Текст книги "Моя война"

Автор книги: Григорий Чухрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

О каком плановом производстве можно было говорить, когда планы составляются на основании ложных отчетов? Рабочие получали незаработанные деньги. Это их устраивало и одновременно развращало.

Брежнев же, по скудости ума и полной некомпетентности, невнятно болтал (по написанному) о "развитом социализме". Верил ли он в эти слова? Если не верил, а говорил, то подлец. А если верил, то дурак.

Но приписки были далеко не всеми симптомами кризиса. Огромные непроизводительные затраты, которых не выдержала бы ни одна страна в мире, несуны, растаскивающие производства, халтурщики, толкачи, завышение смет все это далеко не полный список. А Леонид Ильич Брежнев зачитывал, как обычно, очередную глупость: "Экономика должна быть экономной". Этой дурацкой фразой начинались и кончались его познания в области экономики. Все неправда, все показуха – от орденов за отсутствующие заслуги до "борьбы за экономию средств". Экономились копейки, а на ветер пускались миллионы.

Нам было больно и обидно за страну.

Вся семья Брежнева "не просыхает". Пьют все: жена, дочка, зятья. Брежнев пьет меньше: ему нельзя – не то здоровье.

Любимая игра вождя – домино. (На большее не хватает интеллекта.) Хобби – получать награды за заслуги и подвиги, которых не совершал. Вся грудь генсека, как небо в августовскую ночь, была увешана звездами и орденами. Народ возмущался: за что?! за какие такие заслуги?! А прихлебателям все равно: почему не порадовать старика еще одной звездочкой. Он это любит.

Леонида Ильича приглашают посетить Америку, делают подарки. Подарили автомобиль. Леня парень простой, что думает, то и говорит: "Подарите еще один, люблю хорошие автомобили". Дарят еще один. Такому не жалко. Глупый лидер враждебной страны их устраивает. "Кто сильнее,– спрашивал Наполеон,стадо баранов, возглавляемое львом или стадо львов, возглавляемое бараном?" Наш баран их устраивал.

Я снял свой фильм "Память". Помощник Брежнева позвонил мне:

– Поздравляю! Леониду Ильичу фильм понравился. Ходил по саду и все думал, думал...

Леонида Ильича я считал пустым местом, но появилась надежда, что народ увидит картину, а это мне было нужно больше всего. Но надежда оказалась напрасной.

Назавтра фильм запретили – не понравился Епишеву. Требовали, чтобы я вырезал из фильма несколько эпизодов. Я отказался. Меня вызвали в ЦК. Там я окончательно понял, что мнение Брежнева никого не интересует.

Мой учитель, Михаил Ильич Ромм, ни о чем другом не мог говорить в это время, как о царящей кругом бессмыслице. Мой друг, поэт Коржавин, писал:

Мне кажется, что я сошел с ума,

Или схожу спокойно, постепенно...

Бессмыслица бывает, как тюрьма,

Куда не ткнись – повсюду стены, стены.

Бессмыслица. Хожу, молчу, шучу.

И все-таки живу усильем воли.

Мне нужен смысл! На волю я хочу!

Иль больше нет на белом свете воли?!

Коржавин говорил о политическом смысле, Ромм – об экономическом, и оба выражали общий кризис. У Ромма я научился неравнодушию к вопросам производства. У Познера – пониманию проблем экономики. Сначала я был его благодарным слушателем и учеником, потом единомышленником, потом соратником в поиске выхода из кризиса.

Итак, познакомившись с Познером поближе, мы разговорились о наших делах. Владимир Александрович оказался человеком, близко к сердцу принимающим все, что творилось в нашей жизни. Это в нем мне понравилось. Стали встречаться часто. Говорили о том, что все рушится, что от социализма ничего не осталось, кроме фразеологии.

Наша внешняя политика представлялась нам обоим порочной, компрометирующей страну и идею.

Нас обоих волновало то, что делалось внутри страны, особенно в сфере экономики.

Многие люди, как и мы с Владимиром Александровичем, выражали удивление и недовольство. Такие беседы происходили повсеместно. Разумеется, без посторонних. Говорили на кухне, между коллегами по работе, даже в постели. Но от одних разговоров мало толку.

Найти причину наших бед оказалось не так-то просто. Все ужасно перепуталось, сбивало с толку отсутствие какой-либо логики. Причина от нас упорно ускользала. Однажды Владимир Александрович положил перед собой чистые листы бумаги, поделил их вертикальной линией пополам и стал записывать на левой стороне листа – проблему, на правой – кто заинтересован и в чем. Проанализировав эти записи, мы пришли к заключению, что все дело в отсутствии заинтересованности. А там, где нет заинтересованности в деле, появляются паразитические заинтересованности. Они-то и разъедают нашу экономику. Когда человеку или коллективу платят за липовый план, он делает липовый план, когда выгодны приписки – делают приписки. Когда выгодна халтура – делается халтура. Кто-то заинтересован в карьере, кто-то в получении дачи. Кто-то в благосклонности своей секретарши. А кто заинтересован в честной и качественной работе? Оказывается – никто.

Разумеется, и до нас уже были попытки использовать элементы опыта западной рыночной экономики. Но, в основном, ничего не получалось – такой подход только еще сильнее разрушал нашу распределительную экономику. Что касается старых мер стимулирования производительности труда соцсоревнования, званий ударников социалистического или коммунистического труда, переходящих красных знамен и прочего,– то теперь люди над этим только посмеивались. Наши вожди растерялись и решили, что социализму пришел конец. Между тем все было объяснимо. Системы не смешиваются.

В. И. Ленин как-то сказал: "Если Советская власть погибнет, она погибнет от бюрократов". Не все предсказания Ленина сбылись. Но в этом он не ошибся.

От растерянности до предательства – один шаг. Это и породило политико-экономический кризис.

Разработанная нами новая экономическая система не была копией рыночной экономики, но практика показала, что она жизненна и эффективна в условиях нашей страны.

Мы фактически начали перестройку за 20 лет до М. С. Горбачева. Но не так, как это сделал он.

Мы не считали, а что касается меня, я и сейчас не считаю, что социализм себя исчерпал. Исчерпал себя один из основополагающих принципов становления социализма на ранней стадии – продвижение, основанное только на вере и энтузиазме.

Мы не призывали к "новому мышлению". Люди не могут сегодня думать так, а завтра эдак. Да и сам Михаил Сергеевич Горбачев не научился думать по-новому. Мы не обещали, как это делал он, "ускорения". Как? Каким образом? За счет чего? Если бы ускорение зависело только от желания того или иного лидера, мир уже давно утопал бы в изобилии.

Михаил Сергеевич призвал переходить на самоокупаемость. В старой экономике ценообразование строилось на не рыночных принципах. Оно не было рассчитано на самоокупаемость. Вершители распределительной экономики решили, что это элементарная задача, посчитали, что для того, чтобы их продукция окупилась, необходимо увеличить цены в 5-7, а то и в 10 раз (экономисты Госкино, например, подсчитали, что нужно повысить цены на билеты с 25 копеек до 2 рублей 70 копеек). Не учли только, что и поставщики материалов тоже повысят цены на свою продукцию, не растеряются и поставщики комплектующих изделий, так же поступят и поставщики электроэнергии... В результате образовалась пирамида цен. Она составляла немыслимые по размеру, астрономические цифры. А так как все мы не только производители, но и потребители, то получилось, что мы обворовали самих себя.

Мы понимали, что окупаемость продукции задача не элементарная, что увеличение сразу всей цепи цен неизбежно приведет к катастрофе. Начинать нужно с последнего звена.

Создав нашу студию, мы сократили ее штат. Существенно уменьшили непроизводительные затраты, модернизировали технологический процесс и получили такую экономию, что вполне окупали свое производство, да еще давали государству значительные суммы сверхплановой прибыли...

Но я забежал вперед.

Итак, когда на одном совещании я высказал мысль о необходимости перейти на экономическую заинтересованность, наши оппоненты были оскорблены. Они буквально кричали:

– Мы были бескорыстны и вон сколько построили!

– Было да сплыло,– возражали мы.– А на счет бескорыстности лучше молчите. Не вы ли в угоду премии обманываете государство?

– Конечно. Теперь не то время!

– Вот и мы говорим: был энтузиазм, но это время прошло. Нужен экономический стимул.

– Нужно вернуться к бескорыстию!

– Нужно, но, увы, невозможно.

Впрочем, нашлись и "сторонники".

– Платите мне больше, я буду работать лучше,– говорили они.– Это же элементарно!

– Элементарно и поэтому неверно,– возражали мы.– Вам, например, сколько не плати, вы лучше работать не будете, потому что не умеете. А таких, как вы, много. Зарплату надо честно заработать умением, сноровкой, талантом.

– Вы ничего нового не сказали. Еще Ленин говорил о материальной заинтересованности.

– Ленин-то говорил, да вы ничего не поняли. Вы сводите материальную заинтересованность к премии. А премия – это подачка, часто несправедливая. Она не стимулирует труд. Человек живет на зарплату, в своей работе он должен быть не просто заинтересован, а жизненно заинтересован. Хочешь жить хорошо – работай хорошо.

У Косыгина

Мы понимали, что старая система, построенная на энтузиазме, сослужив свою службу, исчерпала себя, что ее не улучшишь, не модернизируешь, не исправишь лишь "рядом мер", что нужна новая система, построенная на экономической заинтересованности. Проповедовать такие мысли было опасно: можно было запросто попасть на тюремные нары или еще дальше. Всякое сомнение в превосходстве социализма считалось контрреволюцией и жестоко каралось. Мы осознавали степень риска, на который идем. Когда работа над проектом была закончена и Познер взял в руки отпечатанную папку, я не заметил в его глазах радости.

– Что вы загрустили, Владимир Александрович?

– Самое трудное начнется сейчас. Мы должны быть ко всему готовы.

– В нашей стране может случиться все что угодно, но не по нашей вине,– отвечал я.

Мы подали свой проект в Госкино. Его изучали несколько месяцев. Наконец, я решил просить аудиенции Алексея Николаевича Косыгина. Мы встретились.

Сначала Председатель Совета Министров Алексей Николаевич Косыгин отнесся к нашему предложению с иронией.

– Специалисты бьются, не могут решить эти проблемы, а вы, оказывается, их уже решили... Что же вы предлагаете?

Я стал объяснять. Алексей Николаевич сначала слушал, а потом даже разгневался на мою не очень лестную реплику о наших законах. Я извинился, но продолжал настаивать на своем.

– И что же вы предлагаете? – спросил он, потрясая нашим проектом.Немедленно распространить это на весь Советский Союз?

– Ни в коем случае! – возразил я.– То, что придумано за письменным столом, может на практике оказаться пустым прожектерством. Мы предлагаем сначала проверить систему, а потом, если она окажется жизненной и экономически эффективной, постепенно распространять ее.

– Вот как! – удивился Алексей Николаевич.– А Госкино в курсе вашей работы?

– Да, наш проект находится у них уже семь месяцев.

– Значит, скоро мы его получим?

– Не знаю, поэтому я и решил просить вас о встрече.

Алексей Николаевич посмотрел на пухлую папку.

– Вы думаете, у меня есть время это читать?

– Там есть очень короткое объяснение сути системы. Но вы можете поручить ознакомиться с ней какому-нибудь толковому человеку.

– Хорошо, оставьте мне ваш проект.

Это была победа! Не помня себя от счастья, я уехал домой и оттуда позвонил Владимиру Александровичу. Мы стали ждать.

Случилось несчастье: на съемках у режиссера Салтыкова трагически погиб Евгений Урбанский, красивый, мужественный и талантливый актер. Он снимался у меня в "Балладе о солдате" и в "Чистом небе". Мы были друзьями. На фронте я терял много своих друзей, но там была война. А здесь, в мирное время, по глупости... Прямо с похорон я попал в больницу. И там неожиданно для себя я получил уведомление, что через два дня на Совете Министров СССР будет разбираться вопрос об Экспериментальной студии. Мне было не до болезни.

В небольшом помещении перед залом заседаний я встретил А. В. Романова, тогда председателя Госкино.

– Наш вопрос восьмой,– сказал он почему-то шепотом и прибавил: – Вы будете говорить. Я буду молчать.

Потом сидели молча и ждали. Дверь в зал заседаний время от времени открывалась. Из нее выходили расстроенные люди, и тут же входили другие.

Наконец, очередь дошла и до нас, мы вошли в зал.

Обычная рабочая обстановка. За длинным столом сидели министры, во главе стола – А. Н. Косыгин.

Мы некоторое время наблюдали, как он распекал задержавшуюся группку из какого-то комбината – распекал по делу и разумно. По репликам я понял, что Косыгин человек компетентный и умный. Потом, обратившись ко мне, он попросил объяснить коротко суть нашего предложения. Я собрался с мыслями и хотел было говорить, но меня опередил министр финансов Гарбузов.

– А суть в том,– сказал он с ухмылкой,– что сейчас режиссеры получают по максимуму 8 тысяч рублей гонорара. А они хотят получать гораздо больше.

Эта хамская реплика меня возмутила.

– Я не посмел бы прийти сюда как вымогатель и рвач,– сказал я с обидой.– Товарищ Гарбузов знаком с нашими материалами и знает, что сейчас по максимуму получает каждый второй, а по нашей системе по максимуму сможет получить каждый двухсотый... Может быть, министр финансов не разобрался в цифрах?!

Косыгин прервал меня, сказав примирительно:

– Мы рассмотрели ваши предложения и поддерживаем их.

– Я пошутил! – поспешил исправить свой ляп Гарбузов.

– Я тоже пошутил,– с неприязнью парировал я.

Алексей Николаевич задал мне несколько вопросов. Я ответил.

Мы относились к своим возможностям скромно. Не предлагали ввести нашу систему немедленно и повсеместно. Мы предлагали испробовать ее на практике, и только в том случае, если она окажется жизнеспособной и экономически эффективной, постепенно распространять ее. У нас был уже опыт внедрения в жизнь идеи сразу и повсеместно – насильственная коллективизация, погубившая наше сельское хозяйство. Поэтому, объясняя нашу позицию в разговоре с А. Н. Косыгиным, Председателем Совета Министров СССР, я говорил:

– Нельзя все учесть за письменным столом, надо проверить идею на практике. Наверняка что-то не учтено и нуждается в доработке. Ручеек можно подправить, заставить его течь в нужную сторону. С лавиной справиться невозможно. Поэтому мы предлагаем эксперимент. При лавине в случае ошибки пострадает все общество. При эксперименте – только участники эксперимента.

Алексей Николаевич со мной согласился. Он поддержал нас, и недоброжелатели трусливо поджали хвосты.

В результате вышло Постановление Совета министров СССР об организации Экспериментальной творческой киностудии за № 1031 от 02.12.1965 г.

Постановление огорчило наших недругов из Госкино. Сначала они одобряли мое обращение в Совет Министров. Были уверены, что там разберутся и запретят наши "завиральные фантазии". Не получилось.

Дела

Совет Министров, с подачи Госкино, утвердил нам 34 штатных единицы. Когда об этом узнали экономисты Госкино, они долго смеялись и потирали руки от удовольствия.

– Через неделю приползешь к Косыгину на брюхе и будешь просить увеличить штат втрое!

А у нас в штате работали только 19 человек!

Однажды я зашел в бухгалтерию. Было уже поздно, а они все еще работали.

– А что вы не идете домой? – спросил я.

– Работы много навалилось.

– Может быть, вам прибавить работника?

Все дружно отказались.

– Не надо. Это сегодня мы запарились, а вообще мы вполне справляемся.

Я понимал: лишний сотрудник уменьшит доход каждого.

Потом, когда мы набрались опыта, работники бухгалтерии пришли к Познеру и ко мне с предложением: если увеличить бухгалтерию на два человека и производственный отдел на одного человека, это позволило бы нам увеличить объем производства почти вдвое. Подсчитали и согласились.

Ко мне пришел пожилой режиссер. Фамилию его я не называю из этических соображений.

– Григорий Наумович, я хотел бы работать на вашей студии.

– Очень приятно. Но вам это будет невыгодно.

– Почему? Я слышал, что ваши режиссеры получают большие суммы...

Достаю статистику, смотрю, сколько зрителей собирали фильмы этого режиссера.

– Для того, чтобы у нас хорошо заработать, ваш фильм должен собрать в прокате больше семнадцати миллионов зрителей. Ваши фильмы никогда больше девяти миллионов не собирали. А при таких сборах вы у нас ничего не получите, кроме зарплаты.

Выражение лица режиссера из заискивающего становится злым.

– Но мы же не табуретки выпускаем, а произведения искусства! замечает он.

Я бы мог сказать ему, что его фильмы далеки от искусства, что он обыкновенный конъюнктурщик, что он работает на "Мосфильме" только потому, что числится в штате и его нельзя выгнать. Но не в моих правилах обижать людей.

– Но семнадцать миллионов – это же варварство! Кто может собрать такое количество?

– Собирают и по тридцать и по пятьдесят...

– В таком случае ваша система – дерьмо!

– А по-моему, прекрасная система, потому что вам невыгодно у нас работать.

Он с видом оскорбленного человека направляется к двери.

– Но вы могли бы хорошо заработать,– говорю я.

Он останавливается и смотрит на меня с надеждой.

– Сейчас мы запускаем Николая Губенко с хорошим сценарием. Если бы вы согласились быть у него вторым режиссером, вы могли бы заработать больше, чем получаете на "Мосфильме".

Он ответил не сразу. Нет, это ему не подходит...

– Но имейте в виду, что есть такой вариант.

Подписание договоров у нас было всегда ритуальным. Со стороны студии присутствовали все: директор, худрук, редактура, производственный отдел и бухгалтерия. Со стороны группы – творческий состав и директор картины. Все одеты по-праздничному. В год запускается несколько фильмов, от них зависит успех эксперимента и наше благосостояние. Подписание договора – важное событие, оно, по нашему мнению, не должно происходить келейно. Окончательный текст договора раздавался сторонам не позже, чем за три дня до подписания.

Когда все были в сборе, Познер спрашивал присутствующих об их замечаниях и пожеланиях по форме договора. Затем объявлялся пятиминутный перерыв на обмен мнениями. Подавался кофе.

Затем следовал вопрос:

– Готовы ли мы к подписанию?

Ритуал – не праздная выдумка. Здесь каждая из сторон берет на себя определенные обязательства и каждая за них самостоятельно отвечает. Не должно быть разнотолков: "А я думал... А я считал..." – все всем должно быть предельно ясно.

После подписания договора всем присутствующим подавались рюмочка коньяка и кофе.

Ритуал, как показала практика, полезнейшее мероприятие. Но, естественно, тогда, когда все участвуют в прибылях.

Мы рассмотрели нашу технологию и увидели, что некоторые периоды создания фильма неоправданно коротки. Между тем экономить на них не стоит, необходимо увеличить их до разумных размеров. А вот съемочный период самый дорогостоящий – надо сократить, но так, чтобы это было не в ущерб качеству фильма. Это оказалось возможным. Надо было хорошо подготовиться к съемкам. Обеспечить их всем необходимым и не запускать в угоду плану и ради премии, как это делалось на всех других студиях, некондиционные сценарии. Мы поступили так: давали на подготовку режиссерского сценария почти вдвое больше времени, чем на других студиях. Но, если за это время режиссерский сценарий был не готов, мы требовали продолжить работу, но теперь уже без зарплаты, до тех пор пока режиссерский сценарий не будет доделан.

Так было со сценарием фильма "Земля Санникова". Над режиссерским сценарием продолжалась работа, а зарплату режиссер и оператор не получали.

Чтобы совершенствовать планирование, мы решили воспользоваться американской системой PERT (у нас ССПУ). Эта система была применена при создании ракеты "Поларис" и на 45% сократила обычные для американцев сроки. Наши экономисты тоже пытались ее применить, но в условиях дутой отчетности система PERT не действует. У нас же она привилась и дала возможность существенно сократить срок производства. Особенно эффективна она была в подготовительный период.

Съемочный период нуждался в совершенно другом способе планирования, и мы его тоже нашли. Мы создали оригинальный метод планирования съемок, который назвали "методом пакетов". Он позволял при срыве плана на день (заболел актер, не прислали игрового транспорта, не та погода) быстро переориентироваться на другую съемку, возможную при создавшихся условиях. Система пакетов работала весьма эффективно и помогла нам вместе с другими новшествами сократить съемочный период до трех месяцев без ущерба для качества. За каждый съемочный день сверх установленного срока по нашему уставу с группы вычитался один процент гонорара. Группа сама решала: снимать ли еще несколько дней (ради качества, которое прибавит им гонорар) или отказаться от улучшения, которое ничего не даст группе. Некоторые группы и сейчас применяют наши пакеты.

Мы считали, что планирование сверх реальных возможностей, насилие плана над здравым рассудком – это планирование хаоса.

Наш сетевой график был выставлен на Выставке достижений народного хозяйства. (Замечу только, что это было сделано без нашего участия и согласия.)

Часто мы применяли "мозговые атаки" – столь широко используемый сегодня научный метод решения нестандартных проблем.

У нас сетевой график работал с успехом и создавал хороший ритм, верное направление усилий и очередность работ. Управление хозрасчетным или частным предприятием есть управление заинтересованностями.

Наших противников беспокоило то, что наша система экономического стимулирования приведет к коммерциализации кинематографа. Нас это не беспокоило. Начальный капитал мы одолжили у государства с обязательством возвратить его с налогом через два с половиной года. Основной капитал мы, как во всех кинематографических державах, брали у проката, с условием: до тех пор, пока прокат не соберет сумму, полученную на фильм, плюс большой налог, мы не получаем никаких отчислений. Но за каждую тысячу зрителей (проданных билетов) сверх этих сумм мы получаем 4 рубля. Развитие кинематографа того времени позволяло нам получать большие суммы отчислений.

Человек посмотрел фильм и ушел. Что он унес с собой? Наверно, фильм как-то воздействовал на него. Именно в художественном воздействии фильма на людей заинтересовано общество.

Такое воздействие зависит от двух компонентов: от качества фильма и от количества душ, его просмотревших. Если самый лучший фильм демонстрируется в пустом зале, его воздействие равно нулю. Мы измеряли его количеством проданных билетов.

Сложнее было с качеством фильма. Качество фильма определялось субъективно: комиссией Союза кинематографистов и Госкино СССР. Точно определить качество фильма практически невозможно: одному фильм нравится, другому не нравится. Мы сделали это приблизительно, разбив фильмы на четыре категории. Мы дали многим кинематографистам список старых фильмов и попросили дать им категории. И сильно удивились тому, насколько эти оценки совпадали. Исключения составляли лишь один-два фильма из 500 выпускаемых в год. Мы решили компенсировать возможные ошибки путем премий таким исключительным фильмам.

Проверка системы осуществлялась в течение 10 лет и дала неожиданно фантастические результаты как в плане выпускаемой продукции, так и в экономике. Но властные структуры не видели в ней пользы, во всяком случае, для себя. Наша система существенно ослабляла вмешательство Госкино в творческий процесс.

По нашему мнению, Госкино должно было заниматься кинематографией как отраслью. Ответственность за содержание фильма и его художественные качества брала на себя студия. А это их не устраивало.

Жертвы

...Я 10 лет не снимал фильмов, считая, что наш эксперимент более важен для страны, чем мое творчество. За эти 10 лет я много раз просил заслушать мой доклад на заседании коллегии Госкино, настаивал, напоминал. Для этого не нашли времени. Им не нужно перемен к лучшему. А я устал. Да и смысла не было продолжать борьбу: Косыгина скрутили, а властных полномочий я не имел...

Студия была закрыта не Постановлением Совета Министров, как была открыта, а по решению парторганизации киностудии "Мосфильм".

Мы проработали 10 лет. В моей жизни было только два столь трудных и сложных периода: Отечественная война и Экспериментальная студия.

Непонятно, где было труднее. Получалась известная классическая ситуация. На войне был противник, он носил ненавистную форму мышиного цвета, он говорил на картавом чужом языке, его цели были ясны. Здесь все были друзьями, не скупились на лесть и комплементы, а при случае вонзали нож в спину.

Но я был молод, и спина у меня была крепкая, авторитет моих фильмов давал мне возможность бороться. Владимиру Александровичу было намного тяжелее.

Нужно ли говорить, что экономисты Госкино считали нас узурпаторами, посягающими на их авторитет. Они были чиновниками, а чиновник по своей природе труслив. Он никогда не вступает в открытый бой. Он в глаза тебе льстит, но делает все, чтобы тебе навредить. Нашептывает начальству опасения, "доброжелательно" обливает тебя грязью.

Они не хотели терять своих позиций и, где могли, препятствовали работе студии. Палки в колеса не совали – боялись Косыгина,– но песочек в буксы не упускали случая подсыпать. Не было дня, чтобы они не учинили нам какую-нибудь пакость. Мне или Познеру приходилось приезжать в Госкино, улаживать очередную неприятность, симуляцию непонимания или намеренную провокацию. Каждая мелочь давалась с трудом. Десять лет длилась эта неравная борьба. За десять лет я смог создать только один монтажный фильм "Память". Все время, все силы души и сердца уходили на борьбу.

В какой-то момент я понял: нам с ними не справиться: сил ни моих, ни Познера не хватит. Я решил пойти на дезинформацию. Количество пакостей заметно уменьшилось.

Когда через два года, точно в обещанный срок, я доложил на коллегии, что наш долг государству полностью возвращен и мы живем теперь на собственные средства, эффект был подобен разорвавшейся бомбе.

– Не может быть!..

– Здесь что-то нечисто!

– Надо послать ревизора!

Дней через десять появились ревизоры. Большинство – опытные, старые зубры, вышедшие на пенсию. Стали работать. Мы выделили им комнату.

Наши коллеги-кинематографисты подозрительно присматривались к нам:

– Что за странная контора. Зачем им это?..

– Не понимаете зачем? Чтобы нагреть руки! Чухрай и Познер не дураки, они своего не упустят...

– Слыхали? Гайдай получил за "Ивана Васильевича" восемнадцать тысяч. Представляете, сколько они загребли себе?!

Меня вызывают в ЦК.

– На вас поступают жалобы. Ваши режиссеры наживаются.

– Мы работаем в точном соответствии с Постановлением Совета Министров СССР.

– Но это же непорядок, что Гайдай получает такие суммы.

– Напротив, порядок. Фильм Гайдая собрал 56 млн. зрителей. Государство получило огромные суммы. Гайдай получил то, что ему положено.

– Но другие люди получают значительно меньше...

– Они и дают государству несравнимо меньше. Их фильмы не окупают в прокате даже четверти затрат на их производство. Пусть они снимут такой фильм, как Гайдай, и они заработают столько.

Звонит Г. Данелия.

– Слушай, от меня требуют каких-то данных. Я профессиональный режиссер и не желаю играть в ваши игры. Как снимал, так и буду снимать.

– Ты отказываешься участвовать в эксперименте?

– В эксперименте я буду участвовать. Но эти игрушки...

– Эти игрушки и есть эксперимент. Если хочешь работать на нашей студии, выполняй наши требования. Убедишься, что так работать значительно легче.

Сегодня никто не подвергает сомнению, что работать у нас было действительно легко. Но поначалу надо было перестраиваться. Люди этого не любят.

Кто водит машину, помнит, что сначала вождение давалось нелегко. У меня, например, вся спина была мокрая от волнения. А потом, когда освоил вождение, пользоваться машиной было не только легко, но и приятно.

Мы решили собрать коллег: сценаристов, режиссеров, операторов, руководителей производства и рассказать им о нашей системе. Собрали. Я начал рассказывать и понял, что это напрасная затея. Все пользуются системой "часы", но выслушивать лекции, о том, как они устроены, никто не имеет ни времени, ни желания. Систему нельзя рассказать в двух словах. Системы не воспринимаются на слух – их надо изучать. Едва мои коллеги уловят какое-нибудь звено нашей системы, они немедленно примеряют его к системе, в которой привыкли жить. Естественно, что получается белиберда. Поднимается крик:

– Ваша система – ... (слово далекое от литературного.)

Я понял свою ошибку: надо было рассказывать не об устройстве системы, а о том, что она может дать сидящим здесь.

– Это хорошо. Но как вы этого добьетесь?

Начинаешь объяснять, и опять происходит то же, что и раньше,– люди косны. Им трудно менять привычки.

Нам мешали все десять лет. Но ничего не получалось. Студия оказалась жизнеспособна и экономически сильна. Она не "прогорела", как предсказывали наши противники. Это был здоровый процветающий организм. И тогда студию убили, как убивают сегодня опасного конкурента.

Конец студии

В это время директором "Мосфильма" был Николай Трофимович Сизов, человек деятельный и неглупый. Он зачастил на нашу студию, задавал вопросы. А я рассказывал ему о свойствах нашей системы, стараясь получить поддержку в нашей борьбе с Госкомитетом. Однажды он пришел к нам в приподнятом настроении.

– Что если завтра я отдам приказ по "Мосфильму" на переход на вашу систему? Что будет?

– Будет хаос,– не задумываясь ответил я.

Сизов никак не ожидал такого ответа, он даже покраснел от неожиданности.

– Не понимаю,-сказал он.– Вы десять лет работали, чтобы создать хаос?

– Всем известно, что автомобиль лучше телеги, но если отдать приказ, чтобы все кучера сразу пересели за баранку, будет хаос.

– Что же вы предлагаете?

– Мы заработали деньги, увеличили производство фильмов вдвое. Но дальше увеличивать производство нельзя. Экономически невыгодно. У нас сейчас есть 2,5 миллиона рублей, которые я не могу вложить в производство, а тратить их на другие нужды не имею права. Я готов передать их другой студии, желающей работать по нашей системе. Я отдам ей и 50% наших сотрудников, уже освоивших систему. И пусть работают. Скоро и у них появятся "лишние деньги", мы сложим их с нашими "лишними" и организуем еще одну студию. Распространение будет вестись по методу деления живой клетки. Оно будет нарастать по арифметической прогрессии, очень быстро. За срок от девяти до восемнадцати лет распространится на весь кинематограф.

– А пока остальные будут работать по-старому?

– Система будет осваиваться со скоростью ее освоения. Возможно, она покроет весь Союз гораздо быстрее, чем мы ожидаем. А те, кому не под силу работать в новых условиях (наши условия не всем по таланту), будут иметь несколько лет на то, чтобы либо перестроиться, либо сменить род занятий. Это избавит их от стресса. Ведь многие люди, особенно пожилые, не захотят или не смогут работать по-новому, надо подумать о них. А параллельно будет расти и развиваться новая система...