Текст книги "Сенсация Ричарда Эшли"

Автор книги: Грегори Макдональд

Соавторы: Моррис Уэст
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

От гнева щеки Эшли полыхнули багрянцем. Орнанья перешел в наступление по всему фронту. И тут же, как по мановению волшебной палочки, тон герцога резко переменился. В голосе его послышалась симпатия.

– Чего вы хотите, Эшли? Что вами движет? Почему вы идете на любой риск ради публикации статьи, которую через день-другой потеснят с первых полос сообщения о бракосочетании кинозвезды или об авиакатастрофе в Америке? В чем видите выгоду? Сравнится ли она со страданиями, которые принесет ваша статья? В деньгах? Я в этом сомневаюсь. Или статья необходима, чтобы утолить ваше тщеславие, вашу жажду власти? А может, тут слепой фанатизм? Поверьте мне, я хочу вас понять.

Эшли поднял голову.

– Вы хотите, чтобы я дал показания?

Орнанья кивнул:

– Защита также имеет право на перекрестный допрос.

Эшли достал сигарету, размял ее, закурил, долго смотрел на спирали дыма, поднимающиеся к потолку. Он тоже был под судом. Более того, суд шел над его профессией. И он понимал, что никогда больше не заснет спокойно, если не сможет оправдаться перед собой. Тогда ему не останется ничего другого, как присоединиться к циникам, которые работают ради куска хлеба с маслом и плюют на все остальное. Он заговорил сначала нерешительно, затем все более уверенно:

– Вас интересуют мои мотивы? Я бы солгал, если бы не сказал, что они менее запутанные или более достойные, чем у любого другого человека. Деньги? Да. За эту статью я получу сумму, достаточную для того, чтобы безбедно прожить год или два. А завоеванная мной репутация забросит меня на вершину моей профессии и позволит получать еще большие гонорары. Тщеславие? Да, и это тоже. Профессионал обязан имен, гордость. Гордость же кормится успехами. Жажда власти? В этом я сомневаюсь. Ревность к вам и Козиме? Нет. Я потерял Козиму много лет назад. И не озлобился до такой степени, чтобы мстить за нее.

– Но вы и сейчас влюблены в нее, и она в вас?

– Вопрос неуместен, – насупился Эшли.

– Я его сниму, продолжайте, пожалуйста.

– В любой профессии есть свои циники и барышники. Есть врачи, которые используют свое мастерство не для того, чтобы лечить людей, но убивать неродившихся младенцев и делать пластические операции богатым старящимся вдовушкам. Есть судьи, извращающие справедливость, и священники, поступающие точно так же со священным писанием. Есть и газетчики, крупные и помельче, продающие себя двум чудовищам – Политике и Тиражу. Но большинство все еще верит, что их призвание – нести людям правду. Им приходится идти на компромиссы, чтобы напечатать правду. Зачастую им не удается сказать всю правду, но они не сомневаются в том, что люди должны знать все. Они верят, что правда добродетельна сама по себе, несет немалую пользу, и попытка замять или извратить ее равнозначна убийству источника жизни и уничтожению самой возможности совершенствования. Тирания расцветает в темных подвалах. Коррупция вскармливается на тайных советах. И если ребенок умирает от туберкулеза в трущобах Неаполя, причина – сокрытие правды. Вот почему я опубликую эти материалы. Люди имеют право знать о вас правду, потому что в ваши руки они вверяют свое будущее.

Длинный столбик пепла упал с сигареты на ковер. Эшли извиняюще развел руками и вдавил окурок в пепельницу.

– Таков мой основной мотив. Я допускаю, что есть и другие, но этот самый главный. И, если бы я не верил в него, то ударил бы с вами по рукам, получил бы от вас круглую сумму, забрал Козиму и первым самолетом из Рима улетел бы в Калифорнию выращивать апельсины.

– Я не постою за ценой. Сколько вы хотите?

– Мы не договоримся, – покачал головой Эшли.

– Вы можете продать мне фотокопии и напечатать статью без них?

– Нет!

– Подумайте о моем предложении день или два.

– Мое решение неизменно.

– Не спешите, мой друг. Подумайте. Утро вечера мудренее. – Он протянул руку. – Спокойной ночи, Эшли. И золотых грез.

Лунный свет серебряными квадратами ложился на полированный паркет. Грузная мебель отбрасывала замысловатые тени. Херувимы лепного потолка прятались в глубокой тьме. Ричард Эшли лежал без сна на широкой кровати, обдумывая события первого дня, проведенного на вилле Орнаньи.

Что-то он приобрел, что-то потерял. Приобрел ценную информацию: узнал о связи убитого с семьей Орнаньи, о ревности и отчаянии Елены Карризи, отвергнутой герцогом, о продажности Таллио, о верности Козимы, солгавшей, чтобы защитить его, о том, что Орнанья боится его и готов пойти с ним на сделку.

Потери казались менее очевидными, но их не следовало недооценивать. Между ним и Орнаньей наметился открытый разрыв. Пока сохранялось равновесие, но каждый понимал, что в конце концов оно будет нарушено и одному из них придется признать себя побежденным. Его безопасность покоилась на лжи, Орнанья уверовал, что фотокопии у него. Но он не мог вести борьбу на столь зыбкой основе. Он должен найти фотокопии или признаться герцогу, что у него их нет.

Эшли смотрел на тени и думал об Елене Карризи. Оскорбленная женщина с горячей южной кровью первым делом бросается мстить. Тем более что у нее есть такая возможность. Секретарь Орнаньи, она в курсе всех его дел. Она знает, как побольнее ударить герцога. Ей известно о расследовании, которое ведет американский журналист. Кроме того, у нее может возникнуть желание заработать себе на приданное, чтобы избежать союза с Таллио Рицциоли и самой выбрать мужа.

Она могла взять письма, передать их сводному брату для копирования и продажи, а потом сидеть сложа руки и ждать падения Орнаньи. И все это время ее маленькая крестьянская душа разрывалась между любовью и ненавистью к герцогу, между отчаяньем и робкой надеждой.

Но надежда медленно угасала по мере того, как осведомители Орнаньи стягивали кольцо вокруг Гарофано. Она знала о телефонных звонках в Рим из Неаполя, Сорренто, с виллы герцога. Осведомители докладывали о каждом шаге Гарофано. Она знала о новом предложении, толкающем того в руки герцога. Она предупреждала брата, но тот не слушал, ослепленный жадностью.

Когда же наконец Гарофано убили, она не знала наверняка, кто это сделал. Она не хотела знать, потому что чувствовала, что вина могла пасть на ее возлюбленного, и возможно, даже на отца. Поэтому для собственного спокойствия она решила, что Гарофано убил Эшли, совершенно посторонний ей человек.

Чем больше он думал об этом, тем крепче становилась уверенность в правомерности его рассуждений. Даже капитан Гранфорте мог бы согласиться с ним, получив фотокопии писем. Фотокопии…

В баре Гарофано сказал, что может принести их в любой момент, если они договорятся о цене. Вероятно, он говорил правду. Иначе зачем ему приходить в отель. Значит, фотокопия в Сорренто, в сейфе банка или у верного человека… Но кому мог довериться такой мошенник, как Гарофано?

Прежде чем Эшли успел подумать об этом, мягко открылась дверь, и вошла Козима в халате до пят. Она принесла полотенце, миску с водой, флакон масла. Эшли тут же сел, изумленно уставившись на нее.

– Козима! Ты сошла с ума!

– Твои глаза, Ричард. Я видела их за обедом. Они такие воспаленные. Я… подумала, что смогу хоть чем-то помочь.

Она задернула тяжелые портьеры, зажгла свет, поставила на ночной столик миску и флакон. Затем начала протирать его глаза ваткой, смоченной в масле.

– В тот момент, Ричард, я едва не возненавидела тебя. Нет, нет! Молчи. Лежи и не мешай мне. У тебя ужасные глаза. Но потом я поняла, что ты думал, что я с мужем заодно. Я… теперь я не виню тебя. Мне следовало сразу объяснить…

– Ни в чем ты не виновата. На пляже я пытался извиниться, но… – Он тяжело вздохнул. – Только ты мне не дала. Поцелуй меня.

Козима коснулась губами его губ, последний раз смазала ему глаза, вытерла полотенцем лоб и щеки, села на край кровати.

– Ричард… Что с нами будет?

– О чем ты?

– После того, что произошло, я не смогу жить с моим мужем. Да и он вряд ли захочет, чтобы я осталась. После выборов я ему уже не нужна.

– Развод?

– Итальянские законы этого не разрешают.

– Мы можем уехать. Ты получишь развод в другой стране.

– Да. – В ее голосе не слышалось убежденности.

– Ты католичка? Церковь осуждает разводы и повторную женитьбу разведенных.

– Я… я так давно не была в церкви, что мне это без различно.

– Я-то вообще неверующий, Козима. И мне все равно, кто распишет нас и где. Но будешь ли ты счастлива, если святой отец не благословит наш брак?

– Счастлива? – Козима отвернулась. – Я не знаю, что это такое, Ричард. Раньше я думала, что счастлива с тобой. Потом нашла, что этого недостаточно. Мне казалось, что стану счастливее получив то, что мог дать мне Орнанья. Но потом выяснилось, что и тут чего-то не хватает теперь я не знаю. Возможно, полного счастья и нет.

Эшли недоуменно смотрел на нее.

– Что ты хочешь этим сказать Козима? Ты меня не любишь? – как ты можешь так говорить!

– Я не говорю, я спрашиваю. Ты хочешь, чтобы я увез тебя отсюда и женился на тебе? Я готов пойти на это, если ты будешь счастлива. Ты хочешь оставить мужа и жить со мной без одобрения нашего союза церковью?

Козима внимательно разглядывала свои руки.

– Ричард, я хочу тебе что-то сказать.

– Говори.

– Я думаю, мы будем счастливы вместе. А церковь скорее-всего не заметит одной заблудшей души, которая и так сбилась с пути. Для меня невозможно другое. Я не могу строить свое счастье на горе человека, который в конце концов мой муж, и, несмотря на всю его безжалостность, был добр ко мне.

– В «Уединении» тебе было безразлично, опубликую я статью или нет.

– Я знаю, знаю, – тихо ответила она. – Тогда я опьянела от радости нашей встречи. Теперь я поняла, что не могу переступить через себя. Я выйду за тебя замуж, Ричард. Я буду жить с тобой, где ты пожелаешь. Но я хочу, чтобы ты отказался от публикации этой статьи. Сейчас у тебя есть на то веские причины. Тогда, мне кажется, у нас будет шанс вновь обрести друг друга.

Как и герцог час назад, она предлагала ему сделку. Что за люди, они продадут все, что угодно, души, тела, любимых, лишь бы сохранить видимость и без того потрепанной чести. И столько презрения было во взгляде Эшли, что Козима отпрянула, как от удара.

– Уходи! Возвращайся к своему мужу! Скажи ему, что я предпочел бы услышать подобное предложение от него самого. Скажи ему, что оно меня не заинтересовало. Я могу купить то же самое на улицах Неаполя, причем девушки там по меньшей мере честны.

Козима в ужасе смотрела на него. Затем лицо ее побледнело, как полотно, она поднесла к губам дрожащую руку.

– Ты… ты говоришь…

– Ради бога, уходи!

Медленно, словно в трансе, она взяла с ночного столика полотенце, миску с водой, флакон. На полпути к двери она обернулась.

– Мне жаль тебя, Ричард. Даже больше, чем себя. Ты так одержим гордыней, что не способен отличить правду от лжи. Ты сметаешь все, что стоит у тебя на пути. Тебя не останавливает ни любовь, ни жалость, ни даже сама смерть. Твои высокие слова – насмешка над истиной. Твоя статья – позор журналистики, потому что правда, которую ты ищешь, лишь разжигает твое честолюбие, а призывы к справедливости утоляют ненависть, скопившуюся в твоем сердце. Помоги тебе бог, Ричард. Остальные уже бессильны. Она повернулась и вышла из комнаты. Эшли погасил свет. Он твердо решил, что опубликует статью. Несмотря ни на что. И вскоре забылся тяжелым сном.

Проснулся Эшли после полуночи весь в поту. В комнате было темно и тихо, как в могиле, но волосы его стали дыбом. Затем он услышал шуршание.

– Кто здесь? – прошептал Эшли.

Шуршание прекратилось. Эшли дотянулся до выключателя. Вспыхнул свет. На полу лежал конверт из плотной бумаги. Его просунули в щель под дверью. Эшли вскочил с кровати и поднял конверт. Из него выпали шесть фотокопий писем Орнаньи.

Он долго смотрел на них, не веря своей удаче. Сенсация состоялась! С уликами, собранными на вилле Орнаньи, он мог убедить капитана Гранфорте в собственной невиновности и причастности герцога и его слуг к смерти Гарофано. Если капитан заупрямится, он потребует встречи с американским консулом. Завтра он с триумфом взойдет на вершину. Завтра! Он вспомнил, что должна пройти ночь и большая часть дня, прежде чем он сможет связаться с Сорренто. А пока он должен найти безопасное место и спрятать фотокопии. Слишком рискованно носить их при себе.

Эшли задвинул дверной засов, закрыл окна, оглядел комнату. Куда можно положить конверт, чтобы до него не добрались любопытные слуги? Взгляд его упал на массивный резной сервант. Судя по всему, его много лет не сдвигали с места. С трудом Эшли удалось приподнять один угол. Паркет под ним покрывала пыль. Эшли засунул конверт под сервант и отпустил угол. Из-под него вырвалось облачко пыли. Эшли тщательно протер пол носовым платком.

Спрятав фотокопии, он мог подумать над тем, как они попали к нему. Ответ лежал на поверхности – Елена Карризи. Она обещала помогать ему и в подтверждение своих слов передала ему фотокопии. Более того, после случившегося в беседке у статуи мадонны она боялась держать их у себя. Отец Елены мог заподозрить ее в симпатиях к иностранцу. А Орнанья – принять соответствующие меры. Поэтому имело смысл как можно быстрее избавиться от фотокопий. Но как они оказались у Елены? И тут ему не пришлось долго искать ответа. Гарофано пришел в отель раньше условленного часа, передал фотокопии сестре, а затем пошел к нему.

Они не договорились, и Гарофано ушел. О фотокопиях он не беспокоился, они находились в надежных руках. Он мог забрать их в любой удобный момент. Но не успел. Почему? Эшли понимал, что ответом на этот вопрос замкнется цепь улик против Орнаньи и Карло Карризи. Что произошло с Гарофано после ухода из отеля и до того момента, как его сбросили под колеса мчащегося автомобиля?

Потом Эшли заснул и очутился в залитой солнцем пустыне. Козима звала его, он поворачивался во все стороны, но так и не увидел ее, потому что потерял навсегда.

Проснулся он рано. Сон не освежил его. Все тело болело. Побрившись, Эшли натянул плавки, надел халат и пошел на пляж. Выйдя на полоску травы перед обрывом, Эшли увидел крестьянина с двуствольным дробовиком, стоящего у обломка скалы. Эшли приветственно помахал ему рукой.

– Доброе утро! Что вы тут делаете?

– Перепелки! – прокричал тот в ответ.

Эшли остановился. Перепелки прилетали ранней весной. Тогда же их и отстреливали. Но весна давно перешла в лето.

– Не поздно ли для перепелок? – спросил он. Крестьянин пожал плечами и отвернулся. Он сказал все, что хотел. Эшли не осталось ничего другого, как спуститься к морю.

Вдоволь наплававшись, он вытерся полотенцем и посмотрел на обрыв. На фоне голубого неба чернел силуэт крестьянина с ружьем, лежащим на сгибе левой руки. Эшли набросил халат и медленно пошел к дому.

Одевшись, он спустился на террасу. Служанка принесла ему кофе, свежие рогалики, вазу с фруктами. Остальные, сказала она, завтракают в своих комнатах. Допив кофе, Эшли выкурил сигарету и решил прогуляться по территории виллы, так как другой возможности могло и не представиться. Он пересек лужок и выбрал тропинку, уводящую от моря.

Апельсиновые и оливковые деревья сменились виноградными террасами. За ними возвышалась каменная стена, граница владений Орнаньи, у которой притулились сеновалы и сараи. Скользнув взглядом вдоль стены, Эшли увидел, что она обрывается у крутой насыпи. Тут до него дошло, что за насыпью проходит дорога, на которой они сбили Гарофано.

Эшли ускорил шаг. Если он сможет доказать, что Гарофано сбросили вниз с насыпи… Вздрогнув, он остановился, как вкопанный. Средь виноградных лоз поднялся человек. В крестьянской одежде, с двустволкой. Эшли попытался улыбнуться.

– Доброе утро. Вы меня испугали. Что вы тут делаете?

– Перепелки, синьор, – ответил крестьянин. Эшли покачал головой.

– Вы напрасно теряете время. Перепелок уже нет. Весна давно прошла, и их перестреляли другие охотники.

Крестьянин ответил холодным, враждебным взглядом.

– Тут есть птицы.

Эшли пожал плечами и двинулся по тропинке к насыпи. Крестьянин загородил ему путь.

– Туда нельзя, синьор.

– Почему?

– Вы вспугнете птиц.

– Какого черта…

Он недоговорил. Оба ствола смотрели ему в грудь. Крестьянин усмехнулся и облизал губы. Его палец застыл на спусковых крючках. Эшли повернулся и пошел обратно. Пусть Гранфорте сам ищет доказательства. Да, его статья еще далеко от телетайпов. И он ничего не добьется, получив в грудь заряд дроби. Дойдя до олив, Эшли обернулся. Крестьянин сошел с тропинки и вышагивал вдоль стены. В двух сотнях метров от него журналист увидел другого, далее третьего, также вооруженных. Их не волновало отсутствие перепелок. Все они смотрели на высокого американца, стоящего у серого узловатого ствола старой оливы.

– Как подсадная утка, – пробормотал он. – Глупая утка, не понимающая, что творится вокруг.

Эшли взглянул на часы. Четверть десятого. Капитан Гранфорте уже у себя в кабинете. Надо позвонить ему и положить конец этой грустной комедии, прежде чем кого-нибудь убьют или ранят. На террасе по-прежнему никого не было. Он прошел в гостиную, снял трубку. Телефон молчал. Эшли постучал по рычагу. Никаких изменений. Вероятно, подумал Эшли, телефон не работал уже давно. Что ж, пора прибегнуть к услугам Таллио Рицциоли. Таллио появился на террасе лишь в начале одиннадцатого. Эшли приветственно помахал ему рукой и подождал, пока тот установит мольберт и продолжит работу над незаконченным пейзажем. Затем поднялся с шезлонга и не спеша подошел к художнику.

– Продолжайте рисовать, Таллио, – тихо сказал он. – Если кто увидит нас, я обсуждаю с вами достоинства картины.

– О чем вы хотите поговорить со мной?

– Я хочу, чтобы вы поработали для меня сегодня.

– Мне заплатят?

– Естественно.

– Сколько?

– Пятьсот долларов аванс и столько же после выполнения работы.

– Важное дело?

– Для меня – да.

– Что от меня требуется?

– Я хочу, чтобы вы съездили в Сорренто и передали несколько слов одному англичанину, Джорджу Арлекину.

– Что я должен передать?

– Скажите, у меня есть то, что ему нужно, и я хочу как можно быстрее встретиться с ним.

Таллио отступил от мольберта, критически оглядывая картину.

– Что нибудь еще?

– Нет. Только это. Вы сможете уехать?

– А почему бы и нет? Мне тут порядком надоело. Это не вилла, а какой-то музей.

– Когда вы поедете?

– Перед ленчем. Придется просить Орнанью о машине. Не тащиться же мне пешком. Э! Когда я получу задаток?

– Загляните в мою комнату, когда пойдете в дом, Я передам вам деньги.

– Очень хорошо.

Таллио вернулся к мольберту, а Эшли вновь уселся в шезлонг. Разумеется, Таллио Рицциоли тоже не подарок. Капризный, эгоистичный, самолюбивый, короче, опасный союзник. Он и ему подобные наводняли международные курорты, паразитируя на глупых вдовушках и богатых меценатах. Они знали все тонкости своей профессии – шантаж, бессердечие, воровство у тех, кому не хватало смелости осадить их. Для таких людей существовала только одна приманка – легкие деньги, хруст новеньких банкнот в их потных ладонях. Эшли надеялся, что пятисот долларов хватит, что бы сохранять верность Таллио на коротком пути до Сорренто и обратно. Но отдавал себе отчет, что надежды эти могли рассеяться, как дым.

Следующей на террасе появилась Елена Карризи. Несмотря на жару, она вышла в длинной крестьянской юбке, расшитой жилетке и блузке под горло, с длинными рукавами, Таллио коротко кивнул ей, не отрываясь от мольберта. Эшли весело поздоровался, приглашая девушку сесть рядом. Поколебавшись, она подошла и опустилась в соседний шезлонг.

Эшли заметил, что она успокоилась. Руки уже не дрожали, на лице не отражались бушующие в ее душе страсти, Эшли предложил ей сигарету, щелкнул зажигалкой. Она несколько раз затянулась, затем спросила:

– Вы получили то, что я вам послала?

– Да, благодарю. Вы хотите поговорить об этом?

– Нет. Хорошенько спрячьте их. Так будет лучше и для вас, и для меня.

Он пристально взглянул на Елену, но та оглядывала сад.

– О чем вы? Вы чего-то боитесь?

– Боюсь? – Она безрадостно усмехнулась. – Уже нет. Теперь меня не испугать.

– Что… что произошло вчера… после вашего ухода?

– Отец избил меня, – ровным, бесчувственным голосом ответила Елена. – Он избил меня, словно я босоногая девчонка из горной деревни. Я так оделась, чтобы скрыть синяки. Ом назвал меня шлюхой, потому что застал в ваших объятиях. Он сказал, что убьет меня, если я еще раз подойду к вам. Но я рассмеялась ему в лицо, и он снова побил меня, как, бывало, колотил мою мать. И отпустил лишь, когда устал. Интересно… – Она нервно затянулась. – Интересно, что бы он сделал, узнав обо мне и Витторио?

– Разве он ничего не знает? – изумился Эшли. Елена вновь усмехнулась.

– Откуда? На вилле мы сторонимся друг друга. Для него Витторио – щедрый господин, который по доброте души взял в город крестьянскую дочку и сделал из нее настоящую синьору. А теперь облагодетельствовал ее, найдя подходящего мужа.

– О господи! – ахнул Эшли.

– Мой отец – простой человек, – с горечью продолжала Елена. – Он верит, что есть три категории женщин: девственницы, жены и остальные. Он побил меня, чтобы мне не пришло в голову переступить границу категории, в которую определили меня господь бог и его сиятельство.

– А что будет, если он узнает правду?

– Не знаю, – мрачно ответила Елена. – Думаю, для него это будет конец света.

– Вы любите его?

– Нет. В определенном смысле я уважаю его. Но не люблю так, как любила мать. Он никогда не принадлежал нам. Он принадлежал дому Орнаньи.

– Вы знаете, что вчера в саду он пытался меня убить? Она медленно кивнула.

– Да. Он сказал об этом, когда бил меня. Он сказал, что сегодня его попытка не удалась, но в следующий раз вы не уйдете безнаказанным. Мне кажется, он теряет разум, когда сердится.

– Вам известно, что он убил вашего брата?

Елена круто обернулась к нему. Раскрылся рот. Округлились глаза. Не сразу она обрела дар речи.

– Вы… вы это серьезно?

Эшли понял, что еще чуть-чуть, и начнется истерика.

– Постарайтесь взять себя в руки, – мягко сказал он. – Не показывайте посторонним, что вы волнуетесь.

Ее тело напряглось.

– Не беспокойтесь за меня. Рассказывайте.

– Поймите, я не могу этого доказать, но знаю, что прав. Орнанья предупредил вашего отца, что фотокопии у Гарофано. Кто-то из обитателей виллы заплатил бармену Роберто, чтобы тот позвонил сюда, если я уйду из отеля с Козимой. Я уверен, что, едва ваш брат появился на улице после нашей ссоры, его усадили в машину и привезли на виллу. Потом обыскали, фотокопии не нашли, отвели на насыпь у шоссе и стали ждать нашего возвращения. Машину нашу они увидели издалека. Они знали, что на этом участке все водители увеличивают скорость. И сбросили Гарофано под колеса. Скажите мне, мог кто-нибудь проделать все это без ведома вашего отца? Без его содействия?

– Нет. – выдохнула Елена.

– Так я и думал.

Елена долго смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Эшли не мог не жалеть ее, такую юную и беззащитную, запутавшуюся в переплетениях страстей и интриг. Ее брат мертв. Его убили ее отец и любовник. Любовник еще и бросил ее, продав Таллио Рацциоли.

– А теперь мне кажется, что они хотят убить меня, – без обиняков сказал Эшли.

– Я знаю, – кивнула Елена. Я слышала разговор отца с вооруженными крестьянами. Если вы попытаетесь покинуть виллу, они застрелят вас и представят все как несчастный случай. Держитесь возле дома. Не ходите в сад или к морю.

– Я хотел, чтобы вы были неподалеку.

– Почему?

– Возможно, вы мне понадобитесь. Мы оба можем понадобиться друг другу.

Он дал Елене еще одну сигарету, и, полулежа на шезлонгах, они наблюдали, как на полотне Таллио Рицциоли появляются голубое небо, серые оливы и яркие цветочные клумбы. Полчаса спустя появился Орнанья, в одних планках, с полотенцем через плечо. Он кивнул Эшли и Елене, задержался у картины Таллио. Эшли не слышал, о чем они говорили, но в один момент ему показалось, что Таллио задал герцогу какой то вопрос. Тот бросил короткий взгляд на журналиста и Елену, затем вновь повернулся к Таллио. Похлопал его по плечу и быстро пошел к морю. Едва он скрылся за деревьями, художник посмотрел на Эшли и победно поднял руку.

Эшли довольно улыбнулся. Первый раунд остался за ним. Джордж Арлекин узнает, что фотокопии у него. Перед самым полуднем Таллио закрыл ящик с красками, взял картину и ушел в дом. Эшли выждал пару минут и последовал за ним, оставив спящую Елену на шезлонге под большим зонтиком.

Таллио уже ждал журналиста в его комнате.

– Все в порядке, мой друг. Я сказал ему, что хочу поехать в Сорренто, и попросил дать мне машину. Он согласился. Мне показалось, что его обрадовал мой отъезд. Он даже разрешил мне остаться в Сорренто на ночь, если я этого захочу.

– Как вы объяснили желание уехать? Таллио усмехнулся и пожал плечами.

– Что я мог сказать ему, кроме правды? Мне скучно с этими мрачными людьми. Я хочу проветриться.

Эшли подошел к шкафу, раскрыл дверцы, достал из пиджака бумажник, отсчитал пять стодолларовых банкнот и протянул их Рицциоли. Тот поцеловал деньги, помахал ими в воздухе и засунул в карман брюк.

– А остальные пять сотен я получу, когда вернусь? Так?

– Да. Теперь повторите, что вы должны передать Джорджу Арлекину.

– У вас есть то, что ему нужно, и вы хотите как можно скорее увидеться с ним. Что-нибудь еще?

– Нет. Это все. Таллио хмыкнул.

– А вы ничего не хотите передать капитану Гранфорте?

– Нет-нет. Джордж Арлекин обо всем… – Слова вырвались у него прежде, чем он оценил их важность. Эшли заметил, как сузились глаза Таллио, как на мгновение художник нахмурился, чтобы затем спрятать свои мысли за лучезарной улыбкой. Оставалось лишь надеяться, что пятьсот долларов, обещанные по приезде, убедят Таллио не заметить допущенной оплошности.

– Счастливого пути, – сказал Эшли.

Теперь он действительно испугался. На вилле Орнаньи зажатой между морем и холмами, он оказался в заточении, словно в тюремной камере. Телефон не работал. На железных воротах висел замок. В саду или в виноградниках его могли подстрелить, приняв за перепелку. А предательство Рацциоли забило бы последний гвоздь в гроб.

Эшли подошел к окну. Елена все так же лежала в шезлонге. Он увидел Орнанью, возвращающегося с купания Таллио уедет, подумал он, и они останутся вчетвером, под бдительным оком старого управляющего, верящего лишь в бога и в благополучие рода герцога. Малоприятная перспектива, но он пройдет и через это. А потом, уже сегодня, Орнанья должен сделать следующий ход. Отпущенное ему время иссякло. Капитан Гранфорте мог в любой момент затребовать узника, чтобы обвинить его в убийстве или освободить, а уж тогда ничто и никто не сможет помешать публикации сенсационной статьи.

Немилосердно палило солнце. Раз он не может искупаться в море, решил Эшли, придется воспользоваться благами цивилизации. Он разделся и долго стоял под душем, что-то напевая себе под нос.

Одеваясь, он услышал звук отъезжающей машины. У него сразу прибавилось уверенности. Даже появился аппетит. На ленч их пригласили к большому круглому столу под грибообразным зонтиком. Разнообразные закуски сменила рыба, кусочки филе, поджаренные на спиртовке и пропитанные красным соусом из горчицы, томатов и дюжины специй. Затем подали пиццу по-римски, маленькие пирожные, сыры, фрукты, густой черный кофе с выдержанным французским коньяком.

После ленча женщины, разморенные жарой, удалились к себе, а Эшли и Орнанья остались на террасе. Их шезлонги стояли рядом. Сейчас он перейдет к делу, подумал Эшли. Но герцог не торопился. Вместо слов он сунул руку в карман, вытащил пять стодолларовых банкнот, небрежно бросил их на колени журналиста. И самодовольно улыбнулся.

– Вот ваши деньги, господин Эшли. Таллио – умный человек. Он решил, что с меня можно получить больше. Скажите спасибо, что я сберег вам эти деньги.

– Благодарю, – пробурчал Эшли. Орнанья добродушно хохотнул.

– Для человека с вашим жизненным опытом, Эшли, вы иногда удивительно наивны. Как вы могли подумать, что такой тип, как Таллио Рицциоли, продаст богатого патрона за жалкие пятьсот долларов? Да он без труда получит столько же, проведя уик-энд с какой-нибудь вдовушкой. Но что случится, если уедет вдовушка и уедете вы? Ему придется вернуться ко мне. Он это понимает, можете мне поверить. Он заработал в два, три раза больше, сообщив мне, что вы хотите связаться с Джорджем Арлекином.

Эшли не ответил. От духоты кружилась голова.

– Вы подумали о моем предложении? – спросил Орнанья.

– Ответ прежний. Мы не договоримся.

– Фотокопии у вас, не так ли?

– Да. – Теперь он мог с уверенностью ответить на этот вопрос.

– Это ваш последний шанс, Эшли.

– Идите к черту! – раздраженно ответил журналист. Орнанья пожал плечами и откинулся на шезлонг, его глаза прятались за черными стеклами солнцезащитных очков. У Эшли внезапно схватило живот, онемели руки, на верхней губе и на лбу выступил пот. Мгновение спустя он вскочил и подбежал к балюстраде. Его вырвало.

– Мой бедный друг! – раздался над ухом участливый голос Орнаньи. – Вы заболели. Позвольте мне отвести вас наверх…

– Благодарю… мне… что-то нехорошо.

Орнанья взял его под руку, и они поднялись в комнату журналиста, где тот лег на кровать, весь в поту. Орнанья, спокойный и невозмутимый, помогал Эшли подняться, когда у того начинались спазмы в желудке, и вел в ванную. Как только заканчивался приступ рвоты, герцог вновь укладывал своего гостя в постель. С каждым разом рвота становилась все сильнее, нарастала боль. От пота рубашка промокла насквозь, перед глазами все шло кругом.

– Как вы себя чувствуете, Эшли?

Журналист просто мотнул головой, вращение комнаты прекратилось, он увидел улыбающегося герцога, стоящего у кровати.

– Ужасно. Не понимаю, что со мной случилось.

– Вас отравили, Эшли, – объяснил Орнанья.

– Отравили? Я… я… – Но его вновь скрутило, и он поплелся в ванную. На этот раз герцог не пришел ему на помощь.

Когда Эшли вернулся и без сил упал на кровать, герцог присел рядом.

– Вас отравили. Вам дали яд за едой. Очень простой и весьма эффективный. Спазмы будут учащаться. Через час, максимум через два, вас ждет мучительная смерть. Естественно, у меня есть противоядие. Также весьма простое средство. Я готов излечить вас в обмен на фотокопии, но лишь после того, как получу их в руки. Я подозреваю, что вы оставили их в Сорренто. Ехать туда двадцать минут, столько же обратно. У нас останется время дать вам противоядие, если вы не будете слишком упрямиться.

Эшли лежал в кровати и смотрел на герцога. На лице Орнаньи не отражались ни жалость, ни угрызения совести. Журналист понимал, что Орнанья так и будет сидеть, спокойный и уверенный в себе, наблюдая, как он умирает. Накатил новый спазм, и он вновь поплелся в ванную.