355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Григорий Климов » Имя мое легион » Текст книги (страница 3)
Имя мое легион
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 01:13

Текст книги "Имя мое легион"


Автор книги: Григорий Климов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Больше в комнате никого не было. Милиция Ивановна кивнула на закрытую дверь в соседнюю комнату и объяснила:

– Нина занимается там своими делами. Потом Милиция Ивановна сложила карты и коротко скомандовала:

– Кики, накрывай на стол!

Папа покорно расставлял тарелки и таскал из кухни кастрюли, а мама только командовала. Кастрюли были побитые и закопченные, тарелки потрескавшиеся, ножи зазубренные, вилки кривые. Прямо как в цыганском таборе.

Когда с кастрюль сняли крышки, из-за закрытой двери появилась Нина. На ней была скромная белая блузка и черная юбка. Не говоря ни слова, она уселась за стол, как в пансионе, и принялась за еду.

– Ты хоть поздоровайся! – напомнила мама.

– Мгм-у, – с полным ртом кивнула монна Нина, не глядя на гостя.

На ужин было какое-то комбинированное кушанье, по-видимому, остатки за последние три дня, сваленные в одну кастрюлю.

«Комбикорм», – невольно подумал Борис. Так в колхозах называют всякие отбросы, которыми кормят скотину.

Картошка из кастрюли была холодная и полусырая, а капуста пригорела ко дну. Акакий Петрович уныло шевелил челюстями и что-то бормотал. Борис обсасывал сырую картошку и думал, что же ему с ней делать: выплюнуть на тарелку неудобно, а в горло она не лезет. Но согласно «ноблес оближ» картошку он проглотил, а хозяйке сделал комплимент. Нина быстро проглотила две порции, даже поскребла тарелку и, повеселев, откинулась на диване.

Когда во времена царя Ивана Грозного выбирали невесту, то сначала устраивали смотрины и пировали. При этом опытные свахи смотрели за невестой: если ест много и быстро, значит, хорошая невеста, здоровая. В доброе старое время Нину можно было бы сосватать за царя.

Пока папа возился с посудой для чая, мама развлекала гостя:

– Борис Алексаныч, как это вы стали писателем? Вас этому в университете выучили?

– Нет, в госпитале. Во время войны.

– Вас из пушки ранило?

– Нет, просто свалился с грузовика.

– И потом вы лежали в госпитале и писали?

– Нет, рассказывал. В госпитале скучно, ну вот все и рассказывают по очереди что-нибудь интересное. Правда, большинство рассказывали, как они по тюрьмам сидели.

– И вы тоже сидели? – в первый раз раскрыла рот монна Нина, явно желая сказать гостю какую-нибудь колкость.

– Нет, я попал в госпиталь с фронта.

– Но ведь вы же вывалились из грузовика?

– При бомбежке. Половина вывалилась мертвыми.

– А-а…

– В общем, решил я рассказать «Песнь о Нибелунгах». В таких случаях, как говорят артисты, нужно найти духовный контакт с аудиторией. Потому рассказывал я так: «А под тем деревом, величиной с Кремлевскую башню, чудовище такое сидит, по паспорту змием называется. Сидит, а изо рта у него туды-сюды пламя полыхает, как „катюша“ стреляет. Хвостом кругом лупит, как бронепоезд изо всех орудий». Рядом умирающие лежали. Так даже они пооживали и слушают.

– Попробуйте печенье, – предложила хозяйка дома. Гость попробовал и вспомнил те фронтовые сухари, которые нужно было разбивать прикладом.

– В госпитале все раненые, как правило, разговаривают друг с другом на «ты», – продолжал Борис.-А как начал я сказки рассказывать, со мной вдруг на «вы» перешли. А политруку тыкают: «Эй, ты…»

Нина посматривала то на отца, то на мать и откровенно позевывала.

– Там был один лейтенант-зенитчик. Все знали, что он умирает. И он знал. Однажды ночью посылает сестру и просит меня прийти. Приковылял я на костылях, а он, как ребенок, просит: «Расскажи что-нибудь…» А от Него уже смертью пахнет.

– Разве смерть пахнет? – спросила Нина.

– Да, иногда. У него была газовая гангрена.

– Что же вы ему рассказали?

– Надо человеку смерть облегчить. Сказал, что храбрые солдаты не умирают, а попадают на небо. Фантазировал как мог про царство небесное. Так он и умер у меня на глазах. Но со счастливой улыбкой.

– Я видела, как одна моя подруга рожала, – задумчиво сказала Нина. – А вот как люди умирают – этого я еще не видела.

– Нина, как тебе не стыдно, – сонно проскрипел Кики.

– Потом политрук хотел сделать мне за это выговор, так солдаты его чуть костылями не убили, – вспоминал Борис.-Так я узнал силу человеческого слова. Иногда оно сильнее смерти. Потом я стал писать во фронтовых газетах. Так из инженера-механика я стал инженером человеческих душ.

Ознакомившись с биографией гостя, Милиция Ивановна решила показать и себя и села за пианино. После двух фальшивых аккордов она заявила, что пианино расстроенное, и взялась за гитару. Пока мама бренчала на гитаре, папа убирал со стола.

Поджав ноги, Нина сидела на диване, как скромный и благовоспитанный ребенок. Округлое миловидное лицо с большими, как у матери, глазами. Только щеки, пожалуй, чуточку слишком полные, а губы слишком тонкие. Густые каштановые волосы и выпуклый упрямый лоб. Хрупкие плечи и хорошо развитая грудь, тонкая талия и тяжелые будра здоровой самки. Хорошая фигура и полные, как у спортсменки, икры ног. В дополнение ко всему этому детски наивное выражение лица и на редкость чистая и нежная кожа. Подлинное воплощение расцветающего девичества.

«Комбинация довольно соблазнительная», – подумал Борис, разглядывая девушку.

– Нина, покажи-ка твои рисунки, предложила Милиция Ивановна.

С легкой неохотой девушка встала и вытащила из-за буфета большую папку. Иллюстрации карандашом и тушью к каким-то детским грезам: дремучий лес, потерявшаяся в нем одинокая принцесса, воздушный замок на высокой горе, над которой висят черные облака. Затем следовали изображения голых девиц. Девицы изгибались так и этак и выставляли ножку.

– Это Нина с подруг рисовала, – пояснила мама. Вполне естественно, что Борис задержался на голых подружках.

– Сразу видно, чем вы интересуетесь, – презрительно фыркнула принцесса. – Голыми женщинами.

Покончив с домашним хозяйством, Гоняло Мученик мирно дремал в продавленном плюшевом кресле. Чай был выпит, разговор исчерпан, музыкальное и художественное оформление домашнего ужина окончено. Не следует злоупотреблять гостеприимством, а особенно в первый раз.

Гость поднялся, надеясь, что принцесса проводит его до двери. Но не тут-то было. Под строгим взглядом супруги Кики проснулся и уныло поплелся провожать гостя.

На дворе потрескивал январский морозец. Переулок Энтузиастов дремал в глубоком снегу. Протоптанная вдоль домов дорожка бодро поскрипывала под ногами. Подняв воротник пальто, Борис шагал и подводил итог.

Семья довольно приятная. Папа, конечно, тряпка, а парадом командует мама. С такой тещей будет трудновато. Типичный матриархат.

При этом Борису вспомнилось дело о семи печатях, когда красный кардинал Максим Руднев охотился за амазонками, начиная от богини Дианы и кончая женщинами-чекистками. Там было что-то и про матриархат. По мнению 13-го отдела, если в какой семье матриархат, то это тоже плохая примета, и таких чудаков нужно брать на заметку. Какая чепуха!

Хотя в семье Миллеров и явный матриархат, но дочка у них очень соблазнительная. Хотя она и немножечко дичится, но это вполне естественно. Сразу видно, что она девушка серьезная и знает себе цену.

Из-за обрывков туч выглянула молодая луна. Качали голыми ветвями деревья. В лунном свете по снегу ползли расплывчатые тени.

Если советский гражданин хочет получить в Москве временный ночлег, то для этого есть несколько возможностей. Лучше всего переночевать у родственников или знакомых.

В гостиницы лучше не соваться. Все номера в гостиницах забронированы для иностранных туристов или для ялдашей, что по-татарски означает «товарищ». Как во времена татарского нашествия, Москва оккупирована теперь международными ялдашами – азиатскими, африканскими и прочими товарищами, борющимися за мир и дружбу между народами.

А для советского гражданина есть Дом колхозника. Тот, что на Коровьем валу.

Хотя Москва и столица трудящихся всего мира, и хлопот у нее полон рот, но она не забывает и собственных колхозников. Даже невзирая на то что колхозники – народ темный и приезжают в столицу вовсе не за тем, чтобы помолиться красно-рыжим мощам Ленина, что лежат на Красной площади, а просто чтобы поторговать под стенами Кремля луком и картошкой, да к тому же по спекулятивным ценам. В соответствии с общим ростом культуры они бойко покрикивают:

– Эй, граждане-товарищи, кому витаминов? Налетай! В Доме колхозника, который пишется с большой буквы, усталого путника приятно поражает дух советского гуманизма. Это не тот дух, который исходит от колхозников, обожравшихся собственной картошкой с луком. Нет, речь идет о другом. Чтобы колхозники не забывали о коллективизации, спят здесь коллективно – по тридцать человек в комнате. Встречают здесь, как в родной семье: если все кровати заняты, то тебя укладывают на полу.

На стене плакат: «Товарищи, будьте бдительны!» А внизу приписка карандашом: «Берегите карманы!» Одеял и простынь обычно нет. Одеялом служит собственное пальто, а пижамой – пиджак. Укладываясь спать, гражданин видит, что соседи-колхозники предусмотрительно закалывают английскими булавками карманы пиджаков, где у них хранятся деньги, вырученные от продажи витаминов в форме лука и картошки. Если у новичка английской булавки нет, то он запускает руку в карман и спит, держась за бумажник и стараясь не разжимать кулак.

Если советский гражданин хочет получить в Москве постоянную квартиру, то для этого тоже есть несколько возможностей.

О квартире в новых домах мечтать не стоит. Разумнее всего пойти по старой улице, среди старых домой и поискать там старую старушку. Такую, у которой в комнате есть лишний угол. В таком углу, за ситцевой занавеской, можно получить постоянную квартиру.

Если кого такая квартира не удовлетворяет, то есть и другие возможности. Можно получить и целую комнату. Но на этой комнате нужно жениться, то есть на невесте с комнатой. И нужно соблюдать осторожность. Обычно если комната новая, то невеста старая. А если невеста новая, то комната старая. Кроме того, в Москве гораздо больше женихов без комнат, чем невест с комнатами.

Исходя изо всех этих соображений, Борис просто позвонил Максиму. Тот вызвал адъютанта и распорядился: – Перепишите на него мою конспиративную квартиру, что в Энином переулке.

– Есть, квартиру, товарищ маршал!

– Заодно перепишите ему и мой белый ЗИЛ.

– Есть, ЗИЛ, товарищ маршал! – щелкнул каблуками адъютант.

– Только не будь такой свиньей, – сказал в трубку Максим. – И не забывай, что ты мой единственный брат.

Борис погрузил свои пожитки в новую машину и поехал на новую квартиру. Справа на ветровом стекле машины был наклеен какой-то значок, оставшийся от того времени, когда этой машиной пользовался Максим, любивший баловаться всякими шифрованными символами.

Это была звезда вроде советской, но не красная, а черная с золотым ободком. Посередине вместо серпа и молота скрещенные красные топорики, как у пожарников или как у средневековой инквизиции. А внизу, между лучами звезды, бронзовый щиток с числом 13, что одни считают счастливой приметой, а другие – несчастливой.

Уладив дела с квартирой, Борис сразу же взялся за работу над своей новой книгой. Труднее всего начать. Это поиски в темноте, рождение героев, оформление идеи. Пишешь до тех пор, пока не оседлаешь идею, пока герои не оживут и станут лучше живых людей или хуже их.

Итак, основная идея – это гомо совьетикус – идеальные советские люди нового типа. Рекомендуется приближать творчество к жизни. Почему бы не начать так: герой романа человек не очень плохой, но и не очень хороший. Допустим, он долгое время работал за границей и отстал от жизни на родине. Потом он возвращается домой и находит здесь людей совершенно нового типа – гомо совьетикус. В самом лучшем смысле этого слова.

Хорошо иметь перед глазами прообразы героев – типажи. Прежде всего требуется героиня, идеальная девушка нового типа. Герой немножко разбаловался за границей, а героиня вернет его на путь праведников. Ориентировочно героиню можно назвать Ниной.

Потом, как соль и перец, всякие эмоциональные приправы: любовь, дружба и прочее на фоне строительства нового мира. Где-то всунуть пару личных конфликтов. Конфликты, конечно, идеологические, без драки.

Неохристианина Серафима Аллилуева можно употребить в качестве вороны, которая все время каркает. А Остапа Оглоедова, сына Остапа Бендера, – в качестве рыжего у барьера, чтобы публика не скучала.

Конечно, все это в дружеской форме. Потом еще благодарить будут, что попали в пантеон литературных героев. Когда будут дедушками, с гордостью покажут своим внучатам:

«Смотрите, это вот про меня написано!»

Когда книжка выйдет из печати, автор устроит для всех героев грандиозную попойку. Или, может быть, свадьбу! Так режиссер женится на звезде экрана, которую он открыл, а писатель – на героине собственного романа. Это трюк верный – еще со времен Пигмалиона.

Но для достижения цели нужно не мечтать, а работать. Когда он писал первую книгу, то протер несколько рубашек, пока догадался засучивать рукава. Потом он натер на локтях мозоли и смазывал их вазелином. Вот как пишутся книги!

С этими мыслями инженер человеческих душ засучил рукава и написал первую строчку: «Все это началось 13 января в эпоху послесталинской оттепели…»

Глава 3
Дом чудес

Самая хитрая уловка сатаны – это убедить нас, что он не существует.

Шарль Бодлер

Вторым детищем спецпроекта «Чертополох» было некое безымянное учреждение, которое называли попросту домом чудес. Собственно, ничего чудесного там не было. Все знали, что радио «Свобода» занимается заграничной пропагандой по воздуху, а дом чудес делает то же самое На бумаге.

Помещался дом чудес в приятном двухэтажном особняке в Алешином переулке, недалеко от Садового кольца и радио «Свобода». Когда-то этот дом принадлежал богатому купцу. А поскольку почти все купцы были самодурами, то рядом, спрятавшись за кустами сирени, стоял второй, точно такой же особняк, который, как гласило предание, щедрый купец построил для своей любовницы. Даже показывали потайную калитку между домами, через которую ухарь-купец ходил на свидания.

Теперь же дом чудес служил пристанищем для веселой богемы. А во втором особняке, где когда-то нежилась купеческая любовница, теперь расположился какой-то хмурый и молчаливый спецотдел военной разведки. Потому этот второй дом называли хмурым домом. И вместо беззаботного купца в потайную калитку теперь деловито бегали связные с запечатанными пакетами.

Ходили слухи, что нашумевшая на весь мир история с английским атомным ученым Понтекорво, который сбежал в СССР с важными военными секретами, была делом рук этого хмурого дома. Но какая связь между веселой богемой в доме чудес и атомным шпионажем в хмуром доме? Тут даже сам начальник хитрого дома агитпропа только пожимал плечами и делал вид, что он ничего не знает.

Хотя и радио «Свобода», и дом чудес оба подчинялись агитпропу, но между ними существовала некоторая конкуренция, или, если хотите, социалистическое соревнование. Потому сотрудники обоих заведении любили покритиковать друг друга. Говоря о доме чудес, Остап Оглоедов искренне возмущался:

– Ну и шарашкина контора! Им даже и гроши платят не прямо, а через задний проход – через потайную калитку.

Главную роль в доме чудес играл Сосий Исаевич Гильруд, который исполнял обязанности связного между домом чудес и хитрым домом агитпропа. Практически он был своего рода комиссаром дома чудес.

Если когда-то партийного комиссара представляли себе в виде хамоватого надсмотрщика в кожаной тужурке и с наганом, то в этом пункте Сосий Исаевич был приятным исключением. Это был комиссар нового типа. Вежливый и предупредительный, ловкий и находчивый, он очаровывал людей с такой же легкостью, как Дон-Жуан очаровывал женщин. Одним словом, настоящий советский партджентльмен.

Лицо у Сосия Исаевича было холеное и с чистой кожей, глаза умные и с холодком, манеры заученно-сдержанные и уверенные. В одежде он предпочитал клетчатый спортивный пиджак, габардиновые брюки с безукоризненной складкой и замшевые ботинки. Накрахмаленная рубашка, модный галстук и замысловатые запонки свидетельствовали, что этот человек не прочь щегольнуть, но удерживает себя в пределах того, что считается хорошим тоном. В общем, вполне интеллигентный человек и интересный мужчина. Одно только портило Сосия Исаевича – мягкий объемистый животик, свешивавшийся поверх пояса.

Родился комиссар Гильруд в Прибалтике. Его отец был евреем-выкрестом и из Исаака стал Исаем. Но чтобы не разжижать свою кровь, отец женился на караимке из евреев Моисеева завета, то есть из еврейских староверов. Таким образом Сосий Исаевич был по крови чистокровным евреем, но из выкрестов.

Однако правоверные евреи-талмудисты не любят ни выкрестов, ни караимов-староверов. Потому Сосий Исаевич никогда не называл себя евреем, но и не скрывал своей родословной. Потому даже те, кто относился к евреям немножко критически, считали, что Сосий Исаевич – это приятное исключение и что он очень хороший человек.

Отец Гильруд был из либеральной русской интеллигенции старого закала. В Прибалтике он издавал хорошую русскую газету, которая объединяла либеральных писателей и поэтов. Но когда в 1939 году Прибалтику присоединили к СССР, отца сразу же арестовали за принадлежность к каким-то тайным обществам. Советская тайная полиция знала, что на Западе эти тайные общества играют почти такую же роль, как в СССР компартия. И если вы хотите захватить власть, то нужно ликвидировать эти тайные общества. Потому отец Гильруд бесследно исчез, а его сын спасся тем, что сразу же вступил в компартию.

В детстве Сосия Исаевича звали ласкательно – Сосей. И теперь в кругу друзей его тоже называли Сосей.

Дальнейшая жизнь Соси была окутана туманом, как болото в сумерках. Говорили, что во время войны он был заслан к немцам в качестве агента советской разведки и работал в немецкой пропаганде, предприятия «Цеппелин» и «Винета», которые были тесно связаны со службой безопасности СД и гестапо.

Так уж повелось, что пропаганда почему-то всегда связана с разведкой. Так было у немцев, даже во времена товарища Ленина, которому немцы заплатили 50 миллионов марок золотом и доставили в Россию в запломбированном вагоне. Так и американская пропаганда, радио «Свободная Европа» и радио «Освобождение», как писали в американской прессе, тоже почему-то связана с американской разведкой Си-ай-эй. Потому и хитрый дом агитпропа тоже тесно сотрудничал с советской разведкой.

Говорили, что во время войны Сося был очень ценным агентом. Располагающая к себе внешность, находчивость и ловкость в делах помогли ему втереться в доверие к одному из гестаповских генералов. Начальство любит помощников, которые находят выход из любого положения. А в таких делах Сося был подлинным гением.

Когда заходила речь о его военных похождениях, Сося скромно молчал. Потому одни говорили, что он был агентом-провокатором и загубил много людей. А другие говорили наоборот, что он спас много людей и даже пристроил их на хорошую работу – тоже в гестапо. И действительно, некоторые из этих бывших гестаповцев и теперь работали с ним в доме чудес.

Все это создавало Сосе ореол скромного героя, который не хвастается своими подвигами. А былая связь с гестапо придавала его упитанной фигуре даже некоторую пикантность, как хрен жареному поросенку.

– А откуда у Сосия такое архаическое имя? – спросил Серафим Аллилуев.

– Не архаическое, а археологическое, – поправил Остап Оглоедов. – Его отец увлекался классическими демократиями Древней Греции и Рима. Потому он и сына назвал Сосием – в честь какого-то антикварного героя.

– Вот чудак!

– Да, а потом этот чудак был не то йогом, не то нудистом. В общем, вместо римской тоги он заворачивался в простыню. И потом разыгрывал из себя мецената и филантропа.

После войны Сося женился на эстонке. Его жена Линда была молода, привлекательна и хорошо воспитанна. Но она постоянно прибаливала и потому обычно держалась немного в стороне от мужа. Когда Сося приглашал ее куда-нибудь, Линда отказывалась, ссылаясь на головные боли и недомогание.

Сося рассказывал, что во время войны Линда помогала партизанам и при этом была тяжело ранена. В результате этого ранения она не может иметь детей. Вернее, может, но это будет связано с риском для ее жизни. А он ее жизнью рисковать не хочет. Потому у них и нет детей.

Люди сочувствовали Сосе. Тем более поскольку он относился к Линде с подчеркнутым вниманием и уважением. Хотя она постоянно прибаливала, он никогда не смотрел на других женщин, чем заслужил себе всеобщее признание его добродетелей.

Один только всезнайка Остап скептически хмыкал:

– Хм, хороший кочет завсегда худой. А Сося что-то уж слишком жирный.

Какой-то философ сказал, что человеческая личность неповторима. Сося же повторял этого философа, говоря, что все люди разные. Наилучшим примером этому служил он сам. Хотя у него не было никакого формального образования, но человеком он был незаурядным, и даже во многих отношениях.

Когда в доме чудес говорили о служебных делах, на челе комиссара лежала печать сосредоточенного внимания. Слегка наклонив голову набок и постукивая карандашиком, он выслушивал всех. Затем, как и полагается духовному наставнику, он давал своей пастве ценный совет. Говорил он чепуху, но так честно и убедительно, что не верить ему было даже как-то неудобно.

Когда обсуждались бытовые нужды сотрудников. Сося с видом евангелиста проповедовал любовь к ближнему. Иногда он даже подавал пример действием: предлагал пустить подписной лист – и первый давал двадцать рублей. Правда, потом он списывал эту двадцатку за счет специального организационного фонда. А остальные платили из своих карманов.

Когда за рюмкой водки заходила речь о личной жизни людей, на устах комиссара играла целая симфония тонких намеков на толстые обстоятельства. Собирать всякие людские грешки и погрешности было для Соси таким же наслаждением, как для других коллекционировать почтовые марки.

Будучи культурным человеком и даже немножко эстетом, Сося очень следил за своей внешностью. Потому, как кокетливая барышня, несмотря на сильную близорукость, очки он принципиально не носил. Зато он приобрел черные очки, но с коррекцией и выдавал их за обычные солнечные очки. Надевал он их только тогда, когда обстановка требовала сосредоточенного внимания.

Для мужчин волосы – это такая же визитная карточка, как грива для льва. Потому первобытный Остап на страх врагам стриг свою рыжую гриву раз в год. А джентльмен Сося, наоборот, причесывался чрезвычайно аккуратно. Зато когда поддувал ветерок, Остановы патлы бросали вызов всем цирюльникам в мире, а бедный Сося в отчаянии хватался руками за голову. От эоловых шалостей становилось видно, что у него искуственная завивка.

– Типичный стиляга! – говорил Остап. – С перманентом.

Будучи не только эстетом, но и гурманом, Сося постоянно мучился между обжорством и ожирением. Потому своей белокожей, мягкотелой и откормленной фигурой он немножко отклонялся от пролетарских канонов и скорее напоминал дородную римскую матрону.

Перед обедом Сося интимно подмигивал официантке: – Как там насчет пивца? Только чтоб холодненькое! – и любовно щекотал пальцами запотевшую кружку.

После обеда он подмигивал официантке еще более интимно:

– Как там насчет сырка? Только чтоб с душком! – и незаметно распускал пояс на брюках.

Иногда неопытные официантки принимали его подмигивания на свой счет и давали понять, что они не прочь. Но Сося не обращал на них никакого внимания и уплетал свой вонючий сыр. К женщинам он относился, как к неизбежному злу, слегка созерцательно, слегка снисходительно, слегка насмешливо.

По долгу службы Сося проповедовал пролетарскую скромность, а душа эстета тянула его в болото формализма. Он выискивал модные ботиночки с белыми бантиками, костюм цвета весенней истомы или стильное пальто с потугами на английское. А потом, чтобы увязать теорию с практикой, уверял всех и каждого, что купил он эти вещи только потому, что они попались ему по дешевке.

Сося любил поучать, что подходить к работе следует конструктивно, работать нужно творчески, а результаты оценивать объективно. Но поскольку сам он не работал, а только поучал других, то в затруднительных случаях он всегда сваливал вину на своих учеников.

Если на работе Сося попадал в щекотливое положение, он начинал жаловаться, что у него болят глаза, и надевал свои солнечные очки, даже если на дворе шел проливной дождь. Если дело складывалось не в его пользу, он делал вид, что страшно занят, и торопливо уходил, говоря, что его ждут более важные дела. А если дела были совсем плохи, он вдруг заболевал и ложился в постель, говоря, что это от переутомления.

Фантазировал Сося всегда с таким честным, искренним и серьезным видом, что не верить ему было просто невозможно. Он перевоплощался в свою роль честного миссионера, как хороший артист перевоплощается в Гамлета или Фауста.

Иногда Сося любил выпить, но знал меру. Когда люди напивались до состояния пьяной откровенности, комиссар тяжело опирался обеими руками о стол, словно отрывая себя от дальнейшего, вставал и уходил. Как его ни уговаривали, но до конца он никогда не оставался, и пьяным его никогда не видели.

– Значит, совесть нечистая, комментировал Остап Оглоедов. – Это примета точная, как часы.

Комиссар Гильруд был таким чародеем, что он очаровал даже Бориса Руднева. Для книги о гомо совьетикус требовался еще верный друг, честный партиец. Почему бы не взять моделью партджентльмена Гильруда? Это уже не то, что бородатые дяди, которые делали революцию. Тип, безусловно, новый.

То, что для внешнего употребления называлось красивыми словами «свобода» и «революция», специалисты из хитрого дома агитпропа называли более прозаическими именами – психологическая война и подрывная деятельность. Исходя из этого, задачей дома чудес в Алешином переулке было поставлять соответствующие отравляющие материалы в соответствующие места западного мира, чтобы помочь ему поскорее протянуть ноги.

Но это еще не все. То, что для внешнего употребления называется психологической войной, для внутреннего употребления – это война психов. И подобрать этих психов не так-то просто.

В этом пункте комиссар Гильруд оказался для агитпропа настоящим кладом. Весь необходимый персонал был у него налицо. И все из состава его старых приятелей, с которыми он когда-то работал в гестапо и за которых он мог поручиться своей головой. Но по виду они вовсе не походили на заядлых гестаповцев и диверсантов.

Одним из таких старых приятелей и правой рукой Гильруда был Артамон Артамонович Брешко-Брешковскнй, который исполнял функции управделами дома чудес. Это был пожилой деловой и властный субьект с седым чубом-хохолком и животом-арбузиком. Своими выпученными глазами и вздернутым носом он слегка смахивал на сатира и обычно смотрел на людей чуть-чуть исподлобья.

Артамон Артамонович происходил из знаменитой семьи Брешко-Брешковских. Больше всех прославилась мадам Брешко-Брешковская, которая была одним из организаторов партии эсеров. Она дожила до 90 лет, и потому многие называли ее старой революционной трубадурой или просто дурой. Проведя большую часть своей жизни в ссылках, замужем она никогда не была, но у нее был незаконный сын. Когда в 1917 году мадам Брешко-Брешковская с триумфом вернулась из ссылки, на вокзале вместе с Керенским ее поджидал ее взрослый сын Николай:

– Здравствуйте, мама! Я ваш сын.

– Вы не мой сын, а сукин сын! – отвечала революционная мама.

Хотя костяк партии эсеров составляли семиты и даже поговаривали, что неизвестный отец Николая тоже был семитом, но сам Николай вырос оглашенным антисемитом. Это был самый настоящий жидоед, который позже, живя за границей, всю свою жизнь посвятил писанию антисемитских романов вроде «Под звездой дьявола» и тому подобное. Но это только подтверждает марксистскую аксиому о единстве и борьбе противоположностей.

Когда-то, живя в Прибалтике, Артамон Артамонович был директором спецшколы для дефективных детей. Потом у него получились там какие-то неприятности. Одни говорили, что Артамон занимался растлением малолетних, а другие говорили, что это дефективные дети растлили Артамона. Что можно ожидать от дефективных детей, кроме неприятностей?

Так или иначе, но Артамон чуть не попал под суд. От суда его спас отец Соси, который, будучи редактором газеты и имея сильные связи по линии тайных обществ, сумел замять это дело. Позже уже сам Сося, работая агентом-двойником в гестапо, спас Артамона от очередных неприятностей. На этот раз он выручил его из немецкого концлагеря и даже пристроил его на работу в гестапо. С тех пор и пошла дружба между Артамоном и Сосей.

Теперь же, будучи управделами дома чудес, Артамон занимался главным образом тем, что совал свой куцый нос во все дела и даже подслушивал телефонные разговоры по внутреннему коммутатору.

В трезвом виде Брешко-Брешковский был вполне приличный и обходительный человек. Но при такой работе, как в доме чудес, люди нередко выпивали и на службе. И с Артамоном это случалось довольно часто. И тогда он превращался в первобытного зверя.

Его седой чуб поднимался дыбом, как петушиный гребень, глаза подергивались мутной пленкой, а из углов рта текла пена. В такие моменты в голове управделами происходило какое-то короткое замыкание, и он вдруг воображал, что он опять находится среди дефективных детей. Тогда он устраивал аврал, звонил во все звонки и телефоны, собирал всех своих подчиненных и обращался к ним с такой речью:

– Ну что, выродки? Знаете, кто я такой? Служащие переминались с ноги на ногу и молчали.

– А ну, кретины, скажите, кто я такой? – рычал Артамон.

Зная своего управделами, служащие спокойно рассаживались по стульям, как на производственном совещании. Кто закуривал, кто смотрел в окошко. А Артамон продолжал бесноваться:

– Ну, идиоты! Захочу, так я из вас сапоги всмятку сделаю!

Потом, вспомнив свою работу в отделе пропаганды гестапо, Артамон начинал доказывать окружающим, что он – юберменш, а все остальные – унтерменши и что живут они только его милостью. Унтерменши внимательно слушали и старались не смеяться. Набесновавшись вдоволь, управделами вдруг оседал, как пустой мешок, в своем кресле и жалобно спрашивал:

– А скажите, кто я такой – и где я нахожусь?

– Вы – Артамон Артамоныч Брешко-Брешковский, – хором отвечали унтерменши. – И находитесь вы в доме чудес.

– А-ах, слава Богу… А я уж думал, что меня опять куда-нибудь засунули, – с облегчением вздыхал управделами, падал на свой стол и засыпал.

Унтерменши тоже вздыхали с облегчением, брали юбер-менша за ноги и за руки, тащили его по лестнице, укладывали в автомашину и отправляли домой.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю