Текст книги "Живая вода"

Автор книги: Григорий Тарнаруцкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Тарнаруцкий Григорий
Живая вода

Григорий ТАРНАРУЦКИЙ

ЖИВАЯ ВОДА

– Не давайте Марьину открывать шампанское, он всех обольет.

– Кто, я оболью?

Через стол протягивается огромная пятерня Гречкова и крепко обхватывает бутылку.

– Дай мне. У меня все же тонкие пальцы хирурга, а ты у нас теоретик. Зинка, не подставляй свой фужер, ты достаточно валерьянки перед экзаменом наглоталась.

Хлопает пробка. Бутылка взрывается пенистым фонтаном. Девчата с визгом вскакивают, отряхивают платья. Потом все хохочут.

– Предлагаю выпить на антибрудершафт, – смахивая с пиджака капли, говорит франтоватый Лебедев. – Хочу тебя, Марьин, на "вы" называть.

– Вот подожди, сделается Володька академиком, вообще не поговоришь запросто. Встанет в дверях этакая пышнотелая секретарша и проворкует: "Владимир Андреевич заняты. Они важные научные проблемы решают".

– А я скажу, что академик Марьин задолжал мне еще со стипендии пять рублей.

– Ой, мальчики, неужели уже наступил другой год? Наш последний студенческий.

– У тебя, Зинка, все шансы его продлить, если опять завалишь зачет у Гаврилова.

– Не завалю. Надену такую мини-юбку, что старика инфаркт хватит.

– Инфаркт хватит, – передразнивает Гречков. – Эх ты, мини-врач!

Хрупкая, похожая на подростка Зиночка Дорохова замахивается кулачком на крупного Гречкова...

– Честное слово. Юрка, ты у меня уйдешь отсюда с гематомами Третью степень не обещаю, но больно будет.

– Зин, это неблагоразумно, у нас ведь разные весовые категории.

– Бей его, Зинуля! Когда поженитесь, будет поздно. Тогда он чуть что побежит в местком жаловаться.

Смеясь, Гречков сгребает Дорохову в охапку и целует в нос.

– Осторожно, Гречков! Ты же ее сломаешь. И вообще, что у нас, в конце концов. Новый год или свадьба?

Маленькая общежитская комната, где сидят прямо на кроватях, тесно прижавшись друг к другу, так переполнена весельем, что кажется, будто оно вот-вот вырвется наружу, как та струя шампанского, и забрызгает всех, кто попадется, яркими каплями радости.

Вера в который раз подумала, что не зря согласилась с Сергеем встретить Новый год в студенческой группе. До чего все они славные! И эта изящная Зинка, и большой добродушный Гречков, и умница Володя Марьин – надежда и гордость всей группы.

О Марьине Вера слышала и раньше. Однажды даже прочла о нем очерк в молодежном журнале. Очерк был восторженным, с длинным заносчивым названием "Он сказку сделал былью". Сергей долго потом сердился: "Эти твои коллеги ради красного словца черт знает что наобещают. Владимир пока лишь принцип открыл, а до "живой воды", как они ее называют, еще многие годы. Морочат людям головы своей писаниной".

Сергей вообще не одобрял Вериной профессии. Считал, что сестра изменила семейной традиции, хотя врачами у них были только он да мать. Отец же имел весьма косвенное отношение к медицине: преподавал философию в мединституте. Сам Сергей закончил здесь ординатуру, затем профессор Гаврилов пригласил его на кафедру и дал читать лекции по анестезиологии. Попутно брат занимался теоретическими исследованиями акупунктуры, переписываясь с десятками врачей, практически осваивающими иглотерапию, и считал себя очень занятым человеком. Когда ему поручили руководство учебной группой, Сергей взялся неохотно, но вскоре сдружился с ребятами, увлек их научной работой. Марьин и Лебедев едва ли не ночевали в его лаборатории. Пристрастился было и Гречков, но его буквально отвоевал Евгений Осипович Собецкий, суливший Юрию будущее блестящего хирурга. На третьем курсе ребята уже выступали на научных конференциях с самостоятельными докладами. Вот тут-то Марьин и выдал свою идею.

Зал, как рассказывал потом Сергей, слушал сначала со снисходительной насмешливостью, не принимая всерьез запальчивые студенческие фантазии, пока кто-то не выкрикнул удивленно: "Да ведь это возможно!" Поднялась целая буря. Марьина из запальчивого фантазера произвели в гении, затем два раза разжаловали и опять произвели. Наконец встал молодой член-корр из Киева и резюмировал: дескать, идея, конечно, крайне интересная, но практическое ее воплощение весьма сомнительно, ибо само средство должно обладать столь необычными функциональными свойствами, каких в природе, увы, не наблюдается. И все же последнее слово осталось за Марьиным, который звонко объявил с трибуны, что он с друзьями готовы посвятить этому жизнь, пока не создадут такой эликсир, пусть даже природа ничего подобного никогда не предполагала, и сошел в зал под одобрительные аплодисменты.

Позднее его идею восприняли серьезнее. Кто-то из медицинских светил заявил, что ее осуществление изменит всю лечебную практику, сведя количество специализаций до минимума. Некоторые поговаривали, что и подготовка врачей понадобится менее обстоятельная. Вера плохо во всем этом разбиралась, даже очерк в журнале не дал ясного представления. Сергей же популярно объяснять не любил и раздражался от всякого упрощения научных понятий. Ей хотелось расспросить самого Марьина, но она стеснялась, так как была здесь впервые и не совсем еще освоилась в их компании. Да и время для таких разговоров казалось неподходящим.

В комнате сделалось шумней. После шампанского ребята разлили в те же фужеры воду. Лебедев включил принесенный им же магнитофон и танцевал с красивой молчаливой Заремой Кудаяровой, умудряясь в такой тесноте легко кружить свою даму. А за столом уже завязывался спор – какая же студенческая вечеринка без спора!

– Вот, нам еще школьникам внушали, что в жизни всегда есть место подвигу. И сочинения на эту тему, и комсомольские диспуты. Начинили героизмом, а куда его теперь девать? – горячится маленький очкастый Лева Печурин. – Ну, Гречков может, к примеру, хулигана задержать. Так разве это подвиг? Просто у Юрки кулаки пудовые.

– Ты неправильно слово "подвиг" понимаешь, – вмешивается Зиночка. Самоотверженный честный труд – вот что это значит. Помнишь Аллу Александровну из второй хирургии? Она, говорят, еще самому академику Самойлову ассистировала. И сейчас, если у нее отгул, Собецкий нервничает. А ведь, казалось бы, вся работа – "Подайте скальпель!", "Зажим!".

– Чепуха, Зинуля! То, что буднично, не подвиг. Он романтики требует. Взрыва эмоций. Думаешь, почему так часты стали разговоры о стрессовых ситуациях? Просто большинству людей некуда свой духовный заряд выпалить. Тот самый, которым их смолоду наполнили. Вот он их и распирает.

Лебедев, меняющий в это время пленку на магнитофоне, заговорил спокойно, не подымая головы:

– У тебя, Печурин, обо всем в жизни какое-то медицинское представление. Даже подвиг вроде скопления газов. Недаром ты философию трижды пересдавал. А она как раз учит судить несколько шире. – Лебедев наконец разогнулся и обвел всех взглядом, словно проверяя, все ли слушают внимательно. – Я тоже не согласен с привычным пониманием подвига. Вернее – с тем, какому нас учили и продолжают учить сегодняшних школьников. Спросите у филологов, они вам объяснят происхождение этого слова: подвиг – значило подвинуть, заставить общество сделать шаг вперед. А в нынешних условиях для этого нужны не столько моральные качества, сколько смелая оригинальная мысль, огромный запас информации. Будь Эйнштейн безнравственным человеком, он все равно создал бы теорию относительности и тем самым подвинул науку на новый рубеж. И не делай, Дорохова, страшные глаза, я вовсе не отрицаю мораль, но к современному подвигу она не имеет никакого отношения.

– Ну ты загнул, – засмеялся Гречков. – И зачем тогда Марьину его золотой характер?

– Я ничуть не против того, что Володя отличный парень, только его делу это нисколько не поможет. Впрочем, ему не помешало бы побольше честолюбия.

Атмосфера накалялась. У спорящих все задорней посверкивали глаза.

– А духовная культура человека? Разве тот же Эйнштейн не играл на скрипке? – наступала Зиночка.

– Он с тем же успехом мог увлекаться вышиванием...

– А помните очерк Аграновского "Однолюб"? Там ученый Даже в кино не ходил и красоту природы не замечал...

Вера наклонилась к брату и тихо спросила, показывая глазами на Лебедева:

– Неужели он всерьез, Сережа?

– Генка-то? Да нет, пожалуй. Всех их во время споров заносит. А Лебедев к тому же перед тобой оригинальничает. Старается привлечь внимание, вот и умничает. Ты ведь у меня красавица. Смотри, и Володька глаз с тебя не сводит.

Марьин действительно сидел тихий и глядел на нее. Он, вероятно, даже не услышал напоминания о себе в кипящем вокруг споре. Смотрел неотрывно, не прячась, но не было в этом взгляде какой-то настойчивости, требующей ответного чувства. "А он на Алешу Карамазова похож, – удивилась вдруг Вера. – Вот таким надо изобретать "живую воду". Добрым и святым. Ох, я, кажется, опьянела и рассентиментальничалась". Вера поднялась и незаметно вышла в коридор.

Длинный неосвещенный коридор общежития кончался с обеих сторон окнами. У одного, обнявшись, стояла парочка. Вера направилась к противоположному. Оно выходило во двор школы, где стояла большая новогодняя елка, на которой забыли выключить разноцветные огни. Вокруг нее толпились забавные снеговики; все с морковками вместо носов. "И откуда зимой столько морковок?" – подумала Вера. На снеговиках красовались цифры: видно, каждый класс лепил своего. Под одной из цифр – "5-й "А" было еще выведено: "Вера + Вова". Стало очень смешно от этого совпадения. Где-то открылась дверь, выплеснув на мгновение шум из комнаты, потом послышались шаги и замерли за спиной. "Марьин или Лебедев?" – загадала Вера, сдерживая желание обернуться, но тут же сама поняла кто и, прижавшись лбом к холодному стеклу, тихо засмеялась. Он осторожно сел на подоконник и сказал:

– А знаете, это "окна влюбленных". Если кого-то увидят здесь вместе с девушкой, считают, что между ними что-то есть.

Вера опять засмеялась, не оборачиваясь.

Марьин помолчал, тоже глядя на неостывшую елку, на смешные снежные фигурки с морковными носами – на весь этот остаток детского веселья и спросил:

– Почему, когда испытываешь серьезное чувство к женщине, не хочется о нем говорить вслух?

– Считайте, что за вас уже объяснились, – кивнула Вера на снеговика пятиклашек. – Расскажите-ка лучше, что за "живую воду" вы создаете?

– Вы не медик?

– Нет, журналистка.

– Тогда трудновато. Знаете хотя бы, что такое реанимация?

– В общих чертах. Это когда выводят из состояния клинической смерти.

– Правильно. Только существующие способы реанимации сложны и малоэффективны. Вот наш препарат и должен их заменить. Причем он будет способен полностью восстанавливать жизнедеятельность организма после... Ну как бы это вам попроще сказать?.. После довольно долгой смерти.

– Действительно, как в сказке. Спрыснул он Ивана-царевича живой водой...

– Нет, так не пойдет. Скорей всего придется делать инъекцию.

– Ну хорошо. Сделал Серый Волк Иванушке инъекцию, и ожил царевич во всей своей красе.

Оба громко расхохотались.

Вышел Сергей и, закуривая на ходу, приблизился к ним.

– Медицину на фольклор переводите? Несерьезное дело. Ты бы, Владимир, вот о чем подумал. Может, не состав надо искать, а какие-то еще неизвестные китайские точки? Есть ведь тут аналогия с акупунктурой.

– Вам всюду, Сергей Сергеевич, эта аналогия чудится. Конечно, все системы жизнедеятельности организма связаны между собой. А вегетативная лишь часть всей нервной системы...

Дальше в их разговоре посыпались сплошные термины, и он стал совершенно непонятным Вере. Ей сделалось скучно так молча стоять, и она перебила:

– Вы, Володя, остаетесь на кафедре?

– Нет, его приглашают в институт вакцин и сывороток, – ответил за Марьина Сергей. – И по-моему, он напрасно согласился. Это намного сузит поиск. Все вы держитесь за сказку о "живой воде", и боюсь, она уводит в сторону. А сейчас пойдемте в комнату, невежливо надолго покидать компанию.

Марьин и Вера неохотно побрели вслед за ним.

Их встретили веселыми возгласами. Только Лебедев посмотрел строго и отчужденно и опять склонился над своим магнитофоном, меняя очередную кассету с пленкой.

В этот приезд Вера не узнала родного города. Последний раз она была тут семь лет назад. И тогда еще здесь многое изменилось. Даже старинное здание мединститута, когда-то гордо возвышающееся своими башенками над площадью, словно поникло и совсем потерялось среди исполинских новых корпусов, построенных в современном архитектурном стиле.

Но больше всего Вера заметила изменение в знакомых людях. Первым удивил ее брат, который в тот год получил звание профессора и созвал по такому случаю всех своих друзей. Среди них не было ни одного, с кем провели они ту памятную новогоднюю ночь. Вера постеснялась сразу спросить о Марьине и начала с Зиночки.

– Какая еще Зиночка? – удивился Сергей.

– Та, на которой Гречков собирался жениться. Ну, маленькая такая, озорная.

– А, Гречков! Я что-то слышал. Он действительно стал великолепным хирургом и уехал, чудак, в какой-то новостроящийся город.

Помнил Сергей еще Лебедева.

– Этот далеко пошел. Нынче докторскую защищает. Да он, наверно, будет сегодня. Кстати, не раз о тебе спрашивал.

– А Марьин?

Сергей поморщился.

– Знаешь, я до сих пор считаю, что он талантливый малый. Но, видно, из неудачников. В институте вакцин им очень недовольны. Уперся в свою "живую воду", а дело оказалось мертвое.

– И с остальными не встречался? Помню, ты говорил, что здорово к ним привязался.

– Работа, сестренка. Да и они все повзрослели, обзавелись семьями, у каждого свои дела. Вот только Геннадий Лебедев не забывает.

Сейчас, сидя в автобусе, везущем ее из аэропорта, Вера во всех подробностях восстановила и этот разговор с братом во время чествования его профессорской должности, и дальнейшие встречи. Лебедева она увидела в тот же вечер. Он пришел с опозданием и принес цветы.

– Узнал, что вы сегодня прилетите, и выпросил в Ботаническом саду. У меня теперь с университетскими биологами крепкие связи. – И вручил ей букет роскошных роз, галантно склонив голову. Вера заметила, что у него пробивается седина, и, хотя Лебедев выглядел моложаво, была в нем достаточная солидность. – А как журналистские успехи? Читал ваши последние очерки из Италии. Я сам два месяца назад вернулся оттуда с симпозиума и, знаете, кое в чем с вами не согласен. Правда, у нас, ученых, несколько иной взгляд на заграничную жизнь, не столь политически категоричный.

Вера вновь ощутила ту давнюю неприязнь и, вероятно, поэтому стала сразу расспрашивать о Марьине. Даже теперь, семь лет спустя, она хорошо помнила, какое выражение мелькнуло на лице Геннадия. Мелькнуло и тут же уступило место печальной озабоченности чужой судьбой.

– Мне жаль Владимира, но его идея оказалась ему же не по силам.

– Кажется, вы собирались претворять ее вместе, отдавая этому свободное время?

– Ах, Вера Сергеевна, в студенчестве с его неэкономной энергией все кажется осуществимым, но обычно жизнь распоряжается иначе. У меня возникли свои научные цели, они потребовали всего меня полностью. И потом, знаете ли. Марьин стал совсем не тот. Замкнулся и, простите, опустился. Видимо, неудачи сломили его. За все это время он не смог сделать даже кандидатской диссертации, многие совсем молодые коллеги обогнали его. В институте Владимира считают настолько бесперспективным, что до сих пор не решились дать ему квартиру, и он поселился у родственников. Попробуйте в такой обстановке добиться с ним коммуникабельности: малейшее предложение сочтет за проявление жалости, я уж его знаю.

Самого Марьина Вера в тот раз встретила лишь перед самым отъездом. Он только что вернулся из леспромхозов и колхозов, где читал лекции по путевке общества "Знание". До его возвращения Вера навела о нем кое-какие справки на работе. Воспользовавшись корреспондентским удостоверением, она побеседовала с директором НИИВСа, якобы интересуясь лишь судьбой марьинской идеи.

– Вначале мы очень поверили в нее. Выделили в самостоятельную тему, создали небольшую группу во главе с Владимиром Андреевичем. Но прошли годы – результатов никаких. А у самого Марьина ни степени, ни научного авторитета, чтобы надолго доверять ему людей и оборудование. В общем, тему закрыли. Правда, я слышал, он продолжает ею заниматься в ущерб основному делу, однако, признаюсь, язык не поворачивается пожурить за это. Кроме того, что-то у него со здоровьем неважно. Часто, как говорят, бюллетенит. Хотя, догадываюсь, он и это время тратит на свои эксперименты.

Марьин и впрямь выглядел плохо. Он очень обрадовался и в то же время смутился, спрятав под столом руки: уже потом Вера увидела, что рукава его рубашки сильно потрепаны. Лицо выдавало или сильную усталость, или болезненность. Набрякшие мешки под глазами делали его значительно постаревшим.

И все же Марьин не был сломлен. Он еще верил.

– Во всех неудачах виноват только я. Мне надо было сначала самому получше продумать направление и систему поисков, а уж потом просить группу, оборудование, средства. Вместо этого мы скопом тыкались, словно слепые котята, портили нервы.

Володя, забыв о своих обтрепанных рукавах, разгорячился, заходил по комнате, сопровождая слова жестами.

– Понимаете, Вера, она, эта "живая вода", оказывается, должна быть действительно живая. И как я сразу не додумался? Ведь в природе всегда одни организмы помогают другим. Есть, например, маленькие санитарные рыбки, которые, ничуть не пугаясь, постоянно вьются вокруг акул, очищая им жабры. А тысячи видов необходимых бактерий! Да мало ли аналогий? Дело лишь в том, что сама природа не догадалась создать микроорганизм, нужный нам в данном случае. Что ж, надо ей помочь.

Прощаясь, Марьин опять смутился, убрал руки за спину и проговорил:

– Вы уж извините. Вера. Домой пригласить не могу. Тетка захворала, и все там не прибрано.

Она не сказала, что и у нее нет такой возможности, так как на встречу с ним было отведено лишь тридцать-сорок минут.

Теперь Вера ехала сразу к нему. Из аэропорта она позвонила брату.

– Может, за тобой машину прислать? Тут у меня сидит Геннадий Александрович, очень хочет видеть.

– Какой еще Геннадий Александрович? – злорадно переспросила Вера, хотя отлично знала, о ком идет речь.

– Да Лебедев. Он у нас уже проректор и транспортом самостоятельно распоряжается. Так подослать авто?

– Нет, не надо. Я все равно сначала к Марьину отправлюсь.

– Вот как? – удивился Сергей. – А мы ведь семь лет не виделись. Ну да ладно, ждем тебя сегодня к ужину. Кстати, у Марьина кое-какие интересные статьи появились. И все на ту же тему.

– Знаю, – ответила Вера и повесила трубку.

В институте вакцин ей сказали, что Марьин болен, но сегодня звонил по телефону, значит, дело пошло на поправку. Вера узнала адрес и отправилась к нему домой.

Дверь открыла пожилая полная женщина.

– Мне бы Владимира Андреевича, – робко спросила Вера. – Если, конечно, он не очень плохо себя чувствует.

Женщина внимательно поглядела на нее и крикнула в комнату:

– Володька! К тебе, по-моему, та самая Вера приехала!

И тут же в коридор вылетел сам Марьин, сильно похудевший, но оживленный.

– Не удивляйтесь, – проговорил он весело, забирая чемодан и помогая снимать плащ, – тетка по моим рассказам так хорошо вас представляла, что не могла ошибиться. Ну вот, а теперь официально познакомьтесь.

– Варвара Михайловна, – протянула женщина мягкую руку. – По отчеству-то как будете?

– Сергеевна. Вера Сергеевна.

– Тетка, – перебил церемонию Марьин. – Чаю и пару бутылок сухого.

– Тебе-то, с твоими почками?

– Тихо, тетка, при гостях об этом не говорят. В общем, накрывай стол, а я пока кое-что покажу Вере.

– Очень ей интересно твои пробирки смотреть.

– Интересно, тетка. Очень даже интересно, – и он повлек Веру в комнаты.

Собственно, комната была одна, и лишь перегородка образовывала маленькое помещение без окна. Тут умещались стол, тахта, а всю стену занимал стеллаж, на котором стояли и книги, и какие-то приборы, и штативы с пробирками. Единственным источником света являлась настольная лампа на гнущемся кронштейне. Был еще небольшой самодельный сейфик, притулившийся в углу. К нему-то Марьин и направился, усадив Веру на тахту.

– Вот сейчас, Вера Сергеевна, вы ее увидите. Причем первая, если не считать меня самого да тетки Варвары.

Он достал коробку от фотоаппарата, раскрыл ее и извлек что-то закутанное в вату. Развернул, и на столе оказалась маленькая колбочка, чуть заполненная жидкостью.

– Это и есть она. Впрочем, скорее он. Мутант. Все семь лет я выводил его и получил, можно сказать, случайно. По крайней мере, не представляю до тонкости этот процесс, а малейшая неточность дает уже совершенно иное. Теперь вся надежда на естественное его размножение. Пока здесь нет и грамма, но за десять-двенадцать дней он увеличивается вдвое. Через год речь пойдет уже о тоннах. Представляете, Вера, тонны "живой воды"!

Марьин говорил все возбужденней, и Вере показалось, что его лихорадит. Пальцы, держащие колбочку, слегка подрагивали.

– Вы, конечно, поинтересуетесь, каков он в действии? – торопливо говорил Владимир. – Я провел несколько опытов, истратив большую часть запаса. Результаты поразительные, Собака ожила через двадцать два часа. За сутки, за одни только сутки обезьяна излечилась от туберкулеза. У кролика регенерировалась ампутированная часть легкого. По всей вероятности, мутант способен и на большее, но нельзя было его растрачивать. Остальное я храню как зеницу ока.

Потом они пили чай – вино Варвара Михайловна так и не подала, вспоминали, шутили, но Вера все с большей тревогой смотрела на Марьина. Теперь она была почти уверена, что он болен, и серьезно. Наконец она не выдержала и сказала, от волнения и беспокойства перейдя сразу на "ты":

– Володя, тебе надо лечиться. Бросить пока всю работу и заняться своим собственным здоровьем. Я поговорю с Сергеем, тебя обследуют лучшие специалисты.

Вера намеренно не напомнила о том, что Марьин и сам мог бы обратиться к ее брату или Лебедеву, зная, как трудно ему воспользоваться остывшей дружбой.

– Спасибо. Но скоро приедет Юра Гречков. Ему я больше всех доверяю.

– Что, так серьезно?

– Почки. – Марьин вдруг встряхнул головой и оживился: – Знаешь, а ведь это помогало мне в работе над мутантом. После каждого приступа дают отлеживаться несколько дней, вот я их и использовал. Видела, в той комнате все под рукой, много двигаться не надо.

Он проводил ее в переднюю. Хотел и до автобусной остановки, но Вера не разрешила: на улице было сыро, опасно для него. Володя смотрел, как она одевается, и печально молчал. Взяв протянутый им чемодан, она подошла вплотную и, не стесняясь выглянувшей Варвары Михайловны, поцеловала Марьина.

– Самое главное – поправляйся. И, ради бога, не работай после приступов.

На улице Вера заплакала и так, всхлипывая, шла под моросящим дождем, не вытирая слез. Было уже темно, и никто этого не заметил.

Сергей встретил ее весело.

– А мы просто заждались тебя, сестренка. Ну-ка покажись. Э, да ты стала еще красивей. Геннадий Александрович, Ириша, встречайте гостью! – Он снова повернулся к Вере в объяснил: – Ирина – это жена. Я писал тебе. Она секретарем у Лебедева работает.

Первое, что Вера увидела, войдя в гостиную, роскошно заставленный стол. Искрился гранями хрустальный графинчик с водкой. Золотились этикетки на коньяках. Восковато отсвечивали балыки, ярко пестрели салаты. В серебряном ведерке лениво полулежала бутылка шампанского. И над всеми этими соблазнами грациозно летали красивые руки женщины, украшенные несколькими драгоценными камнями.

– Вера Сергеевна, голубушка, что же вы так долго? Мне так не терпелось вас увидеть. И Геннадий и Сергей очень много о вас рассказывали.

Женщина обошла вокруг стола и торопливо чмокнула Веру в щеку. Она была молода: лет, пожалуй, на двадцать моложе Сергея, но держалась на равных. В общем-то, внешне все в ней Вере понравилось, кроме рук, которые казались хищными из-за длинных заостренных ногтей, покрытых перламутровым лаком.

Лебедев поздоровался сдержанно, словно и не дожидался весь вечер ее прихода. Вообще он был суховат и корректен: видно, должность наложила свой отпечаток. Только за столом Геннадий несколько оживился, взял из ведерка шампанское и повертел бутылку в руках.

– Помните, Вера Сергеевна, как мы открывали такой вот огнетушитель на новогодней вечеринке в общежитии? Я тогда еще собирался с Марьиным на антибрудершафт пить.

– Ох этот Марьин! Ни один ужин не пройдет без упоминания о нем, вмешалась Ирина. – Ну повезло человеку. Да, да, не спорь, Сергей, тут совсем не в таланте дело, потому что, будь у него талант, не сидел бы до сих пор без ученой степени. И мне кажется, что и Геннадий и ты превозносите его из чисто дружеских чувств.

Веру не покоробила такая невежественная безапелляционность, она заметила другое: Ирина во второй раз первым упоминала Лебедева, а уж потом мужа.

– Ты не права, Ириша, – благодушно возразил Сергей, разливая из графинчика водку. – Володька – это голова! Главное, что он до конца верил в свою идею и, чего уж там скрывать, утер-таки нам нос.

Они сидели до двух часов ночи, вкусно ели, пили и много говорили о Марьине, о его открытии. Вера почти все время молчала.

На следующий день Вера улетала в Ялту: у нее был отпуск и путевка в санаторий. Перед самым выходом из дома с работы позвонила Ирина.

– Верочка, – она еще вчера почти сразу приняла ласково-родственную форму обращения к золовке. – Геннадий Александрович хочет тебя проводить, он сейчас подъедет.

Вера не стала объяснять, а просто торопливо оделась и, выскочив на улицу, поймала такси. Ей очень хотелось заскочить хоть на минуту к Марьину, но она постеснялась попросить водителя: это было совсем в противоположном конце города. "Из Ялты напишу ему, – решила Вера, – а после отпуска попрошусь сюда в командировку".

Начался дождь. По ветровому стеклу машины с усилием заходили "дворники". "А молодец, Володя! Задел он их самолюбие. Каждая похвала так завистью и отдает".

В Москву из санатория Вера вернулась с поездом. До конца отпуска оставалось еще четыре дня, и она решила в редакцию не ходить, даже не напоминать пока о себе. Но буквально через час позвонила редактор отдела Софья Калугина.

– Вера? А я боялась, что ты еще не приехала. Тут тебе утром телеграмму принесли. Приедешь? Или прочесть?

– Прочти, – попросила Вера.

– Сейчас. Где-то она здесь среди гранок была. Ага, вот. Ну, слушай... Калугина вдруг замолкла.

– Чего молчишь? Что-нибудь неприятное?

– Кажется, да. Читаю текст. "Скончался Марьин. Шестого похороны. Вылетай. Гречков".

Вера прижала трубку к лицу. Трубка стала влажной и теплой, будто живая. Из нее доносилось: "Вера! Вера! Что с тобой! Я сейчас к тебе приеду".

Калугина приехала через полчаса. Она ни о чем не расспрашивала. Заказала билет на самолет, помогла Вере собраться. Только в аэропорту, обняв ее за плечи, сказала по-бабьи:

– Ты выплачься как следует по дороге, может, полегчает.

...Дверь Володиной квартиры открыла Зиночка. Она ткнулась лицом в Верино плечо и всхлипнула. Потом появился Гречков, осторожно обхватил их обеих своими огромными руками и повел в ту комнату, где Вера совсем недавно разговаривала с Марьиным.

– Тут уже покопалась комиссия, собирая все, что связано с Володиной работой над препаратом. Я отобрал только его личные бумаги. Их, видите, совсем немного. – Юрий кивнул на папку, лежащую на столе. – Тут ваше письмо из Ялты и его недописанный ответ. Простите, что прочел, но иначе это сделали бы посторонние.

Он поднялся, еще более огромный, чем Вера его помнила, и потянул жену за руку.

– Пойдем, Зиночка. Надо еще помочь Варваре Михайловне.

Гречковы вышли, и Вера тут же торопливо развязала папку. Сверху лежало несколько листов, исписанных незнакомым почерком. Вере вдруг стало странно, что почерк Марьина ей незнаком, что за столько лет они не обменялись даже поздравительными открытками. Она опустилась на тахту и принялась читать.

"Вера, милая! Я впервые решаюсь написать тебе. Это праве дало мне твое письмо и еще одно обстоятельство – мы уже вряд ли сможем увидеться. Во время последних приступов я понял, что наступает конец. Оказывается, правду говорят, что умирающий чует свою смерть, для этого даже не нужно никакого медицинского образования. Ну а мне, врачу к тому же, ясно, какие процессы происходят в моем организме и что их не остановить ни самым искусным хирургическим вмешательством, ни любыми медикаментозными средствами.

Впрочем, вру. Есть одно средство. Вот оно, стоит передо мной на столе. Это мой мутант, мой всемогущий эликсир. Но его еще так мало!

...Когда меня несколько отпускает, я принимаюсь философствовать. Вероятно, это вызвано ощущением своего финала и твоим письмом. А думаю вот о чем.

Тринадцать лет я создавал средство, возвращающее жизнь. Не буду скромничать, равных этому открытию в медицине немного. Но я не дождался славы, наград, почета... и что там еще положено в таких случаях. Даже не успел стать кандидатом наук (а помнишь, мне друзья пророчили академика) или хотя бы получить свою квартиру, чтобы не ютиться у тетки.

Долгие годы я любил тебя, считая свое чувство безответным и не питая никакой надежды. И вот, когда смерть оказалась столь близко, что ты уже не сможешь опередить ее, получаю твое признание. Снова мне совсем немного не удается дотянуться до своей судьбы.

Спрашивается: был ли я счастлив? Удалась ли вообще моя жизнь?

Был, Вера. Причем очень счастлив.

Я перебирал в памяти очень много моментов и понял, что они – вершины душевных праздников. Большего жизнь и не могла подарить.

Я был счастлив своей любовью. Честно сказать, не знаю, принесла бы она столько необыкновенных мгновений, превратившись в обычный брак? Помнишь окно в коридоре общежития, у которого мы стояли? Я несколько раз приходил туда и испытывал такую грусть, такое волнение, что после этого ходил как охмелевший, прислушиваясь к затихавшей внутри сладкой боли. А однажды в том же школьном дворе увидел елку и окружавших ее снеговиков. Зашел и написал на одном из них те же слова. Меня шугнула сторожиха – пришлось удирать через забор. Зато потом, глядя из общежитского окна, можно было представлять, что это тот же новогодний вечер и все повторяется снова. Попадая в компании и глядя, как милуются, ссорятся, мирятся разные пары, я всегда ощущал, что у меня нечто большее.

Счастьем была и моя работа над созданием "живой воды". Когда, уже засыпая, я вдруг обнаруживал удачное решение, вскакивал и до утра возился за своим столом, удивляясь, как гениально просто все получается, мне было необыкновенно хорошо. Я на цыпочках, чтобы не разбудить тетку, выходил из своего слепого "кабинета", открывал форточку и вдыхал светлеющий рассветный воздух. В этот момент мне казались прекрасными даже серые одинаковые крупнопанельные дома, которые составляют постоянный пейзаж, видимый из окна теткиной комнаты. А представляешь, какие чувства охватили меня, когда я убедился, что мой препарат действительно способен воскрешать..."