Текст книги "Самая длинная соломинка"

Автор книги: Григорий Канович

Соавторы: Саулюс Шалтенис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Франциск неотрывно следил за Забеллой.

Тот увидел отца, но продолжал с той же раздражающей медлительностью раздеваться. Казалось, он что-то обдумывает или отчаянно решает.

Мужчина подвел к частоколу старого Вилкса.

Они стояли друг против друга – полуголый сын в шляпе и отец с черной повязкой на глазах.

– Антс! – крикнул Франциск.

Антс стянул с головы старого Вилкса повязку.

Свет ударил старику в глаза, и он зажмурился. Когда он снова открыл их, то увидел своего голого сына.

– Попрощайтесь с сыном! – сказал Франциск.

– Не имею чести… ни вас, ни его… никого, – брезгливо прохрипел знаток римского права, озираясь.

– Подумайте! – снизошел Франциск.

И тогда Эдвард Вилкс внятно и безутешно сказал:

– Моего сына Юрия четыре года тому назад расстреляли фашисты. Если бы мой сын Юрий Вилкс был жив, разве стоял бы он голый, прошу прощения, в такой компании? Если бы мой сын был жив, он сидел бы теперь в библиотеке и читал бы Платона или Аристотеля.

– Как хотите. Юшку! – приказал Франциск, все еще глядя на Вилкса.

Антс тронул лейтенанта за плечо, сунул ему в руки пистолет. Повредившийся Юшка увидел обнаженную фигуру, затрясся и прицелился в голову Забеллы.

Прогремел выстрел, но шляпа не слетела с головы и человек не упал. Он только согнулся слегка, сжался как бы.

Лейтенант Юшка нажимал на курок еще и еще, пока не обессилел и не забился в припадке.

Но Франциск смотрел не на него, а на старого Эдварда Вилкса. Знаток римского права стоял как вкопанный, и взгляд его блуждал не по этому захламленному двору, не по этой заплеванной земле, а по небу, где дыбилась громада облаков.

– Одевайся!

Тяжело дыша, обливаясь потом, Забелла натянул на себя одежду.

– Милости просим в дом, – пригласила всех Юшкене. – Обед готов.

– Мерзавцы! – неожиданно промолвил Вилкс.

– Смелый какой! – хихикнул Антс. – А у самого, небось, штаны намокли и зуб на зуб не попадает.

– Может, иногда зуб на зуб не попадает. Может, иногда и в штанах сыро, но это, господа, не я, это моя плоть, не привыкшая к такому обращению.

– Идите домой! – сказал Забелла.

Франциск стрельнул на него глазами.

– Есть, господа, душа! Даже вышибленная из тела, она все равно жива!

– Куда его? – спросил у Франциска Антс.

– Завяжите глаза и отвезите домой, – приказал вместо него Забелла. – И не трогать! Нам не нужны лишние следы.

Франциск вздрогнул. Махнул рукою.

Из леса выехала грузовая машина. Старику завязали глаза и повели.

Когда Франциск и Забелла остались один на дворе, Забелла подошел к телеге, взял кнут, взвесил его в руке, будто намереваясь ударить инвалида. Тот не дрогнул, не отстранился, не заслонился рукой. Только смотрел на Забеллу и кивал головой.

– Я тебе говорил, что моя шляпа бессмертна, – сказал сурово Забелла. – Зря патрон холостил. – И бросил кнут в телегу.

– Да, да, – ответил опустошенно Франциск, отдавая Забелле его оружие – Хотел знать, откуда собака пришла: от НКВД или от Мурской.

– И какой вариант тебя больше устраивает?

– Честно говоря, ни тот, ни другой.

– Значит, договоримся, – решил Забелла. – Я не совсем от Мурской.

У Франциска глаза полезли из орбит.

– Мурской нужно золото. Она мне сказала: любой ценой. А вы… вы ей не нужны. Ни здесь, ни там. Вы нужны мне. Нам. Для нас золото – люди. Люди отсюда, которые знают тут каждый куст, каждый дом. Нужны, чтобы уйти и вернуться.

Франциск понял все и сразу, и потому сказал:

– Люди ждут золото. Без него не пойдут. И нас не выпустят. А золото под развалинами. У меня его нет.

Забелла долго смотрел на него и сказал:

– Значит, скажешь, что есть. Ниже Балтрага в субботу будет ждать морской катер. Оттуда.

– Катер?! – воскликнул Франциск. – Ты сказал «катер»? Мне кажется, я уже видел его однажды…

Забелла положил ему руку на плечо, и Франциск замолк.

– Сколько вас?

– Двадцать, – механически ответил Франциск. – Осталось, – добавил он.

Вечерело. Вероника стояла в развалинах и смотрела на Столярную улицу. На башенных часах пробило девять. Ни Франциска, ни Забеллы не было.

Вероника стояла неподвижно, сложив руки на груди, будто молилась. Слезы текли у нее по лицу, она кусала губы и приговаривала:

– Спаси, господи! Спаси!

В бане было жарко, как в Африке, в бане пот лился ручьями, в бане на полке, как мрачный господь на троне, восседал Франциск, Филипп охаживал Антса веником.

Франциск протянул Забелле бутылку:

– Сделай еще глоток. Водка все снимает с души.

Забелла взял бутылку, отпил.

Они и не заметили, как в предбанник юркнул лейтенант Юшка, заглянул в приоткрытую дверь, застыл при виде голых тел, протянул руку к одежде Филиппа, на которой сверкал пистолет, схватил его и, скрипя зубами, ворвался в парилку.

– Ложись! – закричал Франциск.

Антс и Филипп метнулись на пол.

Забелла схватил шайку с горячей водой и со всего размаху плеснул се в лицо обезумевшего лейтенанта. Юшка упал на пол. Забелла кошкой соскочил с полки и намертво скрутил помешанному руки.

– Спасибо, Георгин. – Франциск впервые назвал Забеллу по имени. – Как только увидит голого – звереет! Наш ротный. А какой мужик был! Что жизнь делает с человеком!

– Что же вы дверь не запираете? – спросил Забелла Мурского, стоявшего на стремянке у книжных полок. Тот от неожиданности чуть нс свалился на пол, но справился с собой:

– Раз уж повадился ветер в дом, никакой замок не поможет. – И стал слезать. – Колбасы хотите? Еще кусочек есть.

– Вот тут стоял сундук, – показал Забелла в угол. – С серебряной оковкой и навесным замком.

– Святые праведники! Я уже не хозяин в своем доме! – закричал Мурский. – В том ларце давно уже ничего нет, и сам он изъеден древоточцем. Зачем вам сундук?

– В дорогу, – ответил Забелла.

Мурский весь напрягся.

– Неужели?! – воскликнул он. – Неужели все-таки есть что везти? Я всегда думал, что моя сестра, хоть и дрянь, а в жизни кое-что понимает. – Он бросился в чулан и выдвинул оттуда небольшой сундук старинной работы. – Товарищ Забелла! А не говорила сестра что-нибудь насчет меня самого?

– Что именно?

– Ну, может быть, в слитках или в изделиях? За страх души! А? – решился он.

Забелла взял сундук и вышел, не обернувшись.

Франциск сидел у себя дома и читал клочок газеты, изредка поглядывая на Веронику и Забеллу, пытавшихся ножом разделить кусок рафинада на три части.

– План заготовки топлива на зиму успешно выполнен… Тепло будет зимой! Зимой мы будем там, где вечнозеленое лето, где пальмы. Будем курить сигары, ездить в гости друг к другу… К господину Забелле и его возлюбленной, госпоже Мурской, – он глянул на Веронику и встретил ее хмурый взгляд.

За окном заговорили дизеля танков-бульдозеров. Франциск сжался.

– Может, тебе хотелось бы, чтобы Георгин сидел с тобой под пальмами, а я ездил к Мурской?

– Франциск! Оставь Веронику в покое!

Франциск взорвался:

– Как говорили немцы: каждому свое! Не надо забирать у нищего посох. Вероника, подай лампу!

Вероника встала и подала керосиновую лампу. Франциск отвернул дно, достал два обручальных кольца, завернутых в тряпку, стал разворачивать, говоря:

– Благослови господь наши долгие и счастливые дни. Дай руку! – Он протянул свою.

– Сейчас? Здесь? – Вероника испугалась. Но нужно было что-то ответить. – Франциск, – сказала она нерешительно, – ты говорил, с фатой и у алтаря.

– Пока так, без фаты. А потом, где-нибудь в Боливии… Забелла, мы будем где-нибудь там, в Боливии?

Забелла глядел на Веронику, не отрываясь.

– Ты же хотела! – закричал Франциск, схватил Веронику за руку. Она пыталась освободиться, но Франциск крепко держал ее железными пальцами, выкручивая руку. Вероника застонала.

Тогда Забелла положил на стол нож, сунул в рот кусок сахара, подошел к Франциску и вытряхнул его из коляски.

Франциск лежал на полу, и ноги его были похожи на два огромных безлистных сучка.

На рассвете снова зарядил снег. У двора лейтенанта Юшки стояла крытая брезентом трехтонка.

Филипп, Антс и Забелла выносили из сарая тяжелые чемоданы и сундук, укладывали их на дно кузова и прикрывали соломой. На солому они поставили гроб, фанерную пирамиду с красной звездочкой, жестяной венок с ярко-красной лептой.

Франциск сидел в коляске в форме капитана советской армии и руководил погрузкой.

Около грузовика топтался одетый в тулуп лейтенант Юшка.

– Слава богу, – сказала Юшкене, – слава богу, наконец уезжаем пз этой дыры. Но почему на похороны? С гробом… Кто умер?

– Не умер, а погиб. Твой двоюродный брат, родной брат Забеллы, отец Вероники. Бандиты убили – лесовики. Ясно? – спросил Франциск.

– Боже, какой страх, – прошептала Юшкене.

– Жиды и комиссары, три шага вперед, – тихо скомандовал вдруг лейтенант Юшка.

– Тише, тише, – утешала своего сына Юшкене. – Здесь все свои. Господин Франциск хорошего доктора присоветует, вы же с ним в одном батальоне служили, – тараторила баба. – Поможет человек.

Филипп отозвал в сторону верзилу Антса и сказал:

– Таким я Франциска никогда не видел.

– Каким? – тихо спросил Антс.

– Спокойным. Он спокоен, как мертвец. Надо было бы этот сундучок проверить.

– Залезайте скорее в кузов! – крикнул Франциск.

– Сейчас, сейчас, – ответил Филипп. Он переглянулся с Антсом, подошел к колоде, вытащил топор, забрался с ним в кузов, отодвинул гроб, разгреб солому и вставил острие в щель сундука.

Франциск выстрелил.

Филипп покачнулся, перевалился через борт и навзничь упал на землю.

Все остолбенели.

– Зачем ты это сделал?! – закричала Вероника.

– Он хотел раньше времени в рай попасть, – сказал Франциск. – Если у меня не хватит терпения, и на меня не пожалейте свинца. Иначе мы еще до берега друг другу глотки перегрызем. Это же золото. Чего стоите? Казимир, Антс, Георгий, положите его в гроб. Нам как раз покойник нужен. Я одолжу ему до моря медаль «За отвагу». Приколите к груди!

Мужчины уложили Филиппа в гроб и закрыли крышкой.

– Вероника поедет в кабине, – приказал инвалид. – Поместимся втроем.

Вероника глянула на него с ненавистью.

– Я поеду в кузове, – твердо сказала она. – Там Филипп. Я буду молиться за него. – Ее глаза были полны слез.

Франциск бросил взгляд на Забеллу, по тот. кажется, не слышал их.

Вероника забралась в кузов и устроилась на соломе рядом с Забеллой, лейтенантом Юшкой и фанерной пирамидой.

Машина тронулась, но тут же встала. Казимир выскочил из кабины, отвязал кобылу, ткнулся носом в ее морду, погладил жеребенка, выгнал их со двора и снова сел за руль.

– Пусть идут куда хотят. Может, приблудятся к кому-нибудь… Хозяину, – сказал он Франциску. – От лошади беды не жди. Что из того, что она много видит? Все равно никому не расскажет.

Грузовик мчался по пустому шоссе.

– Куплю на свою долю, – вслух мечтал Казимир, – тысячу лошадей – арабских, орловских, карабахских, скрещу и буду гарцевать на арабо-орловском карабахце где-нибудь в Бразилии или в Африке. Надоели люди. Хочу закончить жизнь среди лошадей.

В кузове, на соломе, мертвецким сном спал настрелявшийся всласть лейтенант Юшка. Рядом с ним, положив голову ему на плечо, кемарила его мать.

– Спи, спи, – ласково шептала она. – Господи, какой ты здоровый и умный, когда спишь…

– Машина за нами, – вздрогнул Антс. – Сели на хвост и не слезают. – И забарабанил в стенку кабины. – Машина догоняет. Может, на другую дорогу свернем? – прокричал он. – Лучше лишние сорок километров.

Франциск ничего не ответил. Грузовик мчался напрямик.

Когда с их трехтонкой поровнялась увязавшаяся машина, Франциск увидел в ней двух мужчин и женщину. Он приказал Казимиру притормозить и достал из-под сиденья автомат.

Машина обогнала их и унеслась вперед.

На дорогу вышли два автоматчика. Один из них встал посреди шоссе и поднял руку.

Трехтонка остановилась.

– Подбросите до развилки? – спросил боец, и Забелла узнал его. Это был человек из пивной.

– Почему бы не подбросить, – сказал Казимир, косясь на капитанскую шинель Франциска. – Садитесь…

Автоматчики с красными звездами на фуражках забрались в кузов, устроились на соломе.

– Неужели Забелла? – прохрипел в кабине Франциск и глянул через окошечко в кузов.

Автоматчики о чем-то говорили с Вероникой.

Забелла глянул на часы. Антс покосился на Забеллу.

– Пепеша, – сказал Забелла. – Хорошие автоматы. Бьют без промашки.

– Так точно, без промашки, – ответил один из автоматчиков.

– И немецкие бьют без промашки, – чуть ли не с гордостью сказал Антс.

У развилки грузовик резко притормозил. Инвалидная коляска проехалась в кузове по соломе и ударилась в борт кузова.

– Спасибо, товарищ капитан, – сказал тот, из пивной.

– Счастливо, – кивнул Франциск.

Грузовик тронулся и стал набирать скорость.

– Поворачивай налево! – приказал Франциск. – Мы должны выйти к Балтрагу точно с остальными. Я думаю, они уже на подходе.

Трехтонка затарахтела по ухабам, и Казимир вдруг остановил ее.

– Радиатор закипел. Долить надо, – сказал он, взял ведро и отправился искать какую-нибудь лужу.

– Вероника! – побарабанил пальцами в заднеее стекло Франциск. – Подойди сюда!

– Говори, я все слышу, – сказала она.

– Сядь рядом, на место Казимира.

Вероника перебралась в кабину.

Забелла не спускал с них глаз.

– Вероника… – сказал Франциск. – Бог создал нас друг для друга: у тебя ни родины, ни семьи, ни друзей и у меня – никого. И ничего. Кроме тебя.

– Что ты хочешь?

Он помолчал. Потом сказал, показав глазами на кузов:

– Ты думаешь, он… Ты веришь ему?

Вероника не ответила. Вышла из кабины, и полезла в кузов.

Вернулся Казимир, залез в кабину и сказал:

– Все в порядке.

Трехтонка набрала скорость. Впереди обозначился крутой спуск.

Казимир нажал на тормоза.

Франциск вдруг ударил его пистолетом в висок.

Трехтонка потеряла управление и покатилась вниз по откосу.

Франциск едва успел выпрыгнуть из кабины, ударился о землю и через минуту встал. Встал на свои здоровые, крепкие ноги.

Трехтонка летела вниз, переворачиваясь в воздухе, из кузова ударом вышибло гроб с Филиппом, чемоданы, сундук и пассажиров.

Сундук развалился, и кирпичи, обыкновенные красные кирпичи посыпались из него на белый глубокий снег сорок седьмого года.

Трехтонка, охваченная пламенем, встала на колеса у самой опушки леса.

Спал, так и не проснувшись, лейтенант Юшка.

В десяти шагах от него, придавленные гробом, скорчились его мать, Антс.

Вероника лежала, обхватив березу.

Забелла зарылся залитой кровью головой в снег. Только его бессмертная шляпа катилась по косогору вниз.

Франциск оглядел заснеженный пустырь, вскинул автомат и дал очередь по снегу, по березам, по обломкам кирпича.

– Ты уже там, Вероника! Ты уже там! Ты уже вернулась домой. И ты, Забелла, родившийся в девятнадцатом году в Даугавпилсе…

Франциск вдруг увидел лошадь и замолк.

Лошадь была запряжена в сани, груженные березовыми чурками. Правил ею насмерть перепуганный крестьянин.

По насту бежал счастливый жеребенок.

– Стой! – закричал Франциск.

Он схватил кобылу под уздцы, потом сбросил с себя капитанскую шинель с четырьмя сверкающими звездочками на погонах, стянул с мужичка крестьянский кожух, залез в сани и крикнул:

– Стой и жди!

– Чего мне ждать?

– Могильщиков!

– Хоть жеребеночка оставьте! – взмолился крестьянин. – Век не забуду! Жеребеночка!

– Возьми своего жеребеночка и радуйся, дурак. Но-о! – Франциск хлестнул кобылу и укатил.

Мужик притянул к себе за шею жеребенка, глянул на полыхающую трехтонку, на тела, черневшие на снегу, и кинулся в гущу леса, обнимая на бегу свою будущую лошадь.

– Господи, господи, – в отчаянии повторял антиквар и, сунув босые ноги в шлепанцы, подкрался к двери. – Там же ясно написано: предлагать с десяти до семи вечера. А сейчас… сейчас уже почти утро!

– Впустите, меняю квартиру, – произнес Франциск.

Антиквар открыл двери одетому в крестьянский кожушок Франциску, повел его в комнату.

– Ну, что у вас?

– У меня улица. Меняю, господин Мурский, целую улицу на бутылку водки!

Мурский понял и обреченно стал накачивать примус и нарезать колбасу. Вдруг примус захлебнулся, погас и зашипел.

– Господи, последняя иголка. Где взять иголки? – бормотал антиквар.

Франциск рассмеялся, вылил водку в стакан, выпил, заставил и Мурского выпить, сунул в карман кусок колбасы и сказал:

– Идем, Мурский, я дам тебе иголку, не переживай. Я дам тебе золотую иголку, идем, все начинается с золотой иголки. Потом захочется золотого примуса, золотой кобылы, золотой сермяги.

…Они шли, шатаясь, по пустынным улочкам старого города, мимо реки, потом свернули на Столярную улицу и остановились у руин под восемнадцатым номером. Франциск дернул дверной колокольчик, тот дзинькнул, и они шагнули через порог в развалины.

– Сколько лет ты, Мурский, следил за этим домом? – спросил Франциск.

– Господи, господи, – простонал антиквар. – Разве я виноват, что родился на улице, где никогда ничего не меняется? Только латы, рубли, марки и снова рубли… Разве я виноват, что моя сестра шлюха, что ей снится золото, спрятанное в подвалах на Столярной?

– Она сказала чистую правду, – Франциск обвел руками руины. – Там внизу, под развалинами, – золото. Иди и бери.

– Мне не надо, я нс пойду, – промямлил Мурский.

– Ты пойдешь! Теперь ты будешь Лис!

…В прорытом Филиппом и Антсом туннеле Франциск зажег коптилку, вытащил из-за пазухи бутылку, отпил из горлышка, передал Мурскому и сказал, садясь на землю:

– Это все твое. Теперь у тебя, как и у меня, как и у Антса, как и у Филиппа, как у всех наших, как у Казимира и его лошади, нет фамилии. Ты теперь просто Лис! Был я, теперь будешь ты. Кто-то всегда должен быть Лисом, – сказал он, отделяя слово от слова.

Франциск закрыл глаза и так сидел, упираясь затылком в стену.

Мурский попытался двинуться назад.

– Сиди, я не сплю. Ты знаешь, что мне снится? Знаешь?

– Не знаю.

– Маленький городок в цвету… Мама у калитки… Сегодня суббота… Оркестр под липами играет «Меланхолический вальс», и девушки улыбаются мне. Я чист, я еще ничего не наделал. Я еще никого не продал и не убил. Как дитя. Я хочу вернуться туда…

– В прошлое вернуться нельзя.

– Дурак. Можно.

Франциск сунул себе в ухо ствол пистолета. Прогремел выстрел, тяжелое тело рухнуло на землю.

Двадцать четвертого декабря стол, как обычно, был накрыт белой скатертью, под ней шуршала солома, в тарелках белел кисель. За столом было тепло и уютно, как в детстве.

Юрий Вилкс, еще больше поседевший, с глубоким шрамом на левом виске и забинтованной рукой, сидел за столом.

– Спасибо за подарки, – сказал он отцу, Эдварду Вилксу, – за елку и такие яства. Ты опять весь день толкался на рынке?

– Подумаешь, большое дело, – усмехнулся знаток римского права. – Ботинки у меня на меху, могу и постоять. Ни войны ведь, ни комендантского часа, ни бомбардировок. И тебе, сынок, спасибо.

– За что?

– За то, что жив остался…

Кто-то позвонил в дверь, отец впустил мужчину, терпеливо просидевшего не один день у изрешеченной пулями церковной стены с кожаной повязкой на совершенно здоровом глазу. Теперь «нищий» был подтянут, чисто, до синевы, выбрит, в белой сорочке и даже галстуке.

Он выложил на стол баночку консервов и большую плитку шоколада, прищурил по привычке глаз, улыбнулся. И когда отец выскользнул за мисками в кухню, наклонился над столом и тихо сказал:

– Тот, настоящий Забелла до сих пор молчит. Крепким оказался орешком. Ничего, кроме адреса Мурского, из него не выудили, да еще эти стишки в бреду: «О, Лаура…»

– А Мурский?

– Закрыл свою лавку и переселился. На Столярную, восемнадцать. – Он засмеялся: – Ну и задал ты нам ребус с искусителем!

– Вот что я подумал, – сказал тихо Забелла. – После Рождества должен прийти еще кто-то. От Мурской. Непременно должен. Ты понял?

– Мы встретим. Ты отдыхай. Ты знаешь, мы взяли всех на катере без единого выстрела. Мне казалось, что некоторые были почти безразличны ко всему.

– Это хороший знак, – сказал Забелла. – Это значит, они устали.

Снова раздался звонок. Эдвард Вилкс направился к выходу, открыл двери.

– Помните меня? – спросил стоящий в коридоре сорб – ныне военнопленный. – Я Вильгельм Левицки. Кукольных дел мастер. В сорок третьем году я к вам, помните, заходил без шинели. Я для вас куклу смастерил. Подарок к Рождеству. Говорят, нас скоро домой отпустят. Возьмите!

Эдвард Вилкс взял большую счастливо улыбающуюся куклу, которая вращала глазами и мурлыкала, как кошка.

– Милости просим к столу, – пригласил хозяин. – Там сын с приятелем.

– Живой? – всплеснул руками сорб.

– Сыновья бессмертны. Мы должны умереть раньше них.

– Я молился за вашего сына. И за ту девочку. Я за годы войны ничего не сделал, только по-людски похоронил девочку, закутав ее в свою проклятую шинель. И еще я хотел вас похвалить за ваш немецкий. Вы говорите, как истинный баварец.

– Спасибо, – сказал хозяин. – Может, все-таки зайдете? Мой сын теперь тоже свободно говорит по-немецки, только наука ему слишком дорого стоила.

– Побегу, – сказал кукольник. – Меня конвоир на пять минут отпустил… В туалет. Простите, но я не могу, где попало. Глупо, конечно.

– Милости просим в туалет, – пригласил Эдвард Вилкс.

– Спасибо, – сказал кукольных дел мастер.

Эдвард Вилкс вернулся к столу, оставив подаренную куклу в коридоре.

– Откройте консервы, ешьте, – сказал он. – Можете выпить, если хотите. А потом, по семенному обычаю, в честь моей жены Бируте вытянем каждый по соломинке из-под скатерти.

Слышно было, как в туалете зашумела вода, потом затопали ботинки и хлопнула дверь.

– Кто это приходил? – спросил Юрий Вилкс.

Отец не ответил. Все молчали. Отец печально смотрел на своего седого сына и наконец нарушил молчание:

– Приходил тот, в чьей шинели ты четыре года тому назад похоронил девочку. Помнишь?

– Помню, – сказал сын. – Девочку… И шинель.

– Он куклу подарил к Рождеству. Она глазами вращает и мурлычет, как кошка.

Отец помолчал и обратился к гостю:

– Тяните вашу соломинку первым.

– Не очень-то длинная моя соломинка, – засмеялся бывший нищий.

Они глядели друг на друга и улыбались, сравнивая свои соломинки. И только глаза отца округлились и по щеке его покатилась слеза, которую он не мог смахнуть, потому что прятал за спиной свою несправедливо длинную соломинку.