Текст книги "Путешествия с тетушкой"

Автор книги: Грэм Грин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

7

История с прахом моей матушки уладилась совсем не так быстро, как я поначалу предполагал (я по-прежнему называю ее матушка, так как в то время я не был по-настоящему уверен, что тетя Августа говорит правду). Когда я вернулся из Брайтона, урны не было, и я позвонил в Скотленд-Ярд и попросил к телефону сержанта сыскной полиции Спарроу. Меня без проволочек соединили с голосом, который явно не был голосом сержанта. Он напомнил мне голос одного нашего клиента – контр-адмирала (я был счастлив, когда он перевел свой счет в Нэшнл провиншл бэнк, так как с клерками он обращался как с матросами, а со мной как с младшим лейтенантом, приговоренным военным трибуналом к высшей мере за плохое ведение судового журнала).

– Могу я поговорить с сержантом Спарроу? – спросил я.

– По какому делу? – рявкнул незнакомый голос.

– Мне до сих пор не вернули праха моей матери.

– Это Скотленд-Ярд, а не крематорий, – ответил голос, затем послышались гудки.

Прошло немало времени – линия была все время занята, – пока я вновь соединился с тем же императивным голосом.

– Мне нужен сержант сыскной полиции Спарроу, – сказал я.

– По какому делу?

Я заранее приготовился отвечать ему в его же стиле.

– По полицейскому, – сказал я. – А какими еще делами вы занимаетесь?

Мне казалось, что это тетя Августа говорит моим голосом.

– Сержант Спарроу вышел. Оставьте телефонограмму.

– Попросите его позвонить мистеру Пуллингу. Мистеру Генри Пуллингу.

– Адрес! Номер телефона! – раздался лающий приказ, словно меня заподозрили в том, что я какой-то сомнительный полицейский осведомитель.

– Ему известно и то, и другое. Я не собираюсь без надобности снова все повторять. Передайте ему, что я разочарован: он не выполнил клятвенного обещания.

Я повесил трубку, не дожидаясь ответа. Вернувшись в сад, я наградил самого себя – что случается крайне редко – самодовольной улыбкой: с контр-адмиралом я никогда прежде так не разговаривал.

Мои новые кактусовые георгины были в прекрасном виде, а после поездки в Брайтон их географические названия доставили мне двойную радость: «Роттердам» – темно-красный сорт, темнее, чем наш почтовый ящик на углу; «Венецианский зубчатый» – с острыми кончиками лепестков, сверкающими, как иней. Я решил, что в следующем году посажу еще и «Гордость Берлина», и у меня будет трио городов. Телефон нарушил мои радужные мечтания. Звонил Спарроу.

Я сказал ему резко:

– Надеюсь, у вас есть оправдывающие обстоятельства, которые позволили вам нарушить слово и не вернуть вовремя урну?

– Безусловно, есть, сэр. В вашей урне оказалось больше марихуаны, чем пепла.

– Я вам не верю. Как могло случиться, что у моей матери…

– Мы едва ли можем подозревать вашу матушку, сэр. Как я уже вам говорил, этот человек, Вордсворт, воспользовался вашим визитом. К счастью для вас, в урне все же нашли остатки человеческого праха. Можно только предположить, что Вордсворт большую часть его высыпал в раковину и смыл, чтобы освободить урну. Вы не слышали звуков льющейся из крана воды?

– Мы пили виски. И Вордсворт, естественно, наливал воду в кувшин.

– Это как раз и был тот момент, сэр.

– В любом случае я хотел бы получить назад остаток праха.

– Какой в этом смысл, сэр? Человеческий прах обладает, как бы это лучше сказать, клейкостью. Пепел пристает ко всем веществам, в данном случае это марихуана. Я вышлю вам урну заказной бандеролью. И советую, сэр, поместить ее там, где вы намеревались, и забыть злополучный инцидент.

– Все это хорошо, но урна-то пустая.

– Мемориал часто находится не в том месте, где захоронен покойный. Пример тому – военный мемориал.

– Да, вы правы, – сказал я. – Боюсь, тут уж ничего не поделаешь. Все равно она больше не будет пробуждать должных чувств. Я надеюсь, вы не думаете, что моя тетушка приложила к этому руку?

– Ну что вы, сэр! Такая старая, почтенная леди. Она, очевидно, была обманута своим слугой.

– Каким слугой?

– Как каким? Вордсвортом. Кем же еще?

Я почел за лучшее не просвещать его относительно характера их отношений.

– Моя тетушка думает, что Вордсворт, скорее всего, в Париже.

– Вполне возможно, сэр.

– И что вы собираетесь делать дальше?

– Пока больше ничего. Он не совершил преступления, из-за которого мы можем требовать его выдачи. Но если, конечно, он вернется… У него ведь английский паспорт.

В голосе сержанта сыскной полиции Спарроу прозвучала такая кровожадная нотка, что я на какой-то момент почувствовал себя единомышленником Вордсворта. Я сказал:

– Я искренне надеюсь, что он не вернется.

– Вы удивляете меня, сэр, и, должен сказать, я несколько разочарован.

– Чем?

– Я не относил вас к людям такого сорта.

– Какого сорта?

– Которые думают, что травка не приносит вреда.

– А вы уверены, что приносит?

– Наш опыт показывает, сэр, что все тяжелые наркоманы, зацикленные на наркотиках, начинали с травки.

– А мой опыт показывает, Спарроу, что все, или почти все, алкоголики, которых я знал, начинали с капли виски или стакана вина. У меня даже был клиент, который зациклился, как вы говорите, на прохладительных напитках и пиве. А кончилось тем, что из-за его частых отлучек во время лечения ему пришлось выдать доверенность на имя жены.

Я повесил трубку. Мне доставила тайное удовольствие сама мысль о том, что я посеял сомнение в душе сержанта сыскной полиции Спарроу, и не столько в отношении марихуаны, сколько в отношении его представлений обо мне, бывшем управляющем банком. Впервые в жизни я открыл в себе анархическую жилку. Не было ли это следствием моей поездки в Брайтон или влияния тетушки (хотя я не из породы людей, легко поддающихся влиянию)? А может быть, виноваты были бактерии, гнездившиеся в крови у Пуллингов? Я чувствовал, как во мне оживает любовь к отцу. Он был терпеливым человеком и очень сонливым, но в его терпении было что-то непостижимое – это скорее была рассеянность, чем терпение, или даже равнодушие. Он всегда отсутствовал, мысленно где-то витал, даже когда бывал с нами. Я вспоминал непонятные мне упреки, которыми матушка постоянно осыпала отца. Сейчас мне казалось, что это лишний раз подтверждает рассказ тети Августы и что за вечными придирками скрывалась женская неудовлетворенность. Пленница собственного нереализованного честолюбия, мать так и не познала свободы. Свобода, размышлял я, всегда достояние удачливых людей, а отец мой очень преуспел в своей профессии. Если заказчику не нравился отцовский стиль или его расценки, он мог искать другого подрядчика. Отцу это было безразлично. Вполне возможно, что именно такая свобода в речи и поведении вызывает зависть неудачников, а вовсе не деньги и даже не власть.

Вот такие путаные и непривычные мысли проносились в моем мозгу, пока я ждал к обеду тетушку. Мы договорились о свидании, прежде чем расстаться на вокзале Виктория, еще в брайтонском поезде. Когда тетушка приехала, я сразу же рассказал ей о разговоре с сержантом Спарроу, однако она отнеслась к моему рассказу с удивившим меня равнодушием и только сказала, что Вордсворту следовало бы быть поосторожней. Я повел ее в сад и показал георгины.

– Я всегда предпочитала срезанные цветы, – сказала она, и я вдруг ясно представил себе, как незнакомые господа, французы или итальянцы, наперебой протягивают ей букеты роз или адиантума в тонкой прозрачной бумаге.

Я показал ей место, где собирался установить урну в память о матери.

– Бедная Анжелика, – сказала тетушка. – Она никогда не понимала мужчин.

Больше она ничего не добавила. И у меня осталось ощущение, будто она прочитала мои мысли и подвела итог.

Я набрал номер ресторана, и вскоре прибыл обед, в строгом соответствии с заказом; цыпленка требовалось поставить всего на несколько минут в духовку, пока мы ели копченую лососину. Так как я жил один, я постоянно пользовался заказами, если надо было угостить обедом клиента или раз в неделю принять матушку. Сейчас я уже несколько месяцев не обращался в «Петушок», поскольку клиентов больше не было, а матушка во время своей последней болезни так ослабела, что была не в состоянии ездить ко мне из Голдерс-Грин. Мы пили херес и ели копченую лососину. Чтобы хоть чем-нибудь отблагодарить тетушку за щедрость, проявленную ею по отношению ко мне в Брайтоне, я купил бутылку бургундского «шамбертен» 1959 года. Это было любимое вино сэра Альфреда, оно прекрасно сочеталось с цыпленком по-королевски. Когда тепло приятно разлилось по телу, тетушка вернулась к нашему разговору о сержанте Спарроу.

– Он убежден, что Вордсворт виновен, – сказала она, – но равным образом это мог быть любой из нас. Не думаю, что сержант расист, но для него существуют классовые различия. Он наверняка знает, что курение марихуаны не ограничено классовым барьером, но тем не менее предпочитает думать иначе и свалить всю вину на Вордсворта.

– Однако мы с вами можем дать друг другу алиби, тогда как Вордсворт попросту сбежал.

– Но мы могли состоять в тайном сговоре, а Вордсворт имел право уехать в очередной отпуск. Нет-нет, все же мозг у полицейского устроен по шаблону. Я помню, как однажды, когда я была в Тунисе, там давала представление бродячая труппа. Они играли «Гамлета» на арабском языке. И кто-то позаботился, чтобы в Интермедии короля убили по-настоящему, вернее, не убили до конца, но покалечили – ему сильно повредили правое ухо, впустив туда расплавленный свинец. И кого, ты думаешь, первым делом заподозрила полиция? Вовсе не актера, который влил свинец, хотя он уж наверняка должен был знать, что ложка не пустая и горячая на ощупь. Нет, они отлично знали шекспировскую пьесу и поэтому арестовали дядю принца Гамлета.

– Сколько вы успели поездить за свою жизнь, тетя Августа, – сказал я.

– Но я еще не поставила точку. Будь у меня спутник, я хоть завтра отправилась бы снова, но, к сожалению, я уже не могу поднимать тяжелые чемоданы, а носильщиков сейчас явно не хватает, как ты, наверное, успел заметить на вокзале Виктория.

– Мы можем продолжить наши путешествия к морю, – сказал я. – Я помню, много лет назад мы ездили в Уэймут. Там на набережной стояла очень неплохая позеленевшая статуя Георга III.

– Я заказала два спальных места в Восточном экспрессе, ровно через неделю, включая сегодняшний день.

Я поглядел на тетушку в недоумении.

– Билеты куда? – спросил я.

– В Стамбул, разумеется.

– Но ведь это займет несколько дней…

– Ровно три ночи.

– Но если вам так уж нужно в Стамбул, разве не проще и дешевле лететь самолетом?

– Я летаю, только когда нет выбора, – сказала тетушка.

– Но это совершенно безопасно.

– Это вопрос вкуса, а не нервов. Я когда-то была близко знакома с Уилбуром Райтом [известный американский авиатор (1867-1912)]. Он даже несколько раз брал меня с собой в полеты, и я всегда чувствовала себя вполне надежно в его летательной машине. Но я не выношу, когда все время орет никому не нужный громкоговоритель. На вокзалах, слава богу, людей еще не сводят так с ума. Аэродром мне всегда напоминает большой туристский лагерь.

– Тетушка, если вы выбрали в компаньоны меня…

– Естественно, тебя, Генри.

– Я должен извиниться, тетя Августа, но пенсия управляющего банком не так велика.

– Я, разумеется, оплачиваю все расходы. Налей мне еще вина, Генри. Оно превосходно.

– По правде говоря, я не привык к заграничным путешествиям. Боюсь, вы скоро обнаружите…

– Со мной ты быстро привыкнешь. Все Пуллинги были великолепными путешественниками. Не исключено, что я заразилась этим вирусом от твоего отца.

– Только не от него… Он никогда не ездил дальше центра Лондона.

– Он путешествовал от одной женщины к другой всю свою сознательную жизнь. Это, в конце концов, то же самое. Новые ландшафты, новые обычаи. И каждый раз масса воспоминаний. Долгая жизнь вовсе не значит много лет жизни. Человек без воспоминаний может дожить до ста лет и считать, что жизнь прожита мгновенно. Твой отец как-то сказал мне: «Первую девушку, с которой я спал, звали Роза, и, что самое удивительное, она работала в цветочном магазине. Мне кажется, это было тысячу лет назад». Ну а возьми твоего дядюшку…

– Я не знал, что у меня был дядя.

– Он был на пятнадцать лет старше твоего отца. Он умер, когда ты был совсем мальчиком.

– Он тоже был великий путешественник?

– Любовь к путешествиям приняла у него довольно странную форму в конце жизни, – сказала тетушка.

Если б я мог точно передать все интонации ее голоса! Она любила говорить, любила рассказывать. Она строила фразу, как писатель, который пишет неторопливо и, зная заранее, каким будет следующее предложение, уверенно ведет к нему перо. Ей было не свойственно рвать фразу или прерывать повествование. В ее речи была какая-то классическая точность или, вернее сказать, старомодность. Ее эксцентричная речь, которая, нельзя не признать, нередко вызывала шок у собеседника, приобретала особый блеск, будучи вставленной в старинную оправу. И чем ближе я узнавал мою тетушку, тем чаще я думал, что она сделана из какого-то металла, не из яркой меди, а из благородной бронзы, отполированной до блеска, как колено бронзовой лошади в гостиной отеля «Пари» в Монте-Карло, – эту историю рассказала мне однажды тетушка, – которое ласково поглаживало не одно поколение игроков.

– Твой дядя был букмекер, известный под именем Джо, – сказала тетушка. – Он был очень толстый. Не знаю, к чему я тебе это говорю, но мне всегда нравились толстые мужчины. Обычно это люди, которые перестают делать усилия и суетиться, так как у них хватает здравого смысла понять, что женщины, в отличие от мужчин, редко влюбляются в красоту физическую. Карран был полный, твой отец тоже. С толстыми людьми чувствуешь себя гораздо уютнее. Я надеюсь, во время нашего путешествия ты немного наберешь в весе. Ты имел несчастье выбрать нервную профессию.

– Но я никогда не сохнул из-за женщин, – пошутил я.

– Ты мне как-нибудь расскажешь про всех твоих женщин. В Восточном экспрессе у нас будет уйма свободного времени для разговоров. А теперь я хочу, чтобы ты послушал историю про твоего дядю Джо. Весьма любопытная история. Он сделал значительное состояние на букмекерстве, но чем дальше, тем сильнее овладевало им желание уехать путешествовать. Вполне возможно, что беспокойным его делало зрелище вечно бегущих лошадей, тогда как он вынужден был часами стоять на небольшом помосте возле дощечки с надписью: «Неподкупный Джо Пуллинг». Он не раз говорил, что устал от непрерывного калейдоскопа скачек и что жизнь мчится мимо со скоростью однолетки, отпрыска «Индийской Королевы». Ему хотелось замедлить бег жизни, и верным чутьем он угадал, что только путешествия помогут ему сдержать ход неумолимого времени. Ты, очевидно, и сам замечал, как в праздник, если остаться дома, дня как не бывало, но если ты идешь, скажем в три места, то тем самым праздник удлиняется в три раза.

– Поэтому вы и путешествуете так много, тетя Августа?

– Сначала я путешествовала, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Это было в Италии, уже после Парижа и после Брайтона. Я уехала из дому перед тем, как ты родился. Твоим родителям хотелось побыть вдвоем, а с Анжеликой у нас и всегда отношения были натянутые. Нас называли две мисс "А". Мое имя, все говорили, мне очень подходит – в молодости вид у меня был гордый и царственный. А вот про сестру никто еще не сказал, что ей идет ее имя. Может, из нее и вышла святая, но святая уж очень суровая. Ангельского в ней ничего не было.

Легкость, с какой тетушка могла прервать, не закончив, одну историю и перейти к другой, мне казалась одной из немногих предательских примет возраста. Беседа с ней напоминала американский еженедельник, где надо перескочить со страницы двадцатой на страницу девяносто восьмую, чтобы отыскать продолжение. И чего только вы не увидите в середине: статьи о детской преступности, новейшие рецепты приготовления коктейлей, интимная жизнь кинозвезды и еще одна повесть, ничего общего не имеющая с той, что так неожиданно оборвалась.

– Имена – очень интересная тема, – сказала тетушка. – У тебя имя нейтральное, без смысловой окраски. И это гораздо лучше, чем если бы, к примеру, ты был Эрнест [earnest – серьезный (англ.)]. Этому имени надо ведь соответствовать. Я знала когда-то девушку, которую звали Камфорт [comfort – утешение (англ.)], и судьба ее из-за этого сложилась печально. Мужчины с незадавшейся жизнью беспрерывно домогались ее, привлеченные именем, тогда как сама эта несчастная девушка, как никто, нуждалась в их утешении. Она неудачно влюбилась в человека по имени Каридж [courage – мужество (англ.)], который смертельно боялся мышей; в конце концов она вышла замуж за джентльмена, носившего имя Пейн [pain – боль (англ.)], и покончила с собой в одной из общественных уборных, которые американцы зовут «местами утешения». Я бы считала эту историю забавной, если бы не была знакома с этой девушкой.

– Вы рассказывали о моем дяде Джо, – напомнил я.

– Я знаю. Я говорила о том, что он хотел продлить себе жизнь. Поэтому он решил отправиться в кругосветное путешествие (в те дни не было никаких валютных ограничений). И он, что весьма любопытно, начал его с Симплонского экспресса, того самого, на котором мы с тобой поедем на следующей неделе. После Турции он собирался посетить Персию, Россию, Индию, Гонконг, Малайский архипелаг, Китай, Японию, Гавайские острова, Таити, Соединенные Штаты, Южную Америку, Австралию, вероятно, еще Новую Зеландию и оттуда вернуться домой морем. К несчастью, в Венеции, в самом начале пути, его вынесли из вагона на носилках, так как его хватил удар.

– Какая печальная история.

– Но это не повлияло на его намерение удлинить себе жизнь. Я тогда работала в Венеции и пришла его навестить. Он решил, что, коли ему не суждено путешествовать физически, он будет путешествовать мысленно. Он просил меня подыскать ему дом в триста шестьдесят пять комнат, с тем чтобы он мог провести сутки в каждой. Он надеялся, что жизнь, прожитая таким образом, создаст иллюзию вечности. Мысль о том, что жить ему осталось совсем немного, подогревала его страстное желание протянуть время и отодвинуть конец. Я сказала ему, что вряд ли существует такой дом, кроме разве Королевского дворца в Неаполе. Даже в римском дворце, судя по всему, не было такого количества комнат.

– В меньшем доме он мог бы реже менять комнаты, – сказал я.

– Он считал, что тогда не получится той смены впечатлений. Для него это было бы равносильно привычному путешествию между Ньюмаркетом, Эпсомом, Гудвудом и Брайтоном [города, где имеются ипподромы и проводятся скачки]. Ему требовалось какое-то время, чтобы забыть, какие обои в комнате, до того как он снова туда вернется, и, кроме того, надо было дать декораторам возможность внести небольшие изменения в интерьер. Знаешь, Генри, в Париже между двумя последними войнами (ай, совсем забыла, что с тех пор было уже много войн, но все же они нас не так близко коснулись, как те две) на улице Прованс существовал бордель. Там были комнаты в разном стиле: Дальний Запад, Китай, Индия – и все в таком роде. У дяди Джо была почти та же идея в отношении своего огромного дома.

– Которого он, конечно, так и не нашел?

– В конце концов ему пришлось пойти на компромисс. Какое-то время я боялась, что дом из двенадцати комнат – по месяцу в каждой – это предел, на который мы можем рассчитывать, но тут вскоре один из моих миланских клиентов…

– Я думал, вы тогда работали в Венеции, – прервал я тетушку, усомнившись в правдивости ее рассказа.

– Дело, с которым я была связана, требовало передвижений. Мы часто переезжали – двухнедельный сезон в Венеции, потом такой же в Милане, Флоренции, Риме и снова в Венеции. Нас называли la quindicina [полтора десятка (итал.)].

– Вы были в театральной труппе?

– Можно и так назвать, – ответила тетушка уклончиво. – Не забывай, в те дни я была очень юной.

– Игра на сцене не нуждается в оправдании.

– Я и не думаю оправдываться, – отрезала тетушка. – Я просто объясняю. В такой профессии, как моя, возраст – главное препятствие. Я вовремя ушла. И все благодаря мистеру Висконти.

– А кто был этот Висконти?

– Мы говорили о твоем дяде Джо. Я нашла за городом старый дом – когда-то это был palazzo или castello [дворец, замок (итал.)], или нечто подобное. А потом дом почти развалился, и в комнатах нижнего этажа и в погребе – погреб там был огромный, он тянулся подо всем первым этажом, – разместился цыганский табор. В погребе прежде хранили вино, и там стояла колоссальная пустая бочка – она треснула от времени, и ее поэтому бросили. Когда-то вокруг дома были виноградники, но затем, прямо на территории имения, в ста ярдах от дома, проложили автостраду, и мимо целыми днями шли машины из Милана в Рим, а ночью громыхали тяжелые грузовики. Узловатые высохшие корни, торчащие из земли, – это все, что осталось от старой виноградной лозы. На весь дом была только одна ванная (воду давно отключили, так как вышел из строя электрический насос) и одна уборная на самом верхнем этаже в какой-то башне, но воды и там, конечно, не было. Можешь себе представить, Генри, продать такой дом было не так-то просто – двадцать лет прошло с тех пор, как объявили продажу, а владелец его, сирота-даун [больной, страдающий синдромом Дауна (слабоумием)], находился в психиатрической больнице. Адвокаты говорили об исторической ценности дома, но мистер Висконти знал его историю не хуже, чем они, как ты догадываешься по его фамилии. Он, конечно, отговаривал меня, но было ясно, что бедный Джо долго не протянет, а дом мог бы скрасить ему остаток жизни. Я пересчитала комнаты: разделив погреб с помощью перегородок на четыре части, число помещений можно было довести до пятидесяти двух, включая уборную, ванную и кухню. Я сказала об этом Джо, и он очень обрадовался. «Каждую неделю новая комната, и так весь год!» – воскликнул он. Мне пришлось во все комнаты поставить кровати, даже в ванную и кухню. В уборной для кровати места не хватило, но я купила необыкновенно удобное кресло со скамеечкой для ног и решила, что уборную можно оставить на самый конец – я не думала, что Джо когда-нибудь доберется до нее. При нем находилась сиделка, которая должна была следовать за ним и ночевать в соседней комнате, из которой он уже переехал, отставая таким образом от него на неделю. Я боялась, что всякий раз при смене комнат он будет требовать новую сиделку, но, к счастью, ему нравилась та, что была при нем, и он легко согласился взять ее в постоянные попутчицы.

– Какая невероятная затея.

– Она, однако, удалась. Переехав в пятнадцатую комнату, Джо сказал мне – я в ту самую неделю вернулась в Милан на гастроли и в свой выходной день пришла проведать его вместе с мистером Висконти, – что у него чувство, будто он живет здесь не меньше года. На следующий день он собирался перебраться в шестнадцатую комнату, этажом выше, и все чемоданы были заранее упакованы. Он требовал, чтобы вещи переносили в чемоданах, и я нашла в комиссионном подержанный чемодан, весь в наклейках самых известных отелей – «Георг V» в Париже, «Квисисана» на Капри, «Эксельсиор» в Риме, «Рафлз» в Сингапуре, «Шеппард» в Каире, «Пера палас» в Стамбуле. Бедный Джо! Я не видела человека счастливее. Он был уверен, что смерть не настигнет его раньше, чем он доберется до пятьдесят второй комнаты. Если путешествие до пятнадцатой растянулось, как ему казалось, почти на год, впереди оставалось еще несколько лет пути. Сиделка говорила мне, что в каждой из комнат примерно на четвертый день его охватывало какое-то беспокойство, дорожная лихорадка, и весь первый день в новой комнате он спал больше обычного, истомленный путешествием. Он начал с погреба и неуклонно двигался наверх, пока наконец не добрался до последнего этажа, после чего стал говорить о том, что пора ему снова посетить приют прежних дней. «Мы теперь будем двигаться в иной последовательности и подойдем с другой стороны», – говорил он. Он охотно согласился оставить уборную на самый конец. «После всей этой роскоши забавно пожить в простой обстановке. Лишения сохраняют молодость. Не хочу походить на этих старых мумий, что плавают на теплоходах Кьюнарда в каютах первого класса и жалуются на плохое качество паюсной икры». Второй удар настиг его в пятьдесят первой комнате. Одну сторону ему парализовало, и нарушилась речь. Я в это время жила в Венеции, но меня отпустили на пару дней. Мистер Висконти отвез меня в palazzo Джо. Там очень намучились с ним. До того как случился удар, он уже прожил в пятьдесят первой комнате семь дней, однако доктор считал, что ему надо еще по крайней мере десять дней пролежать неподвижно в той же кровати, и очень на этом настаивал. «Любой нормальный человек, – сказал он, – согласился бы без разговоров полежать спокойно некоторое время». – «Он хочет прожить как можно дольше», – сказала я. «В таком случае пусть так и лежит. Тогда у него впереди верных два-три года, даже при самом неблагоприятном стечении обстоятельств».

Я передала Джо слова доктора, и в ответ он беззвучно пошевелил губами, но мне показалось, что я разобрала слово «недостаточно».

Он пролежал спокойно всю ночь и следующее утро, и поэтому сиделка решила, что он смирился и не будет больше никуда стремиться. Пока он спал, она потихоньку вышла и спустилась ко мне в комнату выпить чаю. В Милане мистер Висконти купил свежайшие пирожные с кремом в кондитерской возле собора. Неожиданно сверху донесся странный скрежет. «Mamma mia! [мама родная! (итал.)] – воскликнула сиделка. – Что это?» Звук был такой, будто двигали мебель. Мы бросились наверх, и, как ты думаешь, что мы застали? Джо выбрался из постели и каким-то образом ухитрился привязать галстук клуба своей молодости – то ли «Любителей пива», то ли «Горчичного», то ли еще какого-то – к ручке чемодана. У него не хватило сил встать на ноги, и он полз по коридору прямо к башне, где находилась уборная, волоча за собой чемодан. Я крикнула, чтобы остановить его, но он не обратил на крик никакого внимания. Смотреть на него было мучительно – он полз очень медленно, с огромным напряжением. Пол в коридоре был выложен плиткой, и каждый квадрат стоил ему невероятных усилий. Он рухнул до того, как мы успели подбежать, и лежал, ловя ртом воздух, но меня больше всего огорчило то, что он сделал лужу прямо на плитках. Мы боялись тронуть его с места до прихода доктора. Мы принесли подушку и подложили ему под голову, а сиделка дала ему одну из предписанных пилюль. «Cattivo», – сказала она ему по-итальянски, что означает «несносный старик». Он улыбнулся нам обеим и произнес последнюю свою фразу, не очень отчетливо, но я сразу поняла. «Будто прожил целую жизнь», – сказал он и умер еще до прихода доктора. По-своему он был прав, пустившись в этот последний путь вопреки указаниям доктора. Доктор ведь обещал ему всего несколько лет.

– Он так и умер в коридоре? – спросил я.

– Он умер во время путешествия, – сказала тетушка с укором, – как и хотел.

– «Он хотел отдохнуть – он здесь отдохнет», – процитировал я, чтобы загладить свои слова, хотя я не мог забыть о том, что дядя Джо так и не добрался до двери уборной.

– «Домой, домой пришел мореход, – продолжала тетушка, на ходу переиначивая цитату, – и охотник приплыл домой» [имеется в виду последняя строфа знаменитого «Реквиема» Р.Л.Стивенсона; пер. – М.Новикова].

Мы молча доели цыпленка по-королевски. Это были как бы две минуты молчания в День перемирия [день заключения перемирия, положившего конец первой мировой войне]. Помню, еще в детстве меня занимал вопрос, действительно ли в Кенотафе [обелиск в Лондоне, воздвигнутый в 1920 г. в память воинов, погибших во время первой мировой войны; от лат. cenotaphium – кенотафий, пустая могила] захоронен труп, так как правительство склонно экономить на чувствах и пытается подогреть их самыми дешевыми средствами. Хорошо составленные громкие лозунги не нуждаются в покойнике, его вполне может заменить ящик с землей. Теперь тот же вопрос я задал себе относительно моего дяди Джо. А может быть, это легкая игра тетушкиного воображения? Кто поручится, что до конца правдивы истории о дяде Джо и о моих отце с матерью?

Не нарушая молчания, я почтительно выпил бокал «шамбертена» в память дяди Джо, независимо от того, жил он на свете или нет. Непривычное вино гудело в голове, настраивая на легкомысленный лад. Какое значение имеет, правда это или вымысел? Если память о людях, которых уже нет, продолжает жить, то они, наравне с литературными персонажами, становятся в какой-то степени плодом вымысла. Гамлет – фигура не менее реальная, чем Уинстон Черчилль, а Джо Пуллинг такая же историческая личность, как Дон Кихот. Я первый нарушил тишину, так как на меня снова напала икота, когда я менял тарелки, а сыр с голубыми прожилками вернул нам ощущение реальных проблем.

– Дяде Джо повезло, он не сталкивался с валютными ограничениями, – сказал я. – Он не мог бы позволить себе умереть таким образом, будь у него только туристский счет.

– Да, счастливое было время, – сказала тетушка.

– А как мы думаем просуществовать на наш туристский паек? – спросил я. – В Стамбуле мы долго не проживем, имея пятьдесят фунтов на каждого.

– Валютные ограничения никогда по-настоящему меня не смущали, – сказала тетушка. – Всегда можно найти выход.

– Надеюсь, вы не затеваете ничего незаконного.

– Я в жизни не затевала ничего незаконного, – сказала тетушка. – Как можно что-то затевать, когда я никогда не читала законов и не имею о них понятия?