Текст книги "Тоска по бесконечности"

Автор книги: Грегори (Альберт) Бенфорд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Грегори Бенфорд
Тоска по бесконечности

От автора

СЕРИАЛ «ЦЕНТР ГАЛАКТИКИ»

«В океане ночи» (1977)

«Сквозь море солнц» (1984)

«Великая небесная река» (1987)

«Приливы» (1989)

«Бешеный залив» (1994)

«Путешествие сквозь сверкающую вечность» (1995)

Сериал состоит из шести романов, написанных в течение двадцати пяти лет. События, о которых в них рассказывается, охватывают период с 2000 года по 37 518 год – гигантский период! – и объединены общим фокусом – Центром нашей галактики, находящимся от нас в 28 000 световых лет, и действующими лицами, которые добираются туда, чтобы принять участие во всегалактических интригах.Помимо этого, мне очень хотелось довести до читателя представление о невероятных масштабах времени и пространства, присущих нашей галактике. Мы всего лишь крохотные майские мошки, кружащиеся на фоне сцены, освещенной огнями звезд. Хорошая научная фантастика об этом не должна забывать.

Сюжет романа «В океане ночи», опубликованного в 1977 году, связан с открытием, что во всей галактике доминирует жизнь на компьютерной основе. Английский астронавт, работающий в программе НАСА – Найджел Уолмсли, – открывает, что «продвинутые счетные машины», как он их называет, унаследовали руины древних, естественно развивавшихся цивилизаций на Земле. До нас это дошло, когда были обнаружены обломки древнего космического корабля на Луне и когда блуждающая машина, принадлежащая древнему космическому сообществу, вторглась в Солнечную систему с целью ее изучения.

Роман «Сквозь море солнц» повествует о приключениях Уолмсли во время первой межзвездной экспедиции. Руководствуясь чувством чистого любопытства, люди стремятся узнать побольше о близлежащих звездных системах, где живут странные существа, обладающие загадочными свойствами. В частности, Уолмсли открывает, что «натуралы» – такие же органические существа, как и мы, – были уничтожены или изменены до неузнаваемости агрессивными машинными цивилизациями.За время, которое длился этот полет, на Землю вторгаются существа, обитающие в океанической среде. Таков метод, с помощью которого машинные цивилизации разрушают продвинутые цивилизации «натуралов». Как только им становится известно о нашем существовании, они тут же решают сокрушить нас, подобно тому как они уничтожили других своих опасных соперников. Роман заканчивается тем, что незначительное число оставшихся в живых людей, включая Уолмсли, захватывают космический корабль. Они отправляются к Центру галактики, чтобы выяснить обстановку на месте.В ядре нашей галактики, в нескольких световых годах от ее истинного центра, на каждый световой год приходится примерно по одному миллиону звезд. Вы только вообразите, что совсем рядом с вами горят несколько звезд, по яркости превосходящих Луну! Еще хуже то, что главным средоточием интереса машинных цивилизаций является Центр галактики – губительные гамма-лучи, кипящие облака, невероятные энергетические процессы…

Действие романа «Великая небесная река» происходит на фоне этих необычных ландшафтов. Само название романа происходит от названия, данного древними племенами американских индейцев Млечному Пути. Центральным действующим лицом романа является человек по имени Кайлин. Вместе с семейством Бишопов он бежит через руины брошенных городов, спасаясь от гибели. Определяющим элементом небесного свода является огромная Черная дыра – истинный Центр галактики, которую люди называют Пожирателем Всего Сущего, хотя и сами не знают, по какой причине.Жуткий ландшафт символизирует то, что люди лишились покровительства Бога. Хотя экспедиция Уолмсли все же добралась до Центра галактики и даже успешно обосновалась там, создав свою довольно многочисленную цивилизацию, им не удалось избавить человечество от порабощения машинами. Их преследует таинственный мех – механизм – по имени Богомол, для которого люди – вид существ, обреченных на исчезновение, чья гибель неотвратима. Богомол хочет записать в своей памяти все, связанное с людьми, что кажется ему важным и интересным, обладателями чего являются еще оставшиеся немногочисленные человеческие сообщества. Еще никогда, с тех пор как люди поселились на гигантской космической станции «Канделябр», им не удавалось встать в равное положение с мехами.Бишопы бегут в свой родной мир Сноуглейд в надежде найти там спасение и решить многочисленные загадки, касающиеся истинной природы мехов, живущих вблизи от Черной дыры.

В четвертом романе «Приливы» они достигают другой планеты и заключают что-то вроде союза с другими видами органических существ, один из которых тоже находится под угрозой уничтожения безжалостными мехами. Здесь мы встречаемся и с другими видами мехов. Машины, которые воспроизводят себя, безусловно, должны пасть под воздействием законов естественного отбора, и им приходится узко специализироваться на использовании местных ресурсов. Они, по сути дела, повторяют всю биосферу: паразитов, хищников, дичь.Бишопы рассчитывают справиться с ситуацией, пытаясь расшифровать загадочные послания от разума, заключенного в магнитных потоках, прорывающихся сквозь Центр галактики. Разум повествует им о каком-то месте, которое он называет Ведж , где люди могут обрести надежное убежище и даже, возможно, найдут легендарную Галактическую Библиотеку, содержащую все сведения, касающиеся истории галактики.

В пятом романе «Бешеный залив» мы оказываемся в огромном заливе, омывающем гигантскую Черную дыру, и обнаруживаем еще один «залив», разделяющий разумы, порожденные в разных областях. Наш – человеческий – разум связан с моралью и индивидуализмом. Эти черты присущи лишь органическим существам. В глазах других сознаний, не прошедших через фильтры Дарвиновских законов, они не имеют значения.Если мы можем воспроизводить себя бесчисленное число раз, то к чему беспокоиться о судьбе какой-то отдельной копии? Какая цивилизация может возникнуть на базе подобных представлений? И что она будет думать о нас – «натуралах» – непрерывно совершающих ошибки, определяемые нашим биологическим предназначением?Таким образом, в повествование постепенно вводится тема о взаимодействии между сознанием и «субстратом», о том, насколько велики различия между человеком и адаптирующимися машинами, и как это отражается на характере самих сознаний.Со времени написания второго романа мы не встречались с Найджелом Уолмсли, хотя время от времени на страницах других романов нам попадались упоминания о том, что в давние годы он активно действовал где-то в области Центра галактики. Следы его истории попадаются то в описании руин, то в загадочных посланиях. Поиски и обретение «Веджа» снова рисуют нам людей, которые устояли в борьбе с мехами, уцелев в невероятно сложных переплетениях пространства-времени.

В «Путешествии сквозь сверкающую вечность», шестом романе, законченном в 1995 году, все главные действующие лица сводятся вместе. В «Ведже» они обнаруживают, что люди сами являются обладателями информации, о наличии которой они и не подозревали. Эта информация исключительно важна и может позволить остановить попытки мехов погубить органическую жизнь.

Прошло двадцать пять лет с того времени, как я написал «Океан ночи», и наше видение Центра галактики неузнаваемо изменилось. Некоторые главы, особенно двух первых книг, никак не соответствуют нашим современным представлениям. Да и в описаниях места действия немало ошибок.Тема сериала решается в пользу человека как чего-то уникального и достойного спасения даже в той полностью враждебной ему галактике, которую я создал в своем воображении. Однако я подозреваю, что если органическая жизнь так глупа и так ранима, как это есть, видимо, на самом деле, то машины вполне могут унаследовать галактику и усядутся там, с удивлением и холодным безразличием глядя на нас.В предлагаемом читателю дополнении к сериалу анализируется весьма важный вопрос, вставший перед людьми в самом начале периода их упадка, то есть примерно в 36 000 году. Кроме того, здесь рассматриваются некоторые аспекты ужасающих Богомолов, для которых в предыдущих романах не нашлось места.

Грегори Бенфорд

Смерть вошла, переступая своими шестнадцатью конечностями. И если вообще возможно сохранить спокойствие, когда нечто угловатое и зловещее вытаскивает вас из вашего потайного убежища, причем это нечто ужасно шипастое и твердое, а его похожие на пушечные стволы лапы крепко сжимают ваше горло, то тогда Ахмихи был спокоен.

Он был Экзом[1][1]
  От англ. executive – руководитель, исполнитель. – Примеч. пер.


[Закрыть] Ноевой Семблии[2][2]
  От испорченного англ. assembly – общество, ассамблея. – Примеч. пер.


[Закрыть] уже в течение нескольких десятилетий и знал этот закоулок «Канделябра» не хуже, чем язык знаком с зубами. Или, вернее сказать, как ветры знают мир, ибо «Канделябр» огромен и пустынен. Но эту штуковину из тусклого скользкого металла, которая сейчас опасно нависала над ним, он видел впервые в жизни.

Он чувствовал, что его поднимают, его крутят в воздухе. Жуткая, почему-то ему казалось – желтая, боль взорвалась в его сенсорике, в той пограничной электронно-телесной чувственной сфере, которая обволакивала все его существо. За этой цветной болью скрывалось настойчиво звенящее послание, только выраженное не словами, а каким-то образом имплантированное в его уплывающее представление об окружающем мире.

Я хочу «говорить»… передать линейное значение.

– Ладно, а ты… кто? – Он попытался говорить беспечно, но этого, пожалуй, не получилось. Его голос прервался сухим всхлипом.

Я антологическое сознание. Я перегружаю свою голографическую речь в твою сенсорную систему.

– Чертовски мило с твоей стороны.

Похожая на пушечный ствол нога-лапа лениво крутанула его в воздухе, как будто он был каким-то украшением, болтающимся на подвеске. И он увидел – там внизу, на втором этаже – троих своих людей, валявшихся мертвыми прямо на полу. Ему пришлось сделать усилие, чтобы отвернуться от них и бросить взгляд на некогда гордую красоту, которая теперь превратилась в изувеченные полуразвалины. В этой части Цитадели очень ценились башенки, наружные галереи, золоченые ограды, железные гнутые решетки, к которым так подходила какая-то византийская тишина. Всему этому исполнилось уже свыше тысячи лет, все в свое время выращивалось в биотехнических плавильных печах – незапланированная красота, частенько созданная по ошибке. Битва, которая, как он видел, уже окончилась, была невероятно жестокой. Эллиптические струпья оранжевой ржавчины говорили о судьбе его людей, зажаренных прямо в постелях и размазанных по стенам. Белые груды расчлененных трупов громоздились в углах, создавая впечатление куч искусственного снега. Стена, игравшая роль телеэкрана, продолжала действовать, пытаясь развлечь тех, кто давно уже был мертв. Грубые сварные швы, обнажившиеся под недавними ударами снарядов вражеских катапульт, превращавших людей в кровавые обрубки, говорили о древних ремонтных работах.

Я остановил атаку. Вмешался, чтобы спасти тебя.

– Сколько моих людей осталось… в живых?

Я насчитал 453… нет, 452… один умер две ксены назад.

– Если ты их отпустишь…

Это будет твоя награда, если ты удовлетворишь мое желание поговорить с тобой. Больше того, ты тоже сможешь уйти с ними.

Ахмихи позволил слабой искре надежды разгореться.

Последняя атака мехов на «Канделябр» снесла все оборонительные сооружения. Его Ноева Семблия вела арьергардные бои, пока остальные Семьи пытались скрыться. Звуковые дезинтеграторы подавили оружие защитников «Канделябра», действовавшее на принципах кинетической энергии, а микротермиты накинулись на добычу и стали пожирать все и вся. Другим Семблиям удалось скрыться. До сих пор только Ноева удерживала позиции, но теперь последний акт сыгран.

«Канделябр» был лакомым кусочком для мехов. Он вращался на орбите вблизи разрастающегося диска Черной дыры, где индукционные сети «Канделябра» перехватывали энергию падающих в дыру масс материи, с помощью которой можно было деформировать пространство-время.

В долгой войне людей и мехов чисто физические ресурсы стали поводом для многочисленных столкновений. Даже в далекие и славные дни, когда человечество достигло Центра галактики, построить радиант[3][3]
  Радиант (физ.) – источник тепла, света или другого излучения. – Примеч. пер.


[Закрыть] – огромный «Канделябр» – так близко от губительных излучений и леденящих ливней элементарных частиц, рядом с Черной дырой, было предприятием невероятно сложным и рискованным. Но тогда человечество было юным, заносчивым и непокорным, оно только что завершило свой долгий-долгий перелет из Солнечной системы в Центр галактики.

Теперь же, когда эти славные дни давно миновали, Ахмихи ощущал себя лишь слабым подопытным кроликом, помещенным под изучающие взоры множества сканеров. Его собственная сенсорика сообщала ему, что в данный момент ее обрабатывают в лучах Инфракрасного и микроволнового спектров. Будто чьи-то холодные пальцы проникали в церебральные слои. Он покорно ждал неминуемой смерти.

Хотел бы я показать тебе, как я работаю. Ну, гляди.

Что-то сжало сенсорику Ахмихи, как если бы человек стал ощупывать крохотную мышь, и он вдруг оказался на плоской широкой обсидиановой равнине, на которой были расставлены… существа.

Все они явно когда-то были людьми. Теперь же это были странные исковерканные сооружения, из которых торчали чудовищные члены, ветки деревьев, металлические штыри, куски живой плоти. Некоторые пели, будто ветер стучал листами жести. Загоготала чья-то оскаленная пасть с зелеными зубами, из куба потянулся вонючий пар, в судорожном ритме забилась кроваво-красная жидкость.

Сначала ему показалось, что перед ним статуя женщины. Но из ее разорванного рта со свистом вырвался вздох. Под полупрозрачной белой кожей запульсировали безумные черно-синие энергетические токи. Через тонкую, как бумага, кожу Ахмихи каким-то шестым чувством ощущал толстые волокна ее мускулов, кости, хрящи и желтые сухожилия, подобно ремням стягивающие это неуклюжее, дергающееся существо… а оно вдруг двинулось… пошло… Ее голова вращалась, потом наклонилась. Огромные розовые глаза настойчиво искали его. ЧерниЛьно-черная полоса между ног вдруг зажужжала и стала набухать, зажила своей какой-то жидкостной жизнью, резкий запах ее тела наполнил его ноздри, она призывно оскалилась…

– Нет! – Ахмихи рванулся изо всех сил и внезапно ощутил, что это место находится на колоссальном расстоянии от него. Он вернулся обратно, он, как и раньше, свисает с пушечной лапы.

– Что это было?

Дворец Человека. Выставка произведений искусства. Скромность требует, чтобы я добавил: все это мои ранние работы. Я надеюсь достичь гораздо большего. А ты – трудный медиум.

– Ты используешь… нас?

Я, к примеру, пытался в том произведении искусства, который ты видел, выразить чувство совокупления. В духовном мире людей я обнаружил определенную связь: очень часто пережитый страх затем индуцирует похоть, осуществляя тем самым определенную триггерную функцию. Страх вызывает у вас ощущение вашей смертности, а похоть как бы возвращает временное ощущение прочности и бессмертия.

Ахмихи знал, что этот Богомол относится к особому, высшему разряду мехов, гораздо более развитому, нежели те, с которыми приходилось иметь дело его Семблии. Для Богомола жизнь людей – множество фрагментов, складывающихся в кривую, которая ведет… куда? Поэтому себе Богомол представляется художником, изучающим человеческие траектории с точностью ученого баллистика.

Времени на размышления не было. Богомол охвачен холодной и бескровной страстью к своему извращенному искусству. Возьми это за исходную точку и используй.

Ты, как и другие, явившиеся сюда в составе самых первых сил, разделяешь важнейшее из всех ограничений: вы не можете перестраивать себя по собственному желанию. Правда, вам есть чем гордиться, ибо вы созданы на основе Первичных Законов, на которых покоится все Бытие. Но вы реализуете в аппаратном обеспечении то, что должно реализовываться в программном. Это крайне неблагоприятное наследие. Тем не менее оно является почвой для постижения эстетических истин.

– Если бы вы могли оставить нас в покое…

Без сомнения, тебе известно, что конкуренция из-за расходов в этой, самой богатой энергией области галактики, должна быть особенно… значительной. Мой вид тоже страдает от собственного непреодолимого стремления к выживанию, к пространственной экспансии.

– Если бы вы сунулись сюда в то время, когда «Канделябр» был полностью заряжен энергией, вы сейчас уже валялись бы тут, разорванные на мелкие кусочки!

Так глупо я бы вряд ли поступил. Да и в любом случае уничтожить антологическое сознание невозможно. Истинное физическое место обитания моего сознания дисперсно. Мои эстетические чувства, в то время как я пребываю вот в этом облике, все же в основном сосредоточены во Дворце Человека, который я построил во многих световых годах отсюда. Ты только что побывал там.

– Где? – Ему надо было удержать это неуклюжее существо из кремния и углеродистой стали в напряжении. А его люди в это время смогут ускользнуть…

Совсем рядом с Истинным Центром и его дисковидной машиной. Ты сможешь еще раз посетить его в должное время, если тебе повезет и я выберу тебя для сохранения.

– Как покойника?

Я нахожу вас – приматов – замечательными медиумами.

– А почему бы тебе не оставлять нас живыми, чтобы иметь возможность беседовать с нами?

Ахмихи тут же пожалел, что задал этот вопрос, так как Богомол немедленно заставил подняться один из трупов, валявшихся на полу нижней комнаты. Это была Леона – мать троих детей, воевавшая бок о бок с мужчинами. Теперь это был дрожащий костлявый труп, почерневший от оружия Сверлильщиков.

Я знаю, ты очень ненадежный медиум, тебе за это требуется плата. Я сумею заставить тебя служить передатчиком моих ощущений, хотя этот метод сопровождается утомительными звуками. Кроме того, ты почти наверняка погибнешь из-за него. Но если ты предпочитаешь…

Она качалась на своих сломанных ногах и, казалось, внимательно вглядывалась в лицо Ахмихи. Ее губы со свистом выдавливали отдельные слова, которые звучали без всякого выражения, будто внутри у нее работали кузнечные мехи, приводимые в движение кем-то посторонним.

– Я… ощущаю… себя… подключенной… медиум… сильно… ограничен… в передаче… новых… ощущений.

– Убей ее, ради Бога! – Ахмихи колотил кулаком по клешне, которая крепко удерживала его на весу.

– Я… мертва… как человек… но… я… осталась… медиумом.

Ахмихи отвернулся от Леоны.

– Неужели тебе не понятно, каково ей сейчас, какие муки она переносит?

Мой уровень не позволяет мне понимать боль, как тебе должно быть известно. В лучшем случае, мы ощущаем ее как противоречие во внутреннем состоянии, которое невозможно устранить.

– Тяжеленько тебе, должно быть, приходится!

Обращаясь с Леоной подобно тому, как чревовещатель обращается с куклой, Богомол заставлял ее выделывать курбеты, петь, плясать, выбивая каблуками чудовищную чечетку, причем сломанные кости ее ног прорывали кожу, покрытую высохшей коркой крови. Из пробитой грудной клетки сочилась какая-то жидкость.

– Черт бы тебя побрал! Лучше уж позабавься с моей сенсорикой! Отпусти ее!

Данный способ коммуникации – часть произведения искусства, которое я собираюсь создать. Черты ужаса, черты ненависти, поток электрических импульсов и биохимических реакций твоего мозга, выражающих чувство безнадежности или готовности к возмущению, – все это части артистично воспринятого мимолетного момента умирания.

– Извини, я, должно быть, не вник в глубину твоего замысла. Леона… Она действительно мертва?

– Да… эта… женщина… была… полностью… переписана… – Леона свистнула. – …Я… с удовольствием… скосил… этот… колос…

– Но в этом виде… она ужасна!

Если говорить об этой частично оживленной форме, то я могу согласиться с тобой. Но при правильно выбранном способе переработки могут, знаешь ли, выявиться скрытые элементы. Может быть, когда я займусь выбраковкой уже скошенных, я смогу добавить ее к своей коллекции. В ней явно могут открыться определенные тематические возможности.

Ахмихи потряс головой, чтобы хоть немного остудить ее. Его мышцы сводила судорога, уж больно долго его удерживали на весу, слишком уж долго он пребывал в состоянии странного, тошнотворного страха.

– Она не заслужила такое!

А я вот ощущаю, что в моих композициях, которые ты видел во Дворце Человека, чего-то недостает. Что ты о них скажешь?

Ахмихи с трудом подавил приступ смеха, а потом подумал, не начинается ли у него истерика.

– Так, значит, это были произведения искусства? И ты ждешь моих критических замечаний? Да еще сейчас?

Тяжелое дыхание Леоны:

– Я… чувствую… упустил… самое… важное… Красота… она… уходит… из моих… работ.

– Красота не относится к числу тех вещей, которые можно эксплуатировать.

– Даже… сквозь… маленькое… темное… окошко… твоей… сенсорики… ты что-то… ощущаешь… устройство мира… а я нет… Видимо, можно… получить преимущества… даже от таких… грубых ограничений.

Куда же он гнет? Что там мерещится впереди?

– Так в чем все-таки проблема?

– Я чувствую… гораздо больше… но не могу… разделить… с тобой… твои фильтры…

– Может, ты знаешь слишком много?

Ахмихи подумал, а не броситься ли ему на Леону, чтобы разом покончить со всем этим. Ни один человек-техник не мог бы спасти разум мертвого человека, «скошенного» мехами человека… Но зачем мехам нужны сознания людей? Это никому не известно. До сих пор, конечно. Ахмихи слышал немало легенд о Богомолах, об их интересе к людям, но о Дворце Человека ему слышать не доводилось.

– Я… проникал в нервные системы… я направлял их… к безумию… к самоубийству… – Леону схватила судорога, она скорчилась и рухнула навзничь. Глаза слепо уставились в потолок, потом перешли на Ахмихи. – …Не целое полотно… но чего-то… не хватает…

Ахмихи попробовал дотянуться до верхней балки, но из этого ничего не получилось. Фосфоресцирующий свет «Канделябра» померк, Леона терялась в тени. Невероятно страдая, она все же поднялась на ноги.

– Я пытался… так трудно… вы эфемериды… невозможно понять.

Ахмихи изо всех сил старался понять.

– Слушай… а может быть, тебе стоило бы стать одним из нас?

В первый раз за все время этого безумного разговора Богомол удивленно замолк. Он позволил Леоне свернуться на полу в клубок – тряпичная кукла, небрежно отброшенная в сторону.

Полезное соображение. Обрубить часть себя, заключить в узкий круг, без возможности убежать из него. Да!

Ахмихи ощутил внезапное давление, будто каменная стена с грохотом обрушилась на его сенсорику. Не было ни малейшей надежды прожить еще хотя бы несколько мгновений, и сухой холод этой мысли наполнил его душу отчаянием.

СКОШЕННЫЕ КОЛОСЬЯ

– Я зашел за угол, и оно действительно оказалось там, более похожее на предмет меблировки, нежели на мехов. Оно ткнуло в меня чем-то.

– Последнее, что я увидел, было нечто, похожее на самодвижущиеся тележки, в которых мы возим руду. Оно кувыркалось, будто под ним что-то взорвалось, и я подумал, как мне здорово повезло, что я оказался под защитой сверхпрочного стекла.

– В моей памяти все еще стояло воспоминание о чем-то твердом и синем, случайно попавшем в мое поле зрения, причем оно было такого оттенка, которого я еще никогда не видал.

– Она упала, и я наклонился, чтобы помочь ей встать, и увидел, что у нее нет головы, и что та тварь, которая эту голову держала в лапах, сидя на полу, теперь прыгает прямо на меня.

– Оно выпустило что-то вроде силиконовой нити, которая Обвилась вокруг меня – а я-то думал, что оно дохлое, что попало в ловушку или еще что, – а потом ударило меня в бок с силой конвейерного транспортера.

Ноева Семблия бежала, оставив «Канделябр» на разграбление мехов. Их Экз, Ахмихи, вырвался из плена Богомола, но его сенсорика чуть ли не выла от полного расстройства. Каждая нервная клетка его тела вибрировала в своем собственном безумном ритме. Голос звучал будто жестяное ведро, в котором подпрыгивают камни. Было похоже, что симфонией его тела управляет сошедший с ума дирижер.

Но через несколько часов он немного оправился. О своем общении с Богомолом Ахмихи никогда и нигде не рассказывал. Он привел свою Семблию к космическому кораблю, который хотя и был поврежден, но все же мог служить перевозочным средством. Мехи их не атаковали, так что более трехсот человек бежали из беспомощно мотающейся в космосе развалины, в которую превратилась их дивная космическая станция.

Это был один из последних космических полетов эры «Канделябра». После многих военных поражений человечество бежало в глубокий космос, ища убежища в ностальгической простоте планет. Как показала дальнейшая история, это нельзя было назвать особо мудрым решением, ибо Центр галактики не слишком-то нежен в своих процессах созидания и развития миров, Там в объеме каждого кубического светового года горит свыше миллиона солнц. За несколько миллионов лет медленные изменения расстояний между этими солнцами могут привести если не к столкновению между ними, то к перехвату планет одной звездной системы другой. Только хорошо стабилизированные миры имеют шанс сохраниться в таких условиях. Однако даже они подвержены здесь процессам «выветривания», которые в более спокойных окраинах гигантской спиральной галактики неизвестны.

Ноева Семблия воспользовалась гравитационными вихрями, крутящимися по периметру Черной дыры, чтобы избежать преследования мехов. Это обошлось людям во много жизней, а корабли прокалились так, что еле-еле смогли дохромать до относительно пригодной для обитания планеты, прозванной Изидой какой-то другой Семблией, которая еще тысячу лет назад отправилась отсюда на поиски других, более зеленых планет, расположенных подальше от Истинного Центра галактики. Изида была засушлива и продута ветрами, но зато она, видимо, не представляла интереса для мехов. Это было весьма важное преимущество. Ноева Семблия совершила спиральный спуск на планету, и люди начали строить жизнь заново. Но и на этом отрезке пути их ожидало немало трудностей.

Оружие мехов может быть весьма коварным, особенно если речь идет о биологических изобретениях. Опасения Семблии оказались вполне обоснованными. Как говорится, от полученного удара можно почувствовать себя даже лучше, но хорошо тебе все равно не будет.

Целый год, который продолжалось их путешествие, Ахмихи медленно умирал. Он страшно задыхался, его легкие были изъедены мельчайшими паразитами, жившими на мехах. Их называли наносами[4][4]
  От нано – одна миллиардная часть чего-либо. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Проститься с ним перед смертью пришла только жена. Люди из Семблии боялись даже переписать личность Ахмихи в Аспект, ибо он явно был заражен мехами, причем столь сильно, что мог пострадать и его разум. Сгорая в лихорадке, он что-то бормотал о своем договоре с почти мифическим Богомолом, но никто так и не понял, каковы же были условия этого договора. Изменения в Ахмихи носили очень глубокий характер и, возможно, именно поэтому в истории, которую он пытался поведать, не содержалось ничего важного.

Тем более что его записывали год назад, так что не все из его личности будет потеряно. В те отчаянные времена навыки и знания умерших приходилось хранить в чипах, которые крепились на задней стороне черепа у каждого члена Семблии. В чипах хранилось наследие многих древних, занесенных в Аспект или в менее важное хранилище – «Лица и Профили». Так что Ахмихи предстояло сохраниться лишь частично, но его потомки все же могли воспользоваться большей частью накопленного им опыта.

Никто так и не заметил, как крошечное насекомоподобное существо выползло изо рта Ахмихи. Оно тихонько подлетело к его жене Джалии и ужалило ее. Та ударом ладони сшибла насекомое на пол, считая, что оно ничем не отличается от других паразитов, которые разлетались по кораблю из гидропонической секции.

Что же касается летуна, то он ввел в кровь Джалии комплект микроустройств, одно из которых раскодировало яйцеклетку женщины. Затем оно растворилось, чтобы избежать обнаружения. Ноева Семблия сожгла труп Ахмихи, дабы предотвратить возможное осквернение его тела мехами, особенно если нанопаразитам удалось проникнуть на корабль.

Видимо, молитвы их были услышаны. Маленький отряд людей, надо думать, не представлял особого интереса для мехов, и они не стали тратить время и силы на его преследование.

Джалия родила сына – целое сокровище в эпоху, когда численность людей сокращалась. Генное сканирование не обнаружило ничего из ряда вон выходящего. Она назвала мальчика Парижем, так как в традициях Ноевой Семблии было пользоваться названиями городов Земли при выборе имен детей – Киев, Акрон, Фейрхоуп, – невзирая на то что сама Земля уже успела стать легендой, в которую многие и не верили.

Когда мальчику исполнилось пять, началось его интенсивное обучение. До того он был самым обыкновенным ребенком, весело резвившимся на полусожженных засухой полях, где собирался скудный урожай. Он был крепок, хорошо сложен и очень молчалив.

Когда Париж начал учиться, он сразу же сделал открытие. Оказывается, другие ощущали мир иначе, чем он.

Каждую секунду многие миллионы битов информации проникали в него через его органы чувств. Но из этого потока, из этого водопада информации сознательно он мог усвоить лишь примерно сорок битов в секунду. Он читал документы быстрее, чем писал или чем люди разговаривали, но все равно большая часть информационного потока оставалась незадействованной.

Независимо от того, входила в него информация или исходила, его тело было рассчитано примерно на одну и ту же скорость ее движения. Но все пути ее передачи в мозг были болезненно забиты. Его можно было сравнить со светом прожектора, который передвигается по темной сцене, высвечивай лица актеров, а все остальное оставляя в густой тьме.

Сознание Парижа стояло на вершине огромной горы, сложенной из абсолютно невостребованной информации.

Даже осмысление этого факта – и то шло вяло и медленно. Парижу требовалось куда больше времени на то, чтобы объяснить себе, о чем именно он думает, чем просто подумать об этом. Его мозг пропускал десять миллиардов битов информации в секунду, во много раз больше, чем он воспринимал и усваивал из окружающей его среды.

Его сенсорика принимала почти столько же входных сигналов, сколько команд передавалось его телу от мозга. Но почти ничего из этих процессов не могло быть выражено в словах. Осознание, речь – все это было безнадежно застопорено. Но в таком же положении находились и другие существа: люди были вовсе не одиноки.

Париж уже хорошо понимал, какую важную роль для них играет РАССКАЗ… и для него тоже. Заговоры, герои и негодяи, за и против, мелкие ролишки и большие роли, напряжение и разрядка, все это было столь же важно для человека, как прямой путь рот – желудок – анус, ибо РАССКАЗ – путь к ментальному пищеварению.

И не зная всего этого, каждый из них рассказывал свои собственные истории, рассказывал ежесекундно, непрерывно. Их тела выдавали их мириадами изменений лица, пыхтением, пожиманием плеч, неконтролируемыми жестами. Целые окорока, здоровенные куски его личности выходили наружу неподвластно мозговому контролю, ибо подсознание само говорило с помощью его тела, и эта речь была не слышна органам сознательного контроля, была спрятана от них.