Текст книги "Наш добрый друг"

Автор книги: Григорий Полянкер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Григорий Полянкер
Наш добрый друг

Хочу вас заранее предупредить, что в истории Отечественной войны настоящий эпизод не обозначен ни единым словом и, кажется, нигде даже не упомянут. Все же, думается, было бы большим упущением, если б хоть вкратце не рассказал о событии, которое, как кое-кто утверждает, случается раз в сто лет.

К тому же моя совесть была бы нечиста и я никогда себе не простил бы невыполнения последней воли, а вернее, завещания добрейшего Михася Зинкевича – нашего незабываемого старшины.

В ту далекую роковую ночь, в разгаре битвы на курской земле, когда.мы его выносили тяжело раненного из-под огня, чтобы передать в надежные руки медиков, Михась, придя на какую-то минуту в сознание, ослабевшим голосом сказал:

– Послушай, дружок, если тебе суждено выжить и возвратиться на гражданку и ты снова возьмешься за перо, не забудь черкнуть несколько добрых слов о нашей веселой семейке, о нашем бессмертном взводе. И о ней, Джульке, черкни. Назови эту историю «Наш добрый друг». Непременно! Кто ж об этом лучше тебя… Все на своей шкуре ведь испытал. Одним словом… Запомни: «Наш добрый друг»…

Почему старшина просил именно так, а не иначе назвать это повествование, вы узнаете, если наберетесь терпения и выслушаете эту незатейливую историю от начала до конца.

1.

Произошло это в самом начале июля сорок третьего года неподалеку от знаменитого города Курска, а точнее, на Курской дуге.

Наш сильно поредевший после последних боев взвод выдвинулся на передний край обороны и занял небольшой зеленый курган всего лишь в двухстах метрах от вражеских позиций.

От немецких оккупантов нас отделяла неглубокая балка с маленьким, едва приметным в густой траве ручейком.

В короткие минуты затишья, когда орудия и неистовый рев бомбардировщиков замолкали, мы отлично слышали гортанный говор, возгласы и ругань фрицев, лязг и стук котелков, когда им приносили жратву в траншеи. К нам доносились и звуки губных гармошек, и безумные мотивы солдафонских маршевых песен.

Привыкшие к своей сложной и тяжелой солдатской работе, мы с первой минуты прихода сюда взялись за лопатки и кирки, вырыли себе отличные окопы, соорудили вдоль всего кургана траншею с ходами сообщения, ячейками, нишами по всем правилам саперного искусства и почувствовали себя увереннее.

Не жалея сил, рыли, как только появлялась малейшая возможность, а она появлялась, когда немцы на время переставали поливать свинцом.

Трудились настойчиво и напряженно, старались как можно больше углубить траншею, чтобы не попасть в трудное положение, в какое попали несколько дней тому назад, после чего долго не могли скрыть свой позор перед прославленным командующим.

А получилось это так.

Однажды на рассвете генерал Рокоссовский со своим адъютантом пробирался к нам, желая лично проверить, как мы закрепились. Когда они двигались по нашей траншее, их заметили немцы и открыли ураганный огонь.

Бойцы заслонили генерала своими телами. Когда же прекратился бешеный обстрел, командующий приподнялся, отряхнул с себя землю, улыбнулся, окинул нас своими добрыми, светлыми глазами, перевел взгляд на нашу небольшую крепость:

– За службу спасибо, а вот за траншею… Траншея мелковата получилась… К вам в гости мне ходить опасно. – И, поднявшись во весь рост, добавил: – Лопатки у всех есть?

– Так точно! – выпрямившись, воскликнул наш старшина Михась Зинкевич.

– Ну, вот и хорошо! Тогда – рыть траншею в мой рост.

Рост у гостя, как известно, около двух метров. Пришлось всю ночь трудиться. Зато траншея получилась на славу. И каждый раз, когда на нас летели снаряды, мины, бомбы, мы поминали нашего командующего добрым словом.

Мы превратили этот клочок курской земли в маленькую неприступную крепость, трудились, не зная ни сна, ни отдыха.

Кто мог думать о сне, об отдыхе, когда враг был так близко, просто рукой подать. Он окончательно озверел после страшного зимнего поражения под Сталинградом и готовился этим летом взять реванш, опрокинуть нас, добраться до Москвы…

И мы были что называется начеку!

Даже бывалые воины-саперы поражались, как нам, по сути горсточке солдат, удалось за такой короткий срок глубоко врыться в матушку-землю. Мы чувствовали себя, как за стальной броней, и были готовы в любую минуту встретить врага уничтожающим огнем. Подлинная крепость выросла на нашем кургане, ловко замаскированная от вражеского ока.

В тихие рассветы, когда на какое-то время замолкал басистый и грозный голос войны, в соседних перелесках, в лесу, что раскинулся перед нами, раздавались легкие трели знаменитых курских соловьев. Они своим пением терзали наши души, напоминая о родном доме, об ушедших мирных временах. Если б не многоцветные ракеты, которые кромсали на части предутреннее небо, да не зловещий вой снарядов, иногда могло бы показаться, что никакой войны вообще нет и мы находимся в раю.

Но до настоящего рая здесь было далековато.

Но об этом мы менее всего думали теперь, слушая пение очаровательных курских пернатых, которое нас околдовывало и опьяняло. Нас подчас возмущало то, что пернатых певчих слушают также презренные фашисты, которые явились сюда и принесли с собой столько страданий, смерть.

Постоянная смертельная опасность, нависавшая над нами, сознание того, что за нами Москва, к которой фашистские орды жаждут прорваться, еще больше сроднили и сплотили наш сильно поредевший в последних боях маленький «гарнизон».

Мы знали: наш стрелковый взвод – небольшая дружеская семья, готовая стоять незыблемо, идти в огонь и в воду, хоть мы были люди разных возрастов, профессий, национальностей и характеров.

Мы ни о чем не договаривались. Наша большая дружба и преданность Отчизне выросли сами собой. Никто нам не должен был объяснять, какую ответственность мы взяли на себя перед Родиной и народом.

Каждый из нас отлично понимал и знал, что на этой священной земле – сердце России – враг должен быть уничтожен, раздавлен. Если только он попробует выбраться из своих окопов, эта небольшая зеленая балка, которая пролегла между нашими позициями, неизбежно станет его могилой.

2.

Вот и настал наш черед.

Под несмолкаемый гул дальних батарей мы с ефрейтором Васо Доладзе, который неустанно напевал любимую песенку о Сулико, забрались в дальний уголок нашей траншеи, растянулись на свежей соломе и уснули мертвецким сном. Казалось, никто на свете не испытывал в ту минуту большего удовольствия от сна, чем мы.

Однако блаженство длилось всего лишь несколько минут. Мы чуть ли не одновременно с другом открыли в испуге глаза, почувствовав, что кто-то топчется по нашим ногам. Что за нечистая сила? Какой дьявол нарушил наш короткий солдатский сон? Не снится ли нам все это?

Нет. Это был не сон. Озаренное розовато-синим сиянием месяца, который плыл по взлохмаченному облаками небу, стояло какое-то причудливое создание. Оно оказалось лохматой собакой с вытянутой мордой, большими черными глазами и длинными, опущенными, как лопухи, ушами.

Пес глядел на нас испуганно, и в его взгляде была мольба. В огромных угольно-черных глазах мы увидели скорбь целого мира, охваченного страшным пожаром войны, где не только люди страдают, мучаются, умирают, но также все живое не знает покоя.

Пес глядел на нас не мигая, вилял пышным хвостом, жался к нашим телам, видимо испытывая радость от человеческого тепла, тихонько повизгивал, словно желая этим сказать, чтобы мы его простили за то, что он так неожиданно ворвался в нашу окопную жизнь.

Сообразив, что это никакая не нечистая сила, а самый обыкновенный пес, причем симпатичный и доверчивый, да еще с трехцветной красивой шубой, Васо Доладзе вытер измазанными землей руками заспанные глаза, смачно ругнулся на своем родном языке, дабы наш нежданный гость не обиделся, приподнялся и уставился на пришельца.

Какое-то время Доладзе сверлил пристальным взглядом пса, пожимал плечами и, переведя взгляд на меня, сказал:

– Гляди-ка, Шамилов, а это часом не переодетая ведьма или фашистский лазутчик? Каким ветром его занесло сюда?…

– Тоже придумаешь, лазутчик! – оборвал я его. – Зачем обижаешь такую милую тварюшку? Это ведь живое существо. Друг человека. Сам, что ли, не видишь? Не хорошо так, Васо!

– Это все понятно, но как она сюда попала? К нам теперь сам черт не отважится пробраться… – не успокаивался Васо.

И в самом деле, какими судьбами пришел сюда этот пес? Наш курган мог в любую минуту превратиться в кромешный ад. Неужели собака не могла себе найти более спокойного пристанища.

За последние месяцы, когда наша гвардейская дивизия вышла на новый рубеж после жестоких и тяжелых боев под Сталинградом, здесь на много километров вокруг не осталось ни живой души из мирного населения. Наши тыловые части эвакуировали всех из огненной дуги, где ожидалась тяжелая и грозная битва с врагом. Ничего живого вокруг не осталось, кроме солдат. Даже солдат не видать – все окопались, зарылись в землю, сидят насторожившись, в ожидании грядущей бури, которая может разразиться в любое время.

Из окружающих лесов и перелесков исчезли звери, улетели птицы; все живое ушло, улетучилось из этого края.

Только изредка, когда на короткое время умолкала стрельба, как из-под земли появлялись бесстрашные курские соловьи и затевали свой божественный концерт, мгновенно исчезая при первых звуках канонады.

Да, здесь вы могли встретить одних только военных и то, повторяю, не на поверхности, а в глубоких траншеях и окопах. Вот и поймите, откуда взялось это бедное создание. Как оно пробралось сюда сквозь дикий огонь!

Нежданный гость стоял перед нами, со страхом оглядывался, вздрагивал после каждого удара снаряда и ожидал, какой приговор ему будет сейчас вынесен.

Я вынул из кармана завалявшийся кусок рафинада, соскреб с него прилипшую махорку, протянул гостю, который сперва с опаской приблизился, но тут же осторожно взял в рот подарок, отошел в сторонку и жадно захрустел зубами.

Облизываясь, гость подошел ко мне, положил доверчиво свои лохматые сильные лапы на плечи и, словно желая отблагодарить за подношение, лизнул мой подбородок.

Васо Доладзе рассмеялся:

– Ты только погляди, кацо! Впервые в жизни вижу, чтобы собака влюбилась в человека с первого взгляда. С первого куска сахара…

– Понятно: душа чует душу… – протянул басом дядя Леонтий, неторопливый, медлительный пожилой сибиряк. Потеребив свои черные усы, бывший охотник-медвежатник добавил: – Конечно, к плохому человеку приличный пес сразу не подойдет. А вот к хорошему…

Заметив, какими жадными и голодными глазами пришелец смотрит на нас, я достал из солдатского мешка последний кусок колбасы, который припрятал на черный день, и отдал псу.

– Подкрепляйся, дружок.

– Что ты, кацо! Свой НЗ разбазариваешь, – удивленно вскинул на меня свои синие глаза Доладзе, – ты забыл, что мы с тобой находимся на огненном островке, все дороги к нам простреливаются фрицами и может пройти кто знает сколько дней, пока старшина прорвется к нам с едой.

Следя за тем, как наш гость жадно грызет кусок сухой колбасы, я понял, что пес давно ничего не имел во рту, очень проголодался, и только пожалел, что мои пищевые запасы исчерпаны.

– Жалко пса… Кто знает, сколько верст он пробежал, пока пробрался к нашей обители, и сколько времени не ел. Сквозь такой огонь прошел в поисках человеческого тепла. Как же с ним не поделиться?

– Ну и ну! – Васо покачал головой. – Нашел, значит, спокойное, тихое местечко! Здесь каждую минуту может подняться такой сабантуй – только держись! А ты…

– Постой, постой, а может, пес обучен выносить раненых с поля боя? Может, он отбился от своей части и случайно забрел к нам? Всяко бывает.

– Слыхал и я, что есть такие обученные собаки…

Тем временем пес аппетитно дожевал колбасу и с интересом, хотя и не без опаски, посматривал на подошедших солдат, удивленно уставившихся на него.

Покончив с трапезой, пес сладко зевнул и, почуяв, что ничто и никто ему не угрожает, вытянулся на помятой соломе неподалеку от нас, на дне траншеи.

Расталкивая любопытных, к нам подошел Ашот Сарян, маленький, очень подвижный сержант с круглым небритым лицом и большими широкопоставленными карими глазами. От неожиданности он почесал затылок и, поправляя каску на голове, которая все время съезжала на глаза, улыбнулся:

– Мать моя родная! Кого вижу! Такого зверя я когда-то у нас в Ереване встречал на выставке животных. А где же его золотые, серебряные и бронзовые медали? Кажется, это не простая собака, породистая…

И, опустившись на колени, опершись на дуло автомата, с улыбкой обратился к гостю:

– Эй, миленок, чего разлегся, как турецкий султан в своем гареме? Чего пришкандыбал к нам? Не мог выбрать более спокойного уголка? И куда тебя занесла нечистая сила? Послушай моего доброго совета, драпай отсюдова, дружок, пока не поздно. Поищи себе лучшее местечко… Вот вспомнишь слова Ашота Саряна из Еревана. Мы-то солдаты и самим богом здесь поставлены, чтобы мерзкого фрица не пропустить. А тебе зачем здесь торчать?…

Окружающие тихонько смеялись, слушая, как словоохотливый, веселый сержант объясняется с пришельцем.

А тот смотрел на парня полузакрытыми глазами, в которых словно было написано: «Куда же мне деваться, дорогие мои? Пришел к вам издалека, еле живой пробрался сюда. Я одинок и несчастен, как никто в мире. Разрешите остаться возле вас. Не гоните».

– Ну и житуха… – затягиваясь махорочным дымом, пробормотал дядя Леонтий. – Каких золотых ребят, каких орлов потеряли мы в этих боях… Как мало нас осталось, и вот какое пополнение прибилось к нашему берегу…

Он в сердцах сплюнул и опустился на корточки, привалившись к стенке траншеи.

– Ничего, дядя Леонтий! Не тужи… – вмешался Васо Доладзе, погладив свои черные, короткие усики. – Если гость пришел добровольно, то пускай уж остается. Какой-никакой паек мы выделим. А обмундирование ему не требуется.

– Ну, конечно, – не сдавался сибиряк, – старшина Михась только и мечтает о таких иждивенцах. Каждый раз, добираясь с харчами к нам, он двадцать раз рискует жизнью, так ему только не хватало четвероногого едока… Михась его увидит и сразу прогонит.

Э, нет. Не такой он человек, наш Михась! – вставил кто-то. – Думаешь, старшина к нас такой жестокий? Зачем же прогонять такую псину? Жалко ведь. И куда она пойдет? Вокруг ни единой хатенки, ни жилища… И людей не увидишь… Жалко, ребята! Пускай здесь сидит…

– Жалко… А оставлять его здесь у нас не жалко? День и ночь жужжат пули и осколки. Погибнет не за понюшку табака.

– А как же гостя нашего звать?

– У него спроси. Разве ты с ним в ссоре?

– Если б умел говорить, он представился бы сразу…

– Кажется, документов никаких не принес…

– Как же может быть пес без клички?

– Гляньте: мужчина он или женщина? – отозвался Ашот Сарян. – Мы сами дадим ему кличку и звание. Видимо, не аттестован.

– Кажется, это дамочка…

– Если так, то назовем ее Джулькой, – сказал Васо, и его большие блестящие глаза засверкали веселым блеском. – Был у меня когда-то хороший пес. В Кутаиси. Пошел я с ним на охоту, и напоролись мы на зловредного кабана Джулька бросилась на зверя. Пошла страшная драка… И погибла Джулька моя. Так пусть уж наш гость называется Джулькой. А, ребята, как вы скажете?

– Пусть будет по-твоему, Васо! – сказал дядя Леонтий. – Только уж если ты дал ей имя, стало быть, тебе придется ее и кормить. Кумом, значит, стал…

– Ничего, не будет она у нас голодать, как-нибудь прокормим. Пусть только появится старшина Михась с термосами. Порядок…

– Так как, ребята, договорились? – повторил Доладзе. – Значит, согласны все? Джулькой нарекли?

– Ладно уж, называй как хочешь, хоть горшком, только в печь не сажай! Услышим, что на это скажет старшина Михась. Он наш временный кормилец: после гибели повара возится с кухней, стряпает, тащит нам пищу. За ним, стало быть, последнее слово…

– Джулька… А кличка-то хорошая, – сказал дядя Леонтий.

Нельзя, однако, сказать, что пришелец был в большом восторге оттого, что ему дали новую кличку. Он сперва никак не реагировал, когда его величали Джулькой. Но постепенно стал привыкать. Что ж поделаешь, пусть будет так.

И пошло – Джулька и Джулька!

Давненько здесь не царило такое оживление, как теперь. И этим мы обязаны были нашему нежданному гостю.

Что-то домашнее, родное прибилось к нашему берегу и на какое-то время смягчило нашу суровую, тяжкую и опасную солдатскую жизнь здесь, под самым носом у проклятого врага.

Изменилось несколько и настроение ребят.

И каждый, проходя мимо собаки, норовил погладить ее:

– Джулька, ну милашка, как ты себя чувствуешь у нас? – негромко приговаривали. – Не убежишь? Останешься?

Идиллию вдруг нарушила ожесточенная стрельба, хлынувшая из-за леса.

Над головой прожужжал дождь пуль, осколков от мин, позади грохнуло несколько снарядов.

Мы прижались к стенкам траншеи, всматриваясь в ту сторону, где бесновался враг, старались угадать, что он задумал. Но это оказалось очередной вспышкой бешенства.

Мы с Васо наблюдали за вражескими окопами, слегка высунувшись из нашей небольшой крепости.

Было ясно, что фрицам притащили ужин, скоро там начнут раздачу, и, то ли для очистки совести, то ли для храбрости, с той стороны постреляли, давая этим знать, что, мол, они начеку и чтобы их не беспокоили.

Правда, наша артиллерия ответила несколькими залпами, но вскоре и она затихла: не было смысла тратить зря боеприпасы.

Спустя несколько минут все вокруг снова погрузилось в тишину, и мы прижались к брустверу, наблюдая за противником.

Вдруг почувствовали, что между нами – мною и Васо – втиснулось что-то мягкое, теплое. Оказывается, наша гостья тоже обратила свой пристальный взор в ту сторону, куда мы так напряженно всматривались, словно и она что-то соображала в этом деле.

Мы рассмеялись. Но Джулька не обратила внимания на наш смех. Она улавливала малейший шум, который доносился с той стороны.

– Знаешь, Васо, кажется, у нас появился стоящий помощник. Мы сможем спокойно спать…

– А что ты думаешь! У Джульки такой слух, что почует за километр.

– Что ж тут удивительного, – вмешался Шилов, маленький рыжеволосый автоматчик, который не мог молчать, если двое вели разговор. – Я слышал, что у японских самураев в армии стоят на вооружении маленькие собачонки, пинчеры, кажись, называются. Вот у тех нюх мировецкий! За три километра чуют, черти, что вокруг происходит. Японцы храпят в окопах, а эти самые собачки стоят на страже. Почуют опасность – сразу поднимают такой визг, такой лай, что все солдаты сразу вскакивают с мест и – в ружье!

– А откуда это тебе известно, всезнайка?

– Как это откуда? От верблюда! Книжки надо читать…

– И все это ты в книжках вычитал?

– Ну конечно… К тому же мой батя мне когда-то рассказал. Он участвовал в русско-японской войне в четвертом году. И своими глазами видал этих пинчеров.

– 'Так, может, Шилов, позовешь сюда батю, чтобы он научил нашу Джульку стоять вместо нас на посту? – предложил Ашот Сарян, и все рассмеялись.

– Это было бы неплохо, чтоб за нас кто-то вел наблюдение, а то не спим, с ног валимся… – не сдавался Шилов. – Если ваша собачка не принесет здесь какой-то пользы, то на кой леший она тут сдалась? Только харчи переводить?…

– Как себе хотите, а я могу поклясться, что собака она обученная, боевая и сможет здесь пользу принести… – настойчиво твердил Васо.

Послышались быстрые шаги. С противоположной стороны траншеи приближался стройный, крепко сбитый, смуглый парень с озорными темными глазами, с забинтованной по локоть рукой – Шика Маргулис. Увидев собаку на бруствере, раскрыл рот от изумления, и на его лице появилась

удивленная улыбка.

– Мать честная, а это что еще за зверь к нам забрел? Что, миленькие мои, на охоту собрались или в лес за грибами?

И, подумав минутку, пожал плечами, добавил!

– Где вы взяли такого красавца? А ну-ка, покажите мне этого звереныша! Видать, парень свой…

– Спокойно, ефрейтор Маргулис… Джулька может, упаси бог, тебя перепугаться и тогда заикаться станет… – остановил его Ашот Сарян.

Но Шика Маргулис на это предостережение не обратил внимания. Он подошел ближе к собаке, оглядел ее с видом знатока, что-то про себя промямлил, и широкая улыбка снова озарила его загорелое лицо:

– Знаете, ребятки, что я вам скажу? Могу поклясться счастьем жены моей и детей, – а они когда-нибудь у меня будут, – что, если останусь жив и невредим и вернусь после войны домой, возьму с собой этого красавца вашего да пойду в свою цирковую школу, которую из-за войны не успел окончить, и заявлю учителю моему – Карандашу – может, слыхали о таком клоуне? – что буду работать на манеже вот с этим зверенышем. Эта собака, клянусь вам всеми святыми и грешниками, рождена для манежа. Если б не война, я был бы уже теперь известным клоуном…

– Эй, Шика, что ж ты все время молчал, не говорил, работал в цирке? Почему не показывал нам своя фокусы? отозвался Васо Доладзе.

Шика тяжко вздохнул и махнул рукой:

– Не время для фокусов. Теперь – главный клоун Адольф Гитлер, будь он проклят! – Задумавшись на минутку, продолжал: – Пусть только война окончится, поеду в школу доучиваться. А там с этой собакой подготовлю парочку номеров – пальчики оближешь! Сам Карандаш позавидует. Он тоже работает на манеже с собакой.

Шика Маргулис порылся в карманах, достал оттуда сухарь и, поклонившись четвероногому другу, протянул гостинец:

– Пожалуйста, угощайся, дорогуша. Извини, конечно, что так скупо. Остаток солдатского неприкосновенного запаса. В Московском цирке я постараюсь тебя кормить получше.

– Глянь, какой ловкий! – сверкнул глазами Васо. – Он его уже в цирк забирает! Думаешь, даром, без магарыча мы тебе такого пса и отдадим?

– Глупенький ты мой! Кто говорит, что я его заберу у вас без магарыча? – перебил его циркач. – После войны, живы будем, затащу тебя в «Арагви» – может, слыхал когда-нибудь о таком нашем московском ресторане? Там я тебе поставлю бурдюк вина, зарежу жирного барана на шашлык и накормлю, напою тебя до отвала. Кроме всего, ты постоянно сможешь бесплатно ходить к нам в цирк на почетные места… Понял?

– Вот это другой разговор! – обрадовался Васо Доладзе.

– А ты, Шика, уверен, что этот пес пригоден для цирка? У твоего Карандаша, мне кажется, особая собака. Не похожая на эту.

– Эта совсем не пригодна для манежа, – вставил Ашот Сарян.

Подучим, натренируем как следует. Можно ведь научить и медведя на велосипеде кататься, и слона танцевать…

Но тут уже вмешался Саша Филькин, высокий, длинный парень в очках, с тонким интеллигентным лицом и вечно озабоченными глазами. Бывший студент Казанского университета, неутомимый филолог, который все время таскал в своей солдатской сумке разные учебники и том стихов Сергея Есенина, которого декламировав все время наизусть. Так как Саша Филькин и на фронте не расстается с наукой и носит большие очки, его нарекли Профессором. И теперь иначе, как Профессор, здесь его никто не называл.

Не было такого ученого спора, в который Филькин не вмешивался бы и не высказывался с апломбом всезнайки, не признавая никаких возражений.

Вот почему и теперь он не мог остаться в стороне от развернувшейся дискуссии:

– Что касается того, мои дорогие, мои славные синьоры, годится эта псина для манежа или не годится, то я обязан вам сообщить: вполне годится! Все зависит от дрессировщика. Если наука до того дошла, что можно и змею научить танцевать, то, естественно, ничего не стоит такую собаку приучить к любому цирковому выступлению.

Снова смерив быстрым и всезнающим взглядом Джульку, Профессор продолжал:

– Теперь, мои дорогие синьоры, должен вам сообщить, что вы позабыли, в каких местах мы с вами нынче находимся. Поскольку я занимаюсь литературой, то мне известно, что здесь тургеневские места. Где-то неподалеку отсюда великий писатель жил и по этим лесам бродил с ружьем и собаками, охотился, стало быть. Если кто из вас читал «Записки охотника», то должен это помнить. Кто не читал, советую при первой возможности почитать, поинтересоваться, мои дорогие, мои славные синьоры… Так вот, мне кажется, что эта самая Джулька ваша не обыкновенная дворняжка, а чистокровка, породистая. Далекий отпрыск псарни Ивана Сергеевича. Родословная Джульки, пожалуй, идет оттуда…

– Ну и нагородил! И надо ж такое придумать! – перебил его Степан Гурченко, прославленный пулеметчик нашего взвода, который тоже, подобно Филькину, любил вмешиваться в любой разговор, чтобы не подумали, что он как тот грамотей, который не в состоянии участвовать в ученом споре. – Тургенев писал толстые книги и, наверно, хорошую деньгу зашибал, так что же, не в состоянии был купить себе лучшей собаки, чем Джулька?

Наш Профессор втянул голову в плечи, поправил на тонком носу очки и бросил уничтожающий взгляд на Степана. Он, как уже было сказано, не терпел, когда ему возражали; считал, что более начитанного и знающего человека, чем он, филькин, не сыскать не то что во всем взводе, а, возможно, в батальоне или в полку…

– Мои дорогие, мои славные синьоры! – уставился он на Степана Гурченко. – Зачем вам со мной спорить? Гляньте на зубы Джульки, и вы сразу поймете, что это за экземпляр. Ведь у нее клыки как у волка. Упаси вас господь попасть на эти зубы! Она в состоянии порвать не то что матерого волка, но перегрызть одним махом ствол березы… С такой собачкой идти на охоту одно удовольствие.

– О, это прекрасно! – обрадовался дядя Леонтии. —

Коли так, то я Джульку после войны заберу с собой в Сибирь. Будем с ней ходить в тайгу на охоту… Ведь я как-никак медвежатник!

– Тихонько, дядя Леонтий, не спеши. Знаешь, когда хороша спешка? – снова вмешался Шика Маргулис. – Во-первых, я сразу сделал заявку на Джулъку. Все слышали. Все свидетели. Кроме того, ты, батя, должен помнить, что если возьмешь Джульку к себе в тайгу, то увидишь ее один ты да еще какие-нибудь звери, которых ты встретишь в тайге. А вот если Джулька выйдет со мной на манеж, ее увидят тысячи зрителей, все города и поселки, где имеются манежи.

– Чего спорите, гвардейцы! – воскликнул Ашот Сарян. – Что вы делите шкуру неубитого медведя? Пока Шика Маргулис попадет в цирк, а дядя Леонтий в Сибирь, в тайгу, как говорят украинцы, роса очи выест! Надо раньше всего дожить, поскорее изгнать гитлеровских зверей, а там будет видно…

– Это точно, – подтвердил Профессор, – но, мои дорогие, мои славные синьоры, вам надлежит помнить, что Иван Сергеевич Тургенев был того мнения, что мечтать, фантазировать – лучшее средство для здоровья, для психики человека… Мечтать, верить, соображать – лучше всех лекарств.

Быстрой стремительной походкой вошел лейтенант Самохин, взводный командир. Увидав на бруствере непрошенного гостя, он от удивления глаза раскрыл:

– Что тут происходит? Что за чучело? Кто здесь дурака валяет?

Все молча глядели на расстроенного комвзвода, не решаясь слово сказать, а он сердито оглядывал нас, стараясь Угадать виновника этого представления.

– Короче говоря, чтоб я эту тварь больше тут не видел. Поняли? Игрушку, забаву себе нашли. Весьма подходящее время для забав… Где мы находимся – в детском саду или на переднем крае? Ты посмотри только, как он разлегся… Блаженствует. Прогоните его к чертовой бабушке!

– Товарищ лейтенант, а товарищ лейтенант, – отозвался Шика Маргулис, – пусть останется с нами Джулька. Гляньте, какая красотка… Жаль. Куда вы ее прогоните, когда вокруг пустыня? Жаль. Пропадет ни за что… Живое ведь существо…

– А нас не жалко? – сердито взглянул Самохин на Шику. – Нашего старшины Михася, который под огнем тащит сюда к нам термосы и котелки с пищей – не жалко? Жизнь его висит на волоске, а он тащит нам харч. Так что ж, прикажешь ему тащить и для вашего пса? Придет сюда Михась, он сразу прогонит его! Ему только лишнего едока не хватает!…

– Товарищ взводный… – попытался успокоить его дядя Леонтий. – Вы ведь не такой грозный, как хотите казаться… Пусть остается здесь пес. Он никому не мешает…

Самохин укоризненно покачал головой, пронизывая взглядом солдата:

– И вам, батя, не стыдно такое говорить? Вы бывалый солдат, еще в ту войну, кажется, воевали… Где, скажите, в каком таком уставе сказано и где вы читали, что собака может быть на переднем крае?

– Мало что в уставе не сказано! – вмешался Профессор. – Разве в уставе все можно учесть? Мне кажется, что вся эта война идет не по уставу, дорогие мои синьоры…

– Ну ладно, прекратить дискуссию! – в сердцах сказал Самохин. – Придет старшина и решит… Как он скажет, так и будет. Захочет таскать на своем горбу жратву для вашей, как ее, Джульки, тогда она останется, пока начальство к нам не нагрянет и не прогонит. Кто захочет кормить ее…

– Да Джульку не надо кормить. Она сама будет кушать, если дадут, – вставил Ашот Сарян, лукаво улыбаясь.

Не иначе, как сама Джулька поняла, что сыр-бор разгорелся из-за ее персоны. Со страхом посматривала на разозленного начальника, сжалась, стараясь быть незаметнее, слегка вздрагивая. Она, видно, чувствовала, что решается ее судьба, и то, что этот человек так жестикулировал, бросал на нее уничтожающие взгляды, означало, что могут прогнать.

А ей здесь так понравилось с этими добродушными солдатами! И возле них не страшно, когда стреляют.

Собака немного успокоилась, когда Самохин приказал всем разойтись по местам, а сам отправился в другой конец траншеи.

После затишья, воцарившегося у нас на какое-то время, с наступлением сумерек снова все вокруг загрохотало. Над траншеей неистово свистели мины, выли снаряды, долетая со стороны леса, где находились немцы.

Они, видно, заметили, что кто-то сюда, к нам пробирается, и встретили его бурным концертом.

Но кто же в такое время может к нам добираться? И вскоре ясно стало, что пытается прорваться к нам неустрашимый старшина Михась Зинкевич. Не в его привычке оставлять нас на длительное время без еды.

Немцы били по проселочной дороге из минометов. Густые облака пыли веером вздымались над полем. Мы основательно проголодались и с нетерпением ожидали прибытия нашего доброго кормильца, но, видно, этот огонь его задержит надолго, а может и повернуть обратно. Подумав о старшине, вспомнили о голоде. Ни у кого не осталось и сухаря. Все, что имели, вернее, что осталось от неприкосновенного запаса, отдали Джульке. Но для нее, видно, этого было недостаточно. Она никак не могла насытиться.

Прижавшись к стенке траншеи, ребята следили за частыми разрывами мин и снарядов, за фонтанами земли, вздымающимися позади нас, на дороге, в поле. И никто уже не сомневался, что это фрицы встретили такой музыкой нашего старшину и, возможно, подносчиков патронов.

Мы теперь думали только о старшине. Жалели его. Как невероятно трудно приходится ему! Сто смертей переживает, пока пробивается к нам. Столько опасностей сопровождает его каждый раз! Каждому из нас тяжело. Смерть все время подстерегает. Но ему, Михасю, кажется, во сто крат тяжелее. Мы находимся как-никак в укрытии, и матушка-земля нас заслоняет от опасности, а он, старшина Михась, пробирается к нам открытым полем, и любой паршивенький осколок может для него оказаться последним. Но он сам вызвался готовить и носить нам пищу. Он не боится опасности. Где сложнее – там Михась. Ребята в шутку его назвали многостаночником. Он отлично действует противотанковым ружьем, пулеметом, а вот теперь…