Текст книги "Сиракана. Книга 1. Семеро"

Автор книги: Григорий Григорян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Григорий Григорян
Сиракана. Книга 1. Семеро

Пролог

Арилора. Мраморный Зал – бывший зал заседаний Сената. Праздник в честь Дня Свободы. Год 1997 до Вторжения

Яркий луч восходящего солнца, проникнув в витражное окно, коснулся покрывавшего пол белого мрамора и тот засверкал еще ярче, озаряя золотистым сиянием древний Мраморный Зал, где столетиями решалась судьба половины мира. С левой и правой стороны зала в полу виднелись едва заметные отверстия, вносящие небольшое искажение в общую картину. Оттуда словно недавно были удалены, ввинченные прямо в пол, ряды стульев или скамей. Ведущая к выходу из зала золотая дверь была наглухо заперта.

Снаружи жил своей жизнью огромный город. Шумел рынок близ Форума, шумели улицы, переулки. Сегодня Арилора праздновала и ликовала, лишь в древних стенах, как и сотни лет до того, царила торжественная тишина, не нарушаемая никем и ничем, кроме человеческих голосов.

Когда-то они звучали здесь во множестве – высокие и низкие, преисполненные мудрости и спокойствия, ярости и гнева. Одетые в белоснежные плащи сенаторы столетиями вещали с трибун, спорили, обсуждали, вносили предложения, решая судьбы тысяч живущих.

Сейчас во всем огромном зале – в самом его центре, на некотором отдалении друг от друга, находились лишь три фигуры в белых плащах – две мужские и одна женская. Участок пола вокруг каждой из них был испещрен многочисленными рунами. Опытный взгляд распознал бы среди них отвечающие за время, пространство, изменчивость и стабильность, движение и покой. Многие руны были изначально противоположны друг другу. То, что они находятся рядом, скорее всего, означало, что вскоре здесь будет использовано заклинание невероятной сложности и мощи. Люди были напряжены. По телу каждого из них то и дело проходила мелкая, едва заметная дрожь. Казалось, они готовились к этому уже давно и сейчас, в последний момент, никак не могут решиться. Наконец, один из них – мужчина, стоящий во главе зала, подал голос. По-старчески хрипловатый, он, тем не менее, звучал решительно и жестко.

– Время пришло, – произнес старик с закрытым капюшоном лицом. Эхо его слов отдавалось в стенах древнего зала, отражаясь от них и усиливаясь, словно тем самым добавляя им торжества и значимости.

– Все… готово, – басом произнес второй мужчина – мускулистый здоровяк, на котором белая мантия смотрелась несколько комично. Движения его тела выдавали волю и уверенность, однако голос звучал несколько нерешительно, – но нас здесь только трое, неизвестно…

– Довольно! – резко перебил его старик. – Мы уже давно все решили и рассчитали, хватит и нас троих. Эфиру все равно. Когда все закончится, остальным придется смириться и принять произошедшее, как данность.

Он по очереди взглянул на мужчину и женщину и, все еще видя нерешительность, продолжил уже более торжественно, словно одновременно вещая и уговаривая:

– Сегодня, здесь и сейчас, мы изменим мир. Не на словах и не в виде пустых обещаний, как столетиями делали те, кто отдавал нам приказы. Мы изменим, наконец, расстановку сил, обретем целостность и станем сильнее сами. У кого еще есть подобное право?! Мы делаем это не в угоду собственным амбициям, а потому, что таков наш долг. Это должно было произойти уже давно. Мы всегда это знали, лишь боялись признаться в этом, признаться, прежде всего, себе самим, продолжая годы и века влачить жалкое существование слуг, прислужников тех, кто ниже нас, тех, кого заботила лишь власть, – при этих словах старик искоса бросил взгляд на пространство за своей спиной, где когда-то стоял серебряный трон. Сидящие на нем люди после всех споров сенаторов всегда выносили окончательный вердикт. Сейчас там находилось лишь пятно расплавленного серебра.

– Остальные поймут, пусть даже со временем, не могут не понять. Ибо то, что мы совершим сегодня, есть апофеоз всех наших целей и стремлений, квинтэссенция нашей свободы и мечты о лучшей жизни, для себя и других.

Закончив речь, старик в капюшоне посмотрел на своих спутников. Мужчина и женщина по очереди кивнули. Затем все трое подняли руки и погрузились в молчание.

В первую минуту могло показаться, что ничего не происходит. Но затем руны на полу начали светиться ярче, белоснежным и одновременно бледным светом.

Словно отзываясь на это сияние, послышался тихий, вибрирующий звук. Он становился все громче и громче, постепенно наполняя зал низким гудением. Свет, исходящий от рун, постепенно разгораясь, коснулся стоявших на них заклинателей, а затем вырвался из их рук тремя яркими лучами, встретившимися посреди комнаты со звуком, напоминающим скрежет стали по стеклу.

На месте скрещивания лучей образовалась белоснежная сфера, вбирающая энергию откуда-то из-за пределов мира. В середине сферы появилось небольшое темное пятно. Все расширяясь, оно вскоре охватило саму сферу (оставаясь, впрочем, в ее пределах) и завертелось в темном вихре. Вибрирующий звук становился все сильнее, сквозь него едва можно было расслышать голоса пытавшихся докричаться друг до друга магов, произносящих непонятные постороннему слуху фразы.

– Есть соединение! – с явным напряжением выкрикнул здорвяк.

– Есть отсечение! – вторила ему женщина.

– Фиксирую! – с хрипотцой в голосе крикнул старик.

– Что-то не так! – напряжения в голосе здоровяка стало заметно больше. – Слишком неровный поток!

– Не могу стабилизировать! – выкрикнула женщина.

– Сохранять концентрацию! – скомандовал старик. – Что с введенной защитой!?

– Запаздывает!

Темнота в светящейся сфере вращалась все быстрее и, наконец, с громким хлопком исчезла вместе с ней самой. Отброшенные мощной ударной волной, заклинатели разлетелись в разные стороны и некоторое время не шевелились, далеко не сразу придя в сознание.

Праздник был в самом разгаре. Лилось рекой старое выдержанное вино, целые бочки которого были выкачены на площадь из дворцовых подвалов. Прохожие спокойно черпали из бочек дорогой напиток, используя для этого любые средства – от черпаков, до собственных рук. На поставленных прямо на улице столах лежала еда, которую в обычные дни могли позволить себе лишь магнаты и нобили. От окна к окну тянулись веревки с развешанными на них разноцветными лентами. Праздник шел на всех улицах города, но здесь – на главной площади было его сердце. Слышались повсюду песни и смех, шум и гомон из тех, что не раздражают, а наоборот – радуют душу. Даже вездесущая городская стража была сегодня не так бдительна, как в обычные дни. Да и причин для этого сегодня не было. Ни один карманник, вор или убийца, из тех, кого обычно во множестве отлавливала стража, в этот день не поднял бы руку даже на в стельку пьяного купца, с головы до ног обвешанного драгоценностями.

"День Свободы". Так называли этот праздник в Арилоре – столице великой империи, когда-то владевшей половиной ойкумены, которую его жители зачастую называли просто – Городом.

Город праздновал свою свободу от Империи – от ее ига и старых устоев, воздавая хвалу тем, кто подарил им эту свободу.

На одной из многочисленных скамеек, стоявших под окнами домов, сидели два старика в простых плащах городского покроя и степенно беседовали.

Хотя, степенность, по сути, сохранял лишь один из них – добродушный господин с редкими волосами, едва покрывавшими блестящую лысину. Он то и дело морщился, слыша громкий женский смех и хохот стоявших рядом с подругами молодых горожан. Второй – худой мужчина, на вид лет пятидесяти, с белой щетиной на лице, недостаточно густой, чтобы называться бородой, добродушно поглядывал на своего приятеля и тихо посмеивался над его потугами отгородиться от окружающего мира.

– Ничего смешного, – ворчливо бросил первый. – Не понимаю, чего ради ты притащил меня сюда. Люди города, претендующего на то, чтобы считаться столицей просвещенного мира не должны вести себя как, как… – он пощелкал пальцами в воздухе, видимо, пытаясь подобрать уничижительное выражение, в достаточной степени характеризующее царящий на улицах возмутительный бардак.

– Как люди, с удовольствием отмечающие один из самых знаменательных праздников в истории своего любимого города, – с добродушной ухмылкой пришел ему на помощь собеседник. – Брось, старина! – хлопнул он по плечу приятеля. – Люди веселятся как умеют. Чего ты от них ждешь, торжественной, пафосной церемонии? Я бы, точно, от такого свихнулся.

– Сольвинус! – возмутился его спутник. Но уже через секунду возмущение на его лице сменилось добродушной ухмылкой. Укоризненно покачав головой, он возвел очи горе. – Тебе уже вот-вот пойдет третья сотня, а ты все еще ведешь себя, как один из тех мальчишек, – кивком головы старик указал на группу юношей, которые, гримасничая и жестикулируя, увивались за хихикающими молодыми горожанками.

– Не вижу в этом ничего предосудительного, Паблус, – снова усмехнулся мужчина, названный Сольвинусом. – Напротив, я считаю это комплиментом. В нашем возрасте особо стоит ценить бегущую, как вода сквозь пальцы, молодость.

– Остальные бы с тобой не согласились, – заметил Паблус. Они нередко называют твое поведение недостойным архонта.

– Это кто же? – с ехидной усмешкой осведомился Сольвинус.

– Ну-у… – замялся его собеседник.

– Дай-ка я сам догадаюсь. Все, кроме тебя, но, как правило, за моей спиной. Ничего, – Сольвинус опять похлопал приятеля по спине. – Это я как-нибудь переживу. Мариус все еще не пришел в себя? – спросил он внезапно, уже с более серьезным выражением лица. – Почти год прошел…

– Это был серьезный удар, – медленно проговорил Паблус. – Таранис, кажется, был ему ближе остальных и такое предательство…

– Да уж! – Сольвинус нахмурился. – Вот кто, действительно, позорит звание архонта. Ну да ладно, – он снова решил сменить тему, на сей раз явно неприятную для них обоих. – Что там с твоими новыми разработками для лекарей? Говорят – молодежь довольно активно их осваивает.

Праздник, меж тем, продолжался. Люди ели, пили и веселились. Не переставая звучал громкий смех. Музыканты, барды и менестрели всех мастей вразнобой исполняли любовные и героические баллады, по большей части, собственного сочинения. Вокруг них спонтанно образовывались импровизированные танцевальные площадки, где горожане, независимо от статуса и возраста, самозабвенно плясали, зачастую не попадая в такт мелодии.

В воздухе раздались хлопки и раскаты грома. Подняв глаза вверх, Сольвинус и Паблус увидели взрывающиеся фейерверки.

– Кстати, о молодежи, – процедил сквозь зубы Паблус, заметив снующие в толпе фигуры в простых коричневых мантиях. – Разве этим бездельникам не полагается быть сейчас в Ассамблее?

– Даже не вздумай набрасываться на ребят со своими любимыми нравоучениями! – с напускной суровостью проговорил Сольвинус. – Пусть развлекаются. Дни, подобные этому, выпадают им нечасто…

Его спутник лишь покачал головой. Проходивший мимо молодой франт в вычурном дорогом плаще мельком взглянул на двух стариков, затем пригляделся повнимательней и так и замер на месте, разинув от удивления рот. Приложив палец к губам, Сольвинус улыбнулся и кивком головы предложил парню продолжить свой путь. Коротко поклонившись, тот двинулся дальше.

– Кажется спалились, – прошептал Сольвинус, наклонившись к другу с комично заговорщицким выражением на лице, а затем быстро накинул капюшон, умудрившись натянуть его чуть ли не на нос. Снова покачав головой, Паблус накинул собственный капюшон, пряча мимолетную улыбку. Фейерверки, меж тем, гремели все громче. Красные вспышки на небе то и дело сменялись синими и желтыми. Народ на площади ликовал, на время забыв даже о менестрелях.

– А ведь талант у них есть, – нехотя проговорил Паблус, мельком взглянув на один из особо красочных фейерверков. – Будем надеяться, что этих парней хватит не только на то, чтобы пускать искры в воздух.

– А там не только парни, – весело сказал Сольвинус, время от времени присоединяясь к аплодирующим горожанам. – Просто их сложно различить из-за мантий. Вон там, например… – веселое выражение резко сошло с его лица, как стертая с холста краска. Нахмурившись, он посмотрел на небо.

– Сольвинус? – немного напрягся Паблус. Проследив за взглядом друга, он побледнел. – Сольвинус, что происходит? – спросил он, едва ли не робко.

Полуденное небо посерело. На нем уже не было солнца и облаков. День не сменился ночью или сумерками. У них, как и у утра и дня, есть свои краски, оттенки, указывающие на наличие жизни. Серая масса не несла в себе ничего. Она лишь приближалась к земной поверхности, словно падающее небо, решившее слиться с землей.

– Не может быть! – на сей раз в шепоте Сольвинуса звучала неприкрытая ярость. – Как они посмели?! – Резко сорвавшись с места, он бросился вперед сквозь толпу, не обращая внимания на едва поспевающего за ним Паблуса.

Веселье на площади резко сменилось паникой. Даже самые несообразительные из горожан уже догадались, что происходящее – это не часть устроенного молодыми магами представления. Люди повсюду кричали и беспорядочно метались, нещадно расталкивая друг друга. В бесновавшейся толпе то и дело выкрикивались имена.

Началась давка. Ошеломленные не меньше горожан, стражники бросались то в одну, то в другую сторону, не зная, куда себя деть и как поступить, чтобы попытаться пресечь внезапно возникший беспорядок. Расталкивая людей локтями, Сольвинус пробился к одному из них и, схватив за руку, сдернул со своей головы капюшон.

– Архонт… – пробормотал пораженный солдат.

– Быстро найди капитана! – отрывисто бросил Сольвинус, – пусть подтянет подкрепление. Оцепить площадь. Людей успокоить. Пресечь беспорядки и панику. Немедленно!

Поклонившись, стражник бросился прочь. Едва разбирая дорогу, Сольвинус на всех порах несся вперед – к видневшемуся впереди высокому, вычурному зданию, возвышавшемуся над всем городом. За ним, пыхтя и отдуваясь, бежал Паблус.

Внезапно, почувствовав сильную боль в груди, Сольвинус замер на месте и начал заваливаться набок, не в силах сделать больше ни шага. Боль была странной, неестественной, словно его только что отрезало от чего-то, или что-то отделилось от него. Машинально попытавшись коснуться Эфира, он почувствовал лишь пустоту. В то же время, в нем самом росла какая-то энергия, словно растекаясь по телу вместе с кровью и становясь частью его самого. Услышав крик позади себя, он с трудом обернулся. К нему медленно, ползком, подбирался Паблус.

– Сольвинус, – прохрипел он с болью в голосе, – я не чувствую Эфир.

Сольвинус не ответил. Темнеющим взглядом посмотрев на небо, он увидел, как город накрывает что-то наподобие серебристого купола. Перед тем, как сознание покинуло его, к нему пришла странная мысль – мир уже никогда не будет прежним.

Глава 1

Имперский тракт в пятнадцати милях от Валанары. 40 г. пв.[1]1
  См. «Приложение».


[Закрыть]

Ночь, накрывшая мир тёмным покрывалом, вот уже несколько часов безраздельно царствовала над миром. Звёзды и луна были закрыты грозовыми облаками. Непрекращающийся ливень выбивал барабанную дробь по вымощенной камнем дороге, почти заглушая стук копыт и колёс.

Яркая вспышка молнии на миг осветила отряд вооруженных длинными копьями всадников, одетых в толстые панцири поверх синих туник, сопровождающих изукрашенную карету, на дверце которой был изображен чёрный дракон, покорно возлежащий под венцом-короной. Клеймо с точно таким же гербом было выжжено на плече у кучера в промокшей насквозь, чёрной тунике, изо всех сил вожжами и хлыстом подгонявшего взмыленных, исходящих пеной изо рта, лошадей. И словно пес на привязи, вслед за каретой плыл густой серый туман.

Марий подгонял коня и ежеминутно оборачиваясь и щюря усталые глаза, вглядывался в туман за дождевой пеленой. Гнедой жеребец со стальным наглавником[2]2
  Часть лошадиной брони. Надевается для защиты глаз и морды животного.


[Закрыть] скакал из последних сил.

За пять лет службы Марию приходилось сражаться под знаменем Дракона во многих частях света. Родом из благородной семьи, он когда-то избрал для себя военную службу и со временем сумел получить звание центуриона Имперской Стражи – должность, равную по значимости легатской. Почувствовав на собственной шкуре всё – от венедских и соланских клинков, до изритских стрел и зубов тварей, он не боялся никого и ничего – до этого дня.

Взгляд центуриона в очередной раз упал на карету. Наполовину скрытые шумом дождя, оттуда доносились крики вперемешку со стонами.

Марий боялся не за себя.

– Тужься! – рыкнула Сорша.

Лежавшая перед ней молодая черноволосая женщина в дорогой ночной рубашке с вышитыми на ней узорами, исходила потом и кровью. У её ног лежало драгоценное платье из алого шёлка, которое давно было превращено в кучу тряпья безжалостной рукой сиделки. Отбросив очередную окровавленную тряпку (кровь явственно выделялась даже на алом фоне платья), та вновь издала рычание, в котором слышались волнение и страх. В углу лежали небрежно брошенные туда золотые браслеты и ожерелья, украшенные драгоценными камнями, за каждое из которых можно было купить средних размеров княжество.

Рабыня Сорша была одной из тех, кого в Империи пренебрежительно называли дикарями. Племя торугов, к которому она принадлежала, когда-то населяло половину Запада. Перед ними преклонялись, их уважали и боялись.

Торуги были сильны числом, силой своих воинов, а главное – мощью шаманов, бравших свою силу от самой Матери Земли. Огонь и вода, ветры и грозы – всё повиновалось воле великих шаманов. Полузвериная внешность торугов – серая кожа, длинные когти, желтые глаза и острые клыки, лишь подчёркивала страх и уважение среди человеческих и других «низших» племён.

Еще до Сна богов, под началом своих вождей, торугские племена смогли расширить своё влияние далеко за пределы родных лесов, силой оружия и магии захватив огромные территории на западе и востоке. Наконец, с трудом остановленные и отброшенные сильфами на Агатовом полуострове, ватанами на Громовых островах и живущими за Серыми горами племенами, они решили осесть на завоёванных ими территориях, назвав их Великим Лесом и заняться охотой и возделыванием земли.

Сотни лет они были неоспоримыми хозяевами большей части Запада, владея огромной территорией от Ксандрийской равнины, до Серых гор.

А затем мир для них окончательно изменился.

Даже спустя столько лет, Сорша помнила день, когда во сне ей приснился рассекающий небесную синеву огромный чёрный дракон. Проснувшись среди ночи в холодном поту и побежав к старшим шаманам, она получила крепкий подзатыльник и приказание весь следующий день носить воду вместе с человеческими рабынями. Торуги не боялись никого и ничего, в особенности драконов, которые, как всем было прекрасно известно, в их краях никогда и не водились.

Образовавшееся в Тессариге молодое людское государство под предводительством никому не известного мага Сарина никто, поначалу, не воспринимал всерьёз. Холмы и всё, что под ними, давно было обжито гномами, рывшими свои шахты во все возможные стороны, и надменными сидами. Болота были владением ящеров саргов[3]3
  Гуманоидная раса рептилий,т. е. ящеры. В основномобитают на юге Тессарига – в Паблийских болотах.


[Закрыть] – людей на Тессариге терпели постольку поскольку.

Они жили разрозненными племенами, точнее – выживали и с каждым годом их становилось все меньше. Ближайший, населенный людьми "сосед" Тессарига – могучая Тиллана – родина магов, философов и ученых, была вовлечена в жестокое противостояние с Кайлатой – одним из трех великих столпов Пустыни – за гегемонию на Сапфировом море, за право владеть пролегающими по нему торговыми путями и богатыми природными ресурсами.

Возвышение людей Тессарига было резким и стремительным. Сначала повсюду прошёл слух о смерти великого черного дракона – чудовища, многие годы державшего в страхе весь полуостров (в особенности доставалось гномам), а затем слухи поползли один за другим. Люди, как-то договорившись с гномами, не только смогли прижиться на их территории, но и начали пользоваться добываемым теми металлом. Небольшой племенной союз, быстро включив в свой состав остальные человеческие племена, вскоре превратился в государство, провозгласившее себя монархией во главе с магом Сарином. Государство это в кратчайшие сроки сумело захватить почти весь Тессариг, превратив его в людскую страну, где многие из бывших хозяев-нелюдей оказались на вторых ролях.

Опомнившийся тилланский царь Мелиагр, решив раз и навсегда покончить с наглым выскочкой, не дав ему со временем превратиться в беспокойного соседа, немедленно организовал военный поход на Тессариг.

И там он, вместо ожидаемой им неорганизованной толпы, встретил ровные ряды легионеров, с оружием и броней из гномьей стали.

Знаменитые тилланские воины, как волна на скалу, нахлынули на тессаригские когорты с прикреплёнными к ним магами, перед которыми полностью спасовали великие тилланские теурги. Вторгшаяся в Тессариг армия гоплитских фаланг, считавшаяся до сих пор непобедимой, была полностью разгромлена и с позором отступила, унося с собой тело своего царя. Через десять лет, не ограничиваясь защитой собственной территории, тессаригские легионы по морю (научившись строить собственный флот, использовав как образец тилланские галеры) вторглись в саму Тиллану, полностью покорив её в течение следующих пяти лет и, заодно, разгромив в нескольких морских баталиях кайлатские армады.

А потом взор Сарина обратился на север.

Выступивших против имперских магов торугских шаманов ждала судьба их тилланских предшественников, а лишённые их поддержки орды недолго продержались против организованной армии легионеров. В течение пятнадцати лет покорив то, что некогда принадлежало торугам, Сарин объявил Тессариг империей, а себя – её первым императором.

Сорша машинально потёрла шею, опоясанную стальным ошейником из плотно подогнанных друг к другу тёмных звеньев. Шея всё ещё чесалась, после стольких лет, особенно в непогоду.

Первым делом, после своей победы, захватчики выстроили в ряд выживших шаманов и на глазах у некогда подчинённых им племён предоставили выбор – жить в рабстве или умереть. Отказавшихся служить Империи с помощью магии разрывали на части, превращали в каменные статуи, которые потом демонстративно разбивали огромными молотами или полностью стирали разум, превращая в истекающих слюной животных. Сорша, единственная из всех, выбрала жизнь – точнее ей не оставили выбора. Подошедший к ней маг (подчинённые называли его магистр Тирас) сказал, что ему требуется «одно из существ» для нескольких экспериментов. Ей на шею надели рабский ошейник – сложный артефакт, контролирующий сознание и в зародыше подавляющий всякую мысль о сопротивлении, а главное – не позволяющий умереть по собственному желанию. Пять следующих лет она провела в роли подопытной крысы, терпя боль и унижения, но ни разу, за всё время пребывания в рабстве, не позволив себя сломить. А затем, когда она надоела магу, её продали работорговцам.

В клетке, словно редкое животное, её провезли из конца в конец новосотворённой империи, демонстрируя зевакам и безуспешно пытаясь продать на рабских рынках. Мало того, что полузвериная внешность торуг распугивала покупателей, она, ко всему прочему, постоянно рычала на них и пыталась укусить.

Когда дошедшие с ней до самой Арилоры работорговцы махнули рукой на непокорную дикарку, она неожиданно попалась на глаза прогуливавшемуся в тот день по рынку богатому патрицию. Увидев грозный оскал, маг лишь усмехнулся.

Так Сорша попала на виллу Марка Септимия.

Привыкшая к плетям и пинкам, рабыня была весьма удивлена, когда её, введя впервые в дом, вымыли в бане, залечили все раны и досыта накормили. Вскоре её ввели в атриум и представили ей хозяйку дома – величественную матрону Кальпурнию и её дочерей – Флавию и Вифинию.

Сорша стала компаньонкой девочек – их сиделкой и няней, по вечерам рассказывавшей им сказки и истории о далёких диких землях, где воины одевались в звериные шкуры, а шаманы под полной луной пели хвалебные песни Матери Земле. Смешные человеческие существа, по вечерам садившиеся у её ног и иногда прижимавшиеся к коленям, подарили дикой шаманке новую жизнь, став со временем смыслом её существования. Гордую дочь племени торугов, не склонившуюся перед хлыстами и цепями, сломила простая человеческая доброта. Не раз со стыдом она признавалась себе, что почти не скорбит об участи своего народа. Как она считала, захватывая раз за разом новые земли, торуги постоянно поили Землю кровью. Разгневанная, та послала им наказание в виде имперцев. Лишь одно имя она поклялась никогда не забывать – Тирас.

Время почти ничто для тех, в чьих жилах вместе с кровью течет магия. Маги смертных рас спокойно проживают несколько столетий, а наиболее могущественные из них могут прожить до нескольких тысяч лет. Почти не меняясь внешне, бывшая шаманка пережила две эпохи. Поначалу она наблюдала, как годы согнули непокорную спину гордого Марка Септимия, как в волосах его жены прибавилось седых прядей, как её девочки стали девушками, а затем и молодыми женщинами, как выросли их дети и дети их детей – мир вокруг неё раз за разом менялся всё больше.

Незваным гостем прокравшись в дом Септимиев, болезнь одну за другой отняла жизни Меридуса – последнего представителя семьи по мужской линии, его жены и юной Флавии, названной так в честь прабабушки. Над оставшейся – Клавдией, Сорша тряслась, как могла, а когда, всё чаще захаживавший к ней молодой патриций Дариус через год снял с неё оранжевое покрывало у семейного алтаря[4]4
  Часть свадебной церемонии древних римлян, (здесь) тессаров.


[Закрыть], отказавшись от предложенной девушкой свободы, последовала за ней в императорский дворец в Арилоре, а после – в земли, бывшие некогда Тилланой.

И вот теперь её девочка умирала. Роды обещали быть тяжёлыми с самого начала. Это признавали все – от имперских магов, до повитух, от которых Сорша давно избавилась, твёрдой рукой выставив всех их вон и полностью взвалив заботы о роженице на собственные плечи. Выносить плод для перенесшей по пути немало тягот императрицы и так было почти непосильным бременем, а тяжёлые роды вкупе с постоянным волнением неумолимо довершали дело.

– Тужься! – снова прорычала Сорша. – Тужься, глупая девка!

Отчаянные стоны на миг прекратились.

– Я императрица, – раздался слабый голос с намёком на возмущение.

– Ты глупая баба, которая никак не может разрешиться от беременности!

К удовлетворению Сорши, карие глаза её подопечной загорелись от гнева, на миг стерев с лица боль. Кровь высокородных патрициев, текущая по её жилам, подавила, как и надеялась сиделка, страх и отчаяние, придав новые силы для борьбы. Сорша склонилась к самому лицу своей подопечной. Когтистая лапа нежно погладила её по чёрным волосам, так, наверное, дикий зверь мог бы гладить своего детёныша.

– Сражайся, девочка, – мягко проговорила торуг. – Борись!

Стоны возобновились. Лицо императрицы сильно напряглось. Через минуту очередной женский крик сменился ещё одним, сразу сменившимся плачем. Взяв в руки окровавленный кричащий комок, Сорша резким движением когтистой лапы перерезала пуповину и, завернув мальчика в остатки алого шёлка, показала матери.

– Тиберий, – прошептала та усталыми губами. Потянувшаяся было к младенцу, рука женщины бессильно упала, глаза императрицы закрылись.

Сорша завыла. Звериный вой, полный боли и отчаяния, прорвался сквозь шум дождя, уносясь в ночь.

И ночь ответила. Протяжный рык, чуждый всему живому, разорвал её на тысячу частей. Даже сквозь дождь чувствуя на лице струйки холодного пота, Марий обернулся. От клубящегося тумана отделилось несколько теней, заметных даже на его фоне. Всё больше удлиняясь и обретая звериные черты, они постепенно приближались к колеснице и сопровождавшим её людям. Рык повторился. Раскалённым ножом проникая в сознание, он, казалось, уничтожал последние остатки разума, оставляя лишь животный страх добычи перед хищником. Обезумевшие от страха лошади, встав на дыбы, сбросили с себя не успевших среагировать всадников и скрылись в ночном лесу. Запряженные в карету кони неимоверным усилием разорвали хомут и протащили возницу по земле, пока его мёртвые пальцы не выпустили поводья. Марий, единственный, не выпустивший поводья своего коня, первым делом заглянул в карету.

Сидящая у тела мёртвой императрицы равнодушная ко всему вокруг, торуг раскачивалась из стороны в сторону, прижимая к груди завёрнутого в тряпьё, хнычущего младенца. Марий размышлял лишь несколько секунд. Не позволяя резко нахлынувшим горю и отчаянию взять над собой контроль, он быстро снял с шеи медальон на серебряной цепи и быстро обернулся к сиделке.

– Сорша, – позвал Марий. Та даже не обернулась. Резко схватив сиделку за плечи и развернув к себе, центурион даже не повёл бровью, нарвавшись на разъярённый оскал. Перехватив закованной в стальной наруч рукой занесённую для удара лапу, он, недолго думая, силой вложил в неё предмет, уставился прямо в пылающие яростью жёлтые глаза и членораздельно, выговаривая каждый слог, произнёс:

– Ты возьмёшь это и наследника, сядешь на моего коня и любой ценой доберешься до Талары или любого ближайшего имперского поста. Иди!

Голову пытавшейся вырваться Сорши резанула острая боль. Раскалившийся докрасна, ошейник начал обжигать шею. Не в силах преодолеть прямой приказ, рабыня стрелой вылетела из кареты и села на коня спешившегося центуриона. Аккуратно приняв из его рук драгоценный свёрток, она привязала его к груди найденными в карете остатками одежды и унеслась в ночь.

Марий взглянул на своих людей. На лицах солдат каменной гримасой застыло понимание. Не было ни обреченности, ни страха. Прошедшие с ним огонь и воду ветераны поняли всё без слов и уже были готовы выполнить самоубийственный приказ, который вот-вот сорвется с губ их командира.

– В колонну! – скомандовал Марий внезапно охрипшим голосом. – Обнажить клинки!

Обернувшись назад, он взглянул на приближающуюся белесую мглу.

"И ведь это вовсе даже не туман!" – пришла внезапная мысль. – "Они движутся настолько быстро, что стороннему наблюдателю видны лишь неясные очертания, размытые пятна, похожие издали на белесую мглу. Предки, дайте мне сил продержаться! Помогите выиграть время… для нее".

Изгнав из головы посторонние мысли, он коснулся Эфира и немедленно произнес про себя формулу первого заклинания, почувствовав, как тело окутывает незримый барьер. Отдышавшись и снова коснувшись Эфира, он направил сжатую в кулак правую руку в сторону тумана, а затем резко разжал. Громыхнувший взрыв разнес на куски огромный кусок каменной дороги, разметал щебень, от жара загорелся сам камень, а затем огонь перекинулся на ближайшие деревья, задев все чуть ли не на милю вокруг… все, кроме тумана. Не останавливаясь, Марий немедленно перешел к следующему заклинанию. По его рукам с треском прошел электрический разряд, а через секунду грянул гром и сорвавшиеся с рук центуриона ветвистые молнии ударили по ненавистному туману. И снова ничего. На секунду Марий закрыл глаза, глубоко вдохнул и резко выдохнул. А затем, обнажив собственный меч, спокойно встал рядом со своими людьми, приготовившись к смерти.