Текст книги "Как подружиться с демонами"

Автор книги: Грэм Джойс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

– Ты мне нос сломал, бычара! – возмутился он. – Гони салфетку.

ГЛАВА 9

Честно говоря, я не хотел брать Оттовы деньги. Я предпочел бы закрыть торги в пользу виршеплета Эллиса. Как-то раз я побывал на его несносных чтениях в книжном магазине на Черинг-Кросс-роуд, где Джез и представил нас друг другу. Я пошел туда не для того, чтобы слушать его рифмованное нытье; мне нужно было захомутать клиента.

Во многих отношениях я заметно оторван от жизни. Вот как я представлял себе поэтов: грубоватый, но добрый малый в потертой пилотской куртке, сутулый и небритый, изо рта разит чесноком и перегаром – очаровательный взрослый ребенок, всерьез полагающий, что любая женщина почтет за счастье дышать с ним одним вонючим воздухом. Но мой шаблон разорвало по швам, едва я увидел этого Эллиса, разряженного в пух и прах.

Уверяю вас, распахни он пиджак – и вы увидите на подкладке имя Армани; сними он блестящие туфли – на подъеме над каблуками обнаружатся выцветшие ярлычки «Прада», а восхитительный шарф от Дэниэла Хэнсона, который он так бережно разматывает, оголяя свою мягкую белую шейку, сделан из тончайшего китайского шелка ручной выделки. Я к чему веду: какой может быть прок от поэта, одетого в дорогое шмотье? Помнится, я решил, что будет чертовски приятно содрать с него денег за поддельную книгу.

Еще я помню, что, когда Эллис, разматывая шарф, покосился на жидкое сборище, собравшееся ради него тем промозглым вечером, я тотчас заметил, что у него что-то не так с носом. Как будто он слишком часто морщился, унюхав какую-то вонь, и эта брезгливая гримаса приклеилась к его лицу. Шнобель свисал из-под его взлохмаченной шевелюры, словно сосулька с крыши амбара; сходство довершала непрестанная капель, так что у бедняги было нечто вроде тика: он то и дело, нервно озираясь, проводил под носом указательным пальцем.

Вот черт, думал я. Неужели я и впрямь сижу тут и слушаю этот сопливый скулеж? И ответ был – да. Нам ведь нужны продажи, нужны деньги.

Джез поведал мне, что Эллис борется за звание придворного поэта. Пришлось разобраться, что это значит. Оказывается, это такой специальный рифмоплет, который сочиняет вирши про королеву, а ему за это проставляют шестьсот бутылок хереса (или вставляют шестьсот херов бесы – я толком не расслышал). В любом случае звания Эллис не получил, а получил пинка под зад. А я, изучая объект, был вынужден проштудировать книжицу его стишат.

О, научите меня языкам ангельским, чтоб описать их. Короче, поэзия весьма современная. Явно о чем-то;но ощущение от нее было такое, будто мне рассказали анекдот, в который я не врубился. Зато я постиг самую суть: врубаться как раз и не надо, попросту незачем, поскольку он нарочно пишет так, чтобы читатели или слушатели чувствовали себя недоумками; непостижимость – вот что делает его стихи выдающимися.

Как бы там ни было, к моему изумлению, он сделал шаг вперед и заговорил с акцентом, который здесь принято называть эстуарным, да так громко, что услышали не только в зале, где сидело три калеки в два ряда, но и во всем здании: «Ёпта, в такой дубарь как-то не до поэзии, а?»

«Ну надо же! – помнится, подумал я. – Офонареть!» Выходит, этот чувак, который только что изъяснялся как завзятый оксфордский аристократ, может мигом перескочить на мутный говор уроженцев какой-нибудь Олд-Кент-роуд типа меня самого, а потом обратно – без запиночки. И тогда я подумал вот что: «Полегче, дружок, ты теперь на моей территории, а с нашенскими шутки плохи».

После нашего похода в тот ночной клуб прошло около недели – причем от Штына все это время не было никаких известий, – когда я решил потратить обеденный перерыв на визит к Антонии. Как водится, в этот час «Гоупойнт» пустовал, если не считать небольшой гостиной, где шла групповая психотерапия. Я заглянул туда через стеклянное окошко в двери. Пациенты сидели кружком на жестких пластиковых стульях, а Антония пыталась вовлечь их в беседу. Не знаю уж, что положено обсуждать на таких сеансах. Делиться историями своей жизни? Плакаться о том, как однажды все покатилось кувырком? Принимать решение исправиться? В общем, обычная морока. Именитым наркоманам и пьяницам, которые лечатся в престижном «Прайоре», это же самое обходится в бешеные тысячи, но я готов спорить, что «Гоупойнт», с его обшарпанными стенами и потеками на потолках, действует ничуть не хуже.

Я украдкой наблюдал через окошко, как Антония, раскинув руки, излагает группе свою программу из четырех шагов. Всего там сидело человек шесть, а за их спинами, тоже кружком, стояли бесы. Как минимум по одному на каждого, хотя за одной теткой теснились аж трое. Бесы внимали каждому слову Антонии.

Расскажу-ка я про бесов, поскольку, уверен, далеко не все в курсе дела. У них нет кожистых крыльев. А также рогов, раздвоенных копыт, обезьяньих голов и прочих признаков, известных по религиозной мифологии. Бесу ничего не стоит нацепить или сбросить обратно личину своего хозяина, человека. Приняв, как сейчас, свой настоящий облик, они становятся пассивными, тихими и даже вялыми, хотя – не стоит обманываться – ничуть не менее опасными. Мы для них что-то вроде ускорителей, но куда рулить – решают бесы.

Все они коренастые, ниже людей, и всегда очень неторопливы. Вещество, из которого они состоят, описать непросто; больше всего оно напоминает рыхлое облако сажи. Люди, чувствительные к их присутствию, обычно говорят, что демоны подобны теням, но, в отличие от теней, трехмерны и вполне самодостаточны. Гудридж в «Категорическом утверждении…» определял тела демонов как «плотный черный туман». А Фрейзер с самого начала называл эту субстанцию «темнотенью».

Поверьте, я не шучу. Когда впервые сталкиваешься с этим веществом, то бишь с этими тварями, ощущение такое, будто с тебя живьем сдирают кожу. А видок у них такой, что глаза леденеют от ужаса.

Один из бесов почуял, что я стою за дверью. Он медленно повернулся, безразлично взглянул на меня и вновь переключился на Антонию.

Лица у бесов какие-то недоделанные, словно кто-то из младших демиургов вылепил их вчерне, как первый прототип будущего Творения. Но хотя их черты несколько размыты, демонов легко отличить друг от друга, как и уловить выражение их лиц. Например, сейчас все они выглядели так, будто ждут не дождутся какого-нибудь изъяна в рассуждениях Антонии, неточной фразы, секундной душевной слабости, бреши. Они боялись ее. Не смели к ней приблизиться. Им казалось, что она испускает лучи негасимого света, и это их завораживало.

Когда видишь бесов самих по себе, отдельно от людей, больше всего сбивает с толку их пассивность. Вечно кажется, что они выжидают.Дожидаются удобного случая.

Антония, как и тот бес, тоже заметила, что я стою за порогом. Оглянулась через плечо, улыбнулась и показала мне три пальца – мол, закругляюсь, еще несколько минут. Она подвела итоги, после чего все встали и начали по очереди обниматься друг с другом. По-моему, у них это называется поддержкой. Я обратил внимание, что одна женщина при этом едва не опрокинула стул, но стоявший за ней бес вытянул руку – конечность? лапу? копыто? – и удержал его. Однако все бесы пятились на шаг назад, когда Антония приближалась, чтобы обнять их хозяев.

Завораживающее зрелище, доложу я вам.

Антония с сияющей улыбкой вышла из гостиной, оставив группу за дверью (впрочем, пациенты и не спешили перебираться из тепла на холодную улицу). Она чмокнула меня в щеку, взяла за руку и повела в свой кабинет – крохотный чуланчик с телефоном и компьютером. Поставила на конфорку чайник, взяла две кружки и бросила в них по пакетику чая.

– Я знаю, – сказала она, все так же сияя.

– Откуда?

– Уильям! Да у тебя на лице все написано.

– Ничего подобного, – возразил я. – Оно у меня абсолютно невозмутимое.

– Тот, чье лицо не лучится светом, никогда не станет звездой.

– Ну почему ты постоянно донимаешь меня цитатами из Уильяма Блейка?

Антония наклонилась и двумя пальцами схватила меня за коленку:

– Ах ты, умничка! Умничка ты моя!

– Так, всё! Хватит! Я ведь даже не показал тебе чек.

– Да и незачем. Дай-ка я тебя поцелую.

Она грациозно изогнулась и села ко мне на колени. Потом сплела руки на моем затылке и пылко поцеловала меня в губы. В смысле, по-настоящему. Взасос. И целовала, пока не открылась дверь и не вошла ее сотрудница.

Прервавшись, Антония сказала:

– Карен, Уильям добился отсрочки! Снова даровал нам спасение. И в знак признательности я буду его трахать, пока у него член не посинеет. А потом твоя очередь.

Я хотел было отшутиться, но слишком уж опешил:

– Ну, это не обязательно…

Карен была слегка полноватой голубоглазой рыжухой – типичная рубенсовская женщина.

– От нее не отвертишься. Как и от меня. Чайник вскипел.

Карен сказала Антонии, что нужно срочно чинить отопление, и ушла. После чего Антония наконец-то слезла с меня, и я смог вручить ей чек.

Даже не взглянув на цифры, она помахала им в воздухе, словно просушивая чернила:

– Я уже ученая – не спрашиваю, откуда взялись деньги.

– И правильно. Иначе мне придется соврать.

Да, мне пришлось бы. Не рассказывать же ей, что часть этой суммы я сэкономил на школе Робби, а другую, и немаленькую, часть взял взаймы в собственном банке. Она не взяла бы чек, если бы узнала. Я старался не думать о том, что будет, если Штын не справится с работой или наш клиент сорвется с крючка. Случись одно или другое – и я окажусь в глубокой заднице.

– Даже если они от самого дьявола, мне плевать, – твердо сказала она. – В чем дело, Уильям?

– Да так, ничего.

– У тебя несчастный вид.

– Напротив, я счастлив. Я принес тебе обещанные деньги. Я на вершине блаженства.

– Это из-за твоей жены? Из-за нее? Брось.

– Она сама давно меня бросила.

– Привязанность – это зло, Уильям. Нельзя привязываться к людям больше, чем ко всем остальным вещам в этом мире.

Когда она смотрит таким вот пламенным взором, всегда что-то происходит. Глаза точно два огнива. Как будто я – охапка сухого хвороста, который она пытается разжечь. Это очень изматывает. Я встал и сам приготовил себе чаю, а то от нее, похоже, не дождешься.

– Ниспошли ему женщину, – воззвала Антония. – Умоляю, ниспошли ему женщину. Дабы избавила его от незримого червя, что реет во мраке ночном.

– Не знаю, с кем ты там разговариваешь, Антония, но лучше завязывай.

– Ты прекрасно знаешь с кем.

Надо было срочно менять тему.

– Антония, будь осторожнее. Ты же знаешь, мне приходится бывать во всех этих правительственных офисах. Встречаться с большими шишками. Я слышу там всякое. И время от времени – твое имя. Ты выставляешь их дураками. Они только и ждут, чтобы ты сгинула.

– Так было всегда.

– Ты их пугаешь. Они мечтают с тобой расквитаться.

Она помахала чеком:

– Но я ведь под защитой ангелов.

Я хотел было добавить, что она к тому же под хищным надзором бесов, но промолчал. Вместо этого я сказал, что мне уже пора. Мне и впрямь пора было возвращаться на работу. И я уже почти ушел, но Антония настояла на том, чтобы обнять меня.

Объятия затянулись. Но я не вырывался, потому что хотел, чтобы исходившие от нее тепло, золотистый свет и безудержная доброта пробрали меня до самых костей; потому что ее близость – глоток свежего воздуха в городском смоге; потому что ее несравненное участие было мазком яркой краски среди всех наших заскорузлых, серых лондонских душ; потому что, прижавшись ко мне и дыша мне в ухо, она как будто что-то нашептывала – что-то о спасении и надежде.

ГЛАВА 10

Уж и не знаю, зачем я ответил на письмо этой девицы. Из-за того ли, что Антония перестаралась с объятиями. А может, из-за того, что она молила Небо ниспослать мне женщину. Но написал я в ответ – просто чтобы сказать хоть что-то, – мол, нет, я не смогу с нею встретиться.

Вы слышали этот звук? Что-то вроде свиста, верно? Вот так, со свистом, я сам себе и заливаю. А в действительности я ответил, что тоже был рад познакомиться с нею тогда, в «Музейной таверне». Мне приятно, написал я, что мы оба знакомы с Антонией, и я рад, что она считает поддержку «Гоупойнта» стоящим делом. Потом я, кажется, принялся рассуждать о тяжелом положении бездомных, словно оно-то и было главной темой нашей переписки. И наконец, поблагодарив ее за винно-кофейное приглашение, я посетовал, что ужасно, просто катастрофически занят в эти дни, так что ума не приложу, как выкроить хоть немного времени.

Вот так-то. Я не сказал ни да ни нет. Я просто пожаловался, что не могу даже помыслить о «где» и «когда». А потом убедил себя, будто на этом все и кончится. Но по правде, сам того не ведая, я лишь поставил перед ней задачу, которую ничего не стоило решить. Вот через такие крохотные бреши и проникают бесы.

Она ответила на следующий день. Дескать, она помнит, как я упоминал, что работаю в районе Виктории (точно не упоминал); она буквально на этой неделе устроилась на временную работу как раз неподалеку (вот так совпадение); она даже знает поблизости прекрасный паб с отличным выбором La Belle Dame Sans Merci(а на это я могу и клюнуть). Этот последний штрих, полагаю, она добавила, чтобы подчеркнуть: в день нашего знакомства она внимала каждому слову, слетавшему с моих уст.

«Какого черта ей надо?» – недоумевал я.

Прежде чем ответить, я выждал еще один день. И в итоге все же назначил ей встречу на время обеденного перерыва.

Между тем я беспокоился об Антонии. Она по-прежнему источала тепло и свет, но выглядела уставшей. Ведь ее жизнь – сплошной изнурительный бой и она не дает себе ни минуты передышки. Я спросил себя, что же с ней происходит, когда постояльцы день за днем пьют ее жизненные соки; да что там, даже я сам, обнимаясь с ней на прощание, лишаю ее живительных флюидов, высасываю их, отнимаю.

В связи с этим мне вспомнилась библейская притча об Иисусе и женщине, у которой не прекращались месячные. Она дотронулась до края его одежды, а Иисус почувствовал, что из него изошла сила. Я никак не мог понять, что все это значит: то ли менструальная кровь несчастной женщины действовала на Иисуса, как зеленый криптонит на Супермена; то ли какая-то положительная энергия перетекла от Него к ней; то ли Он отчитал ее, потому что не хотел, чтобы Его касалась женщина, которая была нечиста. Бессмысленно спрашивать об этом тех, кто объявляет себя знатоком Писания; ничегошеньки они не знают. Библия как таковая – довольно расплывчатая штука, и каждый читатель видит свой собственный спектакль по ее мотивам. Но что касается Антонии и праведников вроде нее, тут важно вот что: не обкрадываем ли мы их?

Уже на выходе из «Гоупойнта» она меня озадачила:

– Эй, странного же типа ты мне подкинул прошлой ночью.

– Какого еще типа?

– Шеймаса. Старого вояку. Ветерана войны в Заливе.

– Ах да. Ты не против?

– Нет, конечно. Но дела у него неважнецкие.

– Это да.

– Каждую ночь просыпается с криками. Да еще и обмочившись от страха. Постоянно честит кого-то брехуном.

– Нехорошо.

– Да не то слово.

– Хреново, чего уж там.

– Ага, но ведь нефть из залива исправно поступает на Запад, так что его кошмары – дело житейское. Когда же это кончится, Уильям?

– Никогда. Мы будем продолжать творить зло и убеждать себя, что это благо. Это называется «мыслить рационально».

Антония уставилась на меня – ну точно Уильям Блейк, глядящий на семилетнего трубочиста. Она так и пылала от любви. Иногда мне даже смотреть на нее больно. И я, помахав ей рукой, пошел на работу.

По пути в свой кабинет я забрал у Вэл телефонные сообщения.

– Как самочувствие? – спросила она. – Выглядишь побитым.

– Заходил в «Гоупойнт». После него всегда чувствую себя выжатым как лимон.

На самом же деле меня мутило от страха при мысли об этом чертовом займе.

– В воскресенье об Антонии вышла статья в одной из желтых газет. Якобы у нее были приводы в полицию. И она три года провела в психбольнице.

– А там не написано, что она бывшая подружка министра внутренних дел?

– Что, правда?

– О да. Но об этом они не напишут. Пока что.

Я уединился за рабочим столом. На нем лежала записка от младшего министра – меня призывали подтвердить, что я поддерживаю правительственную молодежную инициативу. Фигня, успеется. Еще там валялось это идиотское приглашение на презентацию книги. Я и не думал туда идти. В списке однокашников, с которыми мне хотелось бы встретиться вновь, Чарльз Фрейзер, прямо скажем, занимал не первое место.

В сущности, в нем было что-то отталкивающее. Я аж за милю видел слова «кандидат в самоубийцы», начертанные морщинами на его озабоченном лбу. С таким поведешься – от него и наберешься. Словом, тогда, в колледже, я планировал только выяснить, что за хрень он затеял, и не возиться с ним ни минутой дольше.

Как он и просил, я сунул ему бумажную салфетку. Не то чтобы он уверенно мною командовал, просто чуток шарил в психологии и верно рассудил, что больше я его бить не стану. Фрейзер просек: не успел я дать ему в рыло, как сразу же пожалел об этом.

Он уселся, запрокинул голову и прижал мою салфетку к носу, чтобы унять кровотечение.

– Мне до одного места, что ты там устроил на чердаке. Я только хочу знать, при чем тут я?

Фрейзер медленно покачал головой. Говорить ему было трудно. Кровь из носа теперь лилась прямо в горло, так что пришлось наклониться вперед.

– Ты не поймешь, – сказал он. Или что-то наподобие этого. – На тебе это никак не сказалось бы.

– Что? Что не сказалось бы?

Фрейзер лишь отмахнулся:

– Ты должен отвезти меня в больницу. Мне надо показаться врачу.

Я подошел к нему, присмотрелся к носу. Много крови, в основном спереди на футболке, но вроде бы не сломан. Я тронул его нос указательным пальцем.

Фрейзер заорал как резаный. Очевидная симуляция. Ничего страшного с его сопаткой не произошло – так я ему и сказал. Я схватил его за нос и подергал из стороны в сторону.

На этот раз он завопил еще громче, и у меня не осталось никаких сомнений: бьет на жалость, и только.

– Я сейчас в обморок хлопнусь. Хотя бы такси вызови. Трудно, что ли?

– Не бухти, Фрейзер! Я бью людей в нос не для того, чтобы через пять минут вызывать им такси.

Он встал, покачнулся, а потом, тяжело ступая и все еще прижимая к носу пропитанную кровью салфетку, побрел к выходу. Театральность происходящего просто бросалась в глаза. Был бы я хоть чуточку мстительнее, зарядил бы ему еще раз, да посильнее. Я последовал за ним в коридор.

Я думал, что он поковыляет к себе, и решил пойти за ним, но он устремился к выходу на улицу, а затем на автостоянку.

– Ты куда это лыжи навострил? – крикнул я.

Он снова от меня отмахнулся. Забрался в машину – «фиесту» с кучей вмятин и выхлопной трубой без глушителя – и завел двигатель. Переключая передачи свободной левой рукой и удерживая руль локтем правой, он с ревом вывел машину-горлопанку со стоянки.

Я вернулся к себе. Кровь забрызгала стену точно по диагонали. И еще ковер заляпала. Следующие сорок пять минут я с дотошностью лаборанта наводил в комнате порядок. Теперь, оглядываясь назад, я спрашиваю себя – неужто мне чутье подсказало, что кровь Фрейзера заразна?

Надеясь выкинуть все это из головы, я спустился в бар студенческого сообщества и загрузил в себя шесть пинт биттера.

– Что это у тебя на шее? – спросила девушка, стоявшая за стойкой. Это была Линди, наполовину китаянка, одна из тех пяти студенток с фотографий.

– Что?

– У тебя на шее. Похоже на кровь.

– Это не кровь.

– А что тогда?

– Кровь.

Я отвернулся от Линди и через пять минут ввязался с каким-то студентом в бессмысленный и ожесточенный спор о том, заслуживает ли Боб Дилан хоть одного доброго слова.

Вернувшись в Лодж, я увидел свет под дверью Фрейзера. Жил он, между прочим, как раз подо мной. Я по-прежнему был очень зол, а пиво лишь подогрело мой гнев, так что я решил зайти и потолковать с ним еще разок. Я собирался молотом обрушиться на его дверь, но что-то заставило меня постучаться очень тихо, едва ли не украдкой.

За дверью послышалась какая-то возня, затем все стихло. Я стоял и прислушивался. Казалось, он что-то собирает и прячет. Я постучал снова.

– Одну минуту! – крикнул он и почти сразу же открыл дверь, кивком приглашая меня войти.

Комната меня удивила. Стены были увешаны всякой всячиной: пожелтевшими книжными страницами, газетными вырезками, фотокопиями, в которых кто-то выделил отдельные строчки светящимся маркером. Но все это затмевал нос Фрейзера, раздувшийся, как тепличный помидор-переросток. Может, опять пиво виновато, но я с трудом подавил смешок. Фрейзер это заметил.

– Рад, что тебе весело. А вот в больнице подтвердили перелом, так что буду весьма признателен, если ты больше не станешь его трогать. Сказали, до свадьбы заживет, но мне все еще очень больно.

– Мне жаль, – сказал я.

– Извинения приняты.

– Я не извинялся! – возразил я.

– Ты же сам только что сказал.

– Я сказал, что мне жаль, но не извинялся. То есть мне жаль, но я не жалею, что его сломал. Что дергал – да, что сломал – нет.

– Да ты на бровях!

Я вздохнул. Он был прав: я выдул натощак шесть пинт пива. Я разыскал стул и плюхнулся на него.

– Выкладывай, – приказал я.

Он подбоченился и сердито вылупился на меня:

– Я-то выложу. Расскажу все как на духу. На самом деле мне до смерти хочется кому-нибудь рассказать. И я даже рад, что все открылось. Но я и слова не пророню, пока ты бухой.

– Рад, что открылось что?

– Узнаешь, когда проспишься.

– Не гони, давай рассказывай.

– Как только проспишься.

– Колись давай, а то я тебе второй нос сломаю.

– Послушай, ты пьян в стельку. Забудь об этом пока. Утром я тебе все расскажу. Но сейчас лично я ложусь спать. А ты как знаешь – можешь остаться тут, можешь уматывать.

С этими словами Фрейзер скинул туфли, стянул носки и завалился в кровать. То, что он лег не раздевшись, меня совсем не удивило. Он всегда и выглядел, и смердел так, будто спал в одежде, а теперь я в этом убедился. Он повернулся ко мне спиной и либо закрыл глаза, либо уставился в стену. Передо мной стоял выбор: стащить его с кровати или уйти.

Я еще раз осмотрел комнату. Листы из книг, вырезки и фотокопии на стенах намекали, что хозяин малость чокнутый. Мне было любопытно, что подумал об этом Дик Феллоуз. Более пристальный взгляд на этот неряшливый коллаж показал, что часть листков – футбольные турнирные таблицы; правда, они чередовались с отрывками из Библии, а конспекты соседствовали с красочной рекламой газонокосилок.

Фрейзер стал – или притворился, что стал, – посапывать. Может, такой звук получался из-за распухшего носа. Я подумал, не двинуть ли ему еще раз, да посильнее, скажем по ноге. Но все же оставил его в покое – пусть себе дрыхнет.