355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Григорий Панченко » Луки и арбалеты в бою » Текст книги (страница 4)
Луки и арбалеты в бою
  • Текст добавлен: 24 сентября 2016, 01:41

Текст книги "Луки и арбалеты в бою"


Автор книги: Григорий Панченко


Жанр:

   

История


сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Семейное дело императоров

Раз уж мы заговорили о византийцах… Многие из византийских авторов уделяют немалое внимание лучной стрельбе, преимущественно конной, иногда и с рассмотрением тактико-стратегических особенностей (потому что среди этих византийских авторов есть крупные военные чиновники и даже императоры). Порой среди этих разработок встречаются и специализированные трактаты по военному искусству.

В хронике Иоанна Скилицы (пожалуй, самая насыщенная иллюстрациями из византийских рукописей!) лук изображается главным образом как оружие осадных боев: в полевых сражениях мы его фактически не видим.

Прокопий Кесарийский, не с чужих слов описывая результаты победоносного для Византии похода против готов 536–540 гг., делает вывод, что основным успехом византийцы обязаны умелому использованию конных лучников. У готов «стреляющей» была только пехота, на тот момент почти презираемая часть войска, о грамотном взаимодействии с которой готская конница толком не заботилась; в результате византийские лучники, поддерживаемые действиями «ударных» сил, могли буквально расстреливать разные части готского войска попеременно.

Не менее успешно применялся византийский лук и против вандалов, и даже против персов (хотя по своему происхождению он, пожалуй, близок к персидскому: один из восточных вариантов, византийцами перенятый у врагов и союзников). Одержимый большим воодушевлением по поводу современности, Прокопий даже готов отказаться от традиционного для греческой культуры восхищения античностью:

«Тому, кто желает судить по справедливости, покажется совершенно очевидным, что нет ничего более мощного и грандиозного, чем те события, которые произошли в этих войнах. В ходе их были совершены дела, более достойные удивления, нежели все те, о которых нам известно по преданию, разве только кто-нибудь, читая наш рассказ, не отдаст предпочтения старым временам и не посчитает события своего времени не заслуживающими внимания. В самом деле, некоторые, например, называют нынешних воинов стрелками, в то время как самых древних величают ратоборцами, щитоносцами и другими возвышенными именами, полагая, что такая доблесть не дожила до нашего времени. Поспешно и без всякого опыта составляют они свое суждение. Им не приходит в голову мысль, что у гомеровских лучников, которым самое название их ремесла служило поруганием, не было ни коня, ни копья; щит не защищал их, и ничто другое не оберегало их тело. Они шли в бой пешими и для защиты были вынуждены либо брать щит товарища, либо укрываться за какой-нибудь надгробной стелой. В таком положении они не могли ни спастись, когда приходилось обращаться в бегство, ни преследовать убегающих врагов. Тем более они не могли открыто участвовать в битве, но, в то время как другие сражались, они, казалось, что-то творили украдкой. Кроме того, они нерадиво владели своим искусством: притянув тетиву к груди, они пускали стрелу слабую и совершенно безопасную для того, в кого она попадала. Таким было в прежние времена искусство стрельбы из лука. Нынешние же лучники идут в сражение, одетые в панцирь, с поножами до колен. С правой стороны у них свешиваются стрелы, с левой – меч. Есть среди них и такие, у которых имеется копье, а на ремне за плечами– короткий без рукояти щит, которым они могут закрывать лицо (видимо, скорее голову в целом. Этот „навесной“ щит, не предусматривавший перемещения в левую руку, находит соответствия у совершенно неожиданных народов: пеших лучников крайнего северо-востока Евразии! – Авт. ) и шею. Они прекрасные наездники и могут без труда на полном скаку натягивать лук и пускать стрелы в обе стороны, как в бегущего от них, так и в преследующего их неприятеля. Лук они поднимают до лба, а тетиву натягивают до правого уха, отчего стрела пускается с такой мощью, что всегда поражает того, в кого попадает, и ни щит, ни панцирь не может отвратить ее стремительного удара. И все же есть люди, которые, пренебрегая всем этим, благоговеют перед древностью и дивятся ей, не отдавая дани новым изобретениям. Однако вопреки этому мнению в ходе этих войн произошли дела величайшие и достопамятные»


Эта фреска на стене Афонского монастыря выполнена уже в поздневизантийской традиции – но канон изображения «святого воина» восходит еще к тем временам, когда сложный лук был одним из главных предметов вооружения панцирного всадника.

Прокопий по «основной профессии» все-таки историк. Однако и в чисто военных трактатах эпохи ранневизантийского военного могущества звучат аналогичные ноты. В «Стратегиконе» Маврикия основное внимание уделяется действиям стреляющей конницы, причем в самых различных условиях: «…Плащи-накидки, сделанные из тряпок, должны быть просторны и с широкими рукавами, чтобы воины могли в случае дождя или сырой погоды накинуть их на себя, прикрыть панцирь с луком и сберегать таким образом свое вооружение, не будучи при этом стеснены действовать стрелами или копьем. Это необходимо при разведках, так как прикрытые ими панцири не видны неприятелю, а ударам стрел, конечно, будут сопротивляться».Но и другие категории лучников удостоены внимания, с первых же строк трактата:

«Как следовало бы вести одиночное обучение воинов

Надо, чтобы пехотинец умел быстро пускать стрелы из лука по римскому или по персидскому способу; это достигается быстрым выниманием стрелы (из колчана) и сильным натягиванием тетивы; все это нужно и полезно также и для всадников. Когда дело будет так поставлено, потому что тихо пускать стрелу бесполезно, надо перейти к стрельбе в какую-либо цель: пехотинцы чтобы стреляли с определенного расстояния или в копье (воткнутое в землю), или в другие какие-либо цели, всадники чтобы стреляли на скаку: вперед, назад, вправо и влево. Кроме того, им надо уметь вскакивать на лошадь, на скаку быстро выпускать одну стрелу за другой, вкладывать лук в колчан, если он достаточно обширен, или в другой футляр, разделенный для удобства на два отделения (то есть для стрел и для лука), и браться за копье, носимое за спиной, чтобы таким образом могли действовать им, имея лук в колчане. Затем, быстро закинув копье за спину, выхватывать лук. Очень полезно было бы, если всадники станут упражняться в этом даже на походах в мирное время, потому что и переходы будут делаться скорее, да и лошади меньше устанут».

Кажется, перед нами – идеал «стрелковой культуры». Но присмотревшись, замечаем, что лучники здесь не «природные», а «выученные»:

«Изо всей же прочей ромейской молодежи нужно отобрать самых воинственных и начиная с четырнадцатилетнего возраста обучать стрельбе из луков, приучать носить лук и колчан и два копья, чтобы, лишившись одного, могли действовать другим. Неумеющим стрелять давать слабые луки. Потому что если и не умеют, то со временем научатся, как это делать».Ранневизантийский рельеф, еще «с оглядкой» на древнеримскую систему верховой езды (стремена действительно покамест не вошли в обиход) и римский художественный канон (штаны в обиход уже вошли, но для художников оставались «неприличной», «варварской» одеждой). Но вот варварские же сложные луки как оружие всадников изображены уверенно!

Ранневизантийский рельеф, еще «с оглядкой» на древнеримскую систему верховой езды (стремена действительно покамест не вошли в обиход) и римский художественный канон (штаны в обиход уже вошли, но для художников оставались «неприличной», «варварской» одеждой). Но вот варварские же сложные луки как оружие всадников изображены уверенно!

Отсюда происходят и «нестыковки», которые для природных лучников (обучающихся стрелять и ездить верхом примерно в том же возрасте, в котором учатся ходить и говорит) просто не существуют. Например, несмотря на ранее упоминавшееся оснащение лучников и копьями со щитами тоже, в одной из глав все же следует уточнение: всадники первых двух линий должны быть вооружены только копьями, «остальные же средние – луками, если умеют стрелять из них, за исключением тех, которые со щитами, потому что невозможно как следует действовать оружием тому, кто, сидя на лошади, должен в левой руке держать щит и лук»

Особенно характерна непроизвольная обмолвка насчет «если умеют стрелять из них»: император Маврикий (или тот, кто выступал от его имени в качестве автора трактата), видать, отлично знал, каков на самом деле уровень «солдатского материала».

«…Что же касается до глубины строя, то я установлю ее, как и древние, в четыре всадника, потому что, если будет больше, чем в четыре, то остальные будут лишними и бесполезными. Так как от сзади стоящих не может быть, как в пешем строю, некоторого подталкивания, то протостаты по неволе будут стеснены, потому что лошади не могут, как пехотинцы, своей грудью продвигать вперед стоящих перед ними, стрелки же по необходимости должны будут бросать метательное оружие вверх через стоящих впереди них, вследствие чего действие его будет совершенно слабо. Кто же сомневается в этом, то пусть попробует на опыте».

(Пробовали, и не раз. Когда в качестве «пробовавших» были действительно представители традиционной лучной культуры, то они показывали результаты, прямо противоположные заключениям Маврикия. Правда, наблюдавшие за такими стрельбами представители цивилизованного мира усиленно щипали себя за все доступные части тела – но все равно с трудом могли поверить, что им это не снится: «В литературе описан ставший почти эталонным случай демонстрации стрелкового мастерства, который имел место в бассейне реки Ангары. Здесь один из тунгусских охотников, желая продемонстрировать перед зрителями свое умение, пускал вверх стрелу и, пока она падала вниз, сбивал ее другой. Из 10 выстрелов он попадал в цель до 8 раз» А. К. Нефедкин («Военное дело чукчей»).

А вот как дело обстояло у всадников. Голландец Николаас Витсен, во время путешествия в Россию времен Алексея Михайловича наблюдавший воинские искусства бурятов, фактически одного из монгольских племен, изумленно описывает свои впечатления: «…на лошади сидят низко (т. е. в современном понимании скорее „высоко“: с короткими стременами, но… в неглубоком маленьком седле с низкими луками. – Авт. ), что они делают для того, чтобы легче поворачивать лук в направлении от врага, затем резко поворачиваются к нему для выстрела, но всегда стреляют вверх так, что стрела падает прямо сверху вниз, когда имеет наибольшую силу, как он мне наглядно показал и как это математически обосновывается. При спуске стрелы он держал оба глаза открытыми ‹…› и так умел рассчитывать время, что когда выстреливал вторую стрелу после первой, я видел несколько раз, как вторая почти касалась первой и обе стрелы падали одновременно, очень близко друг от друга. Поистине, я бы не поверил этому, если бы я этого не видел»).

«Стратегика» императора Никифора II Фоки тоже уделяет большое внимание действиям лучников: пеших, конных и «смешанных». В основном они относятся к категории «псилы», т. е. «лысые» (в смысле – лишенные доспехов) – но если в настоящуюантичность этот термин действительно употреблялся только для небронированных пехотинцев, ведущих бой на расстоянии, то теперь так временами именуются и всадники, причем полное отсутствие доспеха в любом случае не обязательно. Как вспомогательное оружие у лучников на поясе присутствует праща; современные исследователи осторожно предполагают, что это, видимо, перестраховка или дань традициям, потому что эффективно действовать пращой в тех условиях вроде бы нельзя – но император-полководец с этим вряд ли согласился бы: хорошее подспорье при осадных боях [5]5
  Прежде всего оборонительных: у Византии в ту пору (Х в.) было много противников, включая «русов», но основным врагом все-таки оставались арабы. Легкая и средняя мусульманская конница регулярно заставляла византийцев воевать «от лагеря», т. е. с использованием полевых укреплений.


[Закрыть]
, позволяющее пользоваться вспомогательными дешевыми боеприпасами, не расходуя стрелы.

Стрельный боекомплект для Никифора – предмет особой заботы: «псилам» надлежит иметь два «первоочередных» колчана, на 40 и на 60 стрел, а если им предстояло вести целенаправленные действия по стрелковому прикрытию основных сил (для этого «лысые» располагались позади их, пуская стрелы по навесной траектории, что считал неприемлем Маврикий!), то выдавался еще один колчан, 50-стрельный. На то существовал специальный арсенал «императорских стрел», перевозимых во вьюках, чтобы не возиться на поле боя с обозными повозками: по 15 000 стрел на стандартный отряд из 300 лучников [6]6
  Согласно написанной через несколько десятилетий «Тактике» Никифора Урана, в таких случаях на аналогичный отряд – общей численностью тысяча, из них триста «специализированных» стрелков, – надо иметь запас от ста восьмидесяти до двухсот тысяч стрел, «но лучше, чтобы их было четыреста тысяч». Правда, Никифор Фока скорее всего имеет в виду запас на битву, а Никифор Уран – на войну.


[Закрыть]
, каждому из которых полагалось иметь по два лука, четыре тетивы, легкий стрелковый щит (во время стрельбы не снимаемый с руки!), поясную пращу, а также поясной меч или секиру на случай ближнего боя.

Носил ли лучник, особенно пеший, все это с собой прямо во время боя? Пожалуй, да: именно все – кроме последнего, «императорского» колчана (и, может быть, запаса снарядов для пращи, даже «первичного»: этот вопрос как-то не прояснен). Для таких случаев в пехоте предусматривалась инструкция, согласно которой тысячникам надлежало «заранее разделить их (запасные стрелы. – Авт. ) и связать по отдельности каждый пятидесяток, и сложить их во вместилища: существуют для этого ящики или бочонки. Назначить же из сверхкомплектных лучников и пращников из каждой отдельной сотни отряда мужей восемь либо десять для подноски лучникам стрел и совсем не обременять их собственным строем. Они же и воду из бурдюков могут принести, и сосуды для утоления жажды сражающихся. Других же пусть назначат для снабжения пращеметателей камнями».

Чувствуется подход профессионала (Никифор Фока императором отнюдь не родился, он попал на эту «должность» из победоносных полководцев): не следует солдатам покидать строй якобы «за боеприпасами» или «испить водицы», они ведь могут в строй и не вернуться, особенно прямо под обстрелом. Так что пусть этим займутся внестроевые формирования из числа «сверхкомплектных»…

Роль лучников в коннице тоже не забыта, но там они уже функционируют не как главная сила, но в качестве «огневой поддержки» тяжеловооруженных катафрактриев, бронированных до глаз и с защищенными лошадьми – так, «чтобы тела коня не было видно». Сами же конные лучники одоспешены «по возможности»: шлем с защитой лица им не положен (заузит «кругозор»!), а в остальном иногда почти так же, как катафрактрии, включая защиту коня – но это скорее для повышения живучести при бое метательным оружием, без сближения. По другим достаточно синхронным источникам известна длина лука (до 16-ти пядей, т. е. около 1,25 м), длина стрелы (около 70 см: не так уж и много – как видно, у византийских стрелков короток ход тетивы), количество колчанов (один) и стрел в нем (40–50).

В общем, действительно вспомогательный род войск. Правда, тут сказывается специфика действий против арабов, которые сами не такие уж и стрелки, но в союзных формированиях у них много «природных» конных лучников, с которыми «выученникам» не потягаться. Хотя – можно и потягаться: Никифор Фока советует вести стрельбу по быстрой, легкой вражеской коннице на предельных дистанциях, раня коней или хотя бы всерьез обозначая такую возможность (тогда эти «природные» всадники, очень дорожащие своими лошадьми, скорее всего не рискнут приблизиться…)

Какова же все-таки дистанция лучной стрельбы по-византийски? Не знаем… Император несколько раз говорит о «расстоянии лучного выстрела» как о совершенно привычной для современников мере расстояния, но ни разу не измеряет ее хотя бы в шагах. И другие авторы военных трактатов – тоже!

На протяжении нескольких веков одной из постоянных тем сделались вопросы противостояния «латинянам», традиционно использовавшим «ударную», а не стрелковую тактику конной атаки, переводящую бой на дистанцию копья. Если проанализировать собственно военные трактаты, то может показаться, что против таких действий найдена масса надежных «ключиков», на каждый из теоретически и практически возможных случаев. При чтении «гражданских источников» создается впечатление, что… это действительно удавалось довольно регулярно. Вот, например, что пишет Анна Комнина в «Алексиаде» – произведении, конечно, агиографическом (посвященном памяти ее отца, императора Алексея Комнина), но достаточно здравом, не скрывающем поражений:

«…Латиняне с длинными копьями наперевес поскакали на варваров. Но те стали метать стрелы не в кельтов, а в их коней; поражая своими копьями латинян, турки убили большинство из них, а остальных ранили и загнали в ров».

Анна, как столичная дама из наиблагороднейшей семьи, разумеется, не присутствует на поле боя, но имеет хорошие возможности опрашивать очевидцев. При этом различать «внешние» по отношению к Византии народы она не очень стремится. «Кельты», «германцы» и пр. для нее в целом синоним «северо-западных варваров» (а «скифы» – кочевников), но де-факто императору Алексею в основном приходилось иметь дело с сицилийскими норманнами и разноплеменными участниками Первого крестового похода. «Турки» же – это преимущественно выходцы из сельджукского султаната, для византийцев грозные соседи и союзники «с позиций силы», но в данном случае все-таки союзники.

Уже привычный лейтмотив: стремление «спéшить» рыцарей, перестреляв под ними коней. В другом византийском источнике сходная тактика называется «окрылением» вражеских лошадей: имеется в виду, что у лошадей по бокам словно вырастают крылья, состоящие из оперенных древков множества вонзившихся стрел – после чего рыцарская конница… нет, не то чтобы поголовно спешивается, но теряет стремительность.

Это, конечно, может и получиться. Особенно при использовании «природных» лучников и в благоприятных условиях: крестоносцы прибыли морем, у них далеко не всегда полный «боекомплект» (а при экстренной высадке, плавно перетекающей в сражение, ограничена возможность использовать даже те конные доспехи, которые все-таки есть), да и со сменными лошадьми проблема.

Срабатывает, хотя бы отчасти, подобный план и в другой битве:

«Император подозвал славного стрелка Георгия Пирра и других доблестных мужей, выделил большой отряд пельтастов и приказал им быстро последовать за Бриеном, но, настигнув его, не вступать в рукопашный бой, а непрерывным дождем стрел издали осыпать коней. Они сделали это и, приблизившись к кельтам, стали не переставая метать стрелы в их коней, так что всадники оказались в отчаянном положении. Ведь любой кельт, пока он сидит на коне, страшен своим натиском и видом, но стоит ему сойти с коня, как из-за большого щита и длинных шпор он становится неспособным к передвижению, беспомощным и теряет боевой пыл. Как я полагаю, именно на это и рассчитывал император, отдавая приказ поражать стрелами не всадников, а коней. И вот, кельтские кони стали падать на землю, а воины Бриена закружились на месте. От этого громадного круговорота поднялся до неба большой и плотный столб пыли, который можно сравнить лишь с павшей некогда на Египет кромешной тьмой: густая пыль застилала глаза и не давала узнать, откуда летят стрелы и кто их посылает».

Тут налицо определенные домыслы, точнее – использование общевизантийских штампов (насчет полной беспомощности спе#шенных рыцарей): возможно, участникам событий все виделось не совсем так, как предпочла истолковать их слова высокоученая принцесса. Однако и ей тоже ясно, что приемы, базирующиеся на лучном обстреле, не являются универсальными:

«Согласно приказу самодержца, войско Михаила не должно было целиком входить в устье клисуры, ему надо было расположить воинов снаружи отрядами, а затем, выбрав искусных стрелков из числа турок и савроматов, ввести их туда, однако запретить пускать в ход какое-либо оружие, кроме стрел. Когда они вошли в долину и на конях набросились на латинян, оставшиеся снаружи, одержимые воинским пылом, стали оспаривать друг у друга право войти в теснину. Боэмунд же, искусный военачальник, приказал своим воинам стоять сомкнутым строем, огородить себя щитами и не двигаться с места. Протостратор, со своей стороны, видя, что его воины один за другим исчезают и входят в проход, вошел туда и сам. Боэмунд увидел их и, говоря словами Гомера, „радостью вспыхнул, как лев, на добычу нежданно набредший“. Своими глазами видя воинов с протостратором Михаилом, Боэмунд со всем войском в неудержимом натиске набрасывается на них, и они тотчас обратили тыл».

В дальнейшем Анна опять-таки вынуждена слишком часто показывать, что даже максимальное использование преимуществ византийского (и союзнического) оружия вместе с вытекающей из него тактикой приводит к достаточно неопределенным результатам:

«Как я уже сказала, мой господин, кесарь, с опытными лучниками расположился на башнях, чтобы обстреливать варваров. Все они имели меткие и дальнометные луки – ведь все это были юноши, не уступавшие во владении луком гомеровскому Тевкру. А лук кесаря был воистину луком Аполлона. Кесарь не тянул тетиву к груди, как те гомеровские эллины, и не прилаживал стрелу к луку, чтобы показать, подобно им, свое охотничье искусство, но, как Геракл, слал смертельные стрелы из бессмертного лука и, наметив цель, поражал ее без промаха, стоило лишь ему захотеть. В любое время, в битвах и сражениях, он поражал любую цель и наносил рану именно в то место, в какое направлял стрелу. Он так сильно натягивал лук и так быстро слал стрелу, что превзошел, казалось, в стрельбе из лука и самого Тевкра, и обоих Аяксов. Но, глядя на латинян, которые, прикрываясь щитами и шлемами, дерзко и безрассудно подступали к городским стенам, он при всем своем искусстве, хотя и натягивал лук, и прилаживал стрелу к тетиве, однако, уважая святость дня и храня в душе приказ самодержца, нарочно метал стрелы не целясь, то с недолетом, то с перелетом.

Воздержавшись ради такого дня от меткой стрельбы в латинян, кесарь все же обратил свой лук против одного дерзкого и бесстыдного латинянина, который не только метал множество стрел в стоявших наверху, но и выкрикивал на своем языке какие-то дерзости. Не напрасно полетела стрела из рук кесаря; она пробила щит, прошла через чешуйчатый панцирь сквозь руку и вонзилась в бок».

Можно, конечно, завуалировать результат редкостно для «Алексиады» непомерными славословиями и ссылками на античную мифологию, причудливо сочетающуюся с церковным благочестием («святость дня», из-за которой будто бы приходится стрелять мимо – это Великий четверг Страстной недели). Можно сдобрить это и образцово-показательным описанием командирского подвига (тоже несколько сомнительного: уж очень высока пробивная сила. При стрельбе отнюдь не в упор стрела пронзает щит, чешуйчатый доспех, руку – и входит в грудную клетку? Разве что попадание феноменально удачно или щит с панцирем уж очень плохи). Но довольно трудно усомниться, что перед нами попытка скрыть неуспешные действия.

Нелегкая это мишень: одоспешенные щитоносные рыцари, пускай они даже еще не латники. С тем, чтобы попасть в контур, особых проблем не возникает, однако это на состязаниях выдают призы за меткость, на войне же иной счет. В большинстве случаев лучник из трех вышеназванных рубежей (пробитый щит, пробитый панцирь, глубокая рана) окажется вынужден удовольствоваться двумя, а то и одним. После чего ему останется только ссылаться на святость даты, исключающей намеренное кровопролитие. Ну, почти исключающей…

Тем не менее отметим: при всем уважении к эллинской мифологии выведенные в ней лучники (тянущие тетиву к груди) у византийцев по-прежнему не вызывают ни малейшего пиетета! Разве что для Геракла сделано исключение. Так ведь Геракла традиционно изображают со скифским луком: сложносоставным, сигмаобразным и в целом родственным тому оружию, которым пользовались и в Византии!

Вот еще одна цитата, довольно длинная, но очень насыщенная подробностями. На сей раз бой идет не с «внешними», а с «внутренними» врагами (у византийцев Алексея и Вриенния возникли чисто эстетические разногласия по поводу того, кто из них лучше смотрится на императорском троне). Дочернее восхищение Анны не мешает ей оценить достойные действия противника:

«Видя, что враги сбились в кучу и что подошел новый отряд турок, мой отец разбил войско на три части и приказал двум из них засесть в назначенных местах в засаде, а третьему отряду выступить против врагов. Такой план целиком принадлежал моему отцу Алексею.

Турки наступали, не построившись в фаланги, а разделившись на отдельные отряды, находившиеся на известном расстоянии друг от друга. Каждому отряду было приказано гнать коней на врагов и осыпать неприятеля дождем стрел. С ними следовал и изобретатель этого маневра – мой отец Алексей, который собрал из числа рассеявшихся столько воинов, сколько ему позволили обстоятельства. В этот момент один из окружавших Алексея „бессмертных“, человек храбрый и дерзкий, погнал вперед своего коня, вырвался из рядов и во весь опор понесся на Вриенния. Он с силой вонзает копье в грудь Вриенния. Но тот быстро извлек меч из ножен, обрубил копье, пока оно еще не успело впиться глубже, и со всего размаха нанес удар ранившему его воину. Вриенний попал в ключицу и отсек руку вместе со щитом.

Турки же, подходя один за другим, непрерывно осыпали войско тучей стрел. Воины Вриенния были ошеломлены неожиданным натиском, однако, собравшись и выстроив боевые порядки, они приняли тяжесть битвы, призывая друг друга к мужеству. Турки и мой отец после недолгого боя с противником стали изображать, будто они мало-помалу обращаются в бегство; постепенно заманивая врагов в засаду, они искусно увлекали их за собой. Достигнув первой засады, они повернулись и лицом к лицу встретили противника. По условному знаку из разных мест, словно рой ос, высыпали находившиеся в засаде всадники. Боевыми кликами, шумом и непрерывной стрельбой из луков они оглушили Вриенния и его воинов и ослепили их дождем падающих отовсюду стрел. Воины Вриенния не смогли устоять (все были уже изранены – и кони, и люди), они склонили значок к отступлению и предоставили врагу возможность наносить удары им в спину. Но Вриенний, хотя он был чрезвычайно утомлен битвой и враг с силой теснил его, проявил мужество и присутствие духа: направо и налево поражал он наступающих и одновременно умело и мужественно руководил отступлением».

В целом как будто получается, что василевс Алексей, первый из династии Комнинов, убедительно доказал выгоду тактики конных лучников в сочетании с тяжеловооруженными (но по византийской схеме тяжеловооруженными!) катафрактриями. Однако почему же тогда уже известный нам Иоанн Киннам (конечно, историк, но по основной профессии – военный) в своем «Кратком обозрении…». следующим образом описывает задачи, вставшие перед внуком Алексея, Мануилом, третьим из династии Комнинов:

«Главной заботой василевса Мануила, тотчас по вступлении его на престол, было прежде всего то, чтобы сколь можно более улучшить вооружение ромеев. Прежде они обыкновенно защищались круглыми щитами, по большей части носили колчаны и решали сражения стрелами, а Мануил научил их употреблять щиты до ног, действовать длинными копьями и приобретать как можно более искусства в верховой езде. Даже в свободное от войны время он старался готовить ромеев к войне и для того имел обыкновение нередко выезжать на коне и устраивать примерные сражения, ставя отряды войска один против другого. Действуя в этих случаях деревянными копьями, они таким образом приучались с ловкостью владеть оружием. Вследствие сего ромейский воин скоро превзошел и германского, и италийского копейщика. От таких упражнений не уклонялся и сам василевс, но становился в числе первых и действовал копьем, которое по долготе и величине с другими было несравнимо. ‹…› Этому во время своего приезда в Византию дивился, говорят, и сам Раймунд, по словам рассказчиков, настоящий Геркулес. Предполагая в тех вещах какую-нибудь хитрость, он подошел к царю и попросил у него то самое копье и тот самый щит, и только взяв их в руки и узнав, что они настоящие, с изумлением высказал причину, по которой просил их».

Что византийская тяжелая конница в прямом копейном столкновении превзошла рыцарскую – это, конечно, патриотическое преувеличение, которое вскоре не подтвердилось на исторической практике. Но вот что военная реформа Мануила использовала в качестве базового образца именно кавалерию рыцарского типа, а не своих собственных конных лучников – достоверный факт.

Раймунд же – это очередной из графов Тулузских, еще со времен Алексея имевших с Комнинами удачный опыт делового сотрудничества. Он действительно был человек богатырской силы, в этом сходятся многие хронисты; и уж если он собственноручно убедился, что тренировочное оружие не «надувное», то Мануила Комнина в самом деле можно счесть одним из лучших бойцов своего времени.

Надо думать, он знал, что делает, отказываясь от лука ради рыцарского копья.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю