355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Грэм Свифт » Последние распоряжения » Текст книги (страница 9)
Последние распоряжения
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 18:12

Текст книги "Последние распоряжения"


Автор книги: Грэм Свифт



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Вик

...и предаем тела их морской пучине.

А море бесновалось вокруг, с шипеньем и воем, лед как глазурь на передней палубе, нос то и дело зарывается в волны – казалось, что и врага никакого не надо, стихия справится с нами без всяких бомб и торпед. Бывало и наоборот – оно расстилалось вокруг, широкое и спокойное, как лунное небо над головой, и корабли нашего конвоя тянулись по нему, как утки по озеру. Плавучие гробы. Что хуже, тихое море или бурное? Иногда ты его даже не видел, только чувствовал, как сталь кругом дрожит и качается. Ты шел во флот, чтобы посмотреть на море, но смотреть приходилось в основном на внутренности корабля, которые ходили ходуном, и пахло там не соленой свежестью, а всякой тошнотворной дрянью: машинным маслом, и столовскими объедками, и сырым брезентом, и подшлемниками, эфиром и ромом, кордитом и блевотиной, как будто ты уже очутился там, где мог очутиться в любую минуту и насовсем – в гигантском дышащем чреве бездонного океана.

Он склонился надо мной – я знал, он надеется, что я сплю, но глаза мои были открыты и я сказал: «Дед умер, да?» Потому что я знал. Его щека была холодной от сырого морского воздуха, а волосы влажными, но от него еще пахло больницей, пахло дедом. Это было не так уж необычно, его кожа часто пахла кожей других, мертвых людей, и тебе невольно думалось, что раз он всю жизнь этим занимается и дед занимался, то, может, ему не так плохо, когда дед сам...

«Да, умер», – сказал он. Я знал, что он не хотел говорить об этом до утра. Я мог бы прикинуться спящим, ради него. А теперь ему придется скоро оставить меня одного на всю ночь – здесь, в этой странной комнате, где дождь барабанит в окно, наедине с мыслями об умершем деде. Но я хотел, чтобы он знал: я справлюсь, я это перенесу. Как тогда, когда он рассказал мне о своей профессии. Он кладет людей в ящики, потому что люди умирают. Но теперь это были не люди, это был дед.

«Ты его сам приберешь?» – спросил я.

«Конечно, – ответил он. И наклонился надо мной. Потом сказал: – Ну, спи. Баюшки-баю».

Дождь сыпал в стекло будто хвойными иглами, свистел ветер. Наверное, когда дед умирал, тоже лило – дождь зарядил с утра. Однако вряд ли дед знал об этом, вряд ли его интересовало, какая на дворе погода. Солнечно там или сыро, холодно или тепло. И можно ли увидеть море, а его можно было увидеть, если подойти к большому окну в конце палаты, – гладкое и блестящее либо серое, подернутое рябью. Только дед не мог.

Ведь потому они и перебрались сюда, дед и бабушка, – чтобы быть поближе к морю. На юг, в Бексхилл. Людей всегда тянет к морю, если им уже недолго...

В такие ночи часто лежишь и думаешь о тех, кто в море, и как тебе уютно, тепло и хорошо, и как тем, кто в море, наверно, хочется, чтобы им тоже было тепло и хорошо, но дед больше не думал об этом, для него все кончилось.

Я слышал внизу их разговор – не слова, а одни голоса. И позже, проснувшись ночью, слышал, что и они не спят. Хотя голосов слышно не было, только ветер да дождь, я все равно слышал, что они не спят. Я слышал, как мы все лежим без сна в этом темном, сотрясаемом бурей доме, так что каждый из нас похож на деда, лежавшего без сна в той странной палате, среди множества других людей, но одинокого, как и все эти другие люди, – и мы в этом доме все вместе, но на самом деле одни, каждый в своей кровати, укрытый, как всех нас укроют когда-нибудь потом в последний раз.

Мы Таккеры, мы укрываем мертвых. Вот чем мы зарабатываем на хлеб. Укладываем мертвецов в ящики.

Гражданская специальность: служащий похоронного бюро.

На корабле об этом, понятно, сразу прознали: шила в мешке не утаишь. «Эй, браток, а у нас на борту свой могильщик». Как в школе на перемене: «Мы знаем, чем занимается твой папка», хотя тогда я ни одного трупа в глаза не видел, ни в море не бывал, ни на войне. Вертись как хочешь, но лучше с Таккером вахту не нести и в пожарный наряд не ходить. Словно кто-нибудь может обмануть судьбу.

Мне хотелось сказать: я знаю об этом, не то чтобы много, но знаю, чего вы боитесь. Я не слишком здорово разбираюсь в кораблях, пеленгах, сигналах и позывных, не больше, чем любой четемский рядовой после двухмесячных курсов. Зато я кое-что знаю о мертвецах, о мертвых людях, и знаю, что море всегда вокруг нас. Даже на суше мы все равно что в море, даже на этом холме, высоко над Четемом, где я могу прочесть имена. Каждый в своей каюте, и всех потихоньку несет к смерти.

Плавучие гробы.

Так вот, когда в «Лотиан» угодил снаряд, в носовую часть, я был там в пожарной команде, но меня послали на корму за дополнительными шлангами, а потом прилетел второй снаряд и убил Демпси, и Ричардса, и Стоуна, и Маклауда – тогда я почувствовал, острее других, боль уцелевшего. Ведь Таккер-то уцелел, обратите внимание. А вот Демпси и Ричарде – нет. Как будто можно перехитрить судьбу.

Он сказал, что принуждать меня не станет, я сам должен выбрать свой жизненный путь. Пускай он и дед занимались этим – династия еще не все. Только не надо решать, если ничего не знаешь и не видел, не надо отказываться от профессии из-за необоснованных страхов. Тогда я сказал: ладно, можешь меня испытать. И он показал, объяснил мне все, и я увидел, что на самом-то деле бояться нечего, в этом нет ничего страшного. Наоборот, ты даже становишься спокойнее, уверенней в себе. Мне было четырнадцать, и мы были в комнате вдвоем. Точнее, втроем. И после этого я сказал: «Хорошо, я согласен». Твоя жизнь спланирована за тебя, выбор сделан. А потом уже поздно было принимать всякие дурацкие решения наперекор – к примеру, удирать в море.

Мне сказали: для тебя есть работа, она как раз по тебе, никто больше добровольно не вызовется. Матросы верят в разную чепуху, вроде русалок и морских страшилищ или того, что этот конвой будет для них последним. Так что, когда мы заглушили двигатели в четырех днях пути от Исландии, чтобы подобрать уцелевших, все кругом думали: вот подходящее занятие для Таккера, ему работы хватит. Хотя зачем вылавливать их, задыхающихся от последнего кашля и чуть ли не насквозь промороженных, – только чтобы забить всю кают-компанию, а немного позже отправить их обратно в воду? Из моря они приходят и туда же уходят – почти без всплеска, в пологую серую волну. Таккер с ними разберется, это по его части. Вскоре меня даже зауважали, теперь я внушал им почтение. Не суди своих ближних, не держи на них зла. Тут уж все стало наоборот: надо держаться справа от Таккера, с Таккером надо ладить. Что ж, я не против быть на судне кем-то вроде домового, кто-то должен играть эту роль. Таккер здесь, не бойся. Таккер поможет. И зовут его Виктором – на войне это хорошее имя. Таккер все устроит, он свое дело знает. В армии всегда принимают в расчет гражданские профессии: плотник, маляр, хирург. А еще в армии свои способы избавляться от мертвых. Тех, что из моря. Кусок парусины, снаряд вместо груза, а последний стежок, на всякий случай и по обычаю, – сквозь нос зашитого туда невезучего морячка, просоленного и просмоленного службой бедолаги.

Рэй

По-моему, Вик не собирается говорить нам, какие имена он ищет, ему хочется просто посмотреть и помолчать.

Обелиск стоит посередине, он в память тех, кто погиб с четырнадцатого по восемнадцатый, а перед ним идет полукругом высокая белая каменная стена с железными воротами в центре, через которые мы вошли, и на ее внутренней стороне перечислены погибшие в тридцать девятом и позже, список за списком, точно участники скачек в программе. Здесь есть и капитаны, и лейтенанты, и гардемарины, и старшины, и матросы, простые и младшие, и даже несколько юнг. Но есть еще и кочегары, и сигнальщики, и коки, и телеграфисты, и механики из машинного отделения, и санитары из судового лазарета, словно корабль – это целый мир.

И, глядя на эти списки, ты ничего не можешь сказать, потому что в них не указаны ничьи шансы, нет стартовых цен. Если у тебя наметанный глаз, ты можешь посмотреть программу скачек, сразу прикинуть все в уме и понять, что букмекеры не останутся внакладе, что проиграют те, кто ставит. Это как страховые компании: они считают свои деньги и знают, что рано или поздно они будут в выигрыше, каким бы невезучим ни оказался их средний клиент. Всегда есть элемент игры, благодаря которому ты думаешь, что у тебя есть шанс, и всегда есть более высокая математика, которая говорит, что тебе лучше поберечь фунты и остаться при своих. А выбор зависит от твоего внутреннего настроя.

Однако же трудно сделать выбор, если шансы не указаны и никакой высокой математики не видно. Поэтому, проглядывая списки – и это совсем не важно, что они сделаны бронзовыми буквами на белой стене на верхушке холма, с обелиском посередине и все такое прочее, – ты можешь сказать только одно: человек – это всего-навсего имя. Которое кое-что значит для того, кто его носит, и для других, чей век так же короток, но сверх этого – ни шиша. Оно ни шиша не значит для вещей, которые живут дольше, вроде армии и флота, или страховых компаний, или Координационного тотализаторного центра, которые будут существовать и после твоей смерти, а ты им что муха. И потому, глядя на эти списки, ты можешь сказать только одну мудрую вещь, как тогда, когда отвоевались Микки Деннис с Биллом Кеннеди: «Это не я, меня с ними нет и никогда не будет». А кроме того, сделать один вывод, хоть радуйся ему, хоть не радуйся: ты говоришь, что живешь, но на самом деле ты не живешь, а выживаешь.

Но я думаю, мне это по силам, я все еще способен снова превратить свое выживание в нормальную жизнь. Плюнуть на высокую математику и рискнуть. Выкроить себе лишний кусочек жизни. Поглядеть на своих внучат, если они есть на свете, – на тех, кто переживет меня. Покуда я еще цел.

Я могу поглядеть мир. Махнуть в Бангкок.

Могу сказать Эми: «Слушай, насчет той недостачи».

Он стоит неподалеку, молчит и смотрит. Лицо у него строгое, спокойное, как эти списки. Кепку он снял и сунул в карман. Ветерок шевелит волосы у него на макушке. Трудно представить себе Вика в матросской форме, отплясывающего хорнпайп, лезущего на мачту свистать всех наверх. Ленни стоит сгорбившись почти у самых ворот, точно через пару секунд выпрямится и пойдет смотреть, что тут да как, только сначала надо отдышаться после подъема на этот проклятый холм. Он бросает на меня особенный взгляд, словно хочет сказать, что морячишки морячишками, но уж нам-то, старым воякам, не пристало распускать нюни. А по мне, хрен редьки не слаще: что море, что пустыня. Винс побрел к обелиску. Белый камень сияет на солнце. По обе стороны от ворот стоят каменные матросы в шинелях и морских сапогах – по стойке смирно, глядя в пространство, так что Ленни рядом с ними кажется типичным увальнем, записным разгильдяем. Ворота выкрашены в синий цвет. Над ними написано: «Вечная память тем, кто покрыл себя славой в глазах современников».

Винс

Старые пердуны.

Ленни

И все-таки мне приятно думать, что моя Джоан сама повезла бы меня вытряхивать, хотя я бы ее об этом и просить не стал, уж больно глупо. И я бы сделал для нее то же самое, если б она первая. Но первым, конечно, буду я.

Этот сволочной холм чуть меня не доконал.

Как ни крути, а свой долг надо выполнять.

Вик стоит там, читает, а Рэй пошел поболтать с Винси у подножия этой каменной дули. Они пялятся на нее, как парочка туристов на колонну Нельсона. «Гельголанд» – написано на ней, а где это, шут его знает. «Гельголанд. Ютландия. Доггер-банка». [12]12
  Доггер-банка – отмель в Северном море, около 100 км от Йоркширского побережья.


[Закрыть]

Но говорят они, похоже, не про башню, а про что-то еще – про то, что касается только их двоих.

Ладно, признаю: я тут почти что лишний, сбоку припека во всей этой поездке – так, ради компании, да пивка попить, да на холм залезть вместе. Вот он, Вик, читает списки мертвых, точно ему мало жмуриков, с которыми он возится каждый день, а те двое шушукаются там у башни – тоже мне друзья-приятели. Никогда не понимал, как Рэйси может болтать по-свойски с этим говнюком. Это потому, что его-то дочку он не обрюхатил, хотя запросто мог бы, если б Сюзи не умыкнули в Австралию.

Вот Рэй и Джек, они были в пустыне – в той же пустыне, что и я, рядовой артиллерии Тейт, хотя тогда я их обоих не знал. Вот Вик и Джек, которые чуть не полвека работали через улицу друг от друга, Доддс и Таккер, свиные туши и человеческие. И вот Джек и Винс, один уже отпрыгался, а другой еще допрыгается.

Единственное, почему я здесь, если не считать, что мы с ним лет сорок поддавали вместе, это из-за Салли. Из-за того, что Джек возил ее к морю, когда нам самим это было не под силу. Делал девчонке приятное, а у нее немного было радостей в жизни. А вот теперь я везу Джека.

Долг есть долг. У солдата он свой, у моряка свой. Гельголанд. Ютландия. Но спроси меня, так там не столько долг, сколько приказы. Выполнять свой долг в обычной жизни – это другое дело, это несложней будет. Рэйси вот всегда говорил, что Джек был отличным солдатом, ему бы медаль дать, но когда пришла пора вернуться обратно на гражданку, он, вроде нас всех, не придумал ничего умнее, чем прилипнуть к тому, что знал, точно ему спустили приказ из Главного штаба: быть мясником до конца своих дней. Куда поставили, там и служи.

А потом его потянуло к морю.

Эти, которые стоят около башни, смахивают на двух шпионов. Обратите внимание: у одного пакет подозрительного вида.

Похоже, Салли дала промашку, хоть я ее и не виню: не стоило ей, после того как Бугор ее бортанул, выходить за этого своего придурка. За этого Томми Тайсона, который теперь припухает в Пентонвилльской тюряге. И рвать с ним не стоило, теперь хуже будет, когда он выйдет, надо было и дальше его навещать. Эми же ездит к Джун.

Свои долги надо платить.

И Рэю не мешало бы заново наладить отношения с Сюзи, и Кэрол не должна была уходить от Рэя. Никто не должен ни от кого убегать, дезертировать. И Винси нечего было вставать в позу: надо было сделать, что от него требуется, потому что он всем обязан Джеку и Эми, и Джек был ему отцом не хуже родного.

И Джеку не надо было сдаваться по доброй воле.

Как и мне.

Джоан еще могла бы прийти, но не Салли.

Они обходят башню кругом.

Так что, можно сказать, только Эми всегда выполняла свой долг, даже с лихвой, из года в год. И ни разу не пикнула, насколько я знаю. Вот и сейчас выполняет, если она и вправду поехала к Джун. Хотя могла бы отправиться туда завтра или вчера. Уж один-то денек можно было и на Джека потратить.

Рэй

Винс глядит вверх на обелиск, настороженный, точно опасается какого-то подвоха с его стороны и решил не спускать с него глаз, точно рад, что может не смотреть на меня. В первый раз нам удалось отделиться от Вика и Ленни. Солнце и красивая панорама у нас за спиной. Он засунул руки в карманы, на левом запястье болтается пакет. Носить его, наверно, не так уж легко, пластиковые ручки врезались в кожу, но Винса это явно не волнует. Он словно не хочет расставаться с ним.

...и могилой кому стала морская пучина.

Он глядит снизу вверх на обелиск, а я – снизу вверх на него.

Не очень-то ловко, когда столько лет за плечами, а росту не набрал. Но и обелиск, похоже, на Винса давит, потому что, хоть он и не поворачивается ко мне, я вижу его лицо – оно как у мальчишки, слегка оробевшего перед взрослым.

Примерно так же он держался тогда, когда хотел купить у меня двор и не знал, как я на это посмотрю. Все дядя Рэй да дядя Рэй.

Он щурится на белый камень – очки-то забыл. А галстук лучше бы ему надеть другой.

– Я вот думаю, Рэйси, – говорит он.

– Думаешь? – спрашиваю. – О чем?

– Джек не говорил тебе ничего насчет денег? – говорит он. – В смысле, когда был уже... Он ни о чем таком не упоминал?

По углам обелиска четыре каменных льва – они припали к земле, как перед прыжком.

– Это насчет каких денег? – говорю я.

– Да неважно, – говорит он, переминаясь с ноги на ногу. Голова у него поднята, смотрит прямо, но вид такой, как будто он чего-то просит. – Ну, скажем, насчет тысячи фунтов?

РипонСандаунТерск.

– Нет, – отвечаю, – ни о какой тысяче он не говорил. Он смотрит на меня – точнее, бросает украдкой один взгляд, потом снова отводит глаза. Солнце прячется за облаками, и белый камень тускнеет, ветер холодит нам шеи.

– Но ведь нам теперь заботиться об Эми, правда? – говорит он, словно стал главой семьи. – Чтобы у нее все было хорошо.

Винс

Я тогда был вряд ли выше того самого буфета. Никто не поверил бы, что через несколько лет Эми будет смотреть на меня снизу вверх.

Она сказала, что их сфотографировали, когда он был в армии, во время войны. Они сидят вдвоем на верблюде и смеются, Рэй впереди, Джек за ним. А было еще фото с одним Джеком – рубашка расстегнута, грудь голая, в зубах сигарета. Но я ей не поверил – не мог понять, при чем тут армия, если человек сидит на верблюде и смеется. И на другом снимке он тоже улыбался.

Я подумал: это не мой папка, не мой папка смеется.

И сказал ей: «Не похож он на солдата». А она ответила: «Потому я и люблю эту фотографию». И больше ничего не объяснила.

Она сказала, что это было в пустыне – они были в пустыне, и дядя Ленни тоже. Еще до того, как я родился.

Бананы у нас в вазе от дяди Ленни.

Чтобы пойти в армию, надо вырасти, вот как мне говорили. И еще была куча вещей, для которых надо сначала вырасти, как будто, пока не вырастешь, ты и умереть не можешь. А это неправда. Но армия и смерть были связаны – ведь чтобы умереть, надо быть храбрым, а солдаты храбрые.

Но теперь-то я знаю: чтобы стать солдатом, необязательно быть храбрым, а чтобы стать храбрым, необязательно быть солдатом.

«Эми, можно я возьму эту фотографию? Ненадолго».

«Конечно можно, Винс. Оставь ее себе».

Солнце бьет ему в лицо, и он смотрит прямо на тебя, веселый, еще живой, точно знает, что ты не знаешь, кто он на самом деле. Смотрит на тебя из этой латунной рамочки, будто знает, что он в другом мире и глядит оттуда на наш. На нем шорты, расстегнутая рубашка навыпуск, на голове косо сидит армейская каска – так, словно он только ради смеха ее нацепил, – а вокруг одни пески. Он не похож на солдата, даже на взрослого не похож. Ни дать ни взять мальчишка на пляже.

Ленни

И если бы Эми была тут, она, наверно, держала бы нас в узде, не допустила бы никакой ерунды, мы все вели бы себя как положено. Что было бы кстати. А так мне не верится, что все пройдет гладко. Четыре дурака с коробкой.

Они уже выходят из-за башни и возвращаются – молча, как будто успели поговорить и теперь думают. Бугор и малыш Рэйси, как Джек со Счастливчиком. Стоит чуток прикрыть глаза, и можно спутать эту пару с той. Правильно говорят, что противоположности сходятся. Когда я смотрел на Джека и Рэя вместе, мне всегда казалось, что Рэй – это какая-то безделушка, которую Джек выудил из-за пазухи, его маленький талисман. Познакомьтесь: мой друг Счастливчик.

Но Рэйси не так прост, как можно подумать. Только решишь, что от него и ждать нечего, – тут-то он и выкинет что-нибудь этакое, прямо диву даешься. Как будто он прячется за своим малым ростом.

Вик все читает свои списки. Сколько времени мы ему дадим? Ей-богу, Джек никогда не догадался бы, что по дороге в Маргейт ему придется заглянуть в гости к Военно-морскому флоту. А Вик смелый парень – надо же, затащить нас сюда смотреть на все эти имена, когда мы выполняем просьбу Джека. Это все равно что сказать: да ладно вам, Джек обождет. Но я на него зла не держу, на Вика серчать нечего. Потому что долг есть долг.

Четем

Снова выходит солнце, и от обелиска падает на лужайку длинная тонкая тень – она протянулась к полукруглой стене, и теперь мы как будто бы стоим на циферблате солнечных часов. В другое время года, когда солнце низкое, эта тень, должно быть, ползет сначала вдоль первого ряда имен, а после с каждым днем спускается к следующему.

Мы тронулись в обратный путь – шагаем к голубым воротам. Ленни все еще маячит около них, точно это он пустил нас сюда и теперь ждет, чтобы запереть их снова. Пожалуйте фунтик за беспокойство, господа хорошие. Вик закончил, он уже в кепке, но впечатление все равно такое, что это Винси отдал команду: время вышло, пора в машину. Мы проходим в ворота – не все скопом, с разговорами, а гуськом, молча. Словно только что посмотрели кино и никто еще не готов выдать свеженькое мнение об увиденном. Винси идет первым, я замыкающим.

Мы пересекаем открытую верхушку холма. Солнце, панорама и ветер – все нам в лицо. Больше никого поблизости нет, и слышно только, как шаркают наши ноги да тяжело, с сипом дышит Ленни. Там, где тропинка начинает спускаться к деревьям, Винс вдруг останавливается как вкопанный, и все мы сбиваемся в кучу за его спиной, точно он поднял руку. Наши лица блестят на солнце. Он делает шаг в сторону, на траву. И говорит:

– Вы идите, я догоню. Внизу догоню, не ждите.

Мы не обязаны его слушаться, нам не нужны его распоряжения, но догнать нас ему и правда ничего не стоит. Если судить по дороге туда. Так что мы проходим вперед, один за другим, с небольшими интервалами, и я, последний, оглядываюсь через плечо на Винса. Он шагает по траве, не жалея своего шикарного костюма и туфель, а потом останавливается у обрыва и глядит на панораму, как Вик на списки погибших.

Я мешкаю, другие уходят дальше. Может быть, того-то ему и надо. Может быть, он дает мне еще одну возможность. Но он просто стоит там с пакетом в руках и смотрит вдаль, как один из тех каменных матросов.

Солнце снова прячется за кромкой облака, но тут же выглядывает обратно. Мне и самому жалко уходить – вид отсюда красивый, – но я все-таки поворачиваюсь и иду вслед за остальными. Скоро вокруг вырастают деревья, и панорама скрывается за ними. В лесу довольно зябко.

Мы собираемся у машины, но не можем попасть внутрь: ключи-то у Винса, так что мы бродим по стоянке не разговаривая, только изредка обмениваясь взглядами. Ленни смотрит на часы. У Вика такое лицо, точно он считает себя здорово виноватым, но за что его ругать, решили так решили. Нельзя же было сказать ему: не пойдем к мемориалу, раз это лишние хлопоты, раз он на холме, плюнь ты на эту затею.

И сейчас не он нас задерживает.

Мы ждем, наверно, с минуту. Потом замечаем на тропе Винса с пакетом. Теперь ему, видно, тоже не терпится ехать дальше, потому что идет он быстро, то и дело оскальзываясь в грязи. Он приближается к нам, и лицо у него сосредоточенное, задумчивое, словно ему хотелось бы, чтоб нас тут не было.

По-моему, и он слезу пустил. Каждому нужно выбрать момент, чтобы побыть одному.

Он аккуратно кладет пакет с коробкой на капот, потом отпирает машину и идет к багажнику – убрать пальто. Мы тоже снимаем плащи, но никто не садится внутрь, как будто без команды нельзя. Он захлопывает багажник и возвращается к дверце со стороны руля, на ходу скидывая пиджак. Открывает заднюю дверцу, складывает пиджак и сует его обратно на заднее сиденье.

– Ну, – нетерпеливо говорит он, – кто куда?

– Я назад, – говорит Вик, не дав нам и глазом моргнуть. Мы с Ленни переглядываемся.

– А кто вперед?

Точно он наш папаша, а мы его дети и у папаши кончается терпение.

Ленни смотрит на Винса.

– Ладно, Рэй, – говорит Винс, – садись вперед.

Не очень-то мне этого хочется, по крайней мере сейчас, но я покорно лезу туда и утопаю в большом кресле.

Ленни садится назад вместе с Виком.

Винс ненадолго задерживается снаружи, поправляет галстук, приглаживает волосы, счищает палочкой грязь с туфель, потом берет с машины пакет. Я жду, что он спросит: «Ну, кто возьмет?», но он сразу отдает его мне. Как будто ему удобней, чтобы он был под боком, а значит, у того, кто сидит впереди. Но я не знаю, как его взять, как с ним обращаться.

– Давай, Рэйси, держи.

Он заводит мотор, хватает с приборной панели свои темные очки и так быстро срывается с места, что колеса скользят и взвизгивают. Он проносится по Четему, точно досадуя на сплошные помехи. Когда ты только что думал о мертвых, замечаешь, как спешат живые. Мы выезжаем на М2 – это развязка номер три, в сорока восьми милях от Дувра, – и тут он дает себе волю. Он гонит так, словно хочет наверстать все потерянное время, словно опаздывает на важную встречу. Но мы ведь никуда не торопимся. Его затылок и шея напряжены, они точно окаменели. Я смотрю на спидометр и вижу, как стрелка переползает число 95. На большом мягком сиденье не ощущаешь скорости. Вот уже четвертая развязка, пятая. Все разговоры насчет езды, соответствующей случаю, забыты. Мы все точно хотим что-то сказать, но не осмеливаемся открыть рот, и я чувствую, что Вик чувствует себя виноватым, но Вика ругать не за что.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю