Текст книги "Последние распоряжения"

Автор книги: Грэм Свифт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Винс

Тогда это было не так, как теперь: гонишь по автостраде, и вкус Лондона на твоих губах аж до середины Кента. Тогда это было как морское путешествие, только наоборот. То есть вместо ожидания и надежды увидеть землю ты катил по этой самой земле весь в нетерпении – когда же оно покажется. Море. Его берег.

Я смотрел на ноги Салли. Смотрел на поля, и леса, и холмы, на коров, овец и на фермы, а еще на дорогу, серую и горячую, будто слоновья кожа, – как она бежит на нас, все время на нас, точно мы съедаем ее, заглатываем, а потом снова переводил глаза на ноги Салли, сидящей на коленях у Эми. Ее ноги никогда не оставались в покое – они все время двигались, съезжали вниз, подтягивались обратно, а когда до моря было уже недалеко, она начинала ерзать, стуча сандалиями в стенку под приборной доской, как тогда, когда первая замечала что-нибудь на загаданную букву – сад на С, бензоколонку на Б, – или когда Эми спрашивала ее, не хочет ли она остановиться и сделать кое-что на букву П. В таких случаях они с Эми уходили вместе, но за разные кусты, и я понимал, что у них все по-другому, не как у нас – вынул да побрызгал.

Дело было не в том, как двигались эти ноги, и даже не в том, как задиралась ее ситцевая юбка: иногда Салли одергивала ее сама, а иногда это делала за нее Эми. Нет – но они были такие голые и гладкие, такие липко-нелипкие, и еще у них был запах, который забивали дорожные запахи, но ты знал, что он есть и что Салли, должно быть, пахнет так с ног до головы, даже в местах, скрытых от твоего взгляда. Он был как запах морского берега, как загадка побережья, куда ты еще не попал.

Салли на коленях у Эми, я в середине, Джек. Могло быть и наоборот, сидеть на коленях у Эми мог бы и я – не такой уж я был тяжелый. Салли могла бы сидеть на коленях у меня. Но Эми хотела, чтобы все было именно так. Я это видел.

И однажды он все равно сказал: «Придется тебе ехать сзади. Вы ведь оба меньше не становитесь. Если хочешь, чтоб мы взяли Салли, придется тебе ехать сзади».

И я перебрался назад, откуда не было видно ног Салли, а запах был только один – сладковатый, тяжелый, застревающий в глотке запах мяса.

Поначалу его не чувствовалось. В кузове была корзина с едой, и сумка с пляжным барахлом, и коврик, постеленный специально для меня, и мыльный аромат моющего средства, которым Джек отдраивал тут все уголки. Но вскоре запах мяса начинал пробиваться через все это, точно вылезал из какого-то тайника, а еще немного погодя накатывала тошнота, с которой приходилось бороться.

Но я никогда не говорил об этом, ни полсловечка, и они вряд ли о чем-нибудь догадывались – ведь их в кабине обдувал ветерок через открытые окна, – я никогда не стучал в железную перегородку и не просил: «Остановитесь, меня сейчас стошнит». Потому что надо было терпеть ради Салли, ради того, чтобы она ездила с нами. Она была впереди, и я не мог ни видеть ее, ни чуять ее запах, я чувствовал только запах мяса, но знать, что она рядом, пускай невидимая, было лучше, чем ездить вовсе без нее, – ведь я знал, что, когда мы доберемся до места, она будет там вместе с морским берегом. И запах моря прогонит мясную вонь и тошноту, и хотя они будут поджидать в фургоне, чтобы снова накинуться на тебя по пути обратно, до поры до времени на это можно будет наплевать и забыть. Потому что дорога – это одно, а отдых на море – совсем другое. И когда я опять залезал в фургон, чтобы ехать домой, я думал: в результате всего получается поровну, ведь когда едешь туда, у тебя все впереди, а когда обратно, то остаются воспоминания, и, может быть, ничего другого и не надо, может быть, ты получаешь ровно столько, сколько ожидал: одну хорошую вещь между двумя плохими. Солнце и воздух, а до и после – мучения взаперти.

Мне казалось, что она должна оценить мою самоотверженность. Потому я и молчал. Но вполне может быть, что ничего она не оценила, даже не заметила, а может быть, ее это даже забавляло – что я сижу сзади, как зверь в клетке, – а может быть, они выставили меня назад, потому что Салли нравилась им больше, чем я.

Джун мне не сестра. Нет у меня никакой сестры.

Я залезал туда, и он закрывал за мной дверцы – на одной из них было написано "ДОДДС, а на другой «И СЫН». Потом он шел в кабину и заводил мотор, а я начинал ненавидеть его. Я ненавидел и его, и запах мяса, пока они не сливались в одно целое. Это лучше всего помогало бороться с тошнотой – лучше, чем мысли о хорошем, о Салли и о морском береге, потому что в таких мыслях нет борьбы. Я лежал там на коврике, упиваясь ненавистью, и думал: я никогда не стану мясником, не для того я родился. И, лежа там со своей ненавистью, я открыл еще кое-что кроме запаха мяса, и мое новое открытие помогло сделать эти путешествия терпимыми. Я прикладывал ухо к коврику. Я слышал скрежет, когда переключались шестерни, чувствовал, как подо мной стучит металл, как дрожат оси, передающие усилие к колесам, и думал: вот как работает мотор, я лежу на рабочих узлах фургона. Это не я, я сам – деталь этого фургона.

Но однажды меня все-таки вырвало. На ковер, и на сумку с корзиной, и на все остальное. Хотя я и тогда промолчал. Словно и не было никакого запаха мяса, а только запах моей блевотины.

На следующий раз он говорит, что Салли не едет и я могу сесть вперед. И я думаю: ну вот, доигрался, теперь Салли никогда уже с нами не поедет, и говорю: «Да я ничего, я могу и сзади. Меня больше не стошнит, честное слово». Но он отвечает: «Она все равно не едет, по крайней мере сегодня. Так что давай, сигай ко мне».

Оба они помалкивают. Как будто, когда я ездил сзади, это было что-то вроде наказания, но и сейчас, когда я впереди, это тоже наказание. Но потом я думаю: я-то не виноват, с чего бы мне быть виноватым, это они чувствуют за собой вину. Потому что заставляли меня ездить сзади. Потому что изображали из себя Саллиных родителей, а теперь все снова стало как раньше, и с ними только я. И тут он сворачивает с главного шоссе, словно мы едем вовсе не к морю.

Мы останавливаемся на вершине холма, поля убегают вниз. Кругом все зелено. Я думаю: ладно, промолчу, не стану спрашивать, зачем мы здесь. Помню, на этой вершине стояла старая мельница, а какой оттуда вид: поля, и рощи, и плетни, и сады, да еще ферма, часовня, поселок. Все из разных кусков, как будто сшитое вместе.

Мы сидим молча; тихо стучит мотор, ветерок веет. Потом они переглядываются, и он говорит: «Смотри вон туда, вниз. Здесь мы с твоей мамой впервые встретились. На сборе хмеля». Но это мало что для меня значит: хоть я и слышал слово «хмель» и понимаю, что он имеет в виду, когда говорит, что был «под хмельком», но у меня нет ни малейшего представления о том, как его собирают. И я спрашиваю: «А как это – сбор хмеля?» – и он пытается объяснить, но невразумительно, точно я застал его врасплох. Я по-прежнему ничего не понимаю. А Эми говорит: «Кент называют садом Англии». И улыбается моему недоумению. Потом он говорит – как будто нехотя, только ради того, чтобы не сказать чего-то другого: «Понимаешь, без деревни не может быть и города. Погляди на эти сады. Откуда, по-твоему, дядя Ленни берет яблоки на продажу? А вон овечки...» – тут он останавливается и умолкает, глядя на меня. Потом смотрит на Эми, и Эми кивает, и он говорит: «Пошли-ка со мной».

Мы выходим и шагаем в поля, и я начинаю пугаться. Кругом овцы – блеют, таращатся. Он замирает на месте и оглядывается по сторонам. Я думаю: это потому, что овец убивают. Потому что их режут на куски и едят. Внизу все такое маленькое, далекое, точно мы сами маленькие и глядим откуда-то издалека, и кто-то еще смотрит на нас так же, как мы смотрим вниз. Он глядит на меня, и я чувствую: мне страшно, потому что страшно ему. А ведь мой папка Джек ничего не боится. Но теперь он не похож на моего папку Джека, он мог бы быть кем угодно. Он делает глубокий вдох, потом еще один – очень быстро, и мне кажется, он хочет передумать, но он уже зашатался, падая, на вершине этого холма, и не в силах был себя удержать.

Ленни

Ну вот, Винси возвращается из армии, уже в цивильном костюме, и причаливает к стойке в «Карете», тянет одну за другой и, угостив меня большим скотчем, которого мне не надо бы принимать, спрашивает эдак небрежно: «А как там Салли?»

И по лицу его непонятно, то ли он и впрямь такой наглый, то ли где-то у него в мозгах прячется дурацкая мысль, будто он может снова начать с того места, на котором бросил: вину свою, стало быть, искупил, отслужив в регулярной армии, и теперь готов просить руки моей дочери.

Я думаю, он и Джека примерно так же охмурил, потому что по его, Джекову, поведению можно было решить, что Винс круто изменился, что он понял свои старые ошибки. А ведь, казалось бы, Джек не настолько глуп, чтобы поверить в такую чушь: будто Винс умотал в дальние края на целых пять лет только ради того, чтобы вернуться, попросить прощения и жить дальше, точно он и не уезжал никуда.

Без армии настоящим мужиком не станешь.

Хорошо, что вернулся, сынок. Торопиться некуда – отдохни, погуляй. Ты же знаешь, в моей лавке для тебя всегда найдется работа.

Но он и не думает отдыхать и гулять, он сразу берет быка за рога. Ставит кругленькую сумму из денег, накопленных за годы службы, на лошадь, которую специально посоветовал Рэй, – и Рэй, как оно в последнее время и бывает, не подводит его. Чему доказательство – новенький жилой фургон. Правда, это скользкая тема, мы об этом не говорим – как не говорим о том, что Рэй не подвел Ленни Тейта, когда ему срочно понадобился доктор для его дочки.

Но Винс покупает не жилой фургон, а «ягуар» пятьдесят девятого года, словно хочет показать всему свету, как он намерен жить. Без армии настоящим спекулянтом не станешь. Однако он пристраивает свой «ягуар» на старом дворе Чарли Диксона – тоже спасибо Рэю. Сам-то Чарли переехал на небеса, теперь там металлолом ищет. А Винс покупает набор инструментов и большой домкрат и начинает целыми днями возиться с двигателем: то разбирает его, то опять собирает, – после чего наводит последний глянец на кузов и продает машину. Потом покупает другую и делает то же самое. Не проходит и года, как на дворе у Рэя стоят уже две машины, то есть кроме фургона, и я говорю Джеку: «Хватит себя морочить, ты же видишь, что это у парня не просто хобби. Может, его и правда хлебом не корми, дай поваляться под машиной, но он занимается этим не только ради развлечения. У него на уме другое».

«Это все Рэй виноват», – говорит он.

«Может, ты и прав, – отвечаю я. – Но у Рэя своих бед хватает, разве не так?»

Но Джек сдается не сразу. Он делает последнюю попытку склонить Винса на свою сторону. И живцом, которого он насаживает на крючок ради этой цели, становится лупоглазая и бестолковая Мэнди Блэк из Блэкберна.

Рассказывают, что в одно прекрасное утро она появилась на Смитфилде в грузовике для перевозки мяса, очень далеко от своего дома – а по ней, так чем дальше, тем лучше, – но усталая, жалкая и голодная. А Джек и его приятели накормили ее завтраком. Но Джек сделал еще один шаг и предложил ей приют на ночь. Любой другой на его месте отправил бы ее обратно, откуда приехала, и избежал бы лишних смешков в свой адрес и лишних хлопот – любой, но только не Джек. Сдается мне, Эми могла бы кое-что об этом порассказать. Никто не знает, то ли он поступил так просто по доброте душевной, то ли следовал семейной традиции – Доддсы ведь всегда подбирали бродяжек. Как бы там ни было, а Мэнди объявилась в Бермондси вместе с Джеком: он привез ее сюда в своем фургоне и, по-моему, тогда еще вовсе не думал ничего насчет Винса. Наверно, в кои-то веки он подумал о Джун. И об Эми. Эх, дурачина.

Закавыка была в том, что после возвращения Винса из армии у них не осталось свободной кровати. Нет проблем, говорит Винс, он может перекантоваться в фургоне у Рэйси. Всего-то одну ночку – а он ведь привык к походной жизни и ему плевать, что нынче середина ноября. Опять же и машины его ненаглядные рядышком. Но одна ночь превращается в добрую половину недели, она просит их не выдавать ее, а у них не хватает духу выставить ее за дверь, и вот тут-то, думаю я, когда они стали привыкать к ней как к своей постоянной жиличке, Джек и вбил себе в голову, что ему удастся использовать ее в роли наживки для Винса. Хотя с чего он так решил, одному Богу известно. Словно ждал, что Винс скажет «Спасибо, Джек, теперь я снова буду ездить с тобой на Смитфилд. Работенка не хуже любой другой». Точно Винс уже не доказал ему, что он малый себе на уме. И точно Джек имел право распоряжаться Мэнди. Но факт остается фактом: в комнате Винса поселилась ланкаширская вертихвостка, Винс переселился в фургон к Рэю, ну а потом она естественным порядком является к нему на двор извиниться за беспокойство и видит, чем он там занят с утра до вечера. Вот они и вместе, а под боком у них фургон, ключ от которого лежит у Винса в кармане. И Джек, понятно, оказывается за бортом.

Самое любопытное в этой истории то, что Мэнди и не знала, как ей повезло, – а может, она была хитрей, чем думали, и рассчитала все на годы вперед. Потому что тогда, хотя никто об этом не подозревал, Винс уже был на пути к своей «Доддс моторе», которая после превратилась в «Автосалон Доддса». А по мне, гараж он и есть гараж. И хотя это всегда казалось мне ненадежным делом и вряд ли может считаться основой для блестящей карьеры, у него все сработало и он стал загребать больше бабок, чем когда-либо приносила своим хозяевам лавочка «Доддс и сын». Вы только поглядите на его костюм. А ей, конечно, и платья, и парикмахеры, и отдых на солнышке. Иногда мне хочется, чтобы моя Салли снова сошлась с Бугром, хоть он и сволочь. Потому что трудно представить себе худшую долю, чем ее нынешняя, а я ведь помню те путешествия в Маргейт, куда мы с Джоан так ни разу и не съездили, хорошо помню.

***

«Как там Салли?» – спрашивает он.

«Тебе что за печаль?» – говорю я.

«Мне интересно, Ленни, – говорит он. – Выпей еще». И глазом не моргнул.

«Она ж замуж вышла», – говорю я.

А сам думаю: крепкие нервы у стервеца, в этом ему не откажешь. Умеет держаться – на то она и армия. Заматерел там, отъел ряшку. Что ж, тем хуже. Сейчас-то видно, почему Джек с Эми позволяли ему, бедному сиротинушке, веревки из себя вить. Небось за эти пять лет он хорошо шишку попарил – там ведь у них и бардаки, и шлюхи всякие. А теперь расселся тут, ставит выпивку, точно он герой-победитель, хотя за что его уважать-то – за то, что убрался из Адена вместе с последними войсками и научился орудовать гаечным ключом да шприцем для смазки? У нас с Джеком и Рэем все по-другому было. Пустыня – это вам не сахар.

«Она замуж вышла», – говорю я. Но не говорю, что она не живет с мужем, поскольку муж обосновался в Пентонвилльской тюрьме. Все равно добрые люди расскажут. Осужден по всем пунктам – четыре за воровство и один за оскорбление действием. Пора нам вводить всеобщую воинскую повинность, а, Винси?

И еще я не говорю, как она сводит концы с концами. Подрабатывает за наличные. Принимает жильцов. А что ей теперь – гуляй не хочу. Спроси у Рэя.

Я не говорю, что детей у нее нет. Одной заботой меньше, разве не так?

«Это я слышал, – отвечает он. – Насчет женитьбы. – И не смигнет даже. – Ну а овощи-фрукты как – берут или нет?»

Винс

Но хороший автомобиль – это не просто хороший автомобиль.

Хороший автомобиль – это бальзам на душу, это друг и украшение мужчины, а не просто средство передвижения. Насчет женщин не знаю. Мэнди ведет машину так, словно в этом нет ничего особенного, ей что машина, что дамская сумочка – все едино. Но хороший автомобиль заслуживает уважения, ты к нему по-хорошему, и он к тебе по-хорошему. А если надо будет, можно разобрать его и поглядеть, как он работает. Тут нет никакой тайны.

Люди ругают их. Говорят, они бич нашего времени. А я говорю: разве это не чудо? Разве не чудо, что всякий может усесться в такую штуковину и поехать куда глаза глядят? Не могу представить себе мир без машин. На мой вкус, нет ничего прекрасней, чем выжать газ и помчать по шоссе – а кругом дорожные знаки, светофоры, белые полосы, все, чтоб ты мог разогнаться, и все это движется, летит, и что-то ждет тебя впереди, и ты чувствуешь, что тоже живешь и дышишь, именно сегодня, в этот самый день и час. Где мы теперь? Грейвсенд, три мили. Подъезжаем к Грейвсенду. Или когда колесишь по городу в жаркий день – на глазах темные очки, рука с сигаретой свисает из окошка, а по тротуару перед тобой цокает каблучками какая-нибудь козочка. Поедем, милая, кататься...

И я всегда говорил, что дело не только в автомобиле, а в союзе мужчины с автомобилем, они дополняют друг друга. Без человека за рулем машина не поедет. А иногда и мужик не мужик без машины, я это вижу. Всеобщая моторизация – вот что нам надо. Автомобиль должен сочетаться с клиентом, так я говорю. Я не просто торговец машинами, я автокостюмер. И классный механик тоже, коли уж на то пошло, я знаю двигатели, как вы задницу своей жены, хотя сам давно ремонтом не занимаюсь. Хороший автомобиль – он как хороший костюм.

***

Он говорит: «Сожалею, мистер Доддс, весьма сожалею».

Прикидывается, сука.

«Бизнес есть бизнес, мистер Хуссейн, – говорю я. – Прокатимся вокруг квартала?»

Мы садимся в «мерс».

«Когда похороны?» – спрашивает он.

«В четверг, – отвечаю. – Двигатель как новый. Покраска и отделка салона – все ручной работы».

«Ужасный удар, мистер Доддс, – говорит он. – Потерять отца – что может быть хуже!»

«На переднюю подвеску надо еще взглянуть, сделаем, – говорю я. – А скорости переключаются как по маслу, верно?»

Он думает, раз Джек умер, со мной теперь сладить легче легкого.

«Гарантии обычные», – говорю я.

Мы проезжаем по Джамайка-роуд и поворачиваем назад на Ротерхайтской развязке.

«Я подумаю», – говорит он.

Значит, может и не купить. Значит, Кэт ему уже надоела. Значит, у меня больше нет над ним власти, так что на барыш рассчитывать не приходится.

А я и так залетел на тысячу.

Мы возвращаемся по Эбби-стрит, тормозим у обочины и не сразу выходим из машины. Но так бывает всегда – надо дать клиенту подумать.

«У меня много желающих, мистер Хуссейн, но вы меня знаете, – говорю я. – Ваше первое слово».

«Давайте до пятницы, – говорит он. – Кэти, конечно, пойдет на похороны».

«Вы спрашиваете или сообщаете?» – говорю я.

Оно вроде как расхолаживает, если твоя подружка ходит с унылой миной, верно? Если ей надо тащиться куда-то изображать скорбь.

«Спрашиваю», – говорит он.

«Это ей решать, – отвечаю. Что значит не „ей“, а „тебе“. – А машина отличная, мистер Хуссейн. Как раз по вам. Я еще, может, и сам не пойду».

Он смотрит на меня – смутился, видно. Небось думал, что после смерти Джека он меня голыми руками возьмет.

«А разве Кэти вам не говорила? – спрашиваю. – Неужто и словечком не обмолвилась?»

***

Это самое лучшее изобретение в мире. Если бы его не изобрели раньше, нам надо было бы изобрести его самим. Это не просто кресло на колесах. Это верный помощник. Друг и товарищ. Вопросов не задает и не лжет никогда. В нем можно быть таким, какой вы на самом деле. Если у вас нет места, которое можно назвать своим, автомобиль вам что дом родной.

Грейвсенд

Вик устраивается поудобнее на переднем сиденье – теперь коробка не мешает ему, – регулируя положение спинки ручкой на дверной панели.

– Как тебе там, Вик? – спрашивает Ленни.

– Отлично, – говорит Вик.

– Все сиденья с электрической регулировкой, – говорит Винс. – Обивка по спецзаказу.

– Вик же не собирается его покупать, – говорит Ленни.

– Не знаю, не знаю, – говорит Вик. – Сколько ты просишь, Винс? – И Винс резко поворачивает голову – попался на удочку, – а Вик усмехается и подмигивает. Потом его лицо снова становится бесстрастным.

По моему мнению, Вик выглядит гораздо лучше нас всех. Если взять Ленни, Вика и меня, любой скажет, что Вик лет на пять моложе. Он и протянет дольше, это как пить дать. Не считая Винса, конечно, хоть и он тоже давно не младенец. А первым из нас, кто уйдет, то есть следующим, будет...

– Шутка, – говорит Вик.

Лицо у него спокойное, ухоженное, с легким румянцем – думаю, он и стрижется не реже чем раз в две недели. Может, это благодаря работе с мертвецами у него такое отменное здоровье, по контрасту. А может, потому, что следит за собой. Или потому, что служил во флоте. Чистый соленый воздух. А нам с Джеком и Ленни достались пыль да мухи.

Но дело не только в том, как он выглядит, а еще и в его манере держаться. Точно его, Вика Таккера, никому врасплох не застать. Точно это само собой разумеется, что ему сидеть на переднем сиденье – неважно, с коробкой или без, – как будто он предводитель нашей маленькой экспедиции. Так держать, Винси. Есть, капитан. Наверное, это тоже следствие его профессии. Он привык смотреть на все как бы издалека, вести размеренную жизнь. Ну и, конечно, без солидности в его бизнесе никуда.

Солидность – вот оно, верное слово. Солидность.

Вик Таккер, к вашим услугам.

Он откидывается на сиденье и прикрывает глаза.

– Ты так и не сказал, Рэйси, – говорит Ленни.

– Насчет чего?

– Как ты думаешь, приедет ли Сью? Провожать тебя.

– Не все ли равно? – отвечаю я. – Кому какая разница?

– И тем не менее, – Ленни говорит тихо, словно думает, что Вик задремал, и не хочет его тревожить. – Кто-то же нужен.

Он имеет в виду: раз уж нет Кэрол. И вообще никого.

– Австралия – она далеко, – говорю я.

– Ну, до следующего мира подальше будет.

Я гляжу на Ленни.

– До какого еще следующего мира? – спрашивает Винс.

– Это я фигурально, Бугор, – отвечает Ленни.

– До Сиднема, по крайней мере, ближе, – говорит Винс.

Потому что там теперь живет Кэрол, туда она переехала. Барри Стоукс, бытовые услуги и ремонт электроприборов.

– И все-таки, – говорит Ленни, будто и не слыхал Винса.

– Может, заскочить туда на обратном пути, а, Рэйси? – говорит Винс. – По Южной кольцевой. – Он вдруг оживляется, точно вспоминает, что мы все по сравнению с ним старики.

– Все-таки, – говорит Ленни. – Допустим, у тебя тоже будет последняя воля, какое-нибудь идиотское пожелание, вроде вот как у Джека. Кто его выполнит?

– Не будет у меня никаких идиотских пожеланий.

– А вдруг?

Я думаю: Эми здесь нет.

– Ну ладно, – говорю я, глядя на Ленни, – а ты на что?

Ленни глядит на меня. Лицо у него как перезрелая слива. Может, это овощи-фрукты виноваты. Видно, что такого ответа он от меня и ждал, но потом он мягко качает головой и улыбается.

– Не торопись, – говорит он. – Тебе лишь бы ляпнуть что-нибудь.

– Нет проблем, Рэйси, – говорит Винс. – Я все устрою. Тебе что – «мерс» или «роллс»?

Очень тактично с его стороны.

– Ты смотри на дорогу, а то некому будет устраивать, – говорит Ленни.

– А где прикажешь тебя развеять? – говорит Винс. Вик кашляет и подвигается на сиденье, он вовсе не спит.

Он произносит:

– Ты ведь можешь туда съездить, правда, Рэйси? В Австралию, повидаться с Сюзи. А может, и с внуками. Что тебе мешает? Ты же вольная птица.

Он поворачивается и глядит на меня. Тоже помощничек – загнал из огня да в полымя.

– Мелочь, Вик: дорога-то денег стоит, – говорю я.

– Так поставь на какую-нибудь лошадку, – отвечает Вик. – Раньше это, кажется, срабатывало.

Я гляжу на Вика. У него бесстрастное лицо. Что он имеет в виду: вольная птица?

– Вот-вот, – говорит Винс. – Заодно и на мир бы посмотрел. Пожил как люди. В Бангкок по пути заглянул бы.

Голова Винса повернута к зеркальцу.

– И все-таки, ради любопытства, – говорит он. – Где бы ты хотел, чтоб тебя развеяли?

Прямо как таксист. Куда прикажете, мистер?

– Мне без разницы. Пусть Вик решает.

Но Вик ничего не отвечает. Он не говорит «Всегда готов, Рэйси» и не салютует одним пальцем – фирменный жест похоронных дел мастера. И я вдруг мысленно вижу себя в машине, в картонной коробке: большая машина, а за рулем Винс, один только Винс в своем галстуке, запонках и темных очках.

Я отдал ему двор за бесценок. А он его запарил за хорошие деньги.

Потом я думаю: мне-то этого все равно не увидеть. А стало быть, какая разница, если я все равно ничего не увижу. Хотя вдруг Винси прав и они на нас смотрят – в смысле, мертвые, – и когда я помру, то смогу увидеть свои собственные похороны? Вдруг все они на нас смотрят, даже теперь: мой старик, и Чарли Диксон, и Винсовы родители, и Дюк, и Джек вот тоже, подглядывает из своей коробки, и все мертвецы, которых мы с Джеком и Ленни похоронили на войне и которые сейчас лежат в пустыне, потому что нам повезло и наш час тогда еще не пробил?

Тогда я увижу, приедет ли Сюзи.

– Я считаю, тебя бы надо развеять на Таттенемском повороте [8]8
  Татгенемский поворот – название поворота перед финишной прямой на ипподроме в Эпсоме.


[Закрыть], – говорит Ленни.

Я гляжу на Ленни. Его лицо ухоженным не назовешь.

– Опять же и покрытию польза, – говорит Винс. Он страшно доволен: нашел новую игру. – А как насчет нас? Насчет тебя, Ленни?

– Я как Рэйси, я не привередливый. Мне тоже без разницы.

Коробка лежит между нами, вроде подлокотника.

– Куда-то ведь надо девать прах, – говорит Винс.

Ленни глядит на Винса.

– А как насчет тебя, Вик?

Вик поднимает голову, как будто снова успел задремать.

– У меня все устроено, – говорит он.

– Что устроено? – спрашивает Винс.

– Я купил участок. Давно еще, когда участки были дешевые, – говорит Вик. – Для себя и Памелы. На новом Камберуэлльском кладбище.

Все умолкают. Мы едем дальше. Можно только гадать, о чем думает каждый из нас, но я думаю, что Вику догадаться легче. По-моему, Вик знает больше, чем показывает. Может быть, это тоже из-за возни с мертвецами.