Текст книги "Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 1"

Автор книги: Григорий Джаншиев

 
Когда свободно рыскал зверь,
А человек бродил пугливо,
Он твердо светоч свой держал.
 

Его пламенное, идущее от сердца слово поддерживало в трудное время веру в силу добра и в лучшее будущее. Секрет этого глубокого влияния Белинского, этой присущей ему одному, «неистовому Виссариону», способности

 
Глаголом жечь сердца людей,
 

необыкновенно наглядно разъяснено другом его Герценом.

Сравнивая «ученого» болтуна, бывшего профессора Сенковского (барона Брамбеуса), с его семитическими языками и семью литературами – с «самоучкой» Белинским, Герцен говорит: «У Белинского был, в отличие от первого, избыток того вечно тревожного демона любви и негодования, который виден в слезах и в смехе, того убеждения, которое было делом его жизни, картой, на которую все поставлено, страстью, болью; в словах, идущих от такого убеждения, остается до ля магнетического демонизма, под которым работал говорящий; оттого речи его беспокоят, тревожат, будят, становятся силой, мощью и двигают иногда целыми поколениями».

Таково именно было воздействие вещего слова Белинского [86]86
  «Как скоро дело касается моих задушевных убеждений, – писал Белинский, – я тотчас забываю себя, выхожу из себя, и тут давай мне кафедру и толпу народа: я ощущаю в себе присутствие Божие, мое маленькое я исчезает, и слова, полные жара и силы, рекой польются с языка моего».


[Закрыть]. Когда вспоминаешь удивительную по количеству и качеству честных, стойких деятелей эпоху реформ, эпоху, когда внезапно, как будто бы выросши из земли, появляется целая плеяда гуманных и просвещенных тружеников, невольно задаешься вопросом, откуда они? кто их создал? Ответ на этот вопрос дает политический противник Белинского И. С. Аксаков, свидетельство которого, стало быть, не может быть заподозрено в пристрастии, и потому оно особенно ценно.

Описывая свои странствования по разным частям необъятной России, Аксаков, скрепя сердце, констатирует замечательный факт распространения вредного по его мнению, но все же громадного влияния Белинского. «Много я ездил по России, – пишет он в 1856 г., – имя Белинского известно каждомусколько-нибудь мыслящему юноше, всякому, жаждущему свежего воздуха среди вонючего болота провинциальной жизни. Нет ни одного учителя гимназии в губернских городах, который не знал бы наизусть письма Белинского к Гоголю (приведено выше); в отдаленных краях России только теперь еще проникает это влияние и увеличивает число прозелитов… Мы Белинскомуобязаны своим спасением, –говорят мне везде молодые, честные люди в провинции. И в самом деле, – продолжает Аксаков, – в провинции вы можете видеть два класса людей: с одной стороны, взяточников, чиновников в полном смысле этого слова, жаждущих лент, крестов и чинов, помещиков, презирающих идеологов, привязанных к своему барскому достоинству и крепостному праву, вообще довольно гнусных. Вы отворачиваетесь от них, обращаетесь к другой стороне, где видите людей молодых, честных, возмущающихся злом и гнетом, поборников эмансипации и всякого простора, с идеями гуманными. Если вам нужно честного человека, способного сострадатьболезням и несчастиям угнетенных, честного доктора, честного следователя, который полез бы на борьбу – ищите таковых в провинции между последователями Белинского» [87]87
  Аксаков, в его письмах, III, 390.


[Закрыть].

Вот чем обязана преобразованная Россия просветительной деятельности Белинского, неустанно сеявшего семена «разумного, доброго, вечного»…

Многие из брошенных им семян дали всход, многое из того, о чем мечтал Белинский, осуществлено ко дню 50-летия его кончины, но многое еще осталось свершить впереди. Идеи, как и все живое, только путем борения доказывают свою жизнеспособность и право на существование. Чем менее благоприятны окружающие условия, тем более должны поборники идеи прилагать труда для ее распространения. Воспоминание о великом и неутомимом труженике земли русской – Белинском – должно воодушевить притоком новой энергии всех, кому дорого его благодатное имя. – Кажется, достаточно трудны были времена, когда действовал он, «волнуясь и спеша», – а ведь не упал же он духом, не раскис, не «изолгался», по выражению Щедрина, не продался, не стал ренегатом [88]88
  «Я продаю себя всем и каждому, – пишет оставшийся без дела после прекращения «М. Наблюдателя» Белинский, – от Сенковского до (тьфу, гадость какая!) до Булгарина, – кто больше даст, не стесняя притом моего образа мыслей выражения, словом, моей литературной совести, которая для меня так дорога, что во всем Петербурге нет приблизительной суммы для ее купли. Если дело дойдет до того, что мне скажут: независимость и самобытность убеждения или голодная смерть, – у меня достанет силы скорее издохнуть, как собака, нежели живому отдаться на позорное съедение псам».


[Закрыть].

Нет горше бедствия, как потеря веры в силу добра и разума, в силу права и справедливости, и чем менее продолжительны такие проклятые моменты нравственного одряхления, тем лучше для общественного самосознания:

 
Да будет проклят краткий миг,
Когда под тяжестью вериг
И дрязг житейских доли пошлой
Иссякнет юности родник
И вдохновений жизни прошлой;
Когда почуешь охлажденье
К тем идеалам и мечтам,
Которым прежде в умиленье
Молился ты, как божествам,
И видишь, как слова святые
(Что встарь, как бурная стихия,
Рвались из сердца тайника)
Бесстрастно сходят с языка…
Когда почувствуешь, что холод
Объял тебя и в грудь проник,
Что сердцем больше ты не молод,
Что и душой ты стал старик:
Да будет проклят этот миг!
 

Таких минут слабости, проклятых моментов нравственного расслабления Белинский никогда не знал – вот чему учит и к чему обязываетего светлая память. И да вольет предстоящее чествование его благословенной памяти новую веру в жизненность и спасительность гуманно-освободительных и просветительных принципов, коим он служил до гробовой доски.

Верное служение гуманно-просветительным заветам, оставленным Белинским, – лучший и наиболее достойный, по слову поэта, способ чествования памяти почивших героев-мыслителей:

 
Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам,
Отдайте им лучший почет:
Шагайте без страха по мертвым телам,
Несите их знамя вперед!..
 

Гр. Джаншиев

I
Освобождение крестьян

 
Как зиждительный ливень могучей весны,
На незримых крылах ты над миром летишь,
От народа к народу, в страну из страны
От толпы городской в деревенскую тишь,
И горит за тобой, тени рабства гоня,
Нежный луч восходящего дня.
 

Шелли (Бальмонт)

История говорит властителям: будьте согласны с вашим веком, идите с ним вместе, но ровным шагом; отстанете, – он вас покинет; осмелитесь преградить дорогу, – он вас раздавит. Ваша сила не в вашей верховной власти и великих правах ее, она в достоинстве вашего народа: унижен он, – унижены и вы; он страждет, – вы ненавистны; тогда могущество ваше построено на песке-первый ветер его опрокинет.

Жуковский

Глава первая
Объявление воли и его всеобъемлющее значение
(Справка к 40-летию)

 
Разбита рабства цепь. Вставайте, мертвецы!
Вставайте, Лазари, из гроба векового,
Где вы родилися, где отжили отцы!
Прощенье прошлому! Забвение былого!
Оплот коснения и порчи сокрушен.
На свет, на Божий свет скорее выходите!
Граждане новые, привет вам и поклон!
Бог помочь, братья вам! Бог помочь в новом быте!
 

Розенгейм

– Дурак Иванушка, чему смеешься? Или сердце в тебе взыграло?

Или пахнуло на тебя свежим воздухом? Или ты почуял, что пришел конец твоему гореваньицу, тому злому-лютому гореваньицу, что и к материнским сосцам с тобою припадало, что и в зыбке тебя укачивало, что и в песнях тебя подтягивало, что и в царев кабак с тобою разгуляться похаживало?

М. Салтыков

Не только в истории России, но и в летописях всемирной истории немного найдется дней, с которыми соединилось бы такое радостное, бодрящее и возвышающее душу настроение, как с незабвенным днем 5 марта 1861 г. Несмотря на все невзгоды, несмотря на многочисленные тяжелые разочарования и огорчения, на которые были так щедры истекшие десятилетия, у русского народа и общества сохранилось светлое воспоминание об этом великом дне, лучше и выше которого, по справедливому замечанию бывшего шереметевского крепостного, а впоследствии цензора, профессора и академика Никитенко, нельзя сыскать во всей предшествовавшей тысячелетней истории России… Каковы бы ни были недостатки Положений о крестьянах, в памяти людской навсегда сохранится благодарное воспоминание о светлом дне, когда великий законодательный акт 19 февраля получил окончательную законодательную санкцию [89]89
  Закон, гласит ст. 59 Основ. Законов, получает обязательную силу не прежде как со дня объявления. В истории нашего нового законодательства известен случай необнародования (в марте 1881 г.) по изменившимся обстоятельствам утвержденного Александром II нового порядка (при участии представителей земств и городов) составления и рассмотрения законопроектов, который, таким образом, ео ipso потерял силу закона, благодаря необнародованию («L’ empire des Tzars» par Leroy-Beaulieu. Paris, 1882. V. II. P. 589). Подробности этого последнего акта царствования Александра II, подписанного им 1 марта 1881 г., в 21/2 ч., см. под словом Александр IIв «Русском Биографическом Словаре» изд. Имп. Исторического Общества, с. 886–887, ^атакже «Воспоминания о графе М. Т. Лорис-Меликове» Н. А. Белоголового. Посмертное издание его «Воспоминаний». М., 1897.


[Закрыть]и «юридическое знаменование», вследствие опубликования его во всеобщее сведение. В этот памятный день в столицах с церковного амвона был читан знаменитый Высочайший манифест 19 февраля об отмене крепостного права, заканчивавшийся известными словами: «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободныйтруд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного» [90]90
  См. второе полн. собр. Зак. Росс. Империи. Т. XXXIV. № 36, 650.


[Закрыть], а телеграф спешил разнести повсюду на «незримых крылах» своих великую весть о возвращении воли народу.

Объявление «воли», т. е. торжественное чтение достопамятного акта, даровавшего личную свободу и элементарные человеческие права 23-м миллионам народа, как передают современники-очевидцы, далеко не произвело на непосредственных слушателей впечатления, подобающего этому беспримерному по необыкновенной величавости своей историческому моменту, который они имели счастье переживать. Объясняется это отчасти тогдашним тревожным, удрученным настроением части общества, отчасти тем, что слог манифеста, вдобавок довольно объемистого (он занимает 6 печатных страниц большого формата), был тяжел, витиеват и мало понятен для народа [91]91
  См. «Воспоминания Г. Д. Щербачева» в Русском Архиве1891 г. № 1. С. 75.


[Закрыть]. «Когда окончилось чтение, – пишет Г.Д.Щербачев, один из свидетелей чтения манифеста в Петербурге, – и все стали выходить из церкви, заметно было «на всех лицах какое-то недоумение». Словом, первое впечатление, произведенное манифестом, было смутное и далеко не «радостное», чего, впрочем, как увидим ниже, сознательно избегал составитель манифеста, сторонник крепостного права, митрополит Филарет. Формальный, «казенный» стиль увесистого манифеста, уснащенный цветами официальной семинарской риторики, порою, как далее будет указано, вызывавшими очень печальные недоразумения в народе, чрезмерная сухость неуклюжего документа, в которой немногие теплые слова – «уважение к человеческому достоинству и христианская любовь» – словно предумышленно терялись, заглушались, тонули в массе юридических подробностей и маловразумительных постановлений об устройстве материального быта крестьян, – совершенно не шли к возвышенно-радостному настроению, подобавшему великому дню провозглашения падения рабства в России, дню, наступления которого лучшие, передовые вольнолюбивые ее люди [92]92
  Карамзин, когда-то принадлежавший к их рядам, во вторую половину своей деятельности усвоил, как пишет Валуев, «взгляд на дела управления – царедворческий того времени. Возгласы насчет крестьян, «худо платящих оброк господам» (выражение из писем Карамзина), не сопровождаются никаким знаком какого бы то ни было участияк низшим классам народа», что Валуев объясняет тем, что в то время Россия кончалась XIV классом по табели о рангах (см. Дневник П. А. Валуева в Русской Старине1891 г. № 11. С. 395).


[Закрыть]давно уже ждали с безотрадною тоскою и безысходным томлением:

 
Увижу ли, друзья, народ освобожденный,
И рабство, павшее по манию царя?
И над отечеством свободы просвещенной
Взойдет ли, наконец, желанная заря?!..
 

Многие из них, этих вдохновенных провозвестников воли, в том числе и автор приведенных трогательных строк, сам полураб, преследуемый до гробовой доски постылыми нежностями Бенкендорфовской подневольной, оскорбительной дружбы-опеки, равно как и его сверстники, декабристы, а также и замученные тисками беспощадного гнета «властители дум» 40-х гг., Белинский и Грановский, так и не сподобились видеть этот благословенный день. Но, говоря словами того же поэта, – певца декабристов:

 
…не пропал их скорбный труд
И дум высокое стремленье!..
 

Осуществление этой вещей думы и векового чаяния народа, этой заветной мечты о народной воле нескольких поколений образованного русского общества и возвещал манифест 19 февраля, хотя и тоном, далеко не соответствовавшим столь величавому и благодетельному событию, хотя и в декоративной обстановке, далеко не праздничной [93]93
  Один из самых страстных и могучих поборников народной свободы А. И. Герцен, с затаенным дыханием следивший за трудными родами нарождавшейся свободы, совсем иначе рисовал себе издали картину раскрепощения народа. Особенно тяжел был для него в эти вещие дни воздух изгнания, и с нескрываемою горечью з (15) марта 1861 г. он писал в Колоколе:«Если бы было возможно, мы бросили бы все и поскакали бы в Россию. Никогда не чувствовали мы прежде, до какой степени тяжела жертва отсутствия. Но выбора нет! Потерянный вдали ведет; мы не можем без смены оставить нами самими избранный пост и только желали бы, чтобы помянул наскто-нибудь в день великого народного воскресения… Зачем русские, которые могут ехать, живут без дела, скучая и зевая в Париже, в Италии, не едут? Нас удивляют люди образованные, люди, скорбящие о народе, вздыхающие о его несчастьях, но не настолько, чтобы побеспокоить себя, бросить привычную жизнь и явиться налицо в дни великого исторического события».


[Закрыть]. Этот лучший, этот небывалый, желанный, единственный, можно сказать, по своей захватывающей силе праздник на улице друзей народной свободы – был омрачен, искалечен, почти испорчен духом полицейского недоверия, явно сквозившим сквозь официальные акты и те чрезвычайные военно-полицейские меры предосторожности (см. ниже), кои сопровождали возвещение падения рабства. Немудрено, что подобный, несоответственный величию и торжественности дивного момента занимавшейся зари свободы, мрачный колорит оставил неприятный осадок в сердцах искренних людей свободы, хотя и далеко не избалованных историею обилием радостных картин и радужных перспектив.

У славянофила И. С. Аксакова, выражавшего в данном случае общее настроение всех либералов, вырвались по этому поводу следующие едкие и глубоко меланхолические строки. «Странное дело! – писал И. С. Герцену вскоре после объявления воли, как бы в ответ на напечатанные в Колоколетрогательно-скорбные строки (см. примечание) по поводу обидной невозможности лично присутствовать при народном празднике, – в моем письме я сам слышу прежнюю ноту довольно безотрадного свойства, а между тем, казалось бы, иным должны звучать наши речи послесобытия 19 февраля. Или же мы так состарились, так проквасились старым Н… квасом, что все представляется нам кисло-соленым? Или же, наконец, то, что совершается, не то, чего мы ждали и чаяли? Несомненно, что, во всяком случае, оно совершалось не так, как мы его ждали. История не побаловала нас никаким лирическим ощущением, никакою красивою декорациею; я вполне признаю такое распоряжение мудрым и наше требование детским – хотя думаю, что нужны бывают как человеку, так и народу лирические моментыв жизни, разом поднимающие дух и озаряющие внутреннее сознание. Как бы то ни было, освобождение крестьян было так обставлено, что для радости,т. е. для произведения чувства радости, нужен известный отвлеченный процесс мысли: нужно напомнить себе об этом, идеализировать, глядеть в чаемое будущее, а не в настоящее время. Постоянно себе говоришь, что совершается одна из величайших социальных революций, но ее не осязаешь; свежий воздух, конечно, уже повеял, но фильтрованный сквозь такие вонючие тела, что его и признать трудно» [94]94
  См. письмо Аксакова от 7 июня 1861 г. к А. И. Герцену. С. X Писем Герцена. Женева, 1890 г.


[Закрыть].

Указанная, столь унылая и исполненная недоверия обстановка объявления воли, само собою разумеется, не была делом случайности. Ключ к уразумению этого печально-странного явления, сообщавшего как величайшей из реформ 60-х гг., так и другим начинаниям эпохи великих реформ какой-тохарактер незаконченности [95]95
  См. доклад графа Лорис-Меликова от января 1881 г., в котором он, между прочим, говорит: «Великие реформы царствования В. В., вследствие событий, обусловленных совместными с ними, но не ими вызванными, проявлениями ложных социальных учений, представляются доселе отчасти незаконченными, а отчасти не вполне согласованными между собою» (см. назв. «Биографический словарь», ст. 887). См. также примечание И. Б. к записке А. И.Левшина в Русском Архиве, 1885. № 8. С. 533.


[Закрыть], двойственности и неискренности, лежит в событиях, предшествовавших и сопровождавших законодательные работы по крестьянской реформе.

Где дух Господень, там и свобода.

(2 поел. Коринф, 3, 17)

Свобода-душа всего на свете, без тебя все мертво.

Екатерина II

Уважай народ свой, тогда он сделается достойным уважения.

Жуковский

Без году ровно 100 лет ждал русский народ в массе и в лице передовых представителей русской интеллигенции уничтожения позорного и развращающего института крепостной зависимости человека от человека. Народ, с своим инстинктивным чутьем исторической правды [96]96
  См. Беляева – «Крестьяне на Руси», 277.


[Закрыть], ждал, что вслед за манифестом 18 февраля 1762 г. об освобождении служилого дворянского сословия от обязательной военной повинности последует и манифест об освобождении крестьян от помещичьего ига, существование которого, если не оправдывалось, то извинялось помянутою государственною надобностью и бедностью казны. Крепостной народ ждало быстрое и горькое разочарование. Не только краткотечное царствование Петра III не принесло желанной благой вести о том, что «вольному воля», но и последующее продолжительное царствование «либеральной крепостницы», как именует Ровинский [97]97
  Ровинский – «Народные картины», 320.


[Закрыть]Екатерину II, стали исходными моментами для окончательного порабощения крестьян, для низведения его на степень продажного скота или крещеной собственности [98]98
  См. Беляева н. с., 296.


[Закрыть], как выразился Герцен. Тем не менее в народе продолжала тлеть искорка сознания о совершенной исторической неправде, которому под влиянием европейского просвещения стали приобщаться и передовые интеллигентные представители рабовладельческого сословия, одиноко стоящие – Радищевы, Новиковы, Чаадаевы и др.

То усиливаясь, то ослабевая – соответственно приливу или отливу Гольфстрима европейских гуманно-освободительных течений, – мысль об избавлении России «от отвратительного недуга» крепостного права, по выражению проф. Беляева, давила тяжелым кошмаром как самые непосредственные жертвы этого часто дикого и всегда оскорбительного порабощения, так и тех из душевладельцев, которые могли сколько-нибудь подняться выше интересов «кармана и желудка».

Кровавый эпизод начала царствования Николая 1 повелительно выдвигал на очередь крестьянский вопрос, составлявший часть программы декабристов [99]99
  Сначала для декабристов, говорит знаменитый исследователь А. Н. Пыпин, крестьянский вопрос был не вполне ясен. Но в тайном обществе уже скоро явились люди, которые понимали и выставили всю важность этого вопроса, и придавали ему столь великое значение, что без его решения считали ненужною, даже вредною самую политическую реформу, т. е. введение представительных учреждений для одних привилегированных классов. Позднее мысль об освобождении крестьян стала одним из главных положений Союза Благоденствия, и в проектах Пестеля вопрос о наделе землею был доведен до такой широты, которая представлялась Н. И. Тургеневу социалистическою. См. «Общественное движение в России при Александре I» А. Н. Пыпина. СПб., 1885, с.443, а также главу XXVIII превосходной монографии В. И. Семевского «Крестьянский вопрос». Т. II. В проекте конституции Трубецкого крестьянам предоставлялись огороды. На экземпляре этого документа, хранящемся у Е. И.Якушкина, рукою Рылеева написано: «Если огороды, то и земля». См. справку к статье М. А. Веневитинова в сборнике «Братская помощь пострадавшим в Турции армянам». М., 1897. С. 275.


[Закрыть]. Несмотря на упорное отвращение этого царствования ко всем новшествам, несмотря на отчаянные усилия консерваторов per fas et nefas сохранить и вне, и внутри России существующие порядки и учреждения, одним из первых дел Николая 1 был приступ к разрешению крестьянского вопроса. Вскоре после суда над декабристами был учрежден первый секретный крестьянский комитет, причем делопроизводителем его был назначен Д. Н. Блудов, исполнявший те же обязанности и в суде над декабристами. Кроме этого впоследствии были учреждены еще пять комитетов, но результаты их деятельности были крайне ничтожны [100]100
  Подробности см. во II главе назв. исследования Семевского.


[Закрыть]. Да и могло ли быть иначе?

Сам Государь теоретически был против крепостного права и неоднократно высказывал приближенным мысль о необходимости отмены или скорее «преобразования крепостного права» [101]101
  Там же, 21.


[Закрыть]. По какому-то историческому наитию Николай I a priori высказал догадку о неправомерности крепостного права, вполне подтвердившуюся историческою критикою. «Я не понимаю, – говорил Николай I, – каким образом человек сделался вещьюи не могу объяснить себе этого шага иначе, как хитростью, обманом, с одной стороны и невежеством – сдругой» [102]102
  Записки Смирновой в № 4 Северн. Вестника, 1893. О том, как после первой ревизии, вопреки желанию Петра В., «подкралась» проказа крепостного права, см. с. 288 и след. н. с. Беляева.


[Закрыть]. Но от желания до исполнения, от открытия болезни до уврачевания еще очень далеко, в особенности, если люди, власть имущие, заинтересованы по рутине или по личным выгодам в сохранении статус-кво.

Учреждая один «секретный» комитет за другим, Николай I ясно видел, что дело не подвигается вперед, но не в состоянии был понять и устранить причину бесплодности их. Будучи решительным противником всяких либеральных или, как тогда выражались, завиральных нововведений и в особенности против гласности, печати и проявления общественного мнения, он безусловно настаивал на строжайшем соблюдении канцелярской тайны в крестьянском вопросе. А пока дело «производилось» в потемках бюрократического тайнодействия, нельзя было рассчитывать на мало-мальски крупный успех. Вся придворная знать, министры, высшие бюрократические круги и даже родные братья Императора, великие князья Константин и Михаил Павловичи, как жаловался сам Николай I Киселеву [103]103
  «Я ни в одномиз своих сотрудников не нашел прямого сочувствия», – говорил Николай I в 1835 г. Киселеву. См. Семевского, II, 21.


[Закрыть], были решительными консерваторами, а потому и явными крепостниками, хотя, конечно, помещичьи выгоды прикрывались превыспренными соображениями о пользе отечества.

С замиранием сердца и с затаенною радостью следили за благими усилиями Николая 1 к уничтожению вековой неправды лишь опальные, официально «неблагонамеренные», молодые и интеллигентные силы в обществе и в литературе. Но между Государем и этими сочувственными силами лежала непроницаемая толпа бюрократического средостения, зияла целая пропасть, вырытая усилиями своекорыстных и невежественных ретроградов-крепостников,

 
Чье сердце не смущал гонимых братьев стон,
Кому законом был отцов его закон.
 

Одним из этих восторженных поклонников освободительных стремлений Николая 1 по крестьянскому вопросу был глава и украшение тогдашней литературы Белинский, которого только смерть спасла от начатого преследования со стороны IIIотделения.

Еще на студенческой скамье Белинский в своей юношеской трагедии, направленной против крепостного права и аттестованной московскою цензурою «бесчестною и позорящею университет», дал Аннибалову клятву бороться с этим грозным и отвратительным недугом, существование коего заражало весь общественный организм. И он сдержал свою клятву, не щадя ни-ко-го! В 1847 г., после появления гоголевской «Переписки с друзьями», в известном письме своем из Зальцбрунна безжалостно разбивает свой кумир больной Белинский, особенно огорченный презрительным отношением Гоголя к порабощенному народу [104]104
  «Неумытое рыло» – этого выражения не мог Белинский простить даже своему любимцу Гоголю, выше которого, однако, он ставил интересы порабощенного русского народа.
  «Вместо того, – пишет Белинский Гоголю, – чтобы учить, во имя Христа и церкви, варвара-помещика наживал от крестьян больше денег, ругая их неумытыми рылами, вы написали бы ему, что так как его крестьяне – его братья о Христе и как брат не может быть рабом своего брата, то он и должен или дать ему свободу, или хотя, по крайней мере, пользоваться трудами крестьян как можно льготнее для них, сознавая себя в ложном отношении к их положению. А выражение «ах, ты, неумытое рыло!»… Да у какого Ноздрева, у какого Собакевича подслушали вы его, чтобы передать миру, как великое открытие в пользу и назидание мужиков, которые и без того потому и не умываются, что, поверив своим барам, себя не считают за людей!.. Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов, что вы делаете? Взгляните себе под ноги, ведь вы стоите над бездною! Христа-то зачем примешали тут? Он первый возвестил людям учение свободы, равенства и братства, и мученичеством запечатлел, утвердил истину своего учения». – Письмо было написано в мае 1847 г. из Зальцбрунна. Оно напечатано было сначала в Полярной ЗвездеГерцена, потом в XIII томе «Жизни и Трудов» Погодина и перепечатано в № 5 Мира Божьегоза 1897 г.


[Закрыть].

В декабре 1847 г. Белинский из Петербурга сообщает Анненкову в письме, посланном с «оказиею», о важной новости, о 6-й и последней попытке Николая 1 приступить к освобождению крестьян. Это письмо, наглядно передающее охватившее великого друга народа радостно-лихорадочное нетерпение, любопытно как исторический документ, характеризующий [105]105
  В этом же письме Белинский, трепеща за участь начатого дела освобождения крестьян, с несправедливою резкостью отзывается о Шевченко и Кулише, ставя им в вину, что они «раздражают правительство, делают (?) его подозрительным, готовым видеть бунт там, где нет ровно ничего, и вызывают меры, крутые и гибельные для литературы и просвещения» (см. «Анненков и его друзья», I, 604). Конечно, Белинский хорошо понимал, кто настоящие виновники этих крутых мер, и он их тут же и называет: это – «друзья своих интересов и враги общего блага, окружающие Государя Императора», – но это место, в котором Белинский вину переносит с больной головы на здоровую, любопытно, как доказательство того лихорадочного участия, с которым он следил за крестьянским вопросом.


[Закрыть]отношение тогдашнего молодого поколения к Николаю I. Вот что, между прочим, писал Анненкову за полгода до своей смерти радостно потрясенный Белинский: «Тотчас по приезде, – пишет Белинский, – услышал я, что в правительстве нашем происходит большое движение по вопросу об уничтожении крепостного права. Государь Император вновь и с большею энергиею изъявил свою решительную волюкасательно этого великого вопроса. Разумеется, тем более решительной воли и искусства обнаружили окружающие его отцы отечества, чтобы отвлечь его волю от крайне неприятного им предмета. Искренно разделяет желание Государя Императора только одинКиселев: самый решительный и, к несчастью, самый умный и знающий дело противник этой мысли – Меншиков (как известно, он и впоследствии, при освобождении крестьян, остался ярым крепостником [106]106
  См. «Матер, для истории упраздн. креп, права». Т. I, 134.


[Закрыть]). Вы помните, что несколько лет тому назад движение тульского дворянства в пользу этого вопроса было остановлено правительством с высокомерным презрением. Теперь, напротив, послан был тульскому дворянству запрос: так ли расположено оно теперь в отношении к вопросу?.. «Перовский, который в душе своей был против освобождения крестьян, – продолжает Белинский, – объявил себя за освобождение». Все зависит от воли Государя Императора, а она решительна.Вы знаете, что после выборов назначается обыкновенно двое депутатов от дворянства, чтобы благодарить Государя Императора за продолжение дарованных дворянству прав, и вы знаете, что в настоящее царствование эти депутаты никогда не были допускаемы. Теперь вдруг велено смоленским депутатам явиться в Питер. Государь Император милостиво принял их и сказал следующую речь: «Теперь я буду говорить с вами не как Государь, а как первый дворянин империи. Земли принадлежат нам, дворянам, по праву, потому что мы приобрели нашею кровью, пролитою за государство; но я не понимаю, каким образом человек сделался вещью, и не могу себе объяснить этого иначе, как хитростью и обманомс одной стороны и невежеством – сдругой [107]107
  Последующие исторические исследования, особенно известная монография И. Д. Беляева «Крестьяне на Руси», с очевидностью доказали справедливость этой априористической догадки.


[Закрыть]. Этому должно положить конец. Лучше нам отдать добровольно, нежели допустить, чтоб у нас отняли.Крепостное право причиною тому, что у нас нет торговли, промышленности». Затем Государь сказал им, чтобы они ехали в свою губернию и, держа это в секрете, побудили бы смоленское дворянство к совещаниям о мерах, как приступить к делу. Депутаты, приехав домой, составили протокол того, что говорил им Государь Император. Через несколько времени по возвращении депутатов Перовский (мин. внутр. дел) получил от смоленского губернатора донесение, что двое дворян смущают губернию, распространяя гибельные мысли.Государь Император приказал Перовскому ответить губернатору, что в случае бунта у него есть средства (войска и пр.), а чтоб до тех пор он молчал, не в свое дело не мешался… «Конечно, несмотря на все, – грустно заканчивает Белинский, хорошо знавший силу бюрократии, – дело это опять затихнет. Друзья своих интересов и враги общего блага, окружающие Государя Императора, утопят его проволочками, серединными, неудовлетворительными решениями, разными препятствиями, истинными и вымышленными, потом воспользуются маневрами или чем-нибудь подобным и отклонят его внимание от вопроса, и он останется не решенным при таком Монархе, который один по своей мудрости и твердой воле способен решить его. Но тогда он решится сам собою, в тысячу раз более неприятным для русского дворянства способом. Крестьяне сильно возбуждены, спят и видят освобождение…Когда масса спит, делайте что хотите – все будет по-вашему, но когда она проснется, не дремлите сами, а то быть худу» [108]108
  Письмо это впервые напечатано целиком в 1892 г. в книге. П. В. Анненков и его друзья., 1, 599–607.


[Закрыть].

Не суждено было великому другу свободы сказать: «ныне отпущаеши»!.. Опасения Белинского оправдались и даже скорее и резче, чем он думал. 15 февраля 1848 г. он уже писал со скорбью своему парижскому корреспонденту: «Дело об освобождении крестьян идет, а вперед не подвигается» [109]109
  См. Анненков, 612.


[Закрыть].

Вскоре, однако, оно не только совсем сошло с очереди, но было сопричислено к числу опасных вольнодумств. Воспользовавшись с обычною ловкостью событиями, вызванными февральскою революциею 1848 г., «друзья своих интересов и враги общего блага», по выражению Белинского, или как характеризовал их Лермонтов:

 
Толпою жадною стоящие у трона,
Свободы, гения и славы палачи —
 

дали делу такой оборот [110]110
  О настроении высших правительственных сфер, обезумевших совсем после февральской революции 1848 г., может дать понятие следующее место из дневника П. А. Валуева (в то время лифляндского губернатора): «Третьего дня (т. е. 13 марта) Виелгорский привез весть о берлинской катастрофе. Вверху все в крайнем смущении. Другие придумывают сумасбродные распоряжения. Д. П. Бутурлин, например, советует закрыть все университеты и гимназии. В городе разносят уже бесчисленные нелепости о дальних областях самой империи. Вчера утверждали, что Тифлис и Варшава вспыхнули и что в Риге в каком-то клубе состроили баррикаду. Сановники в озлоблении думают лишь о способах давитьвсе, что смеет думать о них неодобрительно и не льстит им» ( Русск. Стар.,1891. IV, 173).


[Закрыть], что Император Николай I не только охладел к вопросу об освобождении, но и стал к нему относиться ясно враждебно. В 1848 г. он прямо объявил в речи, обращенной к петербургским дворянам, «нелепымислухи (об освобождении), которые с восторгом перенимались крестьянами». В этой же речи он, между прочим, сказал: «Гг., я не боюсь внешних врагов. Но у меня есть внутренние, более опасные. Против них-то мы и должны вооружиться и стараться сохранить себя, и в этом я полагаюсь на вас. Благодарю моих дворян здешней (Петербургской) губернии за адрес, который они мне хотели поднести. В чувствах привязанности их ко мне и к отечеству я не сомневаюсь и за удовольствие поставляю принадлежать к их сословию, потому что я и жена моя тоже помещики петербургские» [111]111
  См. н. Материалы, I, 77. По поводу крестьянских симпатий Николая 1 в. к. Елена Павловна, славная своим последующим участием в крестьянской реформе, писала: «Государь – демократ, сам того не подозревая» (Русск. Стар.,1861. VI).


[Закрыть].

Итоги николаевского царствования по крестьянскому делу, к которому была внезапно поставлена точка, и какая еще?! – были крайне плачевны, но и поучительны. Окружающая помещичья придворно-чиновничья среда в тиши и в потемках канцелярской тайны успела по своекорыстным побуждениям свести к нулю благое намерение могущественнейшего из земных владык, с восторгом поддерживаемое передовым общественным мнением, лишенным, однако, силы, благодаря отсутствию гласности. «Никто не сомневается, – писал впоследствии свидетель, вполне компетентный, – что Император Николай имел железную волю, и однако же этот Государь в 30 лет ничегоне сделал для исполнения своего самого пламенного желания» [112]112
  См. Записки бывш. тов. мин. внутр. дел А. И. Левшина в Русском Архиве, 1885. № 8. С. 491.


[Закрыть]. Воля самодержца, всесильная де-юре, была парализована де-факто дружным противодействием лично заинтересованных могущественных высших придворно-чиновничьих сфер. Словом, еще лишний раз подтвердилось значение слов: «жалует царь, да не жалует псарь!»

Судьба крестьянского вопроса заключала в себе прекрасную иллюстрацию или, вернее, красноречивый приговор над мертвящею, ретроградною системою самодовольного тупого застоя и бюрократической опеки, господствовавшею в течение всего памятного тридцатилетия (1825–1855) и требовавшею по сознанию самых упрямых хвалителей существующего подновления [113]113
  Средством поддержать начавшее давно разрушаться здание (креп, право) была строгость и сила; ими пользовались (при Николае I) в широких размерах, чтобы воспрепятствовать проявлению неприятных течений общественной мысли (См. А. Г. Тимофеев. История телесных наказаний. СПб., 1897. С. 114). «Сила обстоятельств, – писал в 1855 г. бывший калужский губернатор Смирнов, – заставит изменить то, что обносилось и сделалось невозможным» (Русск. Арх.,1897. № 9. С. 126).


[Закрыть].