Текст книги "На дне морском"

Автор книги: Григорий Кириллов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Григорий Иванович Кириллов
На дне морском

Подводный разведчик

На середине маленькой балаклавской бухты, что затерялась между высоких гор, грозно и молчаливо стоит большой корабль. Из широкой его трубы поднимаются кверху редкие хлопья дыма. С обеих сторон к бортам, словно дети к матери, жмутся черноспинные «Малютки». По каменистым склонам гор бесшумно сползает вечер. Вода бухты наливается теменью. В похолодевшем небе вспыхивают первые звезды.

На носу корабля, помигивая папиросными огоньками, сидят молодые матросы и молча поглядывают на горбоносого усатого моряка. Он сидит в середине, обхватив руками колени, и, покачиваясь квадратным туловищем, не спеша рассказывает:

– Это было в начале войны. Вызывает меня однажды командир бригады подводных лодок и говорит:

«Вот что, товарищ Ползунов, ты человек опытный, смекалистый. В одном месте надо на берег взглянуть, разузнать, что там немцы делают. Есть ли укрепления, стоят ли батареи, где и как размещены посты. Одним словом, надо выяснить, можно ли там десант выкинуть. Мы решили послать с подводной лодки разведчика. Поручаем это тебе».

«Сделаю, – говорю, – все, как скажете».

«Только смотри, при неосторожности можно немцам в руки попасть».

«Не беспокойтесь,– говорю,– товарищ капитан второго ранга. Я здесь, в Крыму, каждый камень знаю».

«Ну, что ж,– говорит,– это хорошо. И еще вот что: сейчас на дне всякой всячины навалено. И немцы топят, и мы топим. Пойдешь по грунту, что увидишь – примечай, какое судно, чье, с чем, как лежит. Немцам здесь не век вековать, сведения эти пригодятся для наших эпроновцев».

«Есть,– говорю,– примечать, только бы увидеть, мимо не пройду».

В тот же вечер проверил я свой аппарат, зарядил баллоны кислородом. А на следующий день «Малютка» вышла в море. Прошла заданным курсом, погрузилась, подобралась поближе к берегу и за полдень легла на грунт.

Когда все было готово, командир лодки осмотрел мое снаряжение, хлопнул по плечу и через специальный люк выпустил меня на волю.

На грунт я упал боком. Ил такой мягкий, как шелковый, возьмешь в горсть, а он так между пальцами весь и разбежится. И светло на грунте, хоть книгу читай. «Видно, думаю, берег не очень далеко».

Встал я на ноги, поправил свинцовый пояс, осмотрелся, наметил по компасу направление и пошел.

Иду не спеша, по сторонам поглядываю» За мной ватага рыбешек тянется. А на грунте чего только нет: и якорные тележки от мин, и железные бочки, и перевернувшиеся кверху колесами полевые пушки, и даже немецкий бомбардировщик Ю-88. Ткнулся тупым рылом в грунт да так и остался лежать с задранным хвостом. Я подошел вплотную, заглянул в кабину пилота: на мягком сиденье дремали два больших рыжих краба. При моем появлении крабы зашевелились и, поднимая пыльцу, сползли с сиденья. Я тронулся дальше и скоро увидел темный силуэт корабля. Стоит, словно огромный дом. Подошел и стал соображать, как мне на него забраться. Борт, как стена, и нет ничего, за что можно было бы ухватиться. Туда прошел, сюда прошел – ничего нет, только надпись возле кормы увидел, но прочитать не смог, не нашим языком писана.

Стою, ломаю голову, как мне на корабль попасть, и вижу: неподалеку от меня медленно спускается лот, похожий на ручную гранату. «Стоп, думаю, стало быть, наверху какая-то посудина есть, раз глубину измеряют». Лот дошел до грунта, полежал маленько и полез кверху. Я проводил его глазами и задумался: «Наши здесь сейчас быть не могут, это, конечно, немцы. Но что они тут делают? И подниматься ли мне на затопленный пароход? Вдруг там фрицы?»

Все же на пароход я решил подняться, а тут и способ нашелся. Я размотал линь, которым был опоясан, отстегнул прикрепленный к нему поясной груз, и воздухом меня сразу кверху потянуло.

Поднимаюсь у самого борта, линь помаленьку потравливаю, а сам все время думаю: «Нет ли на палубе кого? Не поджидают ли меня там немцы?» Линь мой кончился, а до палубы еще больше метра подниматься надо.

Вишу так между небом и землей и не знаю, что мне делать. Бросить линь не могу, воздухом меня тут же на поверхность выкинет. Но и не побывать на пароходе тоже нельзя: что я потом скажу капитану второго ранга? И тут пришла мне в голову мысль: завязать конец линя за ногу, освободить руки, выпрямиться и руками дотянуться до бортовой кромки.

Прилаживаю к ноге линь и чувствую: кто-то берет меня за шиворот и тянет кверху. У меня мороз по телу. «Ну, думаю, конец». Подняла эта невидимая рука меня до леера и отпустила. Я ухватился за стойку и вижу: на палубе стоит водолаз в таком же легком костюме, как и я, и рукой манит меня к себе. Смотрю я на него и думаю: «Стоп, он, кажется, меня за своего принимает». Эта мысль сразу окрылила меня. И первое, что пришло мне в голову, захватить немца и доставить живым на лодку. Только как это сделать? Я быстро перелез через леер, выбрал по линю свой поясной груз, опоясался, замотал линь вокруг себя и спрашиваю немца жестом: «Ну что?» Он махнул рукой, указал на мостик. «Куда, думаю, он меня зовет? Не хочет ли какую ловушку устроить?» Немец стал мне что-то показывать. Да разве его поймешь, он и руками-то машет не по-нашему. Все же я решил с ним идти.

Идем по палубе к мостику. Он первый, я – за ним. Рыбы от нас во все стороны разбегаются. Гляжу я ему в затылок и думаю: «Как бы мне тебя половчее к рукам прибрать?»

Немец подводит меня к открытой каюте и показывает: заходи. «Ишь, думаю, какой вежливый. Нет, погоди». И показываю ему, чтобы он первым заходил.

Как только немец вошел в каюту, я тут же захлопнул дверь, накинул наметку, перерезал ножом идущий от него наверх тонкий сигнальный конец и поднялся по трапу на мостик, чтобы посмотреть, нет ли на пароходе еще немецких водолазов.

Оглядывая палубу к носу и к корме, я убедился, что немцев на пароходе больше нет, и тут же, видя, как уходит кверху обрезанный сигнальный конец, понял, что сделал ошибку. Конец бросать было нельзя. Немцы, выбрав его, встревожатся и сейчас же пошлют второго водолаза, а с двумя мне будет труднее.

Что же, думаю, делать? Стою и нервничаю. А запертый мною в каюте немец, должно быть, догадался, что я не свой, и отчаянно бьет в дверь чем-то тяжелым. «Наметка отскочит»,– подумал я, видя, как от каждого удара дергается дверь. Решил спуститься с мостика и зажать наметку покрепче. Но только взялся за поручень, чтобы сойти на палубу, дверь с грохотом открылась, и немец, вырвавшись из каюты, заметался по палубе от борта к борту, размахивая кулаками как сумасшедший.

Гляжу я на него и думаю: «Меня ищет. Ох и злой же он сейчас!» Я выбрал поудобнее местечко, чтобы встретить его как следует, если он на мостик кинется. Вдруг вижу – от носа второй идет.

Заметив его, первый метнулся к каюте, встал за дверь и ждет. «Ишь, думаю, гадюка, исподтишка норовит. Интересно, как это он вместо меня своего дубасить начнет?»

Как только второй прошел каюту, первый, крадучись, вылез из-за двери, настиг его и со всего размаху вогнал в спину нож. Тот замертво повалился на палубу.

Вот это да! Признаться, я и сам такого не ожидал. Стою, молчу. «Что же, думаю, он дальше будет делать?» А он тем же ножом распорол комбинезон убитого, сорвал шлем и, точно ударенный кем-то по голове, отшатнулся и застыл. Из правой его руки выпал нож и, блеснув лезвием, лег на палубу. Немец долго стоял над трупом, словно каменный. Потом не спеша отвязал от убитого сигнальный конец, дернул за него несколько раз и стал подниматься кверху. Я проводил его глазами, помахал на прощание рукой. До свиданья, мол, спасибо за подмогу.

«Ну, думаю, теперь надо тикать. Немцы могут догадаться, что на затонувшем пароходе советский подводный разведчик».

Я огляделся кругом. От лебедки шел кверху туго натянутый пеньковый конец, на котором, по всей вероятности, стоял катер или буксир.

Чтобы сбить немцев с толку, я перерезал этот конец, спустился на грунт и пошел своей дорогой. Скоро ил кончился, грунт стал тверже и светлее, начали попадаться камни.

Когда до поверхности осталось меньше пяти метров, я припал к большому камню и стал обдумывать, как мне высунуться из воды, все разглядеть и чтобы немцы меня не заметили.

Неподалеку шла в берег большая гряда камней. Я быстро направился туда. Зная, что у берега верхушки камней выходят из воды, я решил воспользоваться этим.

Пробираясь между камнями, вполз на самый берег, высунулся из-за большого горбатого валуна и гляжу. На отлогий берег спокойно набегают сизые волны, шумно рассыпаются и, шурша галькой, снова сползают в море. Почти к самой воде подступает скалистая гора. На верху горы торчат черные рыла орудий. В стороне, на отлогом бугре, немцы закапывают в землю мины. Запомнив все, что надо, я снова спустился в воду.

На лодку вернулся засветло. Командир лодки выслушал мой рассказ, усмехнулся и говорит:

«Ну что ж, за храбрость бачок компоту, остальное поднесет капитан второго ранга».

И верно. Вернулись на базу. Я доложил капитану второго ранга все по порядку. Он пожал мне руку, поблагодарил за службу. Вскоре меня наградили медалью «За отвагу».

Полтора часа под кораблем

Как-то вскоре после войны мне, работавшему тогда корреспондентом севастопольской газеты, пришлось идти в Балаклаву пешком. Трамвайная линия еще не была восстановлена, автобусы не ходили, и люди либо добирались на попутных, либо шли пешком. Ходьбы до Балаклавы часа два с половиной, и в хорошую погоду это просто приятная прогулка, особенно если попадется попутчик. Именно так и случилось со мной на этот раз. Мне попался попутчик. День выдался прохладный, хотя еще стоял август. Выйдя из города, я увидел сидевших у дороги женщин, поджидавших машину, и чуть подальше – моряка с газетой в руках. Фуражка у него с козырьком. На погончиках по две золотые нашивки. А фланелька и синий воротничок новенькие, с иголочки. «Интендантская служба»,– подумал я и, подойдя, спросил:

– Давно ждете, старшина?

– Да уж порядочно,– ответил он глуховатым голосом. Лицо у него было красное. Нос большой, выгнутый. Глаза спокойные. Я вынул папиросы, закурил и угостил матроса. Узнав, что я тоже направляюсь в Балаклаву, он предложил: – Пошли пешком, чего тут стоять.

Я согласился. Дорога, поднимаясь на холм отбеленной холстиной, виляла меж темных воронок, жалась к грудам развалин, к тому, что раньше называлось дзотами. В канавах и на побуревшей придорожной траве еще лежали ржавые рамы от грузовиков и продырявленные черепа танков. Попутчик мой оказался необыкновенно спокойным человеком. Говорил он неторопливо, но охотно. Мы познакомились, и я узнал, что фамилия его Сергеев, что служит он в дивизионе подводных лодок и уходить с флота не собирается.

– В переделках не приходилось бывать? – спросил я, видя, что на груди у него нет наград.

– Всякое было,– неопределенно ответил он.– Наше дело такое: в воду, так в воду, на дно, так на дно.

– Как на дно?

Сергеев усмехнулся.

– Страшного ничего нет. У меня профессия такая. Водолаз я.

– А-а. Тогда понятно.

– Но один разок думал, что придется отдать концы…

Мы поднялись на холм и поравнялись с небольшим домиком, одиноко стоявшим с правой стороны дороги. Я спросил Сергеева:

– Виноград тут нельзя купить?

– Сейчас справимся.– Он шагнул к калитке и через несколько минут вернулся: -Будет виноград!

Мы сели возле заборчика, закурили.

– Так, значит, один раз думали, что придется концы отдать? – сказал я.

– Было такое дело,– мягко улыбнулся Сергеев.– Интересуетесь, значит. Ну ладно, расскажу. По приказу командования наш дивизион подводных лодок менял базу, переселялся из одного порта в другой. Ну вместе с лодками шла и наша «Матка». Так мы свой корабль называем… Он у нас вроде плавучего общежития. Ну вот. Когда опасная зона кончилась, лодки ушли на задание, а мы – своим ходом, без охраны. Чтобы не напороться на фрицев, пробирались мелями, ближе к берегу. А туман ладно укрывал нас от «юнкерсов». Все было нормально, но тут нанесли нас черти на рыбацкие сети. Намотало на винт, и – стоп! Вызывает меня командир корабля и говорит: «Надо очищать винт. И побыстрее. Положение наше, сами знаете… Туман век держаться не будет».– «Понимаю,– говорю,– товарищ капитан второго ранга». Спустили баркас, погрузили снаряжение и подплыли к корме. Оделся я и полез. Под корму парохода подвели пеньковый конец, и я, перебираясь по нему руками, добрался до кронштейна. Вижу, винт так обмотался сетями, что стал похож на огромную куклу. Я отпустился от подкильного конца и перебрался к винту.

– А на чем же вы стояли? – спросил я.

– Стоять там не на чем. Висеть пришлось.

– А как же работать?

– Так… Одной рукой держись, а другой работай.

– Сколько же так продержаться можно? Ведь вы же, водолазы, груз на ноги надеваете, и он вас книзу тянет.

– Верно. Груза мы надеваем пять пудов. Но тут, видите, какое дело,– с подкупающим добродушием сказал Сергеев, видя мою неосведомленность в этом вопросе.– У нас в воде помощник есть, и весь этот груз он берет на себя.

– Какой помощник?

– Воздух! Только пользоваться, конечно, им надо умеючи. Держать в костюме столько, чтобы тебя и вниз сильно не тянуло, и кверху не поднимало. И чтобы вентиляция, понятно, была хорошая, иначе много не наработаешь: закружится голова, и все…

Тут к нам вышла хозяйка дома с полным лукошком винограда. Гроздья были тяжелые, душистые, ягоды крупные, с кислинкой и такие сочные, что можно было захлебнуться соком. Покончив с виноградом, мы отправились дальше. Дорога теперь уже катилась с холма, и перед нами открылась широкая долина с белеющими постройками, зелеными квадратами садов и виноградников. А за всей этой красотой у самого моря стояли синие горы.

– Ну, так, значит, как же дальше-то? Вы добрались до винта? – спросил я.

– Да… Одной рукой держусь, а другой режу. И дело у меня пошло хорошо. А наверху у телефона мой дружок Иноземцев сидел. Слышу, спрашивает: «Ну что там?» – «Кромсаю,– говорю.– Работки здесь хватит». А у самого уже лоб и шея мокрые. Сети, видно, старые были, так темными шмотьями и отваливаются, а веревки – не перережешь. Крепкие! Режу, кромсаю, в шлеме над головой воздух посвистывает, и вдруг пароход вздрогнул, словно кто его толкнул. «Видно, лодка подошла»,– думаю и чувствую новый толчок. «Что там, водяные черти, что ли, пароход подталкивают?» – спрашиваю. Иноземцев отвечает:

«Понимаешь, катер фашистский из тумана вынырнул, да получил по зубам и скрылся. Давай очищай быстрее».

– Откуда же он взялся? – спросил я.

– А черт его знает. Пронюхал.

– Ну и что же вы?

– Да мне-то что? Я под пароходом, до меня ни пуля, ни снаряд не достанет… Работаю ножом вовсю, но спокойствия на душе уже нету. Ведь корабль наш без движения. И фашист может зайти с любой стороны. Думаю, а сам кромсаю и кромсаю, и уже не только лоб и шея, а и спина вся мокрая. А пароход снова начал вздрагивать, и я понял, что на нем опять заработали пушки. Обрезаю последние веревки и слышу – кричит Иноземцев: «Алло, Иван, давай быстрее! Снова появился! Слышишь!» И тут что-то рядом так грохнуло, что у меня зазвенело в ушах. «Поднимай наверх!»– крикнул я Иноземцеву и отпустился от винта. Отпустился и сразу начал проваливаться в темную глубину. Падаю и ничего не могу понять, только темень все гуще, да от быстро увеличивающегося давления боль в ушах такая, хоть караул кричи. Стукнулся я ногами о грунт и повалился на бок.

– На дно упал?

– Ну да. Лежу, глотаю слюну, чтобы ослабить боль в ушах, а наверху грохает удар за ударом, будто рыбу глушат. Потом вдруг сразу все стихло. На дне сумрачно, как в глубоком колодце. Прислушался к тишине и сам себе не поверил. В шлеме – ни звука. Воздух не поступает. Страшная догадка бросила меня на ноги. «Неужели, думаю, шланг перебит?» Хватаюсь за него руками, подбираю… Так и есть. Как топором перерублен. Берусь за сигнальный конец. И он перебит. «Вот это да. Что же теперь?» И вот стою на морском дне, а воздуху только что в шлеме. Долго не надышишь. «Если, думаю, наши ушли, то мне капут». И почему-то сразу вспомнилась вся моя жизнь. И как мальчишкой, расстегнув пальто и сделав из него парус, катался по звонкому льду, и как влетел в полынью, и как, уже парнем, стоял перед нравившейся мне девушкой с опущенными глазами, боясь на нее взглянуть… Вспомнилась мне и та далекая, затерявшаяся в сосновых смоленских лесах станция, Ьде отец, провожая меня в армию, смахнул рукавом с бороды слезу, сказал: «Ну держись, вояка!» Понимаете, все сразу вспомнилось. И я, хватая остатки воздуха, обливаясь потом, крикнул: «Держусь, батя, держусь!» Уже задыхаясь, нашел брошенный нож и перерезал стропы грузов. Они свалились с плеч, но не освободили меня, а падая на грунт, дернули за шланг и повалили в холодный ил. В глазах у меня потемнело, голова наполнилась звоном. Но все же я понял, что забыл обрезать шланговую подвязку, и готов был зубами перегрызть ее. Не знаю, сколько я возился еще на дне, но грузы наконец отпустили меня, и я, оторвавшись от грунта, полетел кверху. Соображал я уже плохо. Помню только, что вода йз темной стала светло-зеленой, потом в иллюминаторы ударил яркий свет… Больше я ничего не помню.

Очнулся уже в корабельном лазарете. Открыл глаза, а надо мной склонилось широкое рябоватое лицо Иноземцева и смуглое, с черными усиками, личико лекпома. «Братцы!» – вырвалось у меня. И я заплакал.

Растроганный собственным рассказом, мой попутчик замолк. Молчал и я. Мне было стыдно, что я, не зная о человеке ничего, уже готов был зачислить его в разряд тыловиков только потому, что на груди у него не было ни одной награды. А дорога, огибая стоявшую справа гору, спускалась все ниже и ниже. Слева тоже приближалась гора. Долина суживалась клином, и там, впереди, между гор уже показывались первые домики, первые развалины маленького приморского городка Балаклавы.

Уже подходя к бухте, я спросил у Сергеева:

– Значит, «Матка» ваша уцелела?

– А вот она,– показал он на большой военный корабль, стоявший поперек бухты.

– Винт я успел очистить, и она, развернувшись, так дала фашисту прикурить, что он пошел на дно.

– А кто же вас подобрал?

– Иноземцев. Он уже сам спускался ко мне на помощь, а тут и я вынырнул.

Спрут

Море дышало спокойно, исподволь выкатывая на берег шумные волны. Небольшой, военного образца, катер, откланиваясь каждой волне, стоял на якоре. Июньское солнце висело над головами, и от его палящих лучей прятались в расщелины скал даже чайки. На катере отдыхали. Это был водолазный катер. Курсантам после обеда положен был отдых, и они прохлаждались под тентом, весело посмеиваясь над Пчелинцевым – рослым добродушным пареньком, встретившим во время очередного спуска морскую черепаху и принявшим ее за морское чудище. Он так испугался, что забыл о головном золотнике, не стравил вовремя лишний воздух и вылетел на поверхность, как пробка.

– Ну и дал стружку!

– Мамку не кричал?..– смеялись курсанты.

– Да будет вам, ребята, что навалились на человека? – сказал инструктор Золотов.– На морском дне и черта с рогами можно встретить… В нашем деле главное – спокойствие и выдержка. Начнешь под водой икру метать, пиши – пропал. Хотите, расскажу, как я однажды струхнул?

Курсанты зашумели. Еще бы! Кто откажется послушать бывалого водолаза!

– Хотим!

Золотов пересел поудобнее, обтер рукавом пухлые губы, посмотрел на притихших юнцов в матросских робах и начал со своей обычной неторопливостью.

– Во время войны я служил в отряде тральщиков. Работы хватало всем – и тральщикам и нам, водолазам. Фашисты мин не жалели, бросали с подводных и надводных кораблей, с самолетов. Мины были все больше магнитные, тралом их не зацепишь. Трудно, потому что лежат они на дне и всплывают только тогда, когда над ними проходит судно. Приходилось просто спускаться на грунт, разыскивать мины, как грибы в лесу.

Так вот, разыскивали мы однажды мину, которую по донесению нашей дозорной слунбы фашистский самолет сбросил в опасном для кораблей месте. Спустился я. Иду по грунту и всматриваюсь. А мимо меня то рыбина проскочит, то морской кот проплывет.

Долго ходил, потом вижу: лежит большой черный шар. Мина!

Подхожу, и вдруг из-за мины показались два круглых зеленых глаза. Горят, как фары автомобиля. Я остановился. Всматриваюсь и вижу в сумраке смутное очертание какого-то большого пузатого мешка с огромной головой. От головы во все стороны расползаются толстые змеевидные отростки метра по два длиной.

– Спрут! – выкрикнул Пчелинцев.

– Точно. Он! А ты знаешь, что такое спрут? – спросил вдруг Золотов и, не дожидаясь ответа, продолжал рассказ несколько изменившимся голосом.– Я вот когда-то читал: один спрут вышел ночью на берег, где стояли бочки с рыбой, ухватил бочонок своей щупальцей. Треск, и раздавил. Сторож испугался и кинулся звать народ, собака подбежала, но и пискнуть не успела. А то вот еще случай. Капитан парусного судна, застигнутый в пути безветрием, решил от нечего делать почистить снаружи свой корабль. Сделали из досок беседки, спустили на веревках за борт, и матросы принялись скребками наводить чистоту. Вдруг со дна моря поднялся огромный спрут и смахнул этих матросов в воду. По дороге третьего прихватил, стоявшего у борта. Но захватил вместе с вантами и стащить в море не смог. На крик сбежались матросы и топорами отрубили спруту щупальцу. Хищник скрылся в воде, но двоих матросов все же утащил. Вот, браток, что такое спрут,– сказал Золотов Пчелинцеву и вернулся к основному рассказу.– Так вот, значит, стою я около своего спрута и не знаю, что мне делать. А он неотрывно глядит на меня холодными зелеными глазищами и, чувствую, приковывает меня к себе, как удав кролика. Рука моя потянулась к ножу, но, как на грех, ножа на этот раз не оказалось.

– И как же вы?

– «Золотов, нашел или нет?» – спрашивают по телефону.– «Нашел,– говорю,– да не знаю, что делать».– «А что такое?» – «На спрута напоролся. Лапы метра по два. Сидит рядом с миной и так на меня глядит, что мороз по коже подирает». Наверху помолчали, потом слышу голос командира: «Золотов, стой, не шевелись. Слышишь? И на всякий случай держи побольше воздуха в костюме. Иду на помощь! Слышишь?» – «Ладно»,– говорю, а сам стою как прикованный. Вижу – спрут тронулся прямо на меня. Ползет, как танк, а я гляжу на него и холодею. Верное слово. Да и сами понимаете, что я мог сделать голыми руками? А этот огромный паук медленно переставляет свои извивающиеся, как змеи, щупальца, подползает ко мне все ближе, ближе. А глазищами так насквозь и пронизывает. Вот до него уже рукой подать. Вижу, туловище у него горбатое, покрытое слизью, как прибрежный камень-валун. Голова – перевернутый котел, и впереди торчит кривой, как у орла, клюв. Восемь ног, как восемь серо-зеленых удавов, вытягиваются, отсвечивают снизу белыми присосками.

Подобрался он ко мне так, что я и дышать перестал, остановился, ощупал меня глазами и приподнимается, чтобы схватить. Что мне делать? Уйти все равно не уйдешь, а выбрасываться наверх – глубина большая, да и поздно. И двинулся я на него.

– Ну? – упавшим голосом сказал Пчелинцев.

– Сам не знаю зачем, а двинулся. Шагнул и вижу – он испуганно замер. Я еще шагнул. Он качнулся, покраснел, как рак. Потом вдруг шарахнулся в сторону, выпустил какую-то чернильную жидкость и, часто работая щупальцами, уполз в темноту. Смотрю и глазам не верю. А вокруг меня становится все светлее и светлее. Справа подходит ко мне водолаз с ярким электрическим фонарем в руке.

– Так, может быть, он огня испугался? – спросил Пчелинцев.

– Кто его знает,– улыбнулся Золотов,– может, и огня…– И, глянув на часы, подал команду продолжать занятия.