери на улицу...

Они стояли за зданием патологоанатомического отделения у большой трансформаторной будки.

– Чего глаза красные? Ревела? – спросил Володя Покатило.

– У меня неприятности, – ответила Аня.

– У всех свои неприятности... Быстро же ты Юрку забыла. Не успел помереть, а ты уже этому докторишке Алтунину на коленки села.

– Он женится на мне.

– Ага. Потрахает, потом передаст другому жениху.

– Не твое дело. Ты зачем пришел?

– Мне бабки нужны. Брат на дембель идет, офицер, служит под Курском, решил оставаться там, строиться хочет. У меня есть кое-какие шмотки и аппаратура. Прошлый год, когда мы с Юркой из Югославии привезли, ты хорошо толкнула. Может и сейчас кому из докторов предложишь? Все фирмовое.

– Не смогу я. Увольняюсь отсюда.

– Чего так?

– Нужно. Сам продай. Снеси в комиссионку.

– Там проценты большие берут, не выгодно.

– Уходи! – встрепенулась она, заметив вышедшего из подъезда Костюковича. – Не хочу с ним встречаться, – и, не прощаясь, быстро пошла в сторону подстанции "скорой".

– Чумная, – пожал плечами Володя.

Он шел по узкой, протоптанной по газону дорожке, по другой асфальтированной шел Костюкович. У входа в тоннель они сошлись.

– Здравствуйте, доктор, – поприветствовал Володя.

– Здравствуйте. Что вы у нас делаете?

– Надо было встретиться с одним шофером со "скорой". Он обещал канистру бензина.

– Как у вас дела? Готовитесь к чемпионату Европы? – спросил Костюкович. Через тоннель они прошли в вестибюль, оттуда через главный вход – на улицу.