Текст книги "Ратное поле"

Автор книги: Григорий Баталов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Вдруг появилась предательская мысль: а стоит ли бежать дальше? И куда? Может, достать пистолет и – конец страху? Но что-то было сильнее этой мысли, и оно несло и толкало вперед – видно, еще теплилась надежда на спасение.

Где же огневые позиции артиллеристов? Справа или слева? И есть ли кто на них? Утром позиции нещадно бомбила фашистская авиация, по ним прошелся артналет. Ездовые, доставлявшие боеприпасы, сообщили: артиллеристам сильно досталось, их окопы и ровики перепаханы воронками, много убитых и раненых.

Наконец впереди мелькнули брустверы, оттуда кто-то выглянул. Или показалось? Волков берет левее, туда, где что-то мелькнуло. До окопа осталось метров двадцать. И вдруг в металлический лязг ворвался решительный голос:

– Лейтенант! Беги, как бежал! Слышишь?!

Преодолев страх смерти, он повернул вправо, мимо спасительного окопа, и сразу же услышал из-за бруствера резкий хлопок орудийного выстрела. Позади что-то сильно, со звоном звякнуло, словно в неподатливый металл вонзилась заноза.

Лейтенант, обернувшись, увидел, как остановился вражеский танк и из его левого борта полыхнул язычок пламени. Быстро увеличиваясь, оно охватило весь борт и перебросилось к башне.

Волков упал на землю, судорожно хватая воздух. Все его тело дрожало от напряжения. Но в голове билось ликующее: «Жив! Жив! Жив!»

Раздался выстрел танка. Лейтенант глянул в сторону окопа. Вражеский снаряд разорвался недалеко от пушки. Но прогремевший второй ее выстрел был вновь точен. «Пантера» окуталась дымом, сквозь который прорвался огонь. «Ага, подбили!» – беззвучно закричал Волков.

Гитлеровцы, открыв люки, пытались спастись, но по броне танка гулко застучали автоматные очереди.

Волков с трудом поднялся и, шатаясь, подошел к артиллеристам. Первым он увидел капитана с оторванным на одном плече полевым погоном. Правая рука безвольно повисла, с нее капала кровь. Капитан, казалось, не обращал на это внимание; сидя на погнутой станине орудия, жадно, глубокими затяжками курил. Рядом лежал автомат.

Второй артиллерист, низенький солдат неопределенного возраста, был, видимо, контужен. У орудия оказался разбитым прицел, а щит продырявлен и погнут. Наводку капитан делал, наверное, через канал ствола, в упор.

При виде лейтенанта капитан попытался улыбнуться. Но губы на черном от копоти лице не слушались его. Волков скорее догадался, чем расслышал, о чем хотел спросить капитан. Прерывисто дыша, лейтенант сообщил:

– Б-батарея мин-номет-тная п-погиб-бла…

К своему удивлению, Волков почти не услышал своего голоса, он показался ему глухим и чужим. А неожиданное заикание угнетало еще больше.

Но капитан все-таки улыбнулся. С трудом поднялся, хрипло сказал:

– Дело сделано… Теперь можно и отойти…

Подошел солдат, тронул капитана за правый рукав шинели. Капитан, видимо, только сейчас почувствовал боль и дал перевязать рану. После этого они втроем пошли в тыл, навстречу угасавшему дню…

Только к утру лейтенант Волков нашел остатки своей минометной батареи. Ее командир лейтенант Евсютин широко раскрытыми глазами смотрел на приближавшегося друга. Обхватив его за узкие плечи, чуть отстранил от себя:

– Да ты седой, Гриша!

Волков тронул себя за голову, словно проверяя седину наощупь.

Прошло несколько дней, и на долю лейтенанта Волкова выпало еще одно испытание. К тому времени полки дивизии уже остановили врага и заделали брешь в обороне. В ответ гитлеровцы начали усиленно бомбить позиции наших войск. Один из ударов вражеской авиации пришелся на минометную батарею, которая перед этим пополнилась людьми и минометами.

В это время лейтенант Волков отправился на полковой КП. Увидев, как фашистский «юнкерс» сбросил на огневые позиции его батареи кассеты с гранатами, решил возвратиться, чтобы помочь пострадавшим. Вдруг самолет круто развернулся и на бреющем пошел навстречу одинокой фигуре, бежавшей по открытому полю. Видимо, у фашистского летчика пробудился азарт сорок первого года, когда в трудные дни нашего отступления гитлеровцы охотились даже на одиночек.

Чуть сбоку прошелестела по земле пулеметная очередь, и лишь потом донесся звук стрельбы. Волков упал. «Юнкере» сделал поворот и снова устремился в атаку. Еще одна пулеметная стежка вздыбила комья мерзлой почвы совсем рядом, задев отброшенную командирскую сумку. От блестящего целлулоида остались лишь мелкие скрученные кусочки.

Волков лежал, не поднимая головы. Через минуту гитлеровец еще раз, уже без стрельбы, прошелся над полем и повернул на запад. Но далеко уйти не успел – это был уже не сорок первый. Из-за горизонта выскочила пара наших «яков» и, сделав горку, стремительно атаковала «юнкерс». Вспыхнув, тот начал падать…

Теперь у лейтенанта голова совсем поседела. С тех пор так и прозвали в полку командира огневого взвода Григория Волкова седым лейтенантом.

НЕ РАДИ СЛАВЫ

Фашистский танк разбив гранатой,

Он не считал, что подвиг это.

С. Кирсанов

Где тот критерий, которым на войне можно точно определить меру подвига?

Принято считать, что наиболее полно могут рассказать о том, как человек воевал, боевые ордена и медали. Ведь награду давали, как правило, за подвиг. Но война знала немало случаев, когда свидетелем подвига был лишь сам свершивший его. А часто бывало и такое: герой узнавал о своем подвиге от других. И удивлялся: вроде ничего особенного не совершил. Да и можно ли было в такой обстановке действовать иначе?

Наградами гордились, но сражались, конечно, не ради них…

Как– то позвонили из штаба полка: срочно вышлите представления на отличившихся в боях на тройском плацдарме. К минометчикам приехал офицер штаба, чтобы помочь написать представления по всей форме. В землянке собрались командир батареи лейтенант Евсютин, командиры огневых взводов. Парторг старшина Зсленков подал Евсютину список личного состава. Начали обсуждать кандидатуры.

– Сержант Акимов,– назвал лейтенант первую фамилию. И сразу же сообщил: – Действовал, как герой. Помните венгерский городок Камендин? Не растерялся, отсек вражескую пехоту от танков. Все вокруг в дыму, враг лупит, а сержант, знай, бросает мины. Одним словом, достоин ордена.

Затем шла фамилия Бакрадзе, щупленького паренька с агатовыми глазами, который был и подносчиком мин, и ездовым, и разведчиком. Его ранило осколком, но об этом узнали на батарее, когда закончился бой и Бакрадзе, потеряв много крови, свалился у горячего миномета.

– Медаль «За отвагу» заслужил. Это точно! – дал оценку старшина Зеленков.

Одного за другим называл командир батареи. И все по очереди вспоминали, как и где отличился тот или иной минометчик. Отбывших в медсанбат раненых тоже занесли в список. Не забыли и павших. В итоге получилось, что за время февральских боев отличился почти каждый воин. Когда обсудили последнюю кандидатуру рядового Якушева и тоже представили к награде, лейтенант Евсютин почесал затылок.

– Что же получается? – показал на красные и синие птички по всему списку (красные – представленные к ордену, синие – к медали).– Вся батарея достойна награды. Что скажут в штабе?

Евсютин позвонил начальнику артиллерии полка майору И.Н.Суханову. Выслушав командира батареи, майор с минуту молчал, потом четко и ясно ответил:

– Нормы представлений к наградам никто заранее не устанавливал. Только в бою можно определить это. Говорите – вся батарея отличилась в февральских боях? Всю и представляйте…

Представили тридцать два человека. Два дня составляли реляции по всей форме. На нашем участке фронта наступило временное затишье, и можно было обстоятельно рассказать о действиях воинов в трудных боях севернее Будапешта.

А вскоре пришел приказ о наградах. Получили их все представленные. На груди минометчиков появились новенькие ордена Отечественной войны, Красной Звезды, Славы; медали «За отвагу», «За боевые заслуги». Правда, не обошлось и без огорчений: одного из сержантов представляли к ордену Славы III степени, а ему в штабе определили медаль «За отвагу», которых он имел уже три.

А вот полковому разведчику старшине Степану Луговому с наградами везло. Но относился он к ним весьма своеобразно. Получал Луговой ордена и медали за дело: был известен своим искусством разведчика далеко за пределами полка. Когда, например, однажды срочно потребовался «язык», сам командарм генерал М.С.Шумилов порекомендовал командиру дивизии поручить задание старшине Луговому. И тот короткой летней ночью, переправившись с напарником через Северский Донец (разведчики не любили ходить на задание большой группой, всегда отправлялись вдвоем, в крайнем случае – втроем), «выудил» из вражеского штаба рыжего писаря.

«Язык» оказался, что называется, длинным. Знал многое и не жалел секретов. Вначале думали – наговаривает, хочет шкуру спасти. Перепроверили, оказалось: все правда. Одним словом, данные сообщил важные. И командующий решил лично поблагодарить старшину за ценного «языка».

Представ перед генералом, старшина Луговой немало удивил его, во-первых, своим неказистым росточком, во-вторых, тем, что на груди, обтянутой полинялой гимнастеркой, висела лишь медаль «За отвагу». Вначале генерал усомнился, тот ли это разведчик, о котором не раз слышал доброе слово. Но, увидев две нашивки за ранения, решил: наверное, по госпиталям гоняются за старшиной его награды. И вручил ему орден Красного Знамени.

Когда армия подходила к Карпатам, на одной из фронтовых дорог генерал Шумилов встретил бывалого разведчика. И снова удивился, увидев на груди по-прежнему одинокую медаль «За отвагу». А на гимнастерке прибавилась нашивка за ранение.

Генерал спросил, почему старшина не носит боевой орден. Луговой смутился. Выручил командир взвода разведки.

– У нашего Степана Кузьмича орден не один,– сообщил старший лейтенант,-Есть и за Сталинград, есть и за Днепр. Но носит только медаль.

– Это почему же? – поинтересовался Шумилов.

– Эта медаль мне всех дороже, товарищ генерал,– ответил разведчик.– Получил я ее в начале войны из рук самого Михаила Ивановича Калинина, в Кремле. А все остальные награды дал себе слово надеть в День Победы.

Не удалось храброму старшине дожить до желанного дня. Сложил он голову в предместье австрийского города, попав под жестокий минометный огонь. Разведчики нашли в шелковом кисете старшины пять орденов и три медали, не считая той, которая была на груди. Все награды были новенькими, словно только что из Монетного двора.

ВЫБОР СУДЬБЫ

Жди меня, и я вернусь

Всем смертям назло.

К. Симонов

В бою пехоту – царицу полей – часто поддерживали танки, артиллерия, авиация. В этом взаимодействии родов войск сказывалась сила фронтового братства.

Но если шедший в атаку стрелок видел и знал своих товарищей по оружию, то артиллеристов он угадывал по голосу пушек, танкистов чаще различал, по номерам машин, а летчиков – по типам самолетов.

И нередко бывало так, что лишь десятилетия спустя ветераны войны вдруг узнавали: они участвовали в одном бою, вместе брали село или город, сражались за высоту, одновременно форсировали реку, хотя служили в разных частях и родах войск.

Подобная ситуация случилась и у меня. Я встретил человека, «голос» которого впервые пришлось услышать в июле 1943 года. Именно тогда артиллерийская бригада Резерва Главного Командования поддерживала нашу дивизию при прорыве вражеской обороны на Северском Донце под Белгородом. В этой бригаде командовала батареей Софья Александровна Городничева (девичья фамилия Клюсс). Потом наша дивизия взаимодействовала с тяжелой артиллерией на других участках фронта, особенно на заключительном этапе войны. Так что у меня есть все основания считать Софью Александровну товарищем по оружию, боевым сослуживцем.

Это человек сложной и примечательной судьбы, и рассказ о ней хотелось бы начать с разговора, который состоялся между командующим 2-м Украинским фронтом И.С.Коневым и офицером его штаба.

– Это она докладывала о прорыве немецких танков по дороге Смела – Шпола? – спросил командующий.

– Так точно, товарищ Маршал Советского Союза! – ответил офицер, докладывавший наградной материал.– Командование артиллерийской бригады РГК представляет лейтенанта Софью Клюсс к награждению орденом Отечественной войны II степени.

– Мужество этой девушки достойно большей награды,– сказал И.С.Конев и собственноручно исправил вторую степень на первую.

Это произошло через несколько дней после разгрома корсунь-шевченковской группировки врага. Об этом разговоре Софья узнала в штабе бригады при вручении награды. Тогда она впервые подумала о том, что в какой-то мере их семейная традиция продолжается.

Отец Софьи, офицер российского флота капитан I ранга А.И.Клюсс, в канун Великого Октября командовал одним из сторожевых кораблей Тихоокеанского флота «Адмирал Завойко». Переименованный в «Красный вымпел», он стоит теперь на вечной стоянке во владивостокской бухте Золотой Рог. Его называют дальневосточной «Авророй», потому что моряки «Красного вымпела» первыми на Тихом океане подняли алый флаг революции и героически боролись с интервентами на Камчатке и Сахалине, на побережье Охотского моря.

После гражданской войны Александр Иванович Клюсс командовал на Тихом океане и Балтике кораблями «Воровский», «Комсомолец», был одним из талантливых командиров молодого советского Военно-Морского Флота. Погиб он как моряк, оставаясь до конца верным своему командирскому долгу. Софье было тогда девять лет.

Войну она встретила студенткой четвертого курса Московского высшего технического училища имени Баумана. В июне 1941 года проходила практику на одном из московских заводов. В первые же грозовые дни войны завод перешел на выпуск реактивных артиллерийских систем. Софья готовилась стать специалистом по холодильным установкам, а стала специалистом… по гвардейским минометам.

В тылу, куда завод эвакуировался, был получен приказ в течение трех месяцев оборудовать на базе небольших автомобильных мастерских заводской цех, установить в нем станки и выдать первую продукцию: снаряды для «катюш». Комсомольско-молодежная бригада Софьи Клюсс справилась с задачей за полтора месяца. И как награда – поездка в составе рабочей делегации па Северо-Западный фронт.

Вот здесь и произошло событие, которое определило новый поворот в судьбе Софьи. Оказавшись участницей важного разговора, она услышала жалобу – на пяти «катюшах» случились неполадки. Время горячее, бои шли без передышки, а надо отправлять установки в тыл на ремонт.

И тогда Софья внесла предложение произвести ремонт па месте своими силами. На нее посмотрели с удивлением. Кто решился бы нарушить строгую инструкцию? Член Военного совета фронта, принимавший делегацию, засомневался. Очевидно, перевесила в его колебаниях все-таки необходимость сохранить для фронта эти пять «катюш». На второй день он вызвал Софью. «Хвалились? Делайте. Но и насчет возможных последствий не забывайте…» Она не обиделась. Время было суровое.

Неполадки оказались не столь уж сложными. Три ремонтника под ее руководством за сутки возвратили «катюши» в строй. Когда об этом доложили члену Военного совета, тот с ходу предложил:

– Оставайтесь на фронте. Такой специалист нам очень нужен.

Много ли знает военная история случаев, когда бы женщина командовала батареей артиллерийской бригады Резерва Главного Командования? Мы выяснять этого не стали. Софья Александровна командовала.

Она хорошо помнит февраль сорок четвертого, разбитую шоссейку между Смелой и Шполой, Вокруг – грязь со снегом, поля только начали подтаивать. Медленно сходил снег, темнели на нем черные с оборванными краями заплаты.

Лейтенант Клюсс получила приказ занять НП метрах в двухстах от дороги. Вместе с комбатом было до десятка разведчиков, связистов, топографистов. Среди жидкого кустарника лесопосадки наспех, с трудом вырыли в мерзлой земле щель, замаскировали ее, наладили радиосвязь со штабом бригады, начали наводить телефонную линию.

Обстановка была не совсем ясной. Противника не видно, а по дороге идет и идет наша техника. НП оказался вроде как в глубоком тылу.

Ни командир батареи, ни ее батарейцы тогда не могли знать, что крупная гитлеровская группировка оказалась в корсунь-шевченковском котле и любой ценой стремилась из него вырваться.

Разведчик, ведущий наблюдение, вдруг сообщил, словно сам себе не поверил:

– Товарищ лейтенант, танки!

– Свои?

– Противника…

Софья прильнула к окулярам стереотрубы. В мглистой дымке отчетливо вырисовывались контуры трех «тигров» и до десятка легких танков. Они перемещались вдоль линии горизонта, словно маневрируя.

А по дороге в тыл мчались машины, повозки с ранеными, проскочили на рысях батарея легких пушек, полевая кухня, рассыпавшая на ухабах снопы искр.

По всему видать, наши отходят. Неужели отступление? Комбат срочно связалась со штабом бригады, доложила: «На НП идут немецкие танки, по шоссе в сторону Смелы откатываются наши тылы. Как быть?»

Софья Александровна и сама знала: огневые батареи тяжелых гаубиц находятся на марше, они не готовы вести огонь, тем более по движущимся целям. Так что стрелять нельзя.

Из штаба приказали: «Продолжать наблюдение. Докладывать обстановку».

Танки шли широким фронтом с большими интервалами. И прямо на ее НП. А может, так казалось… У разведчиков с собой – только легкое стрелковое оружие и несколько ручных гранат. Гибель казалась неотвратимой. Рядом в кустарнике разорвался первый снаряд. Ей стало не по себе. Столько пройти по дорогам войны и умереть в двадцать пять лет!

Может, именно эти мысли и встряхнули командира. В горле стало сухо, губы не слушались. Но, пересилив себя, Софья скомандовала:

– Приготовиться к бою!

Этот почти спокойный женский голос словно разбил минутное оцепенение, и солдаты уже привычно ладили автоматы, готовили гранаты… Но танки прошли стороной. Софья снова сообщила по рации обстановку. Ответ был тот же: «Вести наблюдение и докладывать».

После выяснилось: вражеские танки клином вошли в боевые порядки наших войск. НП батареи управления бригады оказался единственным источником информации на данном участке фронта. И лейтенант Клюсс в течение двух часов регулярно и четко докладывала данные о противнике.

Под вечер артиллеристы заметили мчавшуюся на большой скорости машину. Она свернула с дороги в сторону НП, и Софья сразу узнала помощника начальника штаба бригады. Выскочив из кабины, майор бросился к ней.

– Быстрее в машину! Приказано снять вас отсюда! Фамилия майора была Городничев.

Нет, он не просто спешил сюда с приказом. Майору Городничеву был очень дорог этот храбрый лейтенант. Они поженились только после войны, но настоящее, глубокое чувство родилось намного раньше. Это оно заставляло их волноваться, переживать, беречь друг друга…

Последние дни войны оказались трагическими для батареи управления. Софья Александровна спешила с батареей к чехословацкому населенному пункту Славков, бывшему Аустерлицу. Внезапно над колонной появился вражеский самолет. С бреющего полета он обстрелял машины и сбросил несколько бомб. Потери были большие. Погибло много бойцов, разбиты машины, повреждено оборудование.

До окончательной победы оставались считанные дни. Утром 9 мая остатки батареи находились в пути. Лейтенант Софья Клюсс ехала в голове колонны. Навстречу мчалась штабная машина. Вдруг из нее выскочил человек в форме нашего офицера и начал что-то кричать на непонятном языке. Софья положила руку на кобуру пистолета: А человек бежал к ней, размахивая руками и приплясывая. По его лицу катились слезы. До слуха донеслось часто повторяемое с непонятным акцентом какое-то слово. Оказывается, лейтенант-узбек услышал по радио голос Левитана с радостной вестью и, обезумев от счастья, кричал по-узбекски «Победа!», забыв, что не все его могут понять.

С тех пор в праздник Победы Софья Александровна всегда вспоминает этого плачущего от счастья лейтенанта…

После войны Софья демобилизовалась и продолжила прерванную учебу.

Три года проучилась в МВТУ, а затем получила назначение в Московское центральное конструкторское бюро холодильного машиностроения, стала старшим инженером. И вдруг – крутой поворот. Софья Городничева уезжает на Донбасс. Немногие смогли это понять: двое «устроенных» семейных людей бросают столичную квартиру и едут на шахту.

В Донецке и началась ее интересная инженерная судьба. Впоследствии Софья Александровна переехала в Киев, стала старшим научным сотрудником, кандидатом технических наук.

Так и живет эта скромная женщина, в прошлом офицер-артиллерист, а ныне работник науки. Как и на фронте, она сейчас делает все, чтобы укрепить на земле мир.

НАШ КОМАНДАРМ

Тех, кого на войне не взяла война,-

На мушку берут года.

В.Шефнер

Мне хочется рассказать об одном из тех, кто вынес на своих плечах основную тяжесть войны.

Впервые я услышал о М.С.Шумилове летом сорок второго. Трудное это было время. В междуречье Волги и Дона создалась опасная обстановка. Враг рвался к Сталинграду. По пыльным знойным дорогам отходили с боями на восток полки 64-й армии. То здесь, то там вспыхивали ожесточенные схватки. Шли бои за каждый хутор, за каждую переправу, за каждый узел дорог. Враг еще был силен. В выжженной июльским солнцем степи разыгрывались неравные сражения обессиленных советских стрелковых полков с фашистской броней. А над головами, не всегда прикрытыми даже зенитным «козырьком», висели «юнкерсы» и «мессершмитты».

29– я стрелковая дивизия находилась на левом фланге армии. Танки и моторизированные части гитлеровского генерала Гота, форсировав Дон, сбивали фланговые прикрытия, прорывались в наши глубокие тылы. Наши воины сражались с невиданным мужеством, хотя не хватало танков, артиллерии, самолетов. Нужно было изыскать какие-то новые способы и формы боевых действий, чтобы свести до минимума преимущество немецко-фашистских войск.

В эти критические дни стало известно: 64-ю армию принял новый командарм, его фамилия Шумилов. Для большинства из нас, солдат и командиров, сама фамилия мало о чем говорила. Было известно, что Шумилов в начале войны командовал стрелковым корпусом, затем был заместителем командующего одной из армий на фронте под Ленинградом. Тогда мало кто знал о том, что Михаил Степанович имел еще и опыт боев в Испании.

В то трудное время войска нуждались в командирах, обладавших чувством нового, способных вдохнуть в бойцов уверенность в своих силах, найти способ бить врага и в этих условиях. Окажется ли таким человеком наш новый командарм? Солдату, вверяющему свою жизнь командиру, далеко не безразлично, какими качествами он обладает.

Уже первые дни после вступления Шумилова в должность показали: армию возглавил человек волевой, с талантом полководца. Он сразу же принял решительные меры для укрепления флангов армии. На нашем участке была создана оперативная группа под командованием заместителя командующего 64-й армии В.И.Чуйкова, в нее вошли наша дивизия, отдельная бригада морской пехоты и другие части, усиленные танками и артиллерией. Все понимали: задание чрезвычайно трудное, спасти положение может только величайшая стойкость бойцов и командиров. Оперативная группа, маневрируя силами и переходя в частые контратаки, вела боевые действия днем и ночью. Чтобы не дать неприятелю возможности использовать свое превосходство в танках и авиации, бои велись чаще ночью. Впоследствии это сыграло заметную роль в борьбе с врагом.

Во второй половине августа оперативной группе было приказано подготовить и нанести контрудар по противнику, наступавшему под Абганерово.

Накануне в дивизию приехал генерал Шумилов. Вызванные им командиры и политработники приготовились выслушать упреки, а может, и разнос. Поводов было достаточно. А вынужденный отход, жара, безводье, фашистские самолеты, высевшие над головой злым комарьем,– все это взвинтило людей, нервы у всех были напряжены до предела.

Прибыв на совещание, мы увидели грузноватого, среднего роста человека, лет под пятьдесят, плечистого, с бритой головой, которую он часто вытирал носовым платком. Командарм оказался немногословным, неторопливым в движениях, с простым и открытым, чуть полноватым лицом. Глаза, цепкие и умные, смотрели внимательно и сосредоточенно. Молча, не перебивая, слушал он доклады командира дивизии и командиров частей.

Чуть прикрыв глаза, Шумилов, казалось, отдыхал. Что-то кутузовское было во всей его внешности, выдержке, неспешной речи.

Вопросы командарма казались, на первый взгляд, самыми простыми. Но мы-то знали им цену; о настроении солдат, снабжении боеприпасами, продовольствием, водой. Затем, попросив всех подойти к карте, Шумилов четко, неторопливо поставил задачу дивизии. В его голосе была какая-то крестьянская медлительность. И был в ней свой резон: подчиненные должны понять и глубоко осмыслить значение обстановки и предстоящего контрудара.

Спросив, все ли ясно, и получив утвердительный ответ, командарм снова сел на походный складной стул. Задумался. Потом сказал:

– Обстановка, товарищи, на подступах к Сталинграду сложилась трудная, но не безнадежная. Не стану скрывать правду: пока нет у нас настоящей ударной мощи. Но она будет! – голос командующего окреп, возвысился.– Будет! Враг крепко сдвинул нас с места, но не свалил с ног.

Помолчав, Шумилов добавил:

– В этой операции я вам кое-чем помогу.

Помощь оказалась заметной. В контрударе впервые участвовали «катюши». Наша оперативная группа, хотя и понесла потери, однако задачу выполнила. Врагу был нанесен чувствительный удар. Гитлеровцы вынуждены были приостановить наступление и произвести перегруппировку. Правда, общий отход частей нашей армии продолжался. Но теперь в нем чувствовалось больше организованности, порядка. И больше ярости при каждой стычке с врагом.

После прорыва танков гитлеровского генерала Гота под станцией Абганерово, когда остатки полков с большим трудом вырвались из окружения, в дивизию снова прибыл командарм Шумилов. Молча всматривался в лица бойцов, командиров. На него смотрели глаза, полные ненависти к врагу и жажды мщения. Его окружили солдаты и командиры, засыпали вопросами. Он не давал скороспелых ответов. В заключение коротко сказал:

– Дальше, товарищи, отступать некуда. Здесь, у стен Сталинграда, будем стоять насмерть. Здесь останусь и я со своим командным пунктом.

Действительно, в период всего сталинградского сражения командующий 64-й армией М.С.Шумилов находился на правом берегу Волги, рядом с окопами защитников города. Армия, ставшая после победы в Сталинграде 7-й гвардейской, взяла в плен штаб 6-й гитлеровской армии и ее командующего генерал-фельдмаршала Паулюса, покрыла свои знамена бессмертной славой.

В сталинградском сражении по-настоящему раскрылся полководческий талант Михаила Степановича Шумилова, солдата первой мировой войны, участника становления Советской власти в родном сибирском селе Верхнереченском Катайского района Курганской области. Он воевал с белогвардейцами на Урале, в двадцать три года был командиром полка на Восточном фронте. В апреле 1918 года стал членом партии большевиков.

Вспоминаю, как впервые мне пришлось говорить с командармом. Это случилось в несколько необычных условиях. В сентябре сорок третьего года полк под моим командованием форсировал Днепр и захватил небольшой плацдарм. Противник пытался сбросить нас в реку до подхода главных сил дивизии. Завязались яростные бои.

Я находился в боевых порядках рот, рядом со мной сидел телефонист с аппаратом. Раздался звонок, который трудно было расслышать в звуках близкой пальбы: гитлеровцы в седьмой раз перешли в контратаку.

– Товарищ майор, командующий на проводе,– протянул мне трубку солдат. Поглощенный боем, я вначале не понял смысла сказанного. И вдруг услышал в трубке спокойный густой голос:

– Говорит Шумилов. Доложите обстановку.

– Отбиваем седьмую контратаку. Плацдарм держим.

– Молодцы, сталинградцы! Продержитесь до наступления темноты. Во что бы то ни стало! Передайте солдатам мою благодарность за стойкость…

Этот разговор вспомнился мне год спустя, на территории Румынии. Тогда меня тяжело ранило осколком снаряда. В армейском госпитале главный хирург, известный профессор, сделал сложную операцию, и в послеоперационной палате я приходил в себя. Вдруг в палату вбежала взволнованная медсестра, засуетилась, поправляя подушку, шепнула:

– К вам командующий…

А в дверях уже появилась знакомая плотная фигура генерал-полковника в белом халате. Тепло поздоровавшись, он присел на стул рядом с кроватью, спросил о самочувствии. Потом сказал:

– Хорошо полком командовали! Давно слежу за вами. По-сталинградски сражаетесь.

В армии все знали: в устах командующего слова «сражаться по-сталинградски» были высшим мерилом воинского достоинства.

Поправив сползавшее одеяло, Шумилов, словно извиняясь, сообщил:

– Хотел вас оставить в армейском госпитале. Да медицина возражает. Самолетом отправим в Москву. Но с одним уговором: вылечитесь – возвращайтесь в свою дивизию. Добро?

Когда меня вносили в самолет, я увидел среди своих фронтовых пожитков аккуратный пакет. Поинтересовался, что это?

– Посылка вам от командарма.

От волнения к горлу подступил комок. Мало ли у командующего командиров полков? Но ведь нашел он время в дни напряженных боев посетить меня в госпитале и даже вот снарядить в дорогу фронтовой подарок…

После выздоровления в Главном управлении кадров мне предложили учебу в академии.

Мой ответ был твердым:

– Я дал слово командарму Шумилову. И должен возвратиться в свою армию.

В управлении кадров учли мою просьбу.

К тому времени наши войска уже вели бои под Будапештом. Когда я прибыл в штаб, Михаил Степанович пригласил к себе, вручил ордена Кутузова II степени и Красной Звезды за бои в Румынии и Карпатах и приказал направить меня на должность заместителя командира дивизии, в которой я и сражался до конца войны.

В то утро командующий угощал меня чаем и вспоминал прошлые бои. Михаил Степанович был оживленным, говорил о близкой победе, сожалел, что война еще унесет немало жизней, поскольку обреченный враг дерется с остервенением.

После Победы генерал М.С.Шумилов командовал военным округом, был генерал-инспектором Министерства обороны СССР.

…Последняя моя встреча с М.С.Шумиловым состоялась уже после войны. Тогда в Шебекино, под Белгородом, съехались участники боев – ветераны 7-й гвардейской армии. Михаил Степанович был болен. Но тысячи нитей связывали его с ветеранами армии, и не смог он отказаться от дальней поездки ради встречи с людьми, вместе с которыми прошел долгий огненный путь от берегов Волги до стен Праги.

Вместе мы провели не один день. Было много воспоминаний о годах военных и послевоенных. Несмотря на болезнь, Михаил Степанович не думал о близкой смерти. Но однажды заметил: