Текст книги "Луки и арбалеты в бою"

Автор книги: Григорий Панченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

«Верные» против «неверных»

«…Едва неверные приблизились к крестоносцам, как Жуанвиль и его рыцари, раненные и изувеченные, не сумевшие даже без посторонней помощи облачиться в доспехи, схватили луки и стрелы и стали из последних сил поддерживать лучников и арбалетчиков, расставленных таким образом, чтобы ударить туркам во фланг, и скоро смешали их ряды (разумеется, ряды „неверных“, а не своих лучников и арбалетчиков.) – Авт.; граф Гильом воспользовался этой сумятицей и ударил по ним. Турки не смогли вынести удара прославленных всадников на тяжелых скакунах фламандской породы. Они обратились в бегство, а крестоносцы преследовали их за пределами лагеря. Спастись сумели лишь всадники-арабы на своих быстроногих скакунах…».

Это уже знакомый нам мессир Жуанвиль (его воспоминания изложены как бы «от третьего лица»: обычная в то время практика). Достаточно характерный эпизод, показывающий, что даже во времена Людовика Святого [7]7
  Точнее, еще не совсем: святым он станет «по итогам» этого Крестового похода, на редкость бездарно организованного и резко подорвавшего позиции христиан на Востоке.


[Закрыть]рыцари сохраняют умение стрелять из луков.

Столь же очевидно, почему они на поле боя занимаются этим лишь в исключительных случаях. По той же причине, по которой командир танка редко стреляет из автомата! Для Жуанвиля и его сподвижников, в ту минуту как бы представляющих собой «экипажи подбитых танков», это буквально жест отчаянья: последняя возможность с грехом пополам не проиграть еще одну битву в неуклонно проигрываемой войне…

Не совсем понятно, схватились ли рыцари за первые попавшиеся луки – или у каждого из них в шатре был свой лук, знакомый и проверенный, с «известными в лицо» стрелами. Все-таки речь не о рядовых ратниках: при каждом штат слуг и оруженосцы, так что даже если в сумятице чуть-чуть не проигранной битвы эта обслуга куда-то подевалась, запасное оружие может оказаться под рукой. В принципе тут и чужие луки применимы, как «общевойсковой ширпотреб»: бой почти ближний, основную стрелковую нагрузку несут профессионалы (рыцари могут их лишь «поддержать»), и вообще нужно продержаться лишь несколько минут, пока в дело не вступит тяжелая конница.

Те доспехи, в которые раненые рыцари не сумели облечься – тоже еще далеко не латы, от стрельных ран они берегут хорошо, но пока что не отлично. Однако Жуанвиль дожил до поры, когда один из его соотечественников смог без особого бахвальства утверждать: «Пускай в меня стреляют четверо самых лучших стрелков, они вреда мне этим никакого не причинят, когда на мне броня моя и шлем мой». Эта «броня моя», правда, опять-таки представляла собой еще не латы – потому что речь идет о начале XIV в., – но заметно сдвинулась в их направлении. Стрелы большинства европейских лучников (но не английских!) она и в самом деле держала уверенно.

…Из чего стрелял Ричард Львиное Сердце (который «разминулся» с Жуанвилем и Людовиком на четыре Крестовых похода, но уже был носителем сходного набора воинских качеств), еще скажем. Но вот о результатах стрельбы по нему скажем прямо сейчас. Несколько раз он, постоянно принимавший личное участие в битвах, после боя возвращался, утыканный сарацинскими стрелами буквально как еж – но невредимый: в лагере ему, помогая разоблачаться, вытаскивали эти стрелы из доспеха. Правда, облачен он был в доспех из категории двойных: особо прочный пластинчатый набор поверх полного кольчужного хауберка, длиннополого, длиннорукавного и дополненного чулками-поножами – а также, конечно, закрытым шлемом. Тяжело, но Ричарду было по силам и не такое.

А вот смертельную рану он получил уже в Европе, от арбалетной стрелы. Правда, арбалет был, похоже, не из самых сильных – едва ли мощнее сарацинского лука, – но именно в тот раз Ричард не надел доспехи. Врач же, извлекавший стрелу (сама по себе рана вовсе не являлась смертельной!), знал о правилах антисептики не больше, чем столпы медицины, лечившие василевса Иоанна Комнина…

* * *

Разумеется, у мусульман были свои представления о том, кого следует считать «неверными».

«…И пустил стрелу, которая сквозь броню пронзила не только грудь неверного, но даже и его сердце. Этот лучник родился под злосчастной звездой: не прошло и минуты, как он выпал из седла».

Это фраза из турецкой хроники XV в., описывающей один из эпизодов битвы за Венгрию. На ее страницах много упоминаний о победах над «неверными», в том числе и в поединках. О поражениях, понятное дело, почти не говорится, но ничейные результаты зафиксированы несколько раз: они, по мысли летописца, тоже служат во славу доблестных воителей, на равных сражавшихся с не менее доблестными противниками.

Однако победы совершаются на каком угодно оружии (сабля, клевец, копье, один особо эффектный поединок был выигран при помощи аркана), но только не при помощи лука.

Приведенная выше цитата – единственная, которую удалось обнаружить. Но она, хотя и снабженная отдельной иллюстрацией (потому что и в самом деле неординарный случай), в целом повествует о неудаче: турецкий отряд оказался оттеснен от совсем уже было взятого города, ему даже пришлось с потерями прорываться сквозь ряды венгерских рыцарей – и вот одного из «неверных» лучник сразил, что было сочтено экстраординарным событием.

Насколько можно понять, стрелял он с совсем близкого расстояния, а в таких случаях при удачном попадании стрела все-таки пробивает латы. Особенно если эта стрела выпущена из могучего композитного лука. Турки были большими мастерами в изготовлении таких луков и стрельбе из них. Турецкий лук в каком-то смысле вообще вершина совершенства: по сложности конструкции ему равных нет.

Тем не менее для «родившегося под злосчастной звездой» лучника этот бой закончился столь же печально, как и для сраженного им латника. Может быть, они вообще поквитались друг с другом «баш на баш»: летопись таких подробностей не сообщает, а миниатюра не подтверждает – но при схватке фактически на дистанции копья подобное случается…

«Баш на баш» по турецко-венгерской схеме. Поскольку иллюстрация турецкая, здесь показана лишь первая проловина этого «размена»

Это – турецкий лук. А что же арабский?

Как ни странно, он не ровня мощным композитным лукам. На то есть объективные причины: в аравийском климате качественный сложносоставной лук трудно изготовить и еще труднее сохранить. Разумеется, в пору великих арабских завоеваний воины Халифата брали на вооружение и луки тюркского типа, но с «родным» луком они в бою не слишком славились. А войны выигрывали чем угодно, но не метательным оружием. По крайней мере, не в первую очередь.

В «бедуинских» условиях, опасаясь лучного выстрела, арабские воители прятали под одеждой на уровне живота «сменную обувь»: сандалии, предназначенные для пешей ходьбы по пустыне. Их жесткая деревянная подошва с довольно большой вероятностью могла удержать стрелу, пущенную из «пустынного» лука, короткого и цельнодеревянного. Что до возможности попадания в часть тела, не прикрытую сандалиями – то стрелок, опасаясь промахнуться, обычно целил в наиболее широкую часть корпуса. Особенно – при выстрелах «навскидку». А много стрел подряд такой лучник выпустить вообще не успевал: противник или разрывал дистанцию, спасаясь бегством (чаще всего верхом, во весь опор), или столь же стремительно эту дистанцию сокращал, навязывая бой на не метательном оружии…

На поле боя, конечно, защищаются не сандалиями. Судя по многим сохранившимся в хрониках описаниях, облаченные в доспехи арабы при схватке с себе подобными противниками, примерно в равной степени опасаясь стрел и клинковых ударов (все это пускается в ход фактически на одинаковом расстоянии: «разреженного», но близкого боя!), в первую очередь закрывают щитами лица. Возможности получить стрелу (или рубящий удар) сквозьдоспех они, похоже, не слишком-то опасаются.

Одно из описаний боя возле стен укрепления (опять!) рассказывает о ловушке (нечто вроде современной «растяжки», только без гранаты: еще не изобрели!), которую подстроили особо могучему воину, облаченному в максимально полный доспех, включающий в себя шлем с «инсталляциями» для полной защиты шеи и лица. Этот боец несколько раз успешно выбирался на вылазки, в клинковой схватке наносил осаждающим серьезный урон – и так длилось до тех пор, пока он, в очередной раз возвращаясь, не споткнулся о подстроенную ему ловушку и не упал лицом вверх. Когда он сел, опираясь на руки (то есть не имея возможности ни пустить в ход меч, ни прикрыть лицо щитом) и начал было вставать – двое поджидавших возле той «растяжки» воинов подскочили к нему вплотную и практически в упор пустили стрелы, метя в глазные отверстия маски-личины. Как это ни покажется странным, но отважные и хитроумные воины действительно не промахнулись, убив врага наповал…

Зато против неодоспешенного противника лук страшен, даже в бою «один против многих» – если у этих многих в ходу только оружие ближнего боя. Впрочем, в истории, которая сейчас будет приведена (она происходила не с отцом самого Усамы, это «семейная история» одного из его друзей, но ибн Мункыз пересказывает такие тексты без искажений), умелый лучник именуется «тюрк», то есть – сельджук. Но из-за «технической неисправности» (а как еще это назвать?) даже ему не удалось бы выйти победителем из неравного боя с «рэкетирами» (очень похоже!), если бы не помощь женской хитрости:

«…Вокруг было много бродяг, грабивших на дорогах, но отец ладил с ними, так как боялся их и пользовался иногда чем-нибудь, что они захватят. Однажды мы сидели в этой деревне; к нам подъехал на лошади молодой тюрк. С ним был верховой мул, несший дорожный мешок, на котором сидела девушка. Тюрк сошел с лошади, спустил на землю девушку и сказал: „Эй, молодцы, помогите мне снять мешок“. Мы подошли и сняли с ним мешок, и вдруг оказалось, что там одни золотые динары и драгоценности. Тюрк и девушка посидели у нас и поели, а потом он сказал: „Помогите мне поднять мешок“. Мы с ним подняли мешок, и он спросил: „Где дорога в Ан-бар?“ – „Дорога-то здесь, – сказал отец и показал ему дорогу, – да только на дороге шестьдесят бродяг, и я боюсь за тебя из-за них“. Но юноша стал смеяться над ним и сказал: „Стану я бояться бродяг!“ Мой отец оставил его и пошел к бродягам. Он рассказал им про юношу и про то, что он везет с собой.

Они вышли и встретили юношу на дороге. Когда он увидел их, то вытащил лук, приложил к нему стрелу и натянул его, собираясь выстрелить в них, но тетива лука оборвалась, и бродяги бросились на него. Он пустился бежать, а бродяги забрали мула, девушку и мешок. Девушка сказала им: „О молодцы, ради Аллаха, не позорьте меня, а дайте мне выкупить себя вместе с мулом ценой ожерелья из драгоценных камней, которое у тюрка. Оно стоит пятьсот динаров. Возьмите себе мешок и все, что в нем есть“. – „Мы согласны“, – ответили ей бродяги. „Пошлите со мной кого-нибудь, – сказала девушка, – чтобы я могла поговорить с тюрком и взять ожерелье“. Они послали с девушкой одного из своих для охраны; она подскакала к тюрку и сказала ему: „Я выкупила себя и мула ценой ожерелья, которое в голенище твоего левого сапога. Дай его мне“. – „Хорошо“, – сказал тюрк. Он отошел от них и снял сапог, и вдруг в нем оказалась тетива. Он натянул ее на лук и вернулся к бродягам. Они стали сражаться с ним, а он убивал их одного за другим, пока не перебил сорока трех человек. Вдруг он увидел среди оставшихся моегв отца. „И ты с ними! – воскликнул он. – Хочешь, я дам тебе твою долю стрел?“ – „Нет“, – отвечал отец. Юноша сказал тогда: „Возьми семнадцать оставшихся и отведи их к правителю города, чтобы он их повесил“. А бродяги до того перепугались, что побросали оружие. Тюрк погнал своего мула вместе со всем, что на нем было, и уехал».

* * *

Иранское изображение арабских лучников (и под стенами крепости, и на них!), скорее всего, учитывающее реально присущие им особенности: простой лук, конная стрельба не на всем скаку, широкие небронебойные наконечники и «мягкие» доспехи (возможно, надоспешное одеяние)

У иранцев, опять же лучников природных и прославленных, с кавалерийской стрельбой в ходе воинских сражений дело «вообще» обстояло просто замечательно, но когда начинаешь анализировать «частные случаи», возникают некоторые сомнения. Вот, например, как выглядит «поединок одиннадцати пар» по прославленной поэме «Шах-наме» согласно рукописи 1333 г. [8]8
  «Эпико-мифологический» характер самой поэмы не должен нас смущать: в описаниях конкретных боевых ситуаций даже у самого Фирдоуси проступают не воспоминания о легендах доисламской древности, но столь же конкретная воинская обстановка современного ему XI в.; в более поздних рукописях появляются интерполяции соответственно своего времени. Так что в данном случае перед нами текст, где смешались реалии XI–XIV вв., которые в почти равной степени были веками лучной стрельбы.


[Закрыть](условия «поединка» таковы, что практически не отличаются от принятой в том пространстве-времени кавалерийской отрядной схватки в рассыпном строю: воины без всяких комплексов добивают раненых, целят в коней, в случае необходимости спешиваются или вновь вскакивают в седло…).

Первая схватка начинается с неудачного выстрела из лука и завершается удачным ударом клинка; во второй всадники сначала сходятся в копейном бою, после «боевой ничьей» приступают к перестрелке из луков (тоже безрезультатно), а затем, сблизившись, бьются булавами – до победного исхода; в третьей схватке единоборцы сразу сближаются на дистанцию, исключающую применение метательного оружия, потом они даже оказываются вынуждены спешиться и продолжить бой совсем уж «в обхватку». В четвертой, наконец, появляется меткий стрелок, который, делая много выстрелов, кружит вокруг своего менее искусного противника (оба хорошо защищены доспехами), буквально осыпает его стрелами – одна из которых в конце концов находит «лазейку» в набедренной броне, насквозь пронзает ногу и, сквозь нее, глубоко входит в тело коня; конь валится на всем скаку – и именно это падение, даже не стрельная рана, оказывается смертельным для всадника. Пятая схватка начинается с долгой и безуспешной перестрелки, а потом оба участника берутся за копья, равно пригодные для удара и броска. Шестая начинается похоже (долгая перестрелка, переходящая в сближение), только исход определяется не копейным ударом, но ударом булавы. Седьмая происходит исключительно на саблях (или, возможно, мечах: тут иранский текст допускает столь же множественные толкования, как и боевая реальность тех веков). Восьмой поединок начинается с боя на палицах, но обмен ударами не приносит кому-либо победы (редкий случай!), после чего бойцы разъезжаются, берутся за копья – и вот тут-то победителя удается выявить без труда. Девятый бой начинается с того, чем завершился восьмой, но попытка решить дело копьями оказывается безуспешной, противники берутся за луки – и повторяется уже знакомая история: один из стрелков намного превосходит другого. Он попадает в своего оппонента дважды, одна из стрел «пришивает» шлем к голове, эта рана не смертельна, но мешает воину продолжать бой – и противник, зайдя сбоку, с близкого расстояния прицельно всаживает ему еще одну, решающую стрелу в уязвимое место доспехов. Десятая схватка происходит на всех видах оружия, более-менее безрезультатно, потом противники берутся за «индийские клинки» (булат высшего качества!) – и когда один из них пропускает удар, его не в силах спасти даже доспех. В последнем, одиннадцатом, поединке воины сперва испробовали друг на друге многие виды оружия, прежде чем дело дошло до луков; в результате обмена выстрелами один из коней получает смертельную рану (на этот раз – сквозь собственную броню, а не сквозь ногу всадника), падает и при этом «зашибает» своего всадника тоже: не насмерть, но до утраты боеспособности. Противник великодушно предлагает ему сдаться, однако раненый вместо ответа мечет в него кинжал (по другому прочтению – дротик), промахивается – и получает смертельный бросок дротика в ответ…

Относительная эффективность разных видов оружия продемонстрирована весьма красноречиво. Лук в схватке тяжеловооруженных всадников – важный, но не единственный и даже не главный фактор победы. И ни разу эта победа не была одержана «с одной стрелы».

Правда, когда монголы обрушили на этот регион мощь не поединочных, даже не отрядных, а армейских операций, никого не спасли метательные кинжалы и индийские клинки. Луки, впрочем, тоже не спасли…

* * *

После того как монгольский «океан» схлынул, от него остались отдельные «моря». Они тоже представляли достаточную военную опасность, чтобы вызывать пристальный интерес у профессионалов самых разных стран.

Русский и татарский лучники рядом (по рисунку XVI в.). Во всяком случае боевая экипировка у них практически идентична

Одним из таких профессионалов следует назвать Алессандро Гваньини, итальянского «военспеца» на польской службе. Подытожил результаты он в своей книге «Хроника европейской Сарматии» (1578), одна из главок которой именуется «Про обычаи и жизнь татар»: обзор боевых экспедиций Крымского ханства, в отражениях которых Гваньини порой приходилось участвовать.

Приведем обширную цитату. Первый ее абзац во многом «пересказывает» известные сведенья, касающиеся еще настоящих монголов (в соответствующей главе мы узнаем, кого именно Гваньини цитирует, лишь слегка сделав поправку на свое время), но это не превращает «Хронику европейской Сарматии» в несамостоятельное произведение. Таковы нормы XVI в.: автор без комментариев вставляет в свой текст известные и легко узнаваемые цитаты, что означает созвучность приведенных там фактов его собственным наблюдениям. А уж если имеются какие-либо различия – то это прописывается прямо там же, «поверх» цитаты и вслед за ней:

«В бою они (крымские татары. – Авт. ) нестойки, склонны отступать перед врагом, но как раз тогда их и следует больше всего опасаться, ибо когда они отступают, то оборачиваются назад и мастерски стреляют из лука. Потом, все разом остановившись и повернув назад, нападают на расстроившихся в ходе преследования врагов, сеют в их гущу стрелы и возобновляют битву. Поэтому они предпочитают биться в ровном поле, выстроив свои полки изогнутым боевым порядком, который люди военные обычно называют „Марсовой пляской“, чтобы их выстрелы лучше достигали врагов. Во время первой стычки их стрелы летят чаще, чем самый частый град, но потом стрельба приостанавливается. У них есть гетманы, или руководители всего войска, испытанные в рыцарских искусствах и прекрасно знающие свое дело. И если таковые погибают в бою или оказываются отрезаны от войска, тогда в войске творится великое замешательство, и татары не могут ни к общему согласию прийти, ни тем паче организованно приступить к битве с врагом…

Когда на конях сидят, то таким образом: едва-едва засовывают носки ног в стремена, чтобы как можно легче и быстрее поворачиваться в любую сторону для стрельбы из лука. Уронивши же что-либо на землю, татарин сразу же, без малейшего усилия упирает ногу в стремя, перегибается с коня и подбирает это. Они настолько умелы в таких делах, что и на полном скаку подобное проделывают; также могут, уклоняясь от вражеского копья, шустро свеситься на другой бок коня, лишь одной рукой и ногой придерживаясь. Так им нередко случается избежать неприятных оказий».

Кроме того, Гваньини сообщает о татарах, что те «стрелы со тщанием смазывают ядом» (с этим, правда, нет полной ясности). Соседними с крымской ордами он называет киргизских, абхазских и… черкасских татар (то есть Запорожскую Сечь, которая «увиделась» ему тоже ордой; что ж, татарский образ жизни там проступал даже более зримо, чем в тогдашней Абхазии, о которой Гваньини знал только по слухам). Татары-казаки, по его версии, «крещены Кириллом и Мефодием, говорят по-славянски, пользуются огнестрельным оружием», а больше почти ничем от прочих татар не отличаются; у них хорошо налажены связи с другими ордами, включая Крымскую и Заволжскую (Казанскую), причем заволжских татар «черкасы»… снабжают стрелами и прочим оружием. Трудно сказать, есть ли в последнем утверждении какая-то доля истины: торговые и прочие контакты, конечно, были, но их подробности доходили до Гваньини с фантастическими искажениями.

А вот что он видел своими глазами – так это боевой порядок крымско-татарского войска в походе. Ядро его составляли не лучники, а несколько сотен запорожцев-«черкас» с ружьями, шедшие особым подразделением, которому вдобавок были приданы десять малых полевых пушечек и пороховая казна, [9]9
  По версии Гваньини, это были какие-то игры большой политики (вассальные, союзнические и т. п.), в которых основную роль играла Османская империя, крымцам официальный «шеф», казакам же – смотря каким и когда: порой враг, а бывает и не совсем, особенно если в результате такого рейда ожидалась богатая добыча.


[Закрыть]– и вот за ними-то следовали собственно татары, которые « в походе движутся совсем хаотично, без всякого управления: кто куда хочет, туда и идет. Эти люди очень бедны, едва ли половина из них имеет луки. Панцирей или какого-либо стального доспеха и не спрашивай, только в сермягах и вывернутых шерстью наружу кожухах они словно дикие сатиры. А у кого нет стали даже на оружие, те берут конскую кость, обработают ее на манер оружия и с тем ездят (возможно, имеются в виду или востяные накладки на лук, или костяные наконечники стрел. И в том и в другом случае это неплохой материал для оружия. – Авт. ). Ничем они не могут похвастаться, кроме своей быстроты и превеликой способности переносить всяческие невзгоды».

Это, конечно, «черный пиар», но отчасти и честное непонимание: европейскому взгляду такая орда представлялась то монолитной в своей чудовищной дисциплинированности «державой лучников», то нищим сбродом дикарей, не способных постичь прелести строевого шага.

А вот Михалон Литвин, современник и отчасти соотечественник, автор записок «О нравах татар, литовцев и москвитян», недостаточную вооруженность татар воспринимал совсем в ином ключе:

«Едва ли десятый из них или двадцатый вооружен был колчаном или дротиком, панцирей и того меньше… Зато никто из них не отправлялся без запаса свежих ремней, особенно когда предпринимались походы на наши земли, потому что тогда они более заботятся о ремнях, чтобы взять нас, нежели об оружии, чтобы защитить себя»…