355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Григорий Полянкер » Наш добрый друг » Текст книги (страница 2)
Наш добрый друг
  • Текст добавлен: 12 октября 2016, 04:57

Текст книги "Наш добрый друг"


Автор книги: Григорий Полянкер


Жанр:

   

Военная проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Хотя каждый из нас не прочь позубоскалить, подшутить над старшиной, высмеять его рыжеватые усы, торчащие, как у кота, большую круглую, как тыква, лысоватую голову, которая скорее подходила бы ученому человеку, нежели обыкновенному бывшему кооператору из Минска, но все же мы его искренне любили и даже прощали ему чрезмерную подчас строгость и другие слабости, привычки.

Хоть бы скорее добрался он к нам живым и невредимым!

Время шло. Сумерки все более сгущались. Казалось, что Михась не рискнет полезть к нам под таким сосредоточенным огнем. Как обидно! Ведь он был так близко. Мы уже улавливали сладостный запах горячего борща, жареного мяса, щекочущий аромат крепкого чая. Опять доведется нам тут сидеть и клацать зубами.

Снова близится тревожная ночь. Каждый из нас стоял на своем посту – кто у пулеметов, кто с противотанковыми ружьями, до боли в глазах всматриваясь в ту сторону, откуда шла стрельба.

Напряжение нарастало.

Ребята снова погрузились в свои солдатские думы и заботы. Час назад только на какое-то время отвлеклись мы от войны, опасности, тревог, и причиной тому была Джулька. Из-за нее каждый вспомнил мирные дни, свои гражданские профессии, подумал о послевоенных планах и замыслах.

Тревога, овладевшая нами из-за сильного вражеского обстрела дороги, ведущей к нашим позициям, длилась, однако, недолго.

Джулька, прижавшаяся к брустверу траншеи, вдруг засуетилась, насторожилась, стала ворчать, нервничать. Она уставилась в противоположную сторону, туда, где рвались мины, хотела было броситься туда, залаять, но мы ее придержали.

Но собака все же не переставала напряженно вглядываться в ту сторону и вела себя беспокойно.

Обратили и мы свои взоры туда же, стараясь разглядеть, кого Джулька там увидела, почему так насторожилась.

И через несколько минут отчетливо услышали сквозь ночную мглу негромкий звон термосов, посуды, частое сопение человека, тихую ругань, знакомый голос.

Старшина добирается к нам! Вот какой человек. Дождались-таки! Донесся знакомый свист ночной птицы – это нам сигналит Михась Зинкевич, наш дорогой кормилец. Он притащил нам еду!

И необычная радость охватила всех.

Ну и молодчина! Таки прорвался сквозь этот бешеный огонь!

Мы; уже видели ползущего к нашей траншее Михася, навьюченного термосом, сумками. Он то и дело останавливался и, осматриваясь по сторонам, продолжал ползти.

Все очень обрадовались, но Джулька не была с этим усатым человеком знакома и порывалась залаять, броситься на него. Но ее успокоили, уложили на место, прикрикнули – свои, мол!

Да, только этого нам теперь не хватало, чтобы она вдруг залаяла или еще того хуже – бросилась на такого долгожданного и желанного гостя!

Человек приближался к траншее, и в глазах у нас посветлело. Вот он, долгожданный наш друг. Почти два дня без малого его нетерпеливо ждали, изголодались, измучились. И вот наконец…

В траншею ввалился невысокого роста, коренастый, запыхавшийся человек, с длинными торчащими усами, насквозь промокший, в каске, сдвинутой на затылок.

Он, возможно, с первой минуты мог показаться суровым, даже мрачноватым, но это только с первой минуты.

Тяжело вздохнув, вытерев рукавом гимнастерки мокрую голову и обросшее рыжеватой щетиной лицо, он выругался в адрес трижды проклятых фрицев, которые сопровождали его таким страшным огнем, снял с себя термос, сумки, наполненные всяким съестным добром, автомат и воскликнул:

– Что, ребятушки, заждались кормильца? Коли ваша ласка, то извиняйте. Сами видели, какой сабантуй пруссаки учинили. Думал – хана! Но, слава богу, выкарабкался… А ну-ка, подавайте котелки, гостинцы вам притащил…

Он искренне сожалел, что не мог раньше к нам пробиться. Знал: все очень проголодались. Но что поделаешь, когда немцы не давали головы поднять.

Ребята стали готовить котелки, глядя, как старшина раскладывает свое немудреное хозяйство, открывает термос, и по траншее разносится вкуснейший дух борща.

А он, Михась, озабоченный своим хозяйством, ни на кого не глядя, достал черпак из сумки, пахучий хлеб, отстегнул фляги с «горючим» и сказал:

– Ну-ка, гвардейцы, подходите! И прошу не обижаться, что мой походный ресторан не прибыл своевременно… Подходите побыстрее с котелками и ешьте на здоровье! Побыстрее прошу вас… Мне еще надо пробраться в третий взвод. Там ребятки меня тоже заждались.

Обычно в таких случаях, когда приходил к нам старшина с обедом, поднималось оживление, слышался смех, разносились со всех сторон шутки, остроты, а теперь все молча, сосредоточенно смотрели на этого озабоченного человека. Никто не произнес ни единого слова.

Затаив дыхание, мы следили, как Михась быстро распределяет хлеб, сухари и другие вкусные вещи, как он ловко орудует черпаком, наливая в котелки ароматный, жирный борщ, как раскладывает мясо. Он подмигивал нам, что, мол, принес наркомовскую норму, наши законные сто граммов.

Но вы, вероятно, догадываетесь: не это нас теперь волновало.

Всех интересовало, что наш кормилец скажет, когда увидит нашу Джульку! От него, Михася, зависит ее судьба.

Погруженный в свою работу, Михась теперь перед собой ничего не видел, и только когда раздал еду и налил каждому в кружки положенные сто граммов, облегченно вздохнул, вытер полотенцем руки, дожидаясь: может, кто захочет добавки.

Острый запах борща щипал за нос. В таких случаях обычно становилось у нас весело: шутки, прибаутки, а Ашот Сарян, Васо Доладзе, Шика Маргулис и Степан Гурченко состязались в остроумии, шутили, хвалили старшину. А теперь – будто воды в рот набрали.

Мы стояли со своими котелками, дожидаясь, может, кто-нибудь скажет несколько слов, неудобно есть молча. Только наш Профессор – Саша Филькин – сразу погрузился в еду, что вызвало лукавые улыбки окружающих.

Все мы ждали, что скажет старшина, когда увидит Джульку. Что он ее сейчас увидит – в этом никто не сомневался.

А тем временем наш четвероногий гость лежал, притаившись, у бруствера, уставившись, своими черными глазами на человека с длинными усами, словно понимая, что от него зависит теперь ее собачья судьба.

Одновременно в этих глазах была мольба: как бы усатый дядя не забыл ее, Джульку, и не оставил без харчей. А запах мяса щекотал ноздри. Если еще пройдет несколько минут и старшина ничего ей не подбросит, Джулька не сможет сдержаться, бросится к этому человеку и начнет теребить его лапой, просить поесть. И тогда…

Михась справился со своими обязанностями, довольный тем, что хорошо сегодня накормит ребят. Он вытирал тряпкой большие жирные руки, и теперь уже мог оглядеться.

И тут увидел Джульку.

Долгую минуту старшина стоял растерянный, от удивления потеряв дар речи. Он сперва не понял, что это – видение, сон? Это ему кажется или в самом деле видит на бруствере живого пса?

Убедившись, что это не сон и не видение, а настоящий пес, широко раскрыл глаза, и лицо его чуть вытянулось:

– А это еще что? – с притворной суровостью сказал он. – Откуда она взялась здесь? У меня на довольствии собака не значится… Продуктов на этого зверя я не получаю.

И мы замерли. Казалось, Михась немедленно прогонит собаку, обрушится на всех нас, отругает.

– Старшина, а старшина… Товарищ Михась, – произнес осторожно Ашот Сарян, – пусть пес с нами здесь останется. А насчет продовольствия можете не беспокоиться. Мы ему выделим каждый понемногу от нашего пайка…

– Что? Из своего пайка вы ей выделите? – прервал старшина Ашота, не сводя глаз с Джульки, которая, словно почуяв опасность, попятилась, и мягкая шерсть на ее спине вздыбилась.

– Михась Данилович, – подошел Шика Маргулис, назвав старшину по имени-отчеству, зная, что только таким образом можно его задобрить. – Джулька никому не мешает… Гляньте, какая красавица! Несчастное животное. Отбилась, наверное, от своих хозяев и мытарствует, некуда ей приткнуться. Вот и пристала к нашему берегу. Кроме того, я решил после войны забрать ее с собой. Она будет выступать в цирке. Уже придумал несколько таких номеров, что публика закачается и мой учитель Карандаш в том числе.

Михась окинул острым взглядом Маргулиса, смерил его с ног до головы, поправил усы, скептически улыбнулся:

– Ты, кажемся, не выпил, а уже чушь городишь? Придется тебя лишить наркомовской нормы, раз ты уже пьян… Что вы, старшина! Где же я пьян? Разве не по сути говорю?

– Так при чем же здесь цирк, Карандаш и прочие вещи?

– А вы разве не знаете, что я до войны учился в цирковой школе на клоуна у Карандаша? Вернусь домой – доучусь и буду работать на манеже с этим псом.

Старшина пожал плечами, подошел к собаке, протянул кость и, увидев ее зубы, ахнул:

– Ты глянь, какие клыки! Как у льва. Как же ты такого зверя в цирк поведешь? Он порвет тебя, твоего Карандаша и всю вашу бражку. Пожалуй, я его повезу к себе, в Белоруссию. Там недалеко от нас находится Беловежская Пуща, вот я с вашей Джулькой на охоту буду ходить. Не так ли?…

Окружающие весело рассмеялись. Гроза, кажется, миновала. От старшины зависела судьба Джульки. Даже строгий комвзвода Самохин сказал: будет так, как старшина решит, захочет он на своем горбу таскать для нее еду под огнем – пожалуйста. А если нет…

И глаза ребят посветлели.

Но тут не сдержался Самохин. Он покачал головой, взглянув на ожившего Михася:

– Слушай, старшина, ты что? Зачем берешь на себя такую обузу? Только собаки здесь не хватало! Очень подходящий момент с собакой забавляться… А между прочим, ты ведь солдат из бывалых, не первого года службы. Так скажи мне, милый мой, где, в каком таком уставе ты вычитал, что на переднем крае можно держать такую животину?

Михась взглянул на Самохина из-под густых рыжеватых бровей:

– Ну, а в каком таком уставе сказано, что я под страшным огнем должен таскать эти термосы со жратвой, ползать под градом пуль и осколков, подносить вам сюда патроны и гранаты? Мало чего в уставах не упомянуто. Разве эта война похожа на прежние войны?

– Так что же, старшина, житуху на кон поставишь, чтобы таскать на передовую жратву для такой твари? Не лучше ли ее прогнать – и делу конец? Меньше мороки… – настаивал на своем тот, но не отважился приказать прогнать Джульку. Он понял, что все ребята стоят на том, чтобы ее оставить.

Михась Зинкевич на минутку задумался.

Ситуация была не из легких. Прижавшись к стенке траншеи, закурив толстую цигарку, он сказал неуверенным голосом:

– Что мне ответить, товарищ лейтенант? По годам я тебе в отцы гожусь, а вот по занимаемой должности ты – старшой. Твое слово – слово командира. Оно и есть для всех нас закон. Прикажешь – хлопнем каблуками, руку к козырьку – есть! И это будет точно по уставу. Но есть еще одна важная штука, кроме устава, который не может все предвидеть, ибо рассчитан на людей умных – не на автоматов. Так я, значит, говорю, что есть что-то такое, что должно идти рядом с уставом – человечность, доброта, жалость и товарищество. Весь взвод, вижу, стоит на том, чтобы Джульку оставить. Чтобы, значит, не прогнать ее. Неужели ты останешься один против всего нашего доброго общества? Что же тогда получится – начальник идет в ногу, а взвод наоборот? И это будет порядок?…

Заметив, что взводный скрыл наплывшую было улыбку, смягчился малость, старшина налил в консервную банку борща, взял еще одну большую кость и поднес Джульке, которая все время глядела на него голодными и молящими глазами. Взглянув на взводного, старшина добавил:

– От меня ничего не убудет, если я принесу ей чего-нибудь. Не специально ведь для нее рискую каждый раз жизнью… Ей-богу, нехай останется с нами, товарищ взводный! Няй останется. Поглядим, как она себя вести будет. Прогнать завсегда успеем. Наука не сложная…

– Она себя, как видите, отлично ведет… Привыкает к нашей окопной жизни, товарищ взводный, – вмешался Васо Доладзе, – и службу уже несет вместе с нами. Видите, как все время ведет наблюдение за фрицами. И огня не боится, лежит у бруствера, как штык. Пользу приносит…

Старшина несколько успокоился, глядя, с каким аппетитом ребята уплетают еду, как Джулька обгладывает кость, затянулся терпким дымом цигарки и продолжал:

– Понимаешь, товарищ командир, эта красавица, потеряв своих хозяев, оставшись бездомной, не подалась во второй эшелон, в медсанбат, где обитают красоточки наши – сестрички и докторши, которые встретили бы Джульку с превеликим удовольствием и радостью, кормили бы, купали, гладили. И жила бы там Джулька припеваючи и в полнейшем спокойствии и безопасности. Так что же заставило Джульку прибежать сюда, в наш ад? О чем все это говорит? А о том, что это не паинька-собачка, а боевой друг и не трус какой-нибудь… И никакой мороки, кажется мне, с ней не будет. И жратвы ей хватит у нас, не пожалеем. Подумаешь, сколько ей надо… Правду говорю, ребятки-гвардейцы?

– Правду, чистую правду, старшина!…

– Толково говоришь, Михась! – послышались отовсюду дружные голоса.

– А вообще-то, кажется, Джулька сможет раненых вытаскивать с поля боя… – вставил Ашот. – Она обучена. Отбилась от своей части. Все может быть… Да?

А тем временем Джулька догрызла кость, опорожнила посудину, облизалась и совсем преобразилась, глядя благодарными глазами на усача, который так ее порадовал. Она глядела на него такими очами, словно поняла, что он ее выручил.

Старшина посмотрел на затянутое тучами небо, минутку вслушивался в отдаленный гул самолетов, быстро стал собирать свое немудреное хозяйство, надвинул на лоб каску, пожелал ребятам доброй ночи и чтобы они крепко держались и не забывали Джульку, не обижали ее, ловко выбрался из траншеи, кубарем скатился вниз, в лощинку, и, вытянувшись во всю длину, пополз по-пластунски в тыл.

Мы следили за старшиной, за этим неутомимым, добродушным с виду, но суровым человеком, смотрели на него с благодарностью, а наш Профессор философски сказал, вытирая пучком соломы свой опорожненный котелок:

– Да, это человек!

3.

– За короткое время наша Джулька почувствовала себя не только смелее и увереннее, но подружилась со всеми нами.

Она лежала, прижавшись к брустверу, всматриваясь внимательно в ту сторону, где засели немцы. Глядела, словно что-нибудь понимала в этом деле. Мы то и дело пытались согнать нашу гостью вниз, боясь, что ее заденет осколок, но та не слушалась, не желая уйти с насиженного места, прижималась к нам, тыча в лицо свой влажный нос. И ребята шутили, мол, видали, Джулька незыблемо стоит на посту, старается…

Прошло еще какое-то время, и Джулька так привыкла к непрерывной стрельбе, свисту пуль и осколков, ко всей нашей сложной и опасной солдатской жизни и быту, что нам стало казаться – она уже бог весть сколько времени живет в этой траншее и не испытывает никакого страха, наоборот, видно, ей у нас очень нравится.

Она уже знала, когда, при каком огне может спокойно лежать, прижавшись к брустверу, а когда ей лучше всего прыгнуть вниз, на дно траншеи и прилечь на плащ-палатке, которую кто-то из наших бойцов для нее расстелил.

Джулька отлично знала, кто из нас ее любит, а кто относится равнодушно, не проявляет никакой заботы.

Казалось, больше всего обрадовалась, почувствовав, как нежно стал к ней относиться суровый и немногословный комвзвода Самохин. Видимо, слова старшины на него подействовали. Каждый раз, проходя мимо Джульки, на минутку задерживался возле нее, гладил, щекотал под лапами, а то и совал кусочек хлеба.

Джулька приучилась не просить еды или воды, уже не смотрела просящими глазами, чтобы что-нибудь подбросили, а терпеливо ожидала прихода старшины, чтобы тот ей выдал, как и нам, паек. Не просила у нас еды, словно понимала, что съестных запасов у солдат нет, и нужно ждать, пока заявится дяденька с длинными усами и принесет еду. И она заодно полакомится чем-нибудь.

Она также привыкла к своему ложу на плащ-палатке и время от времени, когда ей надоедало лежать у бруствера и глядеть на другую сторону балки, откуда доносились выстрелы, соскакивала вниз, вытягивалась на плащ-палатке. Подремав немного, возвращалась на свой пост.

Это вызывало у каждого из нас добрые шутки, смех.

И не только шутки.

Вот недавно наш пулеметчик Степан Гурченко высунулся из траншеи, чтобы достать свою каску, которая покатилась вниз. Его заметил вражеский снайпер, открыл огонь, и ефрейтор упал в траншею раненый, обливаясь кровью.

Мы ему кое-как перевязали рану, но она оказалась очень опасной, и следовало отправить его в санпункт.

Дело было под вечер. Мы помогли санитару вынести раненого из траншеи, уложили его на плащ-палатку, на которой раньше дремала Джулька, и санитар, взявшись за концы брезента, пополз с раненым.

Джулька с минуту следила за санитаром и явно нервничала. Это с какой же стати человек утащил ее постель, которую она так облюбовала? И она вдруг на него сердито зарычала.

Но, с другой стороны, ей жалко было Степана Гурченко, который был с ней все время так ласков, угощал, чем бог послал.

Позабыв обо всем на свете, Джулька мгновенно выскочила из траншеи и, несмотря на наши крики, одним прыжком догнала санитара, вцепилась крепкими клыками в край плащ-палатки и стала помогать тащить раненого.

Мы думали, что Джулька сейчас же вернется, но где там! Она испарилась в тумане, покрывшем землю. Скрылась с глаз.

Что она? Спятила? Убежала от нас? Нам ее стало так жалко. Все привыкли к ней. И вот тебе! Ушла.

Мы молчали, не могли глядеть друг другу в глаза.

– Конечно, как волка ни корми, а он все в лес смотрит, – сказал кто-то из ребят. – Собака остается собакой: наелась, напилась, отдохнула и пошла бродить по белу свету.

– Конечно, это всегда так, когда слишком много нянек… – сердито сказал Ашот. – А собака любит, видно, одного хозяина. Он только цыкнул бы, и она немедленно вернулась.

Но не долго довелось нам терзаться тревожными догадками.

Прошло два часа, как мы услышали тяжелое дыхание и высунулись из траншеи. В дымке предрассветного тумана увидели нашу Джульку. Она спешила к нам, таща в зубах плащ-палатку – свою постель, на которой недавно санитар с ее помощью волок раненого Степана на сан-пункт.

Мы обрадовались. А Шика Маргулис и вовсе был на седьмом небе от счастья. Он протянул к ней руки и сказал:

– Скорее, дружок, давай сюда, пока фрицы тебя не заметили! Не собака, а мудрец! Такую еще не встречал, чтоб я помер! Умничка, все понимает, только говорить не умеет, как бедный студент на экзамене…

Подхватив ее на руки и втащив в траншею, добавил:

– Клянусь всеми святыми – Джулька рождена для цирка! С ней только хорошенько поработать надо…

– Опять двадцать пять! Снова ты со своим цирком! – перебил его Доладзе. – После того, как Джулька так намучилась, ей просто необходим будет наш кавказский воздух… Заберу ее к себе. Ведь как-никак я ее крестный, имя дал. Я, и никто иной!

– Это еще не факт, – вмешался Ашот Сарян, – во-первых, имя, что ты ей дал, нигде покамест не зарегистрировано. Ни в одном ветпункте. Это раз. И, кроме того, такая собака заслуживает жить у нас в Ереване. Там – красота! Там как на ладони виден Арарат…

Наш мудрый Профессор несколько минут прислушивался к спору и сказал:

– Болтайте, сколько вашей душе угодно, мои дорогие, мои милые синьоры. Но главное в том, что я оказался прав…

– В чем?

– В том, мои дорогие, мои славные синьоры, что я первый по достоинству оценил этого пса. Я вам сразу сказал, это не дворняжка, не какая-нибудь простая, обыкновенная сучка. Вы своими глазами видели, как она вцепилась зубами в плащ-палатку и помогала санитару тащить раненого, а теперь вернулась к нам с этой же плащ-палаткой.

– Ну и что?

– Так вот: теперь я уже определенно могу заявить, что это потомок тургеневских охотничьих собак. С такими Иван Сергеевич и бродил по окрестным лесам на охоту. Клянусь, это знатная, породистая собака и держит ухо востро. Теперь ясно. Она обученная. Работала санитаркой. Раненых вытаскивала с поля боя.

Мы все, как один, поддержали Профессора и согласились с ним: шибко грамотный мужичок, разбирается.

4.

Джулька отлично соображала: когда появляются над нашими окопами вражеские самолеты, нужно прыгнуть на дно траншеи, чтобы осколки бомб не задели. Поняла, что не надо и злиться, когда, старшина вовремя не может пробраться сюда с харчами, а терпеливо ждать. Она научилась в минуты затишья вздремнуть, а когда начинался сабантуй – следить внимательно за вражескими позициями. Во многом подражала нам, точно обезьяна, вызывая улыбки и восторг окружающих, и мы уже обращались к нашему всезнайке Профессору, не может ли он сказать – не происходит ли Джулькин род от обезьяны? А он злился.

– Зачем задавать такие неуместные вопросы? Собака совсем иного происхождения, нежели обезьяна, и пользы людям приносит куда больше.

Как-то ночью на нашем участке установилась необычная тишина, что нас очень тревожило. Эта тишина всех угнетала, изводила. Что-то не похоже на нашего злобного соседа, чтоб он так тихо вел себя. Мы уже хорошо знали его коварные повадки – если он долго молчал, стало быть, что-то замышляет, и надо особенно быть начеку!

А противник упорно молчал. И все мы понимали, что это неспроста. Фашисты готовят нам какой-то сюрприз. Каждый из нас понимал: немцы ждут, когда подсохнут дороги после проливных дождей, прошедших недавно, когда его техника сможет развернуться. Они ведь не будут долго торчать здесь в ожидании чуда. Фюрер недавно обещал им, что это лето будет победным для них. Этим летом они возьмут реванш за поражение под Сталинградом… Им необходимо во что бы то ни стало добиться победы на Курской дуге, и тогда фюрер уже безусловно въедет на белой лошади в Москву…

Нам не известны были планы наших стратегов. Мы знали лишь одно: что этот клочок земли является для нас священным. Наш огненный островок должен, стать подлинной крепостью, и тут должны себе обломать зубы фашистские звери, которые попытаются прорваться через наш участок.

Тишина, необычная тишина царила вокруг.

И эта тишина насторожила нас, заставила быть в напряжении, готовыми ко всему. Надо было ждать, а главное – смотреть в оба.

Наша Джулька тоже, словно бы почуяв что-то неладное, все время лежала, прижавшись к брустверу, – ушки на макушке – и ловила малейший звук, который доносился с противоположной стороны балки.

Мы стояли, прижавшись к стенке траншеи, неусыпно наблюдая за противником.

Рядом стояли, притаившись, Васо Доладзе, Ашот, Профессор, готовые в любую минуту открыть огонь, достойно встретить вражеские цепи.

А Джулька не сводила с нас глаз. Видя, что сон, усталость нас мучают, она как бы нам сочувствовала и сама не

дремала.

Самохин неторопливо ходил по траншее, проверяя, все ли на своем посту, все ли готово к бою. Негромко, спокойно, хотя был крайне встревожен, делал замечания. Он был теперь сосредоточен, строг, то и дело поглядывая в ту сторону, где притаился противник. Мы отлично понимали, что означают его взгляды.

Он спрашивал, есть ли у каждого из нас достаточный запас патронов, гранат.

Надвигалась густая ночь.

Бес его знает, куда девались звезды, которые совсем недавно перемигивались, вспыхивая, и тут же гасли. На какое-то время исчез за обрывистыми облаками полумесяц, и казалось – он уже вовсе не появится.

Надо было напрячь зрение, чтобы разглядеть, что делается и там, за балкой, и на ничейной земле.

Время шло медленно. Было за полночь, а зловещая тишина все еще царила вокруг. Обычно в такие часы немец уже устраивал «фейерверк». Небо озарялось многоцветными ракетами, трассирующими пулями. А тут тишина. Словно никакой войны и близко нет.

Но каждый из нас отлично понимал: тишина эта обманчивая.

И это сразу же почувствовала нутром Джулька.

Лежа, вытянувшись у бруствера, она вдруг вздрогнула, и шерсть ее встала дыбом. Наш четвероногий помощник явно забеспокоился. Стал теребить нас, подталкивать лапами, мол, глядите, не зевайте.

Что же произошло с Джулькой?

До боли в глазах мы всматривались в ту сторону, где затаился враг. Краешек месяца вынырнул из-за туч, и мы отчетливо увидели, как на вражеской стороне тихонько перевалилось через брустверы окопов несколько фигур. Они стали быстро ползти к «ничейной» земле, к нашим позициям.

Послышался скрежет железа. Кто-то ножницами кромсал проволочные заграждения. Вражеские солдаты притаились, оглядываясь – не заметили ли мы, не услышали? – и еще быстрее поползли к проходу.

Сколько их было? Пятеро, шестеро, а может, и больше? И кто они – смертники? Безумцы? Отважились на такое безумие…

Неужели не понимают, что никто из нас не спит и тишиной они нас не усыпили?

Их замысел сразу был нами разгадан. Под покровом ночи и тишины они хотят подобраться к нашей траншее, обрушиться на нас, как снег на голову, и захватить «языка».

Что ж, пусть подползут поближе, мы с ними потолкуем. Надо только держаться, не спугнуть ночных гостей преждевременно. Вот еще несколько минут, и мы их проучим. Нас не так просто перехитрить. Пусть подползут поближе.

Напряжение росло. Мы посматривали не без тревоги на взволнованного лейтенанта и понимали значение всех его жестов.

Каждый из нас знал, что без его приказа никто не должен открывать стрельбу. Стоит нашему командиру только взмахнуть рукой, как град пуль, гранат обрушится на головы немцев, нагло ползущих к нам.

Но Самохин не спешил. И мы его отлично понимали. Пусть подойдут поближе. Перебить эту горстку наглецов мы всегда успеем, нужно попытаться захватить кого-нибудь из них живым. Нам тоже не мешает взять «языка». Тем более, что он самолично ползет к нам…

– Давайте, давайте, фашисты, поближе. Еще немного, еще чуть-чуть – и проклянете минуту, когда полезли сюда, – прошептал Профессор.

Время тянулось томительно медленно. Тяжело дыша и задыхаясь, вражеские солдаты ползли сюда. Они уже преодолели зеленую балку, готовились к прыжку, чтобы незаметно для нас ворваться в траншею, сделать свое черное дело и под прикрытием огня уйти назад. Нервы напряжены до предела, остались считанные минуты. Мы смотрим на Самохина, но тот все еще не торопится. Легкий знак рукой – мол, не нервничать, главное – выдержка! И мы ждем, затаившись, следим за каждым шагом врага.

А Джулька смотрит на ползущих с явным возмущением, нервничает, тихонько скулит.

Васо Доладзе и Шика Маргулис, стоявшие возле нее, осторожно поглаживали собаку, просили, чтобы лежала спокойно, не волновалась. Немцев там, впереди, не так уж много, чтобы опасаться их, к тому же они на виду. Как-нибудь быстро расправимся с ними, пусть только подползут к нам.

Огрызок месяца скупо освещал нашу маленькую долину, и мы видели, правда, не очень отчетливо, как приближаются к нам немцы. Но вот он скрылся за наплывшими облаками, и все впереди растворилось во мраке. Мы только с трудом заметили, как один немец отделился от группки и пополз быстрее, опередив намного остальных. Видно, ему не терпелось первым достичь нашей траншеи.

До боли в глазах мы вели наблюдение за этим смельчаком. Ждали.

Но что это?

Как же мы пропустили мгновенье? Наша Джулька молнией перепрыгнула через бруствер. Оторвавшись от земли, она в несколько прыжков оказалась возле немца и впилась в него клыками, стала его рвать. Для молодчика, видно, появление четвероногого «санитара» было столь неожиданным, что, к счастью, не успел пустить в ход оружие. Он был ошеломлен и только успел неистово заорать, к нам донеслись его душераздирающие крики: «Майн готт!»

Кажется, эти дикие вопли услышали не только мы, но и его дружки. И, вместо того, чтобы прийти ему на выручку, они стали отползать назад, вскочили на ноги и бросились врассыпную, пятясь к своим окопам.

А разъяренная, как рысь, Джулька ни на что не обращала внимания, даже на выстрелы, которые понеслись с вражеской стороны, она обрабатывала своего пленника, не давая ему шевельнуться.

С вражеской стороны понеслись красные и зеленые ракеты, ленты трассирующих пуль, освещавших на какие-то мгновенья долину, но так и не могли немцы разобраться, что происходит у них за колючей проволокой.

Наши пулеметчики открыли заградительный огонь, не давая убегающим немцам добежать до своих окопов. Ударили наши минометчики. Уже трудно было разглядеть, что там, впереди нашей траншеи происходит. Все вокруг гудело, свистели пули, и сквозь эту кутерьму к нам прорывались рычание Джульки и мольбы, крики немца. Мы опасались, что Джулька погибнет, не вернется к нам, и мысленно себя терзали. Как же мы не удержали ее? Так жалко нашего друга!

Вот мы ее на минуту вовсе потеряли из виду, думали, что уже погибла, но по крикам и воплям немецкого солдата, пытавшегося уйти от нее, понимали, что она еще там свирепствует.

Кто-то из наших стал свистеть, звать Джульку, но она, конечно, не слышала этого, занятая своим непонятным делом.

Мы мысленно уже прощались с нашим другом. И не только прощались, а поедали себя поедом, не могли себе простить, что не уберегли ее от несчастья. Ведь с этой небольшой кучкой немцев, которая коварно подбиралась к нам, мы быстро и легко бы справились, не помешав нам Джулька этого сделать.

Пропадет ни за понюшку табаку наш друг, и это нарушило радость оттого, что провалился замысел врага застигнуть нас врасплох, сорвали их замысел захватить у нас «языка».

Блеклая пелена дыма стлалась по балке, и трудно было Разглядеть, что там впереди. Видно, и немцам, сидевшим По ту сторону и ведущим беспорядочный огонь, не ясно было, что произошло с их разведчиками, ждали – может, все же вернутся, уцелеют.

Мы поймали на себе сердитый взгляд Самохина. Этот взгляд как бы означал: «Что ж вы, друзья мои, натворили? И дело сорвали, и Джульку потеряли. Эх, шляпы, бить вас некому!»

Да мы сами укоряли себя мысленно, сами понимали, что попали впросак.

Мы всматривались в балку, подернутую дымком. Звали Джульку, но ей, видно, было не до нас, а может, уже погибла. Время шло медленно. Томило ожидание. Минуты тянулись, как вечность.

Над головой чуть расступились тучи, и на какое-то мгновенье вынырнул краешек месяца, осветив балку. В тусклом сиянии мы заметили нашу Джульку. Выбиваясь из сил, она тащила в нашу сторону немца.

Да, сомнений уже не было. Она!

Вот она выпустила жертву из цепких своих клыков, чтобы, видно, перевести дыхание, и тут же снова набросилась на него.

Спросив разрешения у Самохина, Васо и Шика стремглав выскочили из траншеи и быстро поползли в ту сторону, прижимаясь к земле, чтобы пули не задели. Немец, едва живой, тяжело дышал, с ужасом посматривая на собаку. Ребята потормошили пленника – будет ли с него толк, стоит ли его потащить к траншее – и решили; что можно будет его привести в чувство.

Схватив цепкими руками за шиворот куртки, ребята поползли к траншее, потащив за собой немца.

Джулька, постояв несколько секунд на месте, поглядев на хозяев, побежала следом.

Через несколько минут Васо и Шика добрались к траншее, втащили немца и облегченно вздохнули.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю